Текст книги "Девочка из легенды"

Автор книги: Галина Ширяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Яркое, по-летнему жаркое солнце уже давно скрылось за горизонтом. Пора домой. Женька вздохнула и поднялась. Горячий песец пригревал подошвы босых ног – летом Женька всегда ходила босиком. Она сняла с себя платье, обмотала его тюрбаном вокруг головы и, с разбега бросившись в воду, поплыла к берегу.

Выйдя из воды, она несколько минут походила взад и вперед по берегу, чтобы обсохнуть, потом натянула на себя платье и медленно побрела по пыльной глухой улице к своему дому. Улица называлась Орловой, хотя никаких орлов никто здесь никогда не видел. Не видела их и Женька – ни живых, ни мертвых, ни на воле, ни в зоопарке. Скорее улицу следовало бы назвать Голубиной: голубей здесь было много.

Калитка оказалась запертой, и Женька, чтобы лишний раз не встречаться с теткой, перелезла через забор – она это делала не в первый раз.

Во дворе она натолкнулась на Лиду.

Горько всхлипывая, Лида черпала ладонью мутную зазеленевшую воду из кадки, стоящей у сарая, и лила ее на свое новенькое, белое с голубыми горошками, платье. Кто же знал, что скамейка возле дома недавно покрашена! Теперь весь подол в синей краске! На скамейках всегда объявления вешают: «Осторожно, окрашено!» Как теперь показаться маме?.. Заслышав Женькины шаги, Лида вздрогнула и подняла голову.

Женька стояла, заложив руки за спину, и смотрела на Лиду с участием и немного насмешливо.

– Водой из этой кадки только до конца испортишь. Она все лето стоит, застоялась, – сказала она дружелюбно.

– Ага, – согласилась Лида. – В ней даже какие-то лягушки плавают.

– Да ты не реви! Отмоется!

– А чем же я отмою? Вода-то на кухне. А там мама! Она же меня убьет!

– Убьет? Да тебя, небось, ни разу и не лупили как следует!

– Лупили!

– Не лупили!

– Лупили!

– Ну, ладно. Я тебе твое платье отстираю. Идем.

– А куда? – забеспокоилась Лида. – Далеко?

– Далеко.

– Ой, я не пойду далеко!

– Ну, как хочешь.

– Ладно. Идем, – сказала Лида упавшим голосом. – Знаешь, а у нас на прежней квартире можно было в ванне стирать. Воды нальешь, и все…

Женька молча взяла Лиду за руку и потащила ее за собой в дальний угол двора. Здесь она, поставив одну ногу на край телеги, легко подтянулась на руках и быстро перелезла через забор.

– Лезь, – раздалось за забором.

Оказалось, что лазать по заборам не такое уж трудное дело. Лида и опомниться не успела, как очутилась на улице, по ту сторону забора.

Женька снова схватила ее за руку и потащила за собой. Через несколько минут они оказались на пустынном берегу Степнянки. Берег Степнянки – не то, что берег Волги. Здесь не было ни пристани, ни речного вокзала, ни спасательной станции. Виднелось лишь несколько лодок, привязанных к врытым в землю колышкам веревками.

Девочки пошли берегом по направлению к маленькому заросшему кустарником островку, видневшемуся метрах в пятнадцати от берега. Когда островок оказался напротив них, Женька остановилась.

– Туда поплывем, – кивнула она головой на остров. – Снимай платье.

Лида беспомощно затопталась на месте.

– Ну? Что же ты?

– А я… я плавать не умею.

Женька презрительно сощурила глаза.

– Эх ты! Волга!

Она повернулась и пошла обратно. Лида медленно поплелась сзади. У низко склонившегося к воде дерева Женька остановилась, вошла по колена в воду и откуда-то из маленькой спрятанной в зелени кустов пещерки вытащила небольшой плот – три бревнышка, связанные веревкой.

– Снимай тапочки, лезь на плот!

Лида немного побледнела, но показать себя трусихой перед этой задирающей нос девчонкой ей не хотелось. Она скинула тапочки и прыгнула на плот. Плот сейчас же погрузился в воду, вода залила Лиде ноги. Девочка испуганно присела на корточки и вцепилась в бревна руками. Подталкивая одной рукой впереди себя плот, Женька поплыла к острову.

У Лиды тихонько постукивали зубы, но она не показывала виду, что боится, и даже строго спросила у Женьки:

– А как этот остров называется?

