Текст книги "Девочка из легенды"

Автор книги: Галина Ширяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Письмо

В доме одна за другой захлопали двери. Пришло утро.

Дина потянулась и разом сбросила с себя одеяло. Осторожно прошлепав босыми ногами по полу, она подошла к дивану и тронула спящего Андрея за плечо.

– Вставай!

Он сейчас же недовольно завозился, заворочался под одеялом.

– Ну хорошо, – шепотом сказала Дина. – Поспи еще немного. Минут пять еще можно.

Тогда он вылез из-под одеяла, лохматый, заспанный, и сердито заворчал:

– Сколько раз договаривались: без поблажек!

– Тише! – замахала на него руками Дина. – Разбудишь!

Так начиналось каждое утро.

Каждое утро они сами готовили завтрак на троих, убирали комнату, то и дело шикая друг на друга, и разговаривали шепотом, чтобы не разбудить мать. И все-таки каждое утро ее будили. Разбудили и сегодня. Она оделась и вышла на кухню, где Дина и Андрей жарили картошку.

– Ну вот! – воскликнула Дина. – Разбудили! Могла бы еще спать и спать!

– Вот еще! Чтобы опоздать на работу, да? – шутливо спросила мать. – Не хочу. Работа у меня хорошая, веселая. С солнечными зайчиками.

Сказала она это не очень весело, но потом взяла и улыбнулась. Чудесная это была у нее привычка – улыбаться даже тогда, когда ей этого не очень хотелось.

– Сама ты у нас с солнечными зайчиками, – сказала ей Дина. – Иди завтракать. Готово.

За завтраком они, как всегда, болтали о разном. О Брыковке, например. Хорошо, что Лелька опять в этом году берет туда с собой Дину. Хороший человек Лелька. И бабушка ее тоже хороший человек. А Брыковка – это просто рай. И уж там-то, в конце концов, Дина справится со своими легкими.

Дина поддакивала, хотя на сегодня у нее было намечено дать последний бой всем троим – матери, Андрею и Лельке.

– Хорошо у нас летом, – издалека начала она. – И вообще у нас хорошо. И зелень есть, и воздух свежий. А в Брыковке не такой.

– Кончатся дожди, опять пылища будет, – пригрозил ей Андрей.

Мать промолчала, только посмотрела на Дину, и Дина тут же рассердилась на Андрея. Тоже мне художник! Глаза-то на портрете – это глаза матери, а не Ивана Чижикова! Темно-карие и ясные. Не умеешь рисовать, так нечего было соваться!

– Но у него тоже были карие, – возразил Андрей.

– Карие, – подтвердила мать.

– А у Лельки мать добрая, – озорным шепотом произнесла Дина. – А у Верки Щегловой и вовсе.

– Я злая! – твердо сказала мать. – К тому же ты сама понимаешь, что тебе нужно ехать.

– Да, – с тоской ответила Дина, – понимаю. Но мне надоело! Даже в походы меня сроду не брали!

– Но ведь я с тобой сидел, – утешил ее Андрей. – И если нужно, еще сидеть буду…

Из дома они вышли все втроем. Андрей сегодня первый раз выходил на упаковку, а Дина отправилась проводить их, заодно ей нужно было зайти в гастроном.

По дороге к гастроному Дина нарочно завернула на Лелькину улицу. Надо же разведать, собирается Лелька в Брыковку или нет.

Улица в этот утренний час была пустынной и тихой. Только с Волги то и дело набегал ветерок, и тогда листья на деревьях начинали о чем-то шумно беспокоиться. Солнце, уже давно поднявшееся над горизонтом, было скрыто облаками, оно не грело и не светило, но облака притиснулись к самому краю неба. Значит, небо будет голубым.

Окна в Лелькиной квартире были, как обычно, распахнуты настежь. Огурца в окне чудес уже не было: Лелька, наверно, его съела. Но зато там было большее чудо – сама Лелька. Она сидела на подоконнике спиной к улице и что-то шила.

– Вот дуреха! – доносилось из глубины комнаты. – Ну и дуреха!

Не иначе, как Лелька переделывала в сарафан еще одно платье!

Дина подобрала яркий лоскутик, упавший с подоконника на тротуар, и улыбнулась Лелькиному затылку.

– А, явилась! – не оборачиваясь, сказала Лелька. – Вещи принесла?

– Какие вещи? – невинно спросила Дина.

– Не мои же. Мои на месте, в чемодане.

– Так рано же, Лелька! Еще два дня.

– Все равно неси. Я уже уложилась. За тобой дело.

– А огурец ты съела?

– Съела.

– Без меня?

Лелька обернулась и расплылась в улыбке:

– Оставила. Сейчас принесу.

Она спрыгнула с подоконника в комнату и ушла. Через минутку вернулась, держа в одной руке половинку огурца, а в другой книгу.

– Это съешь, а это отнесешь Верке.

– Верке? Так мне же некогда, Лелечка! Мне за хлебом, а потом за маслом, – Дина вынула из кармашка доказательство – деньги.

– Все равно отнеси, – сказала Лелька хмуро. – Я с ней из-за фикуса поругалась и не пойду к ней ни за что. А она скоро уезжает.

– Куда?

– Не знаю. Совсем уезжает.

– Как совсем?

– Очень просто – совсем. Туда ей и дорога!

– Куда туда?

– А я почем знаю!

– Жалко Верку.

– Верку?.. Жалко?.. С ума сошла!

– Все равно жалко!

Дина присела к Лельке на подоконник и стала есть огуречную половинку, сокрушаясь о том, что Верка уезжает и что где-нибудь кому-нибудь она наделает пакостей. Прозевали Верку, проморгали! Прошляпили!

– Иди! Иди! – принялась Лелька спихивать Дину с подоконника. – А то уедет, скажет: «Из-за фикуса ругалась, а мою книгу зажулила». Иди! По дороге съешь.

– Ладно. Только я из-за фикуса с ней ругаться не буду.

– Врешь! – злорадно сказала Лелька. – Будешь!

– Не буду.

– Будешь!

– Честное слово, не буду!

Облака уже убежали за горизонт, вовсю светило солнце, в Лелькином дворике чирикали воробьи, и ругаться сегодня, и в самом деле, ни с кем (пусть даже с Веркой, с которой приходилось ругаться пять раз в неделю) не хотелось.

Лелька смилостивилась:

– Ладно, не ругайся! Только ты ей все-таки скажи еще раз от меня, что она дрянь.

Лелька снова уселась на подоконник кромсать платье, а Дина, покончив с огурцом, двинулась к Верке.

Верка жила недалеко, они с Лелькой были почти соседями.

«Чудом природы» Андрея и Дину дразнили несправедливо, настоящим чудом природы была Верка Щеглова. В бывшем восьмом «А» – теперь девятом – не было ни одного человека, который бы с ней не ругался.

Возле дома Щегловых Дина увидела такси. Шофер такси, парень лет двадцати, стоял на крыльце и стучал кулаком в дверь. Наверно, он стучал давно и никак не мог достучаться, лицо у него было сердитое. Из соседней двери выглядывала женщина и говорила шоферу:

– Стучите, стучите! Дома они, сама видела. Не слышат, наверно.

– Уже минут пять стучу, – сердился шофер. – Что же это они? Вызвали такси, а сами уснули?

– Подождите! – крикнула Дина шоферу, – я сейчас!

Она открыла калитку, которую мог открыть только человек, знающий все ее секреты, и вошла во двор.

Она пробежала по узкой тропке меж зарослей высокой густой травы, которую все называли почему-то вениками, к окну Веркиной кухни. Подоконник был низкий, окно большое – в него можно было входить, как в дверь.

Окно было закрыто.

Дина постучала, но никто не ответил. Дина постучала еще раз, подождала, снова никто не ответил. Дина постучала сильнее.

– Эй! – крикнула она. – Вера! К вам такси приехало! Вы спите, что ли?

Окно внезапно распахнулось, чьи-то руки втянули Дину в кухню, и окно снова закрылось.

– Ой! – испугалась Дина, оказавшись в полутемной кухне.

– Тш-ш! – зашипели на нее. – Тише!

Когда глаза немного отвыкли от солнечного света и привыкли к полутьме кухни, Дина увидела возле себя Веркину мать, тетю Тосю. Она была в плаще, в шляпке, у ее ног стоял чемодан.

– Что случилось? – удивилась Дина. – Вас такси у ворот дожидается! Давно уже! Слышите: стучит.

– Тш-ш! – снова зашипела тетя Тося и зажала Дине рот ладонью в нитяной перчатке. – Тш-ш! Ну что ты кричишь?

– Там такси у ворот.

– Знаем, что такси! – сердито заговорила тетя Тося. – Знаем! И уж если не открываем дверь, значит, так надо. Поняла?

– Ага, – сказала Дина, хотя на самом деле ничего не поняла. – А где Вера?

– Да здесь я! Здесь! – жутким шепотом откуда-то из темного угла ответила Верка. – Здесь я, не кричи. Не уезжает такси, да?

В Веркиных глазах, очень больших и очень вытаращенных, был таинственный ужас. И вообще все было таинственно: и полумрак в кухне, и тишина в квартире, и Веркины вытаращенные глаза.

– Пойду, посмотрю в щелку, – сказала тетя Тося шепотом, тоже очень таинственным, и ушла в комнату.

– Понимаешь, – зашептала Верка, когда мать ушла. – Мы на вокзал вещи перевозим. Вызвали такси, а потом папа с дядей Петей договорился – дядя Петя на своей машине бесплатно все перевезет. А этот взял и по вызову приехал! А папа с дядей Петей нас и с вещами, и с машиной за углом дожидаются… А он взял и приехал. Теперь мы в осаде!

– Так скажите ему, чтоб не ждал! Он ждет!

– А за вызов платить, да? – спросила Верка. – А с какой стати, раз мы не едем? Ведь правда?

– Нашла свой фикус? – сквозь зубы спросила Дина.

– Нашла. Вон он, на подоконнике.

– Это Лелькин.

Она не знала, чей это фикус – Лелькин ли, Веркин ли, просто ее стало мучить непреодолимое желание сцепиться с Веркой.

– Что ты, Чижикова! Лелька не фикус приносила, а пальму. Финиковую.

– Все равно Лелькин!

– Тш-ш-ш! – замахала Верка руками. – Не говори так громко.

– Значит, ты уедешь? Совсем?

– Не знаю еще. Обстановка покажет. Мама говорит, месяца через два она покажет. Пока папа поедет. Его в Пензу переводят.

В кухню вернулась мать на цыпочках и сказала:

– Все. Больше ждать не можем. Будем прорываться.

– Прорываться? – испугалась Верка. – А как?

– Просто выйдем и просто пойдем. Бери чемодан. Идемте, девочки!

– Постойте! – крикнула Дина. – А как же он?

– Шут с ним. Постоит, постоит и уедет.

Первой в окно полезла Верка с чемоданом. Чемодан был тяжелый, и она застряла на подоконнике. Тете Тосе пришлось выпихивать во двор сначала чемодан, потом дочь. Тишине и таинственности сразу пришел конец.

Пока тетя Тося, просунув снаружи руку в форточку, закрывала окно, Верка говорила Дине:

– Думаешь, он пострадает? Ни капельки! Он с кого-нибудь сдерет лишнее и все убытки вернет. Они все такие. Правда?

– Почему ты все время спрашиваешь: «правда, правда?», – рассердилась Дина. – Сама все время говоришь неправду и хочешь, чтобы с тобой соглашались!

– Идем! – мать дернула Верку за руку, и они двинулись к калитке.

– Подождите! – крикнула Дина. – А он?

Тетя Тося обернулась и сердито махнула на Дину рукой.

– А он?!

Они подошли к калитке и, втянув голову в плечи, вышли на улицу. Шофер за калиткой что-то спросил их. Они ответили, уходя, и все стихло.

Сейчас он войдет во двор, и Дине придется сказать ему правду. А правду говорить не хотелось. Не хотелось, чтобы он знал, что тетя Тося и Верка его так бессовестно обманули. Не хотелось! Было стыдно. Не только за Верку, которую прошляпили, а вообще стыдно.

Калитка распахнулась настежь.

– Ну? – спросил шофер, в упор глядя на Дину. – Так кто же вызывал такси?

– Извините, – сказала Дина и вспотевшей ладонью сжала деньги, лежащие в кармашке платья, – извините… Я сейчас.

– Ты? – удивился шофер. – Ты вызывала?

– Я! – с тоской сказала Дина и шагнула к калитке.

Автомобиль по-прежнему стоял у ворот. Новенький, блестящий, красивый. Такой не сломается и не застрянет. Наверно, и мотор не подведет.

– Куда везти?

– К-куда? – растерялась Дина. – Все равно… Куда-нибудь…

– Даже так? – удивился он.

– Ага, – упавшим голосом сказала Дина.

– Гм. Богатый народ нынче пошел, – произнес он насмешливо, оглядывая ее с ног до головы.

– Да, – совсем по-глупому поддакнула Дина, – богатый.

Он сел за руль, а Дина стала дергать ручку дверцы. Дверца никак не открывалась.

– Никак, – радостно сказала Дина, надеясь, что дверца совсем не откроется.

Тогда шофер вылез из машины и распахнул перед ней дверцу.

Дина уселась на мягкое сиденье, и он так рванул машину с места, что Дина чуть не выбила затылком заднее стекло.

Он вывел машину на Динину улицу и поправил зеркальце над головой так, чтобы видеть лицо Дины. Дина отодвинулась, но он снова поправил зеркало, и снова Дина поймала в зеркале его насмешливый взгляд. Тогда она прикрыла глаза ресницами. Но чувствовала: он все равно смотрит на нее. Она прикрыла глаза ладонью, но он все равно смотрел. И не просто смотрел, а с усмешкой. Презрительно.

«Он думает, что я стиляга, – ужаснулась Дина, – взяла такси и катаюсь!..»

– А может не поедем дальше? – спросила она робко.

– Да нет уж. Поедем, – ответил он и круто свернул в переулок.

«Он хочет на шоссе! Куда же он меня завезет?»

– Стойте, – попросила она, – у меня денег не хватит.

– Да нет уж, – ответил он, – довезу, куда просила.

– А куда? – испугалась Дина.

Но он уж вывел машину на шоссе. Впереди был поселок нефтяников. Там, левее, мамин завод и тоже поселок с веселыми названиями улиц – Стеклянная, Зеркальная, Керамическая…

«Нефтяники – это ничего, – подумала Дина, – от нефтяников я могу через Соколиную гору домой добраться. И мамин завод – полбеды, позвоню маме из проходной, если он мне ни копейки не оставит, попрошу денег на автобус. В крайнем случае совру что-нибудь…» Впрочем, матери можно было рассказать правду.

Но они миновали поселок нефтяников. И стекольный завод остался далеко позади. Теперь кругом было безлюдное, бескрайнее поле. Только столбы, провода и шоссе, убегающее за горизонт.

– Приехали! – сказал шофер и остановил машину. – Вылезай. Покаталась.

Дина вылезла из машины.

– Хватит? – спросила она робко и положила рядом с ним на сиденье скомканные и измятые вспотевшей ладонью деньги. – А обратно вы меня не повезете?

– Нет, – отрезал он, захлопнул дверцу и, круто развернув машину, поехал назад, к поселку.

– Верку бы вот так покатал, а не меня! – чуть не плача, крикнула ему вдогонку Дина.

Она зашагала по шоссе, стараясь от обиды думать о всех шоферах плохо, по-веркиному. «Завез! А у меня легкие, а может быть пойдет дождик…»

А потом, когда добралась до Соколиной горы и поднялась на ее вершину и открылся перед ней город, большой и зеленый, – она уже не думала о шоферах плохо и за Веркины мысли себя отругала.

И даже на Верку злилась меньше. В конце концов восьмой «А» тоже виноват. Прозевал Верку! Проморгал! Прошляпил! Выпустил в Пензу! Она там обязательно каких-нибудь пакостей кому-нибудь наделает. Это ведь восьмой «А» Верку хорошо знает, а ведь Пенза-то ее не знает.

А кроме всего прочего, разве Верка виновата, что у нее нет Ивана Чижикова и ей не с кем посоветоваться?

* * *

Домой она добралась лишь к полудню, а дел дома было полно: масла и хлеба так и не купила, в квартире не прибрано, обед надо было достать из погреба и разогреть к приходу Андрея, который должен прийти с работы раньше матери.

Во дворе томился без дела Вовка. Дина, проходя мимо него, покраснела – с тех пор, после истории с запиской, они не виделись.

– Читала? – угрюмо спросил Вовка.

– Что? – Дина еще больше покраснела. – Опять записка?

– Нет. Письмо.

– От тебя?

– От меня ты никогда больше ничего не дождешься, – произнес Вовка с пафосом.

Это было что-то новое, на Вовку непохожее, и Дине вдруг его стало жалко почти так же, как Лельку.

– Я не виновата! Честное слово! – воскликнула она.

– Ладно, – сказал Вовка по-прежнему угрюмо и потрогал левый глаз, под которым еще оставались следы от синяка. – Там у вас в письменном ящике письмо. Почтальон принес. Наверное, важное. Вам же никогда не присылали писем!

Письмо!.. Дина рванулась к крыльцу, больно ударилась плечом о тяжелую дверь… Пила под лестницей, как военный барабан, забила тревогу: бом! бом! бом!

Вот оно! В голубом конверте. В углу – букетик нарисованных цветов.

Она не сразу смогла прочитать обратный адрес – буквы прыгали и плясали перед глазами… Открыла дверь квартиры, вбежала в комнату, опустилась на диван и лишь только тогда поняла, наконец-то, что письмо от тети Леры.

Дина сразу разочаровалась. О приезде тети Леры ни мать, ни Андрей не вспоминали. Не вспоминала и Дина – старалась не вспоминать, как о горькой незаслуженной обиде. (Ждали-ждали! Встречали-встречали! Гладили-гладили!)

На конверте было написано: «Чижиковой Александре Григорьевне», но у матери никаких секретов от них не было. Это Дина знала точно. И она вскрыла конверт.

Странное это было письмо. Странное и загадочное. Словно продолжение какого-то большого, серьезного, даже сердитого разговора.

«Прости, Шурочка, что не сдержалась, – было написано в письме чужим, незнакомым почерком. – Стало страшно обидно и больно, когда увидела тебя, такую постаревшую, с сединками… Прости. Я думала, так будет лучше. Но мне кажется, все равно он ничего не понял, у него было такое тупое лицо. Но должны же они понять! Ведь в твои годы некоторые еще только собираются устраивать свою жизнь. Скажи им сама об этом! Намекни! Пусть в конце концов развяжут тебя…»

Показалось Дине: что-то холодное, скользкое, что-то вроде ужа или ящерицы сползло с маленького листка бумаги и поползло по ее рукам – они сразу похолодели.

А потом она прочитала еще одну строчку письма, и голубой потолок комнаты (они с матерью переложили в мел синьки, когда белили его) вдруг поплыл куда-то вверх, открыв черную пропасть без звезд и неба…

Письмо с усмешкой спрашивало у матери:

«А каким же образом ты выкручиваешься, когда они спрашивают тебя об отце?»

…Дина не любила просыпаться ночью. Ночью к ней всегда приходили страшные мысли. Однажды ей, проснувшейся среди ночи, почудилось вдруг ни с того, ни с сего, что мать ушла от них. Дина вскочила с постели, бросилась к кровати матери, дрожащими руками нащупала теплое материнское лицо… Поджав босые ноги, она пристроилась на краешке кровати, уткнулась в плечо матери, чтобы чувствовать тепло ее тела, и так просидела до рассвета.

В другой раз, проснувшись ночью, она вдруг подумала, что никогда не вылечит своих легких и непременно умрет. Эта мысль так и не дала ей заснуть до самого утра. Пришло утро, рассвет разогнал темноту в комнате, и Дина пошла в школу, посмеиваясь, удивляясь тому, как ей могла прийти в голову такая чушь…

Теперь был день. Но Дине показалось, что она проснулась вдруг самой темной и самой страшной ночью, когда за стеной гудит ветер, и прямоугольник света на стене, упавший в комнату от уличного фонаря, раскачивается из стороны в сторону, словно тусклый солнечный зайчик, пущенный на стену чьей-то дрожащей рукой…

Она проснулась и поняла: Иван Чижиков жив!

Он жив! Просто он их бросил!

Она вышла из комнаты, спустилась по лестнице, и пила на этот раз почему-то молчала.

Ее мог взять кто-нибудь из соседей, чтобы напилить дров, ее могли снова унести в сарай, как уносили не раз, но так или иначе – она молчала.

«Так и должно быть», – подумала Дина.

Она вышла во двор. Темные облака мчались по небу, и солнце просвечивало сквозь них неярким желтым диском. И казалось: бегут не облака, а само солнце убегает к горизонту. Словно хочет спрятаться.

Она пришла за сарай. Здесь было укромное место. Здесь готовились к экзаменам. Здесь дрались, если нужно было подраться так, чтобы никто не видел. Сюда приходили плакать. Глухая кирпичная стена дома, отгородившая этот уголок от мира и от соседнего двора, была холодной и молчаливой. Из земли, поблескивая тусклым светом, торчали осколки стекла, ползали между кленами-травинками муравьи. Клены раньше никогда не росли здесь: в землю были накрепко вбиты осколки стекла и кирпича, да и солнце заглядывало сюда редко. А в этом году они почему-то настойчиво полезли из земли.

Дина давно не приходила сюда. Раньше она читала здесь книги – никто не мешал. Раза два она дралась здесь с Вовкой. Но никогда она не плакала здесь. Не приходилось…

Накрапывал дождик, земля была сырой и холодной… Мелкие прозрачные капли воды покрыли Динины плечи и волосы…

Он жив! Ведь недаром же мать спрятала его портрет на этажерке между книгами в тот день, когда должна была приехать тетя Лера! Тетя Лера знала что-то об их отце, и мать не хотела, чтобы портрет напомнил ей о нем…

«Его похоронили в Лесном», – говорила мать.

Похоронили?.. Так почему же никогда-никогда не приходило ей в голову, что нужно кому-то из них съездить в Лесное и положить цветы на его могилу?.. Ведь деньги на поездку всегда можно было выкроить. Вот и сейчас на этажерке лежит пачка денег, отложенных для Дины на поездку в Брыковку.

Так почему же они никогда не были на могиле отца?

И почему Дину каждый год отправляют в Брыковку? Не в Лесное, где, наверно, знают и помнят отца, а в Брыковку?..

И ведь должен же быть у них какой-то документ о его смерти! Должен! А в шкатулке, что стоит на столике за зеркалом и где хранятся все важные бумаги, такого документа нет!

Где-то рядом, за углом сарая, раздались ребячьи голоса. Дина встрепенулась. Сейчас сюда придут!

Там, где кончалась стена соседнего дома, начинался старый деревянный забор. Дина надавила коленкой на гнилую доску. Доска треснула, разломилась, открыв большую щель. Дина протиснулась в эту щель и через чужой двор, пустынный и неуютный, вышла на соседнюю улицу.

Это была Лелькина улица. Здесь жила Лелька. Но жила здесь и Верка Щеглова. Значит, хорошее может жить рядом с подлостью! Значит, оно может с ней уживаться! Может!..

Потом она пришла на Соколиную гору, и волшебное тридевятое царство показалось ей убогим и жалким. Нефтяные вышки словно черные скелеты чудовищ. Кусты по краям оврага кривые и чахлые. И казалось, что даже сама Соколиная гора стала меньше, словно прижалась к земле, съежилась.

* * *

А потом она вернулась домой. Солнце уже перешло на другую половину неба, люди возвращались с работы. У ворот дома Дину встретил Валерка Иванов.

– А тетя Саша Чижикова плачет за сараем, – сказал он, с любопытством заглядывая ей в лицо. – А вы почему не плачете?..

Андрей стоял на пороге комнаты. У него был усталый вид, вокруг глаз темные круги. Разогретый обед уже был на столе, в комнате прибрано.

– Ну? – сурово сказала ему Дина. – Что она там, как маленькая, за сараем!

– Сейчас приведу, – ответил он тихо и ушел.

Вернулись они тут же. Мать улыбалась сквозь слезы. Отвратительная привычка! Ужасная привычка – улыбаться тогда, когда ее улыбка никому не нужна.

– Не переживай! – сердито говорил, почти приказывал Андрей матери. – Я же сказал: все верну. Только я туда больше не пойду. Я попрошусь на зуборезный.

– Ты сам-то не переживай! – воскликнула мать. – На тебе же лица нет!

– Они все разбились? – спросил он угрюмо.

Так вот в чем дело? Они переживали вовсе не из-за письма! А из-за того, что Андрей на упаковке расколотил готовые зеркала!

– А письмо?! – крикнула Дина.

Мать от неожиданности вздрогнула.

– Какое письмо?

Дина сама испугалась. Она не собиралась спрашивать о письме, она только подумала о нем.

– Какое письмо? От кого? От тети Леры? – быстро спросила мать. – Так где же оно?

– Я не знаю. Я оставила его на столе… Потом Андрей пришел… наверно.

Они обе посмотрели на Андрея.

Темные круги вокруг его глаз еще больше потемнели. Он спрятал руки в карманы (потому что они дрожали – это Дина заметила!) и ответил, не опуская глаз и не отворачиваясь:

– Не было тут никакого письма.

– Было!

– Не было, – он сказал это спокойно и пожал плечами.

– Так ты хоть прочитала его или нет? – спросила мать Дину.

Дина молча покачала головой.

– Вообще-то, может, и было, – вдруг сказал Андрей. – А я его не заметил, может быть…

– Так надо поискать, – воскликнула мать.

– Не надо! – остановил ее Андрей и угрюмо покосился на Дину. – Я пришел, а тут почему-то кавардак. И вообще… даже хлеба не было. И мусору полно. Я все собрал, сунул в печку и сжег – тяга хорошая была, ветер…

– Ну вот, – тихо произнесла мать. – Ты на это способен. Это ты можешь, утенок ты мой нескладный!

Дина прошла в комнату и бухнулась на постель.

– Устала, – сквозь зубы сказала она матери, когда та прибежала к ней и села на край кровати.

Мать попыталась повернуть ее лицом к себе, но Дина не поддалась.

– Андрей! – крикнула мать. – Дай градусник.

– Нету градусника, – из кухни ответил Андрей, – разбили прошлый раз. А она опять, наверно, бегала под дождем. На той неделе тоже бегала. И вообще иди обедать.

Он прочитал письмо! Он прочитал его, а потом разорвал или сжег! Он не хотел думать так, как думала Дина!.. Трус! Предатель!..

К вечеру у нее поднялась температура. Мать позвала Алексея Николаевича. Он выслушал Дину и сказал, что ничего страшного нет, но нужно полежать.

Дина разделась и легла в постель, а мать села возле нее и все пыталась заглянуть ей в глаза. И взгляд ее был тревожен. Дина прикрыла глаза ресницами, но мать все равно смотрела на нее. Дина закрыла их ладонью, но мать все равно смотрела…

А потом ушло солнце, и пришла долгая тяжелая ночь. За окном гудел ветер, и на стене раскачивался прямоугольник света, словно солнечный зайчик, пущенный чьей-то дрожащей рукой. И потолок комнаты, утонувший в темноте, казался черной пропастью.

Он жив! И может быть, он совсем не такой, каким описала его мать. Может быть, он такой, как Верка! Конечно, такой! Иначе он не бросил бы их!

Так бывает. Дина слыхала. И читала. Отцы бросают детей, а матери лгут детям, говоря, что отцы их погибли на войне. Лгут, чтобы дети думали, что люди хорошие. Так же, как солгала сегодня Дина шоферу такси…

Светлый прямоугольник на стене продолжал раскачиваться, время от времени освещая этажерку и лежащие на ней книги. Они тоже предали Дину в тот день, когда укрыли портрет Ивана Чижикова.

Ветер гудел за окном, и потолок комнаты тонул в темноте… Но, оказывается, не только страшные мысли приходят в голову ночью! Оказывается, ночью иногда приходят и другие мысли! Очень дельные, правильные мысли!

Такие, как эта!

Дина поднялась с постели, нашарила на столе спички и осторожно, чтобы не разбудить спящего Андрея, стала на край дивана, потянулась к карте, висящей на стене. Чиркнула спичкой…

Вот она, красная линия железной дороги, убегающая на северо-запад, к дремучим партизанским лесам…

– Дом подожжешь, – вдруг негромко и совсем не сонно сказал Андрей.

Дина вздрогнула, уронила погасшую спичку.

– Ты не спишь?

– Сплю, – ответил он грубовато и резко повернулся лицом к стене.

Дина отошла от дивана, на цыпочках подошла к кровати матери.

– Мама, – позвала она тихо. – Мама!

Мать проснулась.

– Что? – тревожно спросила она. – Ты что, Дина?

– Я не поеду в Брыковку. Можно?

Она попросила об этом в последний раз. В последний! И не ее вина, что мать и на этот раз ответила:

– Поедешь. Спи.

– Ну, смотрите! – про себя сказала Дина, чувствуя, как что-то холодное входит в грудь, словно сердце начинает леденеть. – Ну, смотрите, если это – правда!

* * *

Поезд остановился где-то на втором пути. Они с Лелькой опаздывали. Сначала они бежали вверх по лестнице, потом по длинному железному мосту над вагонами, потом снова по лестнице – вниз.

– Ведь надо же ей сказать! Надо! Ну, что же я? – в отчаянии шептала Дина, еле поспевая за Лелькой, тащившей свой фанерный чемоданище.

– Подожди, Леля! – глухо попросила ее Дина. – Подожди! Пожалуйста!

– Не дам! – отозвалась Лелька и прижала чемоданище к животу. – Еще надорвешься!

– Подожди! – крикнула Дина.

– Ничего, ничего, – не останавливаясь, на ходу подбодрила ее Лелька, – сейчас добежим!

– Подожди!

– Сейчас, сейчас!

– Я не еду, Лелька!

– Ну да! – не оборачиваясь, ответила Лелька.

– Я не еду! У меня билет на другой поезд!

Лелька остановилась и чуть не выронила чемодан.

– Вот, – Дина вынула билет, – видишь? Совсем на другой…

Лелька беспомощно затопталась возле Дины, глядя на нее широко раскрытыми от изумления глазами.

– Не понимаю!

Ее толкали, задевали бегущие к вагонам пассажиры, она только крепче прижимала к животу ручку чемоданища.

– Не понимаю!

В Лелькиных глазах было отчаяние.

– Я же сказала тебе: я еду в другое место! Мне нужно! Понимаешь? Очень нужно. Очень! Очень! Очень!

– Все равно ничего не понимаю! А как же билет?

– Пусть пропадает. Я тебе деньги потом отдам, когда приеду.

– А куда ты?

– Потом скажу.

– А зачем?

– Тоже потом! Не спрашивай сейчас, Лелька! Не могу! Потом!

– А что же я тете Шуре скажу?

– Ничего не скажешь – ты ее не увидишь. Ты же в Брыковку уезжаешь.

– А что я ей напишу?

– Ничего не пиши. Я через неделю вернусь.

– А куда ты?

– Я же сказала, Лелька! Потом! А если кому проболтаешься, буду, всю жизнь ненавидеть! Это поняла?

Жестоко было говорить это Лельке. Самой дорогой, самой смешной, самой бестолковой…

– Лелечка, ты поняла?

– Поняла! Только я тогда тоже не поеду! Зачем она мне, эта Брыковка? Я с тобой!

– Со мной нельзя! Ты поедешь в Брыковку!

– Не поеду! И все равно твои вещи в моем чемодане! А в твоем только трусы и тапочки!

Лелька одной рукой прижимала к себе чемодан, другой накрепко ухватила Дину за рукав.

– Куда же я без тебя?

– Иди же! Иди! Поезд тронулся!

– Сама ты тронулась! – взвизгнула Лелька.

Дина с силой отцепила Лельку от своего рукава, потащила ее к поезду, на ходу стала впихивать в вагон вместе с ее чемоданищем.

– Дура! – крикнула Лелька, чуть не плача.

Проводница заругалась, закричала на Лельку, шлепнула ее ладонью по затылку и втащила с подножки в вагон, но Лелька еще успела погрозить на прощание Дине кулаком.

Когда поезд отошел и его уже не стало видно, Дина подхватила свой легонький чемоданчик с трусами и тапочками, перекинула через плечо плащ и пошла – сначала по лестнице, потом через мост, потом снова по лестнице – в здание вокзала, ждать.

Потому что поезд в партизанские края, откуда они когда-то приехали вместе с матерью и где был похоронен их отец, уходил поздно вечером.

* * *

Когда вчера утром она брала билет, у кассы толпилась очередь. Кому-то нужно было в Москву, кому-то – в Горький, кому-то просто в маленький поселок.

– Куда? – спросила Дину кассирша, и Дина ответила ей не сразу. Потому что поезд, на который она хотела купить билет, должен был увезти ее и не в город, и не в поселок – так ей казалось. Он должен был увезти ее в прошлое, куда-то к темной пропасти – той самой, без неба и звезд, которая открылась ей, когда прочитала она письмо тети Леры, – где, может быть, ходил по земле, жил, дышал человек Иван Чижиков.

Поезд увозил ее в прошлое, и странное ощущение, что едет она не вперед, а куда-то назад, ни за что не хотело оставлять ее.

Она обманула только мать и брата, но ей казалось: она обманула весь мир. И поэтому она старалась не смотреть в лица своих соседей по купе и не разговаривала с ними. Можно было взять у проводницы постель и лечь спать, но Дина не решалась заговорить с ней, словно и ее обманула.

«Обманула-обманула!» – четко выстукивали колеса поезда. «Ну и пусть!» – тряхнула Дина головой. Колеса и с этим согласились: «Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть!..»

Она вышла в коридор, остановилась у окна.

Даже то, что на пути лежала Москва, не трогало ее.

Москва была близкой всю жизнь. Всегда казалось, что она где-то совсем рядом. Вот поднимешься на Соколиную гору, и там, за голубым горизонтом, откроется сказочная Красная площадь, непонятное Садовое кольцо и улица Горького.

Но теперь Дина не думала о Москве. Там, куда увозил ее поезд, сияющей Москвы не было…

За темным стеклом, на котором отразилась Динина тень, бежали торопливые светляки – огни какого-то городка. Огни мерцали, мигали…