Текст книги "Девочка из легенды"

Автор книги: Галина Ширяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

И казалось, черная тень на стекле пытается заглянуть снаружи в глубь вагона. Пытается и все не может разглядеть, что делается внутри. И все бежит, бежит рядом с вагоном, не отставая.

Хлопнула дверь в конце вагона. Дина вздрогнула от неожиданности, обернулась.

По длинному коридору прямо к ней, держа в руках большой яркий апельсин, глядя на Дину очень большими и очень вытаращенными глазами, шла Верка Щеглова.

– Чижикова? Это ты?

Она подошла и потрогала Дину за руку, чтобы убедиться, что это действительно Дина, а не кто-нибудь другой.

– Ты куда едешь? В Брыковку? А почему в жестком? А разве в Брыковку на этом поезде? А мы в Пензу. Мама в ресторане еще апельсинов покупает, пока не закрыли. А я вот иду.

Апельсин в Веркиных руках был красивый, яркий. И вид у Верки был тоже яркий, сияющий, довольный.

– Если папе трехкомнатную дадут, то мы насовсем в Пензу переедем. А если двухкомнатную, то подождем. Мы тетю Саню на старой квартире пока оставим. Зачем же мы будем квартиру терять? Правда?

Странно: оттого, что рядом с ней вдруг появилась Верка и стала говорить свои обычные пакости, Дине вдруг стало спокойнее и легче. И врать Верке можно легко и спокойно. Не стыдно.

– Значит, ты в Брыковку?

– В Брыковку.

– И Лелька твоя с тобой?

– Со мной.

– А мы самолетом сначала хотели, а потом раздумали. Через Москву лучше. С пересадкой, зато купить что-нибудь можно. Хочешь, я тебе свой адрес пришлю. Может, тоже когда-нибудь в Пензу приедешь.

– Да, – сказала Дина, глядя на темное окно, – приеду.

«Приеду-приеду!» – сейчас же откликнулись колеса поезда.

«Приеду! Вот возьму и из Лесного прямо в Пензу! Возьму и не вернусь никогда! Ни-ког-да!»

– Что ты там видишь? – заинтересовалась Верка и, прижавшись лбом к стеклу, стала всматриваться в темноту. – Ничего не видно.

Она принялась есть апельсин и, покончив с ним, сказала:

– А я рада, что еду в Пензу. В Пензе, наверно, лучше. У нас люди плохие. Правда?

Дина смотрела, не отрываясь, на черную тень на оконном стекле и молчала. Ей хотелось заплакать. Нареветься вдоволь.

– Ведь правда? Что же ты молчишь?

– Да, – ответила Дина, – правда.

Отец

Перрона не было, вокзала тоже. Было лишь маленькое белое здание, похожее на одноквартирный домик. Внутри оказался зал ожидания. Там было несколько человек.

Дина остановилась посреди зала и спросила громко, ни к кому не обращаясь:

– А как пройти в Лесное?

Ей сейчас же в несколько голосов объяснили, что в Лесное пройти нетрудно – прямо по дороге через лес, мимо водокачки. Только обязательно мимо водокачки и обязательно прямо, а то можно забрести в Старое Лесное.

Это в стороне, там уже давно нет никакого Лесного, его сожгли немцы.

Дина поудобнее перехватила ручку чемоданчика, прошла через зал к выходу и, толкнув дверь, вышла на крыльцо.

В нескольких десятках метров от крыльца начинался лес. Этого Дина не ожидала.

Почему-то она рассчитывала увидеть сразу какой-нибудь транспорт.

Лес огромный, высокий, темный – из сказки.

Осторожно, стараясь почему-то не топать ногами, Дина спустилась с крыльца и по неширокой дороге мимо кирпичной башни, крутой и высокой, пошла к темной громаде леса, от которого веяло покоем.

Лес на несколько метров с обеих сторон отступил от дороги, оставив место кустарнику.

Там, за кустарником и за ближними стволами деревьев, была темная, таинственная и тревожная глубина. Лес шумел под ветром. Это был не тот, знакомый Дине шум, когда ветер шелестел кленовыми листьями во дворе их дома. Лес шумел, как море, огромное и неспокойное.

Изредка из черной глубины леса прибегали к дороге извилистые тропинки и вливались в нее, как притоки в реку. Тропинки, раздвинув густую темноту, открывали сумрачный зеленый просвет, заманивая туда, в глубь леса, посмотреть, что делается там, за седыми замшелыми стволами. Пахло сосной, и пели птицы…

Лес еще не кончился, когда дорога-река круто взбежала на высокий бугор и, разделившись на два рукава, исчезла за ним.

И между этими двумя рукавами, на самой вершине бугра, пестрого от цветов, увидела Дина маленький, скромный, с неяркой пятиконечной звездой на верхушке деревянный обелиск…

Дина бросила на дорогу чемодан, уронила плащ и, цепляясь руками за некрепкие головки ромашