Текст книги "Девочка из легенды"

Автор книги: Галина Ширяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

В первые дни сентября Лиде почему-то всегда вспоминалась весна. Наверно, потому, что по-весеннему празднично в школе: много цветов, распахнуты окна, пахнет свежей краской. И хоть кроны деревьев стали прозрачными и пожелтели, а по утрам, когда идешь в школу, совсем не весенний холодок пощипывает голые ноги, но небо все равно еще голубое, ослепительно голубое – даже странно. Отчего это оно такое осенью?

И на этот раз Лиде вспомнилась весна, хотя накрапывал дождик, а школа встретила ее не цветами и не распахнутыми окнами, а сердитым окриком у дверей:

– Это куда?..

И грозная швабра-пика преградила Лиде дорогу.

– В школу, – растерянно пролепетала Лида, попятившись.

– Знаем! – многозначительно произнесла обладательница швабры-пики, сердитая нянечка в сером халате. – Знаем! Каждый год кто-нибудь пораньше норовит проскочить! Знаем-знаем!

– Я не каждый год! – обиженно воскликнула Лида. – Я новенькая!

Грозный страж у дверей сразу растаял, а пика превратилась в волшебный жезл, который покланялся-покланялся перед Лидой и уступил ей дорогу.

– А, новенькая. Ну, проходи тогда.

Лида на цыпочках прошла через застекленный вестибюль в коридор. Слева – двери, справа – подоконники с деревянными лесенками, на которых ступеньками выстроились цветочные горшки – как и во всех школах.

Дверь с табличкой 7-й «Б» Лида отыскала сразу, тут же, на первом этаже. Дверь не просто заскрипела, когда Лида потянула ее за ручку, а сердито и недовольно крякнула: «Это куда-а?»

– Я новенькая, – шепотом сказала ей Лида, и дверь закрывшись за Лидиной спиной, уже не крякала больше, а тихонько, очень вежливо и виновато пропищала что-то.

Класс как класс – справа три огромных окна, слева – шкаф, вделанный в стенную нишу. Из такого же в точности шкафа в старом Лидином классе выудили на уроке истории Игоря Бутырева, первого подсказчика. На доске – старые царапины. Все, как в старой Лидиной школе. И осваиваться-то не придется!

Лида швырнула портфель на последнюю парту и бухнулась на скамью. Интересно, кто будет ее соседом? Только бы уж не Шлепкина. И только бы уж не Женька! Шлепкину Лида просто не любила, а про Женьку и думать не хотела. Злюка!

Лидин взгляд упал на географическую карту, висящую на стене рядом с доской. На изгибе извилистой ленточки Волги чернел маленький кружок-город, откуда они уехали недавно. Сразу вспомнились старые школьные друзья, и Лида задумалась.

Очнуться ее заставил странный шум за дверью. Где-то в конце коридора раздался оглушительный топот нескольких десятков ног, словно стадо слонов бежало по школьному коридору… Ближе, ближе…

«Ой, – испуганно подумала Лида. – Это они сюда! Сейчас ворвутся!»

Дверь, сердито крякнув, распахнулась, но никто не ворвался, потому что в дверях сразу застряли Шлепкина и еще два каких-то мальчишки. У Шлепкиной вместо бидончика в руке был портфель. Она взмахивала им и пищала:

– Ой-ой! Держите Петрова! Он без очереди!

– Какая там еще очередь! – отозвался маленький и тощий Петров, накрепко прижатый Шлепкиной к дверному косяку. – Сама ты без очереди!

– Не давите!

– Не кричите! А то услышат!

– Выгонят!

– Не давите!

– Ой, придавили-и!

Наконец те, кто был сзади, надавили на Шлепкину, и все ворвались в класс. Это был горластый стремительный вихрь. Он налетел, смел с парты и отшвырнул к стенке сначала Лидин портфель, затем саму Лиду, и, лишь когда все задние парты, в том числе и Лидина оказались занятыми, утих.

Стало, пожалуй, даже чересчур тихо.

– Гм… – раздался, наконец, чей-то озабоченный голос. – Так дело не оставят!

– Конечно, не оставят! – раздалось с разных концов класса еще несколько голосов. – Конечно, не оставят!

И тут Лида, все еще стоящая у стены с портфелем, прижатым к груди, увидела, что все, как один, смотрят на первую парту возле учительского стола, оставшуюся незанятой.

– Не оставят! – сокрушенно повторил еще кто-то.

Но тут раздался бодрый голос Шлепкиной:

– И чего вы переживаете! Все равно туда Женьку Долинину посадят.

– А рядом?

– Так Николашу же!

– Не посалит его туда Вера Петровна! – возразил щупленький Петров. – Знаете, как он за лето вырос! Всю доску спиной закроет! Я уж в уме прикидывал!

– Ну чего вы переживаете! – не унималась Шлепкина. – Томина туда сядет! У нее зрение плохое!

– Почему плохое? – запротестовала Томина. – Откуда плохое? У меня хорошее!

– Ведь ты глаза таращишь, – не унималась Шлепкина. – Ведь таращишь? Ты же абсолютно ничего не видишь! А если видишь, так не беда! Петров туда сядет! Он маленький!

Поднялся страшный гвалт. Кто-то грозил Шлепкиной, кто-то ее защищал. Шлепкина пискнула «ой, убьют» и полезла под парту. И уже оттуда, из-под парты, еще раз посоветовала не переживать, потому что на первую парту все равно сядет новенькая.

И тут все повернулись к Лиде. Все смотрели на нее с явным и дружным неодобрением.

– О-о! – протянул кто-то зловеще. – Она раньше всех пролезла!

– Хитрая!

– Выскочка!

– И на самое хорошее место села! Это я ее оттуда спихнул.

– Чур, моя! – решительно сказала Шлепкина, вылезая из-под парты. – Чур, моя! Я первая ее увидела. Еще когда она приехала. Она у Женьки Долининой живет. Чур, моя!

Она подскочила к Лиде и, взяв ее за плечи, подпихнула к первой парте.

– Вот. Садись. Это ничего, что перед носом. Зато все на доске видно. И в окно смотреть можно, окно рядом. Здесь даже выгодно сидеть: сегодня отдежуришь, а потом почти через месяц. А сегодня дежурному-то делать нечего. Чисто кругом. Ведь нечего?

– Конечно, нечего! – поддержали Шлепкину. – Садись!

И еще несколько пар рук подпихнули Лиду к первой парте. А когда она села, ее окружили, затеребили и стали смотреть на нее уже дружелюбнее. Шлепкиной стоило больших усилий распихать всех локтями.

– Чур, моя!

Но тут голос пионерского горна, охрипшего за лето от безделья, ворвался в распахнутые окна класса, и горластый стремительный вихрь умчался прочь, оставив кое-как брошенные на парты портфели. Линейка!

– А я? А мне что? Мне оставаться в классе? – крикнула вдогонку вихрю Лида и попыталась уцепить замешкавшегося Петрова за рукав. – Где достать тряпку?

Но тот вырвался и тоже убежал, оставив Лиду одну.

Лида пошарила по углам, в шкафу, под столом, но тряпки нигде не нашла…

А потом ей было уже не до тряпки и не до дежурства. Потому что она увидела: с улицы в класс через распахнутое окно лезет Женька Долинина!

Женька была в школьной форме и… босиком!

– Женька?!

Женька вздрогнула: наверно, она не ожидала застать здесь Лиду.

– Ты почему босиком? – строго спросила Лида.

– А ты почему не на линейке? – в свою очередь спросила Женька, спрыгивая с подоконника.

– А я дежурная.

– Это с какой же стати?

– За первой партой сижу, вот и дежурная.

– Кто ж тебя туда посадил?

– Никто. Сама села.

Женька усмехнулась краешком рта.

– Зря села. Это мое место. Вон туда иди!

– А там занято.

– Ничего, потеснятся.

Женька бесцеремонно выдернула из парты Лидин портфель и отнесла его на последнюю парту.

«Это ее Вера Петровна за первую парту сажает, как двоечницу, – злорадно подумала Лида. – Злюка! Злюки всегда двоечники!»

Они долго молчали. Так долго, что у Лиды зачесалось в горле. Потом Женька внезапно тихим сдавленным голосом спросила:

– У тебя не найдется какой-нибудь обувки старой?..

– А?.. – удивилась Лида.

– Может, те тапочки, в которых ты тогда через речку, можно?..

Лиду словно ударили обухом по голове.

– Тебе… не в чем ходить в школу?..

Женька судорожно глотнула и ответила:

– У меня новые ботинки есть. Да только их тетя под замок спрятала…

– Зачем?..

– Она мне велела заявление написать, чтобы мне на ботинки деньги дали. На зиму корм курам нужно запасать, – Женька стиснула кулаки. – А я все равно не напишу. Как будто бы на ботинки, а на самом деле корм будет покупать… Если нет каких старых, то не надо… Это я так…

Тапочки уже давно расползлись, еще после того, как Лида переходила в них вброд Степнянку. Их уже выбросили, но у нее были новенькие красивые туфли – коричневые, с белыми лакированными бантиками. Они были велики Лиде, и их берегли «на потом». Но если бы у Лиды дома хранились хрустальные башмачки, в которых Золушка ездила на бал, Лида, не задумываясь, принесла бы их Женьке. И она, не говоря ни слова, вскочила и ринулась к двери. Женька едва успела поймать ее на пороге.

– Ты куда?

– За туфлями!

– Там же во дворе линейка! Потом.

– А как же ты босиком?

– А я из-за парты не вылезу.

– Вот видишь, – восхищенно прошептала Лида. – Вот видишь, оказывается, ты все-таки хорошая. Только разгадать тебя было трудно. А я все равно разгадала. Ты не поддавалась, а я разгадала.

Тогда Женька вдруг сказала:

– Знаешь что?

– Что?

– Я тебе когда-нибудь расскажу одну вещь.

– Рассказывай, – Лида села поудобнее и приготовилась слушать.

– Нет! Не сейчас! – прошептала Женька, глядя мимо Лиды на классную доску. – Потом. Может быть, даже через много-много лет.

– Почему? – удивилась Лида.

– Сказала – потом! – сердито отрезала Женька и отвернулась.

– Подумаешь, – тайна! – Лида обиженно пожала плечами и вздохнула. – А у меня нет тайн… Разве только про Ефимова? Но я про него сразу разбалтываю.

И тут Женька вдруг всхлипнула. Лида испугалась. Она сама часто ревела и поэтому чужих слез видеть не могла – уж очень сочувствовала… Она подбежала к Женьке и принялась дрожащими ладонями гладить ее по лицу, взволнованно приговаривая:

– Не надо, не надо, Женька! Из-за ботинок, да? Не надо! Ведь все равно же у нее терпение лопнет в конце концов, и она отдаст их тебе! А туфли хорошие, честное слово! На кожаной подошве, с бантиками…

А когда Женька отвела ее руки от своего лица и принялась вытирать слезы со щек, она сказала:

– Не надо, не вытирай! Подожди!

Она подбежала к выключателю и включила электричество. Четыре большие, яркие даже при дневном свете, лампочки вспыхнули под потолком.

– Ресницы мокрые? – таинственным шепотом спросила Лида у Женьки.

– Мокрые, – недоуменно отозвалась Женька.

– А теперь прищурься и гляди на лампочку.

Женька прищурилась и глянула.

От мокрых Женькиных ресниц метнулись к огоньку лампочки ослепительные радужные стрелы, и на их концах, у самого потолка, вспыхнули и заискрились яркие золотые звездочки.

– Ну? Видишь?

– Вижу, – шепотом отозвалась Женька. – Звезды на потолке… Переливаются…

* * *

В воскресное утро Лида проснулась оттого, что в соседней комнате громко и взволнованно спорили о чем-то мать и Полина Ивановна. Лида прислушалась.

– Вот-вот! – сердито говорила мать тетке Поле. – Вот потому она у вас и выросла такая, что вы ей без конца внушаете: отец твой подлец, он тебя бросил! Уж лучше бы придумали что-нибудь! Уж сказали бы, что он ее не бросил, а погиб на войне, например.

– Нет уж! – отвечала тетка Поля. – Сочинять я не буду, пусть знают, что я не такая, как другие!

«Конечно, не такая! – сердито подумала Лида. – Корм за чужие деньги хочет покупать!»

Она вздохнула. С тех пор, как она подружилась с Женькой, мать стала беспокойной и подозрительной. Мать не доверяла Женьке и не любила ее, и никак нельзя было убедить ее в том, что Женька хорошая…

Когда вчера вечером Лида достала из чемодана туфли и протянула их Женьке, та испуганно отдернула руки.

– Надевай! – решительно приказала Лида.

Женька осторожно погладила ладонью лакированные бантики на туфлях и покачала головой.

Лида рассердилась, потом чуть не расплакалась: в конце концов она ведь дает их Женьке не насовсем, а взаймы. Женька будет носить их временно, пока у тетки не кончится терпение и она не отдаст Женьке ботинки. Можно никому ничего не говорить! Можно надевать их только в школу, чтобы тетка ничего не знала. В конце концов у Лиды никаких других туфель нет – ни новых, ни старых, а только те, которые на ней, да еще валенки.

– Нет! – отрезала Женька.

Тогда Лида взяла и подсунула туфли с лакированными бантиками в Женькин сундучок, стоящий в коридоре – пусть-ка теперь попробует от них отвертеться!

Голоса в соседней комнате утихли, видно, тетка Поля ушла.

Потом вдруг мать громыхнула стулом и распахнула дверь в комнату, где спала Лида.

– Лидия! А ну-ка, иди сюда!

Мать была сердита: что-то произошло. Лида натянула на себя платье и вышла в соседнюю комнату.

Здесь на столе лежали пакеты с макаронами, лавровым листом и еще с чем-то. Тут же стояла шкатулка из полированного дерева с резной крышкой. Крышка была откинута: мать только что искала там что-то.

«Опять ты взяла коричневый чемодан!» – хотела воскликнуть с возмущением Лида, но не успела…

– Где часы? – спросила мать и поднесла шкатулку к самому лицу Лиды.

На дне шкатулки лежала фотография Ефимова. Серебряных часов не было.

Наверно, Лида изменилась в лице, потому что мать торопливо поставила шкатулку на стол, взяла Лиду за плечи и усадила на диван…

Они целые полчаса рылись в чемоданах, шарили под столом и за буфетом. И ничего не нашли.

– Я тебе сто раз говорила; не трогай коричневый чемодан, – растерянно лепетала Лида.

– Вот-вот! Так и знала, что на меня будешь сваливать! Так тебе с отцом и надо! Умнее будете. Не будете себе друзей на каждом шагу заводить, чемоданы на ключ запирать будете…

Внезапно отворилась дверь, и в комнату важно вплыла тетка Поля. Она несколько секунд, заложив руки за спину, стояла на пороге торжественная и величественная в своем ослепительно красном халате, похожем на королевскую мантию, потом с победоносным видом, как трофей, подняла над головой коричневые туфельки с лакированными бантиками.

– Ну, что я вам говорила? Что я говорила, а? Я же говорила, что из нее растет пропащий человек! Мать бы в гробу перевернулась, если б узнала!.. Слышу, у вас шумят: «Пропажа, украли!». Ну, думаю, не иначе, как она! Перерыла ее вещи, и вот! Пожалуйста!

Все, что было потом, казалось Лиде происходящим в каком-то тумане. Она помнила, что, пытаясь оправдать Женьку, цеплялась за чей-то рукав и лепетала о том, что Женька тут совсем не виновата, потому что эти туфли Женьке дала она, Лида…

А потом она увидела Женьку!

Лида не видела, когда Женька вошла, она увидела ее молча стоящей посреди комнаты, спиной к ярко освещенному окну. Поэтому выражение Женькиного лица нельзя было разглядеть.

– Постой! – закричала Лида, бросаясь к Женьке. – Постой! Не ходи сюда, Женька! Не ходи! Подожди минуточку!

– Нет! – твердо сказала тетка Поля и крепко ухватила Женьку за руку. – Нет! Пусть не уходит! Пусть скажет, что это она!

– Тогда скажи им честное пионерское! – крикнула Лида срывающимся голосом. – Скажи честное пионерское! Под салютом! Скажи, что это не ты взяла часы!..

Тогда Женька молча покачала головой и протянула Лиде на ладони какой-то небольшой предмет, завернутый в носовой платок.

– Что это? – спросила Лида и испуганно отдернула руку: ей показалось, что в свертке бьется что-то живое.

Она взяла сверток, осторожно развернула.

Это были часы Ефимова. Они шли!

«Так-так-так! – отбивали они время, как живое маленькое сердце. – Вот так-то, так-то, так!»

* * *

С базара Женька возвращалась поздно: уже начинало смеркаться. Обычно она никогда не подсчитывала выручки, а сегодня, пристроившись прямо на земле за молочным ларьком, подсчитала все до копеечки. Потом пересчитала еще раз. Это потому, что она не очень торопилась домой: буря, бушевавшая у них в доме целых два дня, еще не совсем утихла.

«Я знаю, я знаю, почему она их починила! – кричала Лида матери в разгар бури, захлебываясь слезами. – Вы ничего не знаете, а я знаю! И не смейте Женьку трогать!» «И я знаю, – отвечала ей мать. – Сломанные часы у нее никто, конечно, не купил бы. Вот она и отдала их в починку. А увидела, что спохватились, и вернула». «Не поэтому! – кричала Лида. – Вовсе не поэтому! Они были мертвыми… Вот почему! Нам самим их давно нужно было починить. А мы не догадались! А она догадалась! Если вы Женьку тронете, я к Вере Петровне пойду! И к директору! Я в газету напишу! Вы же не знаете Женьку! А я знаю! Я ее разгадала! Она хорошая, умная, храбрая!.. По-моему… по-моему, она даже на Ефимова похожа!.. Когда вихор на лоб падает!»

Пересчитав выручку, Женька завернула деньги в носовой платок, поднялась с земли и, приминая босыми ногами пожухлую подзаборную траву, медленно поплелась домой…

Во дворе ее ждала Лида.

– Ну? Что? – угрюмо спросила Женька, остановившись у крыльца.

– Босиком! – горестно воскликнула Лида.

– Я заявление напишу, – хмурясь, ответила Женька.

– Врешь! Не напишешь!

«Верно, – подумала Женька. – Не напишу».

– Ты фотографию-то береги, – сказала она тихо. – И часы береги. Родственники-то, может, найдутся.

– Я берегу, – немного обиженно ответила Лида.

– И заводи их, – добавила Женька. – Пусть тикают…

– Хорошо, – согласилась Лида. – Пусть тикают…

Она сунула Женьке в ладонь скомканную рублевку.

– Что это?

– Деньги. Возьми. За починку. Чтобы тетя Поля не ругалась, что ты на наши часы деньги истратила. Остальные завтра отдам. Завтра папа приезжает…

– Женька! – раздался в сенях голос тетки Поли. – Ты Шлепкиным молоко-то не отнесла еще?

«Вот еще, – почему-то совсем не сердито подумала Женька. – Носится, носится эта Шлепкина со своим бидоном целый день, а молоко все-таки мне таскать приходится».

Она взяла на кухне приготовленную теткой бутылку молока и снова вышла на улицу.

У калитки постояла немного.

В окнах домов уже загорелись первые огни. В небе – первые звезды.

Отсюда, с земли, звезды казались далекими и холодными, но Женька-то знала: они умеют быть теплыми и ласковыми и, если понадобится, спустятся пониже, к потолку Женькиного дома. Чтобы утешить Женьку.

Звезды мерцали и подмигивали Женьке, и Женька с грустной гордостью подумала о том, что, пожалуй, все-таки зря она откромсала вчера свой вихор, делающий ее похожей на отца… Зря!

Потому что завтра в дом на Орловой улице приезжает Лидин отец, старый друг Ефимова, а вихор-то ведь у Женьки все равно вырастет… Уж никуда от этого не денешься!

Ни-ку-да!

Рассказы

Одноклассники

Маленькие домики Затона утонули в пышных сугробах снега. Снег лежит ослепительно белый, вспыхивая яркими колючими искрами.

Подруги вышли на улицу с лыжами в руках. Миновав тихую затонскую улицу, девочки свернули в переулок и по укатанной лыжниками дороге стали подниматься на высокую гору, с одной стороны круто спускавшуюся к Волге.

Лене никогда не удавалось съехать благополучно с вершины горы на заснеженный волжский лед. Доедет до середины пути и – хлоп в снег!

– Можно подумать, что ты нарочно падаешь, – сердилась Зоя.

Лена молчала – на такой крутизне все равно упадешь, так уж лучше падать по собственной инициативе.

Не успели девочки подняться на вершину, как Лена обрадованно вскрикнула:

– Наше место заняли!

На вершине горы стоял, опершись на лыжную палку, словно ожидая кого-то, юноша в черной тужурке и меховой шапке-ушанке. Он быстро обернулся, и девочки узнали своего одноклассника Игоря Белолипцева. Он весело помахал им лыжной палкой и что-то крикнул.

Зоя сейчас же встала на лыжи и, легко оттолкнувшись палками, побежала к нему. И вот они уже оба стремительно несутся на лыжах вниз – к ледяной волжской глади.

Лена долго стояла на вершине горы и смотрела на Игоря и Зою, которые про нее совершенно забыли. Наконец ей стоять надоело. Она села на снег, удобно подобрав под себя ноги.

Почему-то вспомнилось, как мать часто говорила:

– И в кого ты только, Ленка, уродилась? До сих пор Танюшке в куклы помогаешь играть. И ни красоты в тебе нет, ни характера, – и мать вздыхала.

Лена тоже вздыхала, глядя на себя в зеркало. Глаза зеленые, лицо круглое, как лепешка, нос тоже круглый, на лбу вихры.

И характера нет.

Очень плохо, наверно, когда тебе уже пятнадцать лет, а у тебя не выработался еще свой собственный, самостоятельный характер…

На рукав пальто медленно опускались мелкие снежинки. Глядя на них, Лена думала: «От слова «снег» образовались слова «снежный», «снежинка», «снегурочка» (она любила гадать-отгадывать, как получились те или иные слова). А слово «рукав» произошло от слова «рука»…

Лена спрятала руки поглубже в рукава пальто и зевнула с очень равнодушным видом, хотя ей давно уже хотелось запустить снежком в широкую спину Игоря.

Игорь, по мнению всех девочек в девятом «А», был «очень симпатичным». Его темные волосы такими аккуратными, ровными волнами лежали на голове, что, когда он впервые появился в классе, рыженькая Саша Коржик бесцеремонно спросила:

– У тебя что, завивка?

Лена ненавидела Игоря. Ненавидела из-за Зои. Зоя была ее подругой. Самой лучшей, единственной, законной. Вот именно, – законной, потому что они сидели за одной партой с первого класса, всегда вместе учили уроки, возвращаясь из школы домой, шли вместе, а теперь… А теперь идут они из школы не вдвоем, а втроем (ему, видите ли, «по дороге», хотя живет он совсем не в той стороне, где живет Зоя), и на узенькой очищенной от снега полоске тротуара затонской улицы для троих не хватает места – Лена каждый раз плетется сзади…

– Простудиться захотела?

Это спросил Игорь. Они с Зоей стояли возле нее, румяные, запыхавшиеся.

Зоя прищурила карие с веселыми искорками глаза:

– Не мешай ей. Это она, наверно, выбирает, в какой сугроб удобнее кувыркнуться.

– Ах, так?

Лена поднялась, надела лыжи, потуже затянула шарф и, приготовившись к спуску, крепко стиснула лыжные палки.

…Конечно, она бы съехала благополучно, потому что твердо решила не падать, если бы лыжи сами собой не поехали в сторону.

Когда Зоя и Игорь, смеясь, подбежали к Лене, она сидела в середине сугроба и пригоршнями вытаскивала из-за воротника снег. Пока она вытряхивала снег из рукавов и из валенок, Зоя и Игорь успели съехать с горы три раза. Лена опять немного постояла, посмотрела на них и, неуклюже таща лыжи под мышкой, пошла прочь.

Зоя догнала ее только возле дома.

– Ты почему ушла?

– Не хочу терять время, – сухо ответила Лена. – Скоро по химии контрольная. Нужно всю химию повторить.

– Всю химию? Ой, Ленка, какой ты прилежной становишься! – И, передразнивая Лену, Зоя добавила: – А мне раньше всегда казалось, что слово «Лена» произошло от слова «лень».

Лена молча втащила лыжи во двор и захлопнула за собой калитку.

– А слово «злиться» от слова «злюка», – громко прошептала Зоя за забором.

Тогда Лена распахнула калитку и крикнула на всю улицу:

– А слово «влюбилась» – от слова «любовь»!..

В этот день она учила уроки одна, без Зои. Было скучно и немного тоскливо. Ночью приснилось, что стоит она у классной доски и доказывает трудную теорему. «Требуется доказать, что слово «Лена» произошло от слова «лень», – было написано на доске. За учительским столом сидела Зоя и голосом Ивана Сергеевича, учителя математики, говорила:

– Эту теорему следует доказывать с применением тригонометрии.

На следующее утро, проснувшись, Лена разом села на постели. Итак, подруги у нее больше нет. С сегодняшнего дня нужно начинать одинокую, независимую и самостоятельную жизнь.

В школе Лену ожидала новость: на ее месте сидел Игорь.

Пришлось сесть на единственное свободное место в классе – за последней партой.

Новым соседом Лены по парте оказался Сергей Тихомиров. Соседство с ним, конечно, не обещало ничего хорошего – Лена никогда в своей жизни не сидела за одной партой с мальчишкой.

Сережа Тихомиров был высокого роста, с длинными руками и ногами. Вообще он был как-то вытянут и удлинен.

К появлению новой соседки Тихомиров отнесся совершенно безразлично. Казалось, он вообще ее не заметил и только на последней перемене внезапно спросил:

– Ты здесь надолго устроилась?

Лена обиженно поджала губы.

– Не знаю. Как понравится.

Он усмехнулся и сказал:

– Не понравится. Лучше заранее с кем-нибудь местом поменяйся.

«Назло не поменяюсь», – решила Лена.

Самостоятельная и независимая жизнь удавалась плохо. На следующий день на контрольной по алгебре, с тоской глядя на чистую страницу раскрытой тетради, Лена думала о том, что первый раз получит за контрольную двойку. Раньше в такой беде ее всегда выручала Зоя. Верная, единственная Зоя…

Лена покосилась на Сергея. Тот быстро строчил карандашом по бумаге и не обращал на Лену ни малейшего внимания. Лене захотелось ударить его книгой по голове.

«Ну и пусть двойка», – сказала она себе и зажмурила глаза, чтобы удержать слезы. А когда Лена снова их открыла, перед нею лежал тетрадный листок с решенными примерами.

Удивляться было некогда. Времени оставалось лишь на то, чтобы переписать примеры в тетрадь.

После звонка Лена спросила Сергея.

– Как же ты успел примеры обоих вариантов решить?

– Больно мне нужно для тебя решать, – спокойно сказал тот. – Я их у Николаева сдул.

– У тебя зрение хорошее. Наверно, напрактиковался, – съязвила Лена. – Я бы на таком расстоянии ничего не увидела.

– Выпиши очки, – посоветовал он и отошел.

Лена, глядя ему вслед, подумала, что у него, наверно, отвратительный характер: ни с кем из мальчишек не дружит и всегда надутый.

В классе существовало правило: если кто-нибудь из учеников не приходил в школу, то проведать его шел сосед по парте. В понедельник в школу не явился Тихомиров. После уроков староста класса Саша Николаев напомнил Лене:

– Тебе сегодня к Тихомирову идти. Я тебе адрес дам.

Лена недовольно поморщилась, но тут же утешила себя мыслью, что не будет заходить к Тихомирову в дом, а напишет на бумажке, что задано, и сунет записку в какую-нибудь щелку.

Подходящей щелки в доме Тихомировых она не нашла и принялась барабанить кулаком в дверь. Ей никто не открыл. Лена подождала немного, лотом пожала плечами и пошла домой.

Наступал вечер. Тихие затонские улицы стали многолюдными: люди возвращались с работы.

Когда Лена подходила к своему дому, из-за угла навстречу ей вышли два человека. Один был высокий, широкоплечий, другой поменьше ростом и поуже в плечах. Они шли, как ей показалось, крепко обняв друг друга, и раскачивались из стороны в сторону.

«Пьяные!» – догадалась Лена.

Она повернулась, чтобы свернуть в сторону, но свернуть было некуда: с окраинных улиц снег не увозили, и он высокими сугробами тянулся вдоль тротуара. Тогда она прижалась спиной к забору, ожидая, когда те двое пройдут мимо.

Когда они поравнялись с ней, тот, что был поменьше ростом, поднял голову, и Лена в сгущающихся сумерках узнала Сергея. Сергей тоже ее узнал. Он вздрогнул, остановился, и пьяный, которого он поддерживал, грохнулся на тротуар. Сергей наклонился над ним, пытаясь поднять. Его шапка свалилась с головы и подкатилась к ногам Лены. Лена подняла ее. Сергей выпрямился, шагнул к Лене и вырвал шапку у нее из рук, потом снова стал приподнимать своего спутника, который что-то бормотал и мотал головой.

Подошли двое прохожих и помогли Сергею поставить пьяного на ноги.

Когда в классе Лену спросили, была ли она у Тихомирова, Лена растерялась.

– Не была? – подозрительно посмотрел ей в глаза Саша Николаев.

– Н-не была, – прошептала Лена. – Я сегодня же обязательно пойду. Обязательно…

Ставни в доме были закрыты, нигде ни полоски света. Лена решила, что у Тихомировых опять никого нет. Однако, когда она постучалась, дверь открыл Сергей. Он был в лыжных брюках, в нижней рубашке и одной рукой придерживал сползающее с плеч пальто.

– Проходи.

Лена нерешительно остановилась на пороге. В комнате горела керосиновая лампа. («Лампочка перегорела», – буркнул Сергей). Было грязно и холодно. На столе стояла немытая посуда, на полу рядом с кучей мусора валялся веник.

Лена протянула Сергею вырванный из тетради листок.

– Вот здесь записано, что задали.

Он кивнул головой и положил листок на стол.

Лена продолжала топтаться на пороге: нужно было спросить, почему он не ходит в школу, но язык не поворачивался. Молчание с каждой секундой становилось все более неловким. Наконец Лена, мысленно махнув на себя рукой, сказала:

– Ну, я пойду.

Тут она подняла голову. Ее взгляд остановился на кровати, стоявшей в углу комнаты. На неразобранной постели кто-то спал, накрывшись с головой зимним пальто.

Из-под пальто торчали ноги в сапогах. «Тот самый, вчерашний», – подумала Лена, и у нее как-то нечаянно вырвалось:

– Отец, да?

– А что?

– Ничего. Я пойду, – и она повернулась к двери.

– Подожди.

Сергей вынул из кармана сложенный вчетверо листок бумаги.

– Отдай это, пожалуйста… директору.

– Хорошо, – удивленно произнесла Лена и машинально развернула листок.

Это было заявление Сергея Тихомирова об уходе из школы.

Лена подняла на него изумленные глаза:

– П-почему?

Тогда он как-то по-особому нагнул голову, словно собирался боднуть Лену, и ответил:

– Надоело учиться – вот и все… опротивело зубрить.

Сергей, закрыв за Леной дверь, вернулся в комнату, ногой отшвырнул с дороги веник и опустился на стул.

Приводить пьяного отца из закусочной домой были его обязанностью с шестого класса. Раньше в школе никто ни о чем не знал, а теперь, когда класс стал заниматься во вторую смену, приходится часто уходить с последних уроков. Это заметили.

Когда отец «запивал» (а «запивал» он часто, хотя на работу всегда являлся трезвым и гордился тем, что не был прогульщиком), мать забирала маленькую Верку и уезжала к своему отцу в рабочий поселок за городом, сказав на прощанье, что больше не вернется, пропади хоть все пропадом. Сергей знал: когда отец окончательно протрезвеет после очередной попойки, то, виновато глядя сыну в глаза, скажет:

– Ты бы матери написал, что, мол, не буду больше. Последний раз, мол…

Сергей писал матери всего два слова: «Можешь приезжать». Мать приезжала, и некоторое время жизнь у них в доме шла нормально. А потом все начиналось снова.

Две недели назад, когда отец, протрезвев после попойки, сидел за столом, Сергей сказал ему, глядя мимо него куда-то в угол:

– Поступлю работать, возьму мать с Веркой к себе. А ты как хочешь. Живи один.

Отец посмотрел на сына и расхохотался:

– А ты их прокормишь? Работничек!

И через несколько минут серьезно сказал:

– Зря ты это, сынок. Я же сказал: последний раз.

И вот опять…

Сергей посмотрел на отцовские сапоги, торчащие из-под пальто, погасил лампу и опустил голову на руки.

Целых три дня Лена носила в портфеле заявление Тихомирова и все никак не решалась отнести его директору. Не потому, что она боялась директора (директор был «мальчишечий», из бывшей мужской школы, и девочки его немного побаивались), а потому, что знала: нужно рассказать все, что видела: и о том, как Сергей вел пьяного по улице, и о том, как грязно и неприютно у него в доме.

А если после этого Сергею попадет от отца и он выместит зло на Лене? Если вот возьмет и отколотит?.. И не будет ничего удивительного: не лезь не в свое дело. Конечно, очень глупо и обидно, если тебе пятнадцать лет, а тебя отколотят, как первоклашку…

Сегодня Лена, наконец, решилась. После уроков она подошла к двери директорского кабинета и постучалась.

Но когда за дверью раздался голос директора: «Да-да, войдите», – Лену словно кто-то подстегнул плеткой. Она повернулась и побежала прочь. Уже в самом конце коридора она услыхала, что дверь кабинета открывается. «Сейчас он меня увидит и подумает, что постучала нарочно», – Лена пробкой вылетела на лестничную площадку, взлетела вверх по лестнице и остановилась: дальше бежать было некуда, дальше был чердак.