– Никак, – ответила Женька. – Он без названия.

– А у нас на Волге нет таких, – гордо сказала Лида, – у нас все с названиями. А этот плот тоже без названия?

– Тоже.

– Ты его сама связывала?

– Нет. Николаша.

– А как же мы без спросу?

– А он Николаше не нужен. Николаша тоже плавать умеет.

– Я бы тоже умела, да мама все боится, что я утону…

– Эх ты, Волга!

Через несколько минут плот мягко ткнулся в песчаный берег острова, и Лида с Женькой выбрались на сушу.

Островок был совсем крохотный – шагов тридцать в длину. Протянулся он как раз посередине речки, на разном расстоянии от обоих берегов, только к городскому берегу вытянулся узким песчаным мысом, словно пытался дотянуться до берега и не дотянулся.

Пока Женька возилась с Лидиным платьем, Лида сидела у воды и от нечего делать просеивала сквозь пальцы крупный, еще не потерявший солнечного тепла песок. Уже наступили сумерки, воздух похолодел, облака над головой потемнели, и от них тоже повеяло холодом. В небе начали загораться первые звезды, в городке на том берегу – первые огни.

Наконец Женька в последний раз прополоскала платье и, отжав воду, велела Лиде надеть его.

– Так скорее высохнет и гладить не придется. Отвиснет.

В сумерках нельзя было разглядеть, отмылась краска с платья или нет.

– Отмылась, – успокоила Женька Лиду. – Я песком терла. Помогло. Я уж знаю. Да ты не стой на месте, бегай. Так скорее высохнет, и ты не замерзнешь.

В мокром платье, облепившем тело, Лида бегала с одного конца острова на другой минут пятнадцать. Потом, спохватившись, что уже поздно и что ее, наверно, уже ищут, заторопила Женьку домой.

Но когда они вернулись к тому месту, где у большого куста оставили плот, плота не оказалось. Они обошли остров кругом, заглянули под каждый кустик у воды. Плота не было.

– Унесло, – спокойно сказала Женька. – В Каспийское море поплыл.

У Лиды потемнело в глазах.

– Как же теперь?.. Как же я?

Женька пожала плечами.

– А я почем знаю.

В мокром платье было холодно. От холода и от страха Лиду стала бить лихорадка.

– Нужно кричать, – прошептала она дрожащими губами. – Может быть, кто-нибудь услышит.

– Кто ж услышит? Видишь; на берегу никого нет.

Лида опустилась на песок и тихонько заплакала.

– Не реви, – негромко сказала Женька. – Скоро дядя Матвей на рыбалку мимо на лодке поедет. Крикнем ему – перевезет.

– А когда он поедет?

– А я почем знаю?

Лида снова заплакала.

– Не реви, – снова негромко сказала Женька. – А то вот возьму и уплыву. Одна останешься.

Лида умолкла. Уже совсем стемнело. Городок на противоположном берегу стал казаться каким-то чужим и далеким, словно Лида ни разу и не была там. Мать, наверно, уже спохватилась и разыскивает Лиду. Еще подумает, что она утонула или под машину попала. И зачем только она сюда забралась? Лида всхлипнула.

– Не плачь, – сказала Женька.

Ее голос теперь звучал немного мягче и ласковее. Она опустилась на песок рядом с Лидой и обняла ее за плечи. От прикосновения ее худенькой легкой руки Лиде сразу стало теплее.

– Не плачь, – еще раз сказала Женька. – Хочешь, я тебе про этот остров интересную историю расскажу. Хочешь?

– Хочу.

Женька придвинулась поближе к Лиде и дрожащим от возбуждения голосом стала рассказывать.

– Здесь во время войны, когда фашисты сюда пришли, партизанский отряд воевал. Как ни старались фашисты, никак не могли отряд этот уничтожить. А командира отряда так все и прозвали: «неуловимый», потому что его никак изловить не могли… И знаешь, где этот отряд скрывался?

– Где? – шепотом спросила Лида.

– На этом самом острове, где мы с тобой сейчас сидим.

– Правда? На этом самом?..

У Лиды по спине забегали мурашки, она зябко поежилась и натянула на колени подол все еще не высохшего платья.

– И вот, слушай дальше, – продолжала Женька. – Узнали фашисты про этот остров… Обстреляли его сначала из автоматов, потом из пулеметов, потом из пушек. «Ну, думают, уничтожили всех, перебили…» И вдруг ночью партизаны набросились на них с тыла! Целый полк перебили. Остальные фашисты разбежались – испугались, подумали, что мертвые воскресли!.. А оказалось, что партизаны от острова к берегу подземный ход вырыли, под речкой его провели…

– Да?.. – шепотом спросила Лида. – А где же он, подземный ход?

– Засекречен! – таинственно прошептала Женька. – Никто, кроме тех партизан, не знает… Я весь остров обыскала – нет ничего… Давай вместе поищем. Завтра. Хорошо?

– Ага! Поищем! Может, тайну какую откроем!

– Откроем! – поддержала ее Женька.

Лида тоже знала одну военную историю. Только не такую интересную, без подземного хода и партизан.

– Мой папа тоже воевал, – сказала она тихо. – И я тоже всяких военных историй полным-полно знаю. Например, как папа мост в сорок первом году взрывал. Когда наши отступали… Все бы, конечно, хорошо обошлось, если бы их фашисты не обнаружили. Вот тогда Ефимова и ранили, это папин товарищ – Ефимов. Тогда он говорит папе: «Полай к мосту один, я все равно не доползу». Папа один к мосту пополз. И только он до моста добрался, как Ефимов по фашистам стрелять начал – это, чтобы от моста внимание отвлечь. Тут по нему огонь открыли…

– Убили? – равнодушно спросила Женька.

– Почти. Из него потом пуль двести вытащили.

– Так уж и двести!

– Если тебе неинтересно, так я могу и не рассказывать, – обиделась Лида.

– Интересно. Давай дальше.

– Дальше? – смущенно переспросила Лида. – А уже все.

– Все? – разочарованно протянула Женька. – Да таких подвигов во время войны полно насовершали!

– Полно! – возмутилась Лида. – Сама вот такой соверши, а потом и говори! И, если хочешь знать, его потом все равно убили. Почти уж под самым Берлином. В атаке. А война потом уже скоро кончилась…

Она умолкла. Подвиг Ефимова, о котором отец всегда рассказывал с волнением, ей вдруг тоже стал казаться не таким уж и стоящим. Это все-таки не перебитый партизанами немецкий полк…

Девочки долго молчали. Потом Лида сказала:

– Интересно, который час? Часов десять, наверно?

– Больше.

Огромное небо над головой пестрело яркими звездами, на противоположном берегу город озорно подмигивал электрическими огнями, и нельзя было разобрать, где кончаются небесные звезды и где начинаются электрические. Звезды мерцали, перемигивались, подмигивали, словно дразнили Лиду. И Лида, глядя в небо, сказала тихо:

– Звезды здесь у вас какие-то ненормальные… Перемигиваются… Дразнятся.

– Шепчутся, – сказала Женька задумчиво.

– Что? – Лида рассмеялась. – Ну и придумала!

– Шепчутся! – упрямо повторила Женька. – Когда вот так тихо, они всегда шепчутся. Ты прислушайся хорошенько.

Лида прислушалась, но ничего не услыхала.

– Ерунда какая, – сказала она наконец. – Ну о чем они могут шептаться? Ну о чем?

Женька помолчала, отодвинулась от Лиды и сухо сказала:

– Не знаю.

Обиделась, наверно.

– Женя! – окликнула ее Лида. – Ну и пусть шепчутся. Расскажи еще что-нибудь.

Женька молчала. Лида легла на песок, прижалась щекой к Женькиному плечу и стала смотреть на звезды. Они по-прежнему мерцали, перемигивались, а может быть, и шептались – кто их знает.

Потом звезды почему-то стали большими, яркими, толстыми и, как веселые солнечные зайчики, начали мелькать у Лиды перед глазами. Лида улыбнулась, еще теснее прижалась к Женькиному плечу и уснула.

…Проснулась Лида на рассвете. Не сразу сообразив, где она и что с ней, Лида привстала, села на сырой холодный песок и огляделась по сторонам. Утренний воздух был тяжелым и прохладным. Над сонной, ленивой Степнянкой стоял туман.

Женька лежала рядом на песке, сладко посапывая во сне. Лида дрожащими руками стряхнула песок, приставший к платью, и растолкала Женьку.

– Ой, что же теперь будет?.. Что же теперь будет? – повторяла она побледневшими губами. – Что же теперь будет?

Женька протерла глаза, удивленно огляделась по сторонам и спокойно спросила:

– Проспали?

– Что же теперь будет? – повторяла Лида, прижав ладони к щекам. – Как же это мы?

Женька поднялась и кивнула Лиде:

– Пошли!

Они дошли до того места, где остров выдавался вперед маленьким песчаным мысом. Женька, приподняв подол платья, вошла в воду и медленно пошла к городскому берегу. Сначала вода была ей по щиколотки, потом по колена, потом чуть выше колен, а Женька все шла и шла. Потом вода опять стала ей по колена, потом по щиколотки. Женька все дальше и дальше уходила к берегу, а Лида, разинув рот, смотрела ей вслед. Вот Женька вышла на берег и, оглянувшись, издали помахала Лиде рукой.

Речку можно было перейти вброд!

Лида чуть не задохнулась от негодования и, как была – в тапочках – ринулась в воду, взметнув огромным веером брызги.

Еще не добежав до берега, на котором стояла Женька, Лида закричала:

– Как тебе не стыдно! Зачем же ты меня здесь держала? Я… я маме скажу! И Полине Ивановне!..

Женька молча стояла на берегу и поджидала ее. Выбежав на берег, Лида от возмущения затопала ногами, из тапочек фонтаном брызнула вода.

– У меня мама… Беспокоится! Может быть, у нее разрыв сердца из-за меня! Нет, из-за тебя!

– Вернешься! – огрубила Женька.

Тогда Лида совсем вышла из себя от возмущения:

– У тебя нет матери! Поэтому тебе все равно…

Женька подняла на Лиду такие печальные глаза, что Лида мгновенно умолкла.

Девочки медленно поплелись к городу. Лида, еле-еле передвигая ногами, горько плакала. Какая-то расплата ожидает ее дома? В довершение всего теперь, при ясном утреннем свете, можно было хорошо рассмотреть, что вся краска на платье осталась целой и невредимой, а голубые горошки на подоле отстирались замечательно.

* * *

Ничего такого уж страшного не произошло. Правда, мать плакала. Плакала и говорила, что Лиде надо было бы благодарить бога за то, что ее мать осталась живой в эту ночь, но бога нет, и поэтому пусть Лида благодарит отделение милиции, где ее мать целых два часа отпаивали валерьянкой…

Но зато Женьке здорово досталось. Даже в этой, самой дальней «квартирантской» комнате было слышно, как тетка громко кричала на Женьку.

«Так ей и надо!» – злорадно думала Лида.

Но потом тетка умолкла, в доме наступила тишина, и Лиде сразу стало грустно. Она побродила по дому, потом вышла во двор, погуляла среди огуречных грядок и, наконец, решила, что Женьке надо сказать что-нибудь хорошее.

Но ничего хорошего в этот день она Женьке не сказала. Когда чуть позднее мать, собираясь куда-то идти, у зеркала повязывала голову шелковой косынкой, Лида сообщила ей, что, оказывается, остров, на котором они с Женькой провели ночь, не простой, а с подземным ходом, который вырыли партизаны, когда здесь были фашисты.

Мать засмеялась:

– Какие фашисты? Их здесь никогда и не было.

– Как не было?

– Вот так и не было! Во время войны здесь глубокий тыл находился.

– Тыл? – растерянно пролепетала Лида. – Глубокий?.. Да! Конечно!

«Обманщица Женька! Не успели еще как следует познакомиться, а она уже два раза так бессовестно надула! Ну, я ей покажу! Я ей покажу!»

Она нашла Женьку во дворе, за сараем. Женька сидела на заборе и штопала носки.

– Здорово ты умеешь сочинять! – дрожащим от обиды голосом воскликнула Лида, стараясь вложить в эти слова как можно больше презрения. – Здорово! Подземный ход! Партизаны! Целый полк перебили! Здорово!

– А что? – невозмутимо произнесла Женька. – Если бы не сочинила, неинтересно было бы. Искали бы… Может, и нашли бы чего. Может, что поинтереснее подземного хода нашли бы!

– Может, и нашли бы! – запальчиво крикнула Лида. – Может, и нашли бы! Только зачем обманывать?

– А ты привыкай, – спокойно ответила Женька. – Тебя еще и не так когда-нибудь обманут.

– Кто?

– Да найдется кто-нибудь… Вон ты про своего Ефимова тоже неплохо сочинила.

Лида чуть не захлебнулась от обиды.

– Я?.. Сочинила?.. Я доказать могу! У меня доказательства! Идем! Докажу!

Лида схватила Женьку за руку к потащила ее к дому.

В комнате у них никого не было – мать была на кухне. Лида вытащила из-под кровати коричневый чемодан и, откинув крышку, достала из него шкатулку из полированного дерева с резной крышкой.

– Вот!

– Ну и что там? – без всякого любопытства спросила Женька.

– Сейчас!

Лида достала из шкатулки маленький сверток. Осторожно развернув шелестящую папиросную бумагу, она положила Женьке на ладонь карманные серебряные часы с кривой царапиной на крышке.

– Вот. Это его часы.

Женька погладила поцарапанную крышку и приложила часы к уху.

– Стоят.

– Стоят. Они сломаны. В них пуля попала. Одна в часы, другая в сердце…

Лида взяла часы у Женьки из рук, снова завернула их в папиросную бумагу и вынула из шкатулки тоже бережно завернутую в бумагу фотографию.

– Это он сам, – сказала Лида шепотом, не сразу протягивая фотографию Женьке, а держа ее у груди. – С женой снимался, когда в отпуск домой приезжал, в сорок пятом. Уже перед самой-самой смертью… Папа потом его жену разыскивал-разыскивал, да так и не разыскал. Замуж, наверно, вышла…

И она протянула фотографию Женьке.

Женька не поверила глазам! Это была точно такая же фотография, как та, что хранилась в маленькой самодельной коробочке из синего картона!.. Точно такая же, как та, на которой Женька большими печатными буквами написала слово «мама»!..

С фотографии на нее внимательно и пристально глядел черными, как уголь, глазами молодой темноволосый солдат в новенькой гимнастерке. Рядом, положив руку на плечо солдата, стояла женщина в пестром платье, с глазами добрыми и ласковыми.

– Только он не похож здесь, – виновато продолжала Лида. – Потому что у него и волосы светлые, и глаза голубые. А здесь он какой-то черный получился. Это уж фотограф виноват, так снял…

Женька разжала пальцы. Фотография упала на пол.

– Осторожно! – сердито крикнула Лида.

Она подняла фотографию, стряхнула приставшие к ней пылинки и снова спрятала ее к шкатулку.

Женька сидела на корточках возле кровати. Пряди русых волос упали ей на глаза.

– Ну? Что? – торжествующе спросила Лида. – Видела?

Женька встала, одернула платье и, направившись к двери, сказала:

– Все равно я тебе интереснее рассказала.

И ушла.

Нет, просто она еще недостаточно посрамлена! Лида бросилась вслед за ней, пробежала по коридору, выбежала на крыльцо – Женьки не было нигде. Лида обошла весь двор, заглянула даже к курам и к козе, которая встретила ее приветливым «ме-е-е», – Женьки нигде не было.

Появилась она только к вечеру. Но поговорить с ней было некогда: мать засадила Лиду чистить к ужину картошку.

* * *

За последние два дня Женька сильно переменилась. Похудела, осунулась и почему-то стала избегать Лиду. А Лиду, как нарочно, все время так и тянуло к ней. Все свои новости Лиде хотелось рассказывать не кому-нибудь другому, а именно Женьке.

Сегодня утром Лида получила еще одно письмо от Наташи Лапшиной. В письмо были вложены мягкая веточка кипариса и открытка, на которой были изображены крутые скалы и море. Лида первым делом побежала искать Женьку, чтобы показать ей письмо.

Нашла она ее во дворе за мусорным ящиком. Женька сидела в странной позе: обхватив руками голову, спрятав лицо в согнутых коленях.

– Женька!

Женька вздрогнула и подняла голову. Глаза у нее были красные. Похоже, что только сейчас она перестала плакать.

– Тебе чего? – спросила она угрюмо.

У Лиды сразу пропала охота показывать ей письмо Наташи, и она спросила растерянно:

– Женька, ты в седьмом?

– В седьмом, – глухо отозвалась Женька.

– В «А» или в «Б»?

– А тебе не все равно?

– Так если ты в «А», то я тоже в «А» пробьюсь. А если в «Б», так в «Б».

– Я в «Б», – отрезала Женька. – А ты лучше в «А» просись.

– Почему?

– Там классная руководительница хорошая.

– А в «Б» плохая?

– А, Б! – передразнила ее Женька. – А и Б сидели на трубе. Отстань ты от меня, пожалуйста!

Лида обиделась и хотела уже было уйти, но Женька вдруг спросила тихо:

– И дети, наверно, у него остались?

– У кого? – не поняла Лида.

– У него… у Ефимова.

– Нет, – покачала головой Лида.

Она знала точно, что детей у Ефимова не было, – так говорил ее отец.

– Нет, – повторила она еще раз. – Детей у него не было. Никто не успел родиться.

И, чтобы показать Женьке, что отец доверяет ей не только коричневый чемодан, а даже свои самые сокровенные тайны, она добавила:

– А папа говорит, что он сына хотел. Димку… Мой папа тоже сына хотел, но он не больно расстроился, когда я родилась. Даже сказал: «Это хорошо. Если девочки родятся, войны не будет, примета такая есть», – тут Лида тяжело и глубоко вздохнула. – Только вон, говорят, мальчишек все равно уже больше нас народилось.

Тогда Женька вдруг спросила с обидой в голосе:

– А какого он хотел сына?

– Кто? Ефимов? – Лида с недоумением пожала плечами, подумала немного и ответила: – Ну, конечно, умного, хорошего, храброго. Который обязательно бы подвигов насовершал.

– Димку? – усмехнулась Женька.

– Ага. Димку.

– А почему вы до сих пор часы в починку не отдали? – вдруг спросила Женька.

– А зачем? – удивилась Лида.

– А зачем они стоят? Как будто бы мертвые. Починить нужно. Пусть тикают.

– А зачем им тикать? – спросила Лида задумчиво. – Ефимова-то все равно нет… И конечно, они мертвые. Одна пуля в них, другая – в сердце…

Тогда Женька вдруг неожиданно грубо спросила:

– Отец вас бросил, что ли?

– Это почему? – обиделась Лида.

– А что же он не едет?

– Приедет, когда нужно будет! Его в Саратов вызвали. Там прорыв, и его вызвали.

– Не приедет, – сказала Женька снова грубо. – Сама говорила: он сына хотел.

– Ну и что же! – горячо воскликнула Лида. – Да если хочешь знать, его самая любимая песня – про меня!

– Какая песня?

– Спеть?

– Не надо!

Тогда Лида окончательно обиделась.

– Ну и пожалуйста! – крикнула она.

И, чтобы хоть чем-нибудь досадить Женьке, добавила злорадно:

– А сейчас ты ревела! У тебя глаза красные!

Она выбежала за калитку, хотя делать ей там совершенно было нечего. Она и так сегодня почти полдня проторчала у калитки, глядя, как в огромную свежевырытую траншею укладывают трубы.

Постояв немного у калитки, прислонясь спиной к раскаленному занозистому забору, Лида вернулась домой. В сенях Полина Ивановна пожаловалась ей:

– И тарахтят, и тарахтят под самыми окнами с утра. Всю улицу разворотили. К дому не подъедешь, не подойдешь. Вон Шлепкиным радио порвали. У нас радио нет – нам свет порвут. Твержу, твержу Женьке: иди покарауль, чтобы свет не порвали. Как об стенку! Ты Женьку не видела?

– Нет, – солгала Лида, хотя Женька и заслужила того, чтобы ее выдали.

– Тогда ты карауль.

«Вот еще!» – подумала Лида и вслух сказала:

– А мне некогда.

– Учат их, учат, – рассердилась Полина Ивановна, – прививают к труду, прививают, а толку-то никакого и нету!

Лида потихоньку улизнула от рассерженной Полины Ивановны к себе. Мать встретила ее словами:

– Ну что ты бродишь по дому, как привидение? Ходит, молчит, вздыхает.

– И вовсе не привидение! – возразила Лида. – Наоборот, я сейчас с тетей Полей поругалась.

– Новое дело! Из-за чего?

– Она мне велела виру караулить, а я не стала.

– Какую виру?

– На нашей улице трубы прокладывают. Соседям радио порвали, у нас радио нет – нам свет порвут. Если майну кричат, значит, кран вниз идет, а если виру, – значит, вверх. Значит, порвать могут.

– Ну и покараулила бы эту самую виру, – пожала плечами мать. – Все равно без дела слоняешься.

– Ну да! – возмутилась Лида. – Когда вира, так она сразу ругаться бежит. А зачем ругаться? Все равно порвут, потому что кран большой, а провода низко… А она говорит: «Пусть на нашей улице не прокладывают».

– А что же эту самую виру Женька не караулит?

– А Женьки нет, – загрустила Лида. – Сначала я ее за мусорным ящиком нашла, а теперь вот опять ее нету.

– Господи! – удивилась мать. – Почему же за мусорным ящиком?

В самом деле, почему за ящиком? И почему Женька ревела сегодня?..

Тетка приехала из Анисовки поздно: солнце уже ушло со двора и с крыши дома. Теперь его увидеть можно было, лишь забравшись куда-нибудь высоко – на школьный чердак, например.

Тетка вошла во двор, нагруженная узлами, корзинами и бидонами, и Женька с тоской подумала, что сейчас придется, наверно, тащить яблоки, помидоры и яйца к московскому поезду и предлагать все это пассажирам. Но тетка сказала:

– Тащи-ка, Женька, все это добро в погреб. Завтра с утра на базар пойдем: Уморилась, мочи нету. На телеге пришлось до дому добираться. Хоть бы одна машина прихватила. Все, как черти, мимо, мимо!

В погребе было сыро и холодно, но Женька не вылезала из него долго-долго. Она знала, что тетка сейчас снова начнет бранить ее за то, что она опять не отнесла сегодня в починку стенные часы. Тащить их в мастерскую Женьке совсем не хотелось: они были тяжелыми, а кроме того, в мастерской могли их, наконец-то, починить, и тогда бы они начали бить. А бой у них был протяжный и тоскливый, как колокол в церкви: «дон-дон!». Звон этот пугал Женьку. А тетка часы эти почему-то любила. «Ах, вы мои дорогие! Ах, вы мои золотые! – упрашивала она их, когда они останавливались. – Ну, давайте бейте же!»

– Женька! – раздался наверху теткин голос. – Женька! Ирод! И куда ты запропастилась?

Женька поудобнее уставила в ряд у стены корзины и бидоны и вылезла из погреба.

– Ну, чего?

– Я тебе говорила или нет? Говорила или нет, чтобы ты провода караулила? Говорила или нет? Все! Вира! Нету свету! Не горит: порвали! А они-то хоть бы что!

Женька давно знала, что у тетки есть давние и непримиримые враги. Это были таинственные неведомые и невидимые «они». Заглох мотор у грузовика на улице – «у них всегда так». Повалило бурей дерево у ворот – «так им и надо». Порвались новые чулки – в этом тоже виноваты «они». Разве ж «они» хорошую вещь сделают!

Теперь эти самые «они» получили точный адрес. Это были новые квартиранты.

– Я им говорю: свет порвали, идемте ругаться, а они: «Зачем ругаться, и так починят». Тут работаешь, спины не разгибаешь, а они… Небось, свою в новые платья одевают, а у тебя вон на ноги обуть нечего. Ничего! Бог правду видит! Ты заявление-то написала?

– Какое заявление? – хмуро спросила Женька, хотя знала, что это за заявление. Она каждый год писала такое заявление. Писала и отдавала его Вере Петровне.

– Вот тебе раз! – воскликнула тетка, всплеснув руками. – Долбила-долбила ей про это заявление, а она опять двадцать пять: «Какое заявление!» В школу заявление! На обувку!

– У меня ж есть ботинки.

– Мало ли что есть! Не мне ж одной тебя обувать! Ты, Женька, шуми там, тарахти. Пусть в своей комнате сидят, а к нам не лезут.

«Надоело, сами тарахтите», – хотела сказать Женька, но удержалась – она и так уже второй день подряд только и делает, что грубит всем. «Ну, погоди, – пригрозила тетка вчера. – Вот сентябрь придет, в школу опять пойду, наговорю».

На этот раз Женька сдержалась и промолчала. Тетка, удивившись, наверно, молчанию Женьки, ничего не сказала про часы.

Минут через десять Женьку перехватила Лида.

– Знаешь что! – сказала она возбужденно, крепко ухватив Женьку за руку. – Оказывается, на свете есть два Галифакса. Один в Канаде, другой в Англии. Может, и третий есть? Давай поищем!

– И двух хватит, – сказала ей Женька, пряча глаза. – Куда ж их столько.

Но Лида Женькиной руки не выпустила, видно, уж очень здорово хотелось ей с Женькой помириться.

– Знаешь что! – сказала она умоляющим шепотом. – Идем ко мне Что я тебе покажу!

И она потащила Женьку к себе.

В пустой квартирантской комнате никого не было. Мать Лиды ушла куда-то – в булочную или гастроном. Лида подбежала к коричневому чемодану, откинула крышку, достала уже знакомую Женьке шкатулку… У Женьки екнуло сердце.

– Вот, – сказала Лида, доставая что-то из шкатулки. – Смотри.

На Лидиной ладони лежала горстка прозрачных сосулек. Они переливались радужным блеском и позванивали тихим хрустящим звоном. Зимой, коньками и снежинками, крутящимися вечерами вокруг уличных фонарей, повеяло от них.

– Думаешь, настоящие? – прошептала Лида. – Вовсе нет! Из стекла. Это с первого папиного завода стекло. И завод первый, и стекло первое. Они у меня тут уже восемь лет хранятся.

– Подумаешь – стекляшки, – сказала Женька голосом, от которого тоже повеяло зимой и снежинками. – Подумаешь, обыкновенные стекляшки. И что ты носишься со своим отцом!

«Звяк!» – сухо звякнули сосульки на Лидиной ладони, потом хлопнула крышка шкатулки, и Лида молча ушла из комнаты, не взглянув в Женькину сторону.

«За отца она мне не простит, – с тоской подумала Женька, но все-таки плотно сжала губы, чтобы не крикнуть, не вернуть Лиду. – Разве ж она не дура? Я бы на ее месте давно догадалась обо всем…»

Только пусть уж лучше не догадывается!.. Ефимов! Герой! И вдруг рядом с ним жалкая босоногая Женька, которую каждый год с позором сажают за первую парту… Жалкая девчонка, которая торгует на базаре помидорами и яйцами, и которой ой как еще далеко до того самого Димки…

Внезапно захрипели, заворчали за стеной часы, собираясь бить. Женька вздрогнула от неожиданности. Но часы бить не стали, похрипели, поворчали и остановились совсем. В комнате наступила какая-то тревожная, настороженная тишина словно кто-то ждал чего-то от Женьки. Женька зябко поежилась…

Никто ничего не ждал. Это Женька сама от себя ждала чего-то – шкатулка, оставленная Лидой, стояла прямо перед ней, на тумбочке. Крышка прихлопнулась неплотно – щелка.

Женька протянула руку, отдернула. Снова протянула. Крышка откинулась легко и бесшумно. Зато сосульки, лежащие сверху, тревожно зазвенели, когда Женька вытаскивала из-под них фотографию.

Вот она. Точно такая же, как та, что хранится у Женьки. Только не такая затрепанная. Берегли.

Женька не сразу взглянула на отца, – она долго смотрела поверх его головы на белую каемку по краю фотографии. А потом взглянула.

Он смотрел на нее прямо, в упор.

Женька чуть отодвинула фотографию в сторону, но он все равно не отвел взгляда.

«Я знаю, почему, – подумала Женька. – Когда его снимали, он смотрел в фотоаппарат. И поэтому теперь, куда бы я ни отодвигала фотографию, он все равно будет на меня смотреть».

Он смотрел на Женьку, чуть приподняв брови и чуть улыбаясь. Только сомкнутые губы молчали.

«Эх, ты! – шепотом сказала ему Женька. – Эх, ты! Помер и не узнал, что у тебя родилась я. И не Димка вовсе. А я. Женька».

Затаив дыхание, она бережно положила фотографию в шкатулку под тревожные, снова всполошившиеся сосульки. Ее рука встретила ласковый холодок отцовских часов.

Женька взяла их, приложила к уху. Прислушалась.

Стоят. Мертвые.

* * *

Лида, не торопясь, шагала к школе по пыльной низенькой улице. Улицу нельзя было назвать ни широкой, ни узкой, – она была именно низенькой, только кое-где дома в два этажа, остальные – одноэтажные.

Лида нарочно вышла из дома пораньше. Ей не один раз за свою жизнь приходилось переходить в новую школу, даже в середине года, она привыкла к этому и на новом месте осваивалась быстро. Но всегда было очень и очень неприятно входить впервые в класс в тот момент, когда там уже собрались школьники. Так и идешь между рядами парт под любопытными взглядами в полной тишине. Уж лучше прийти первой и сесть незаметно куда-нибудь на последнюю парту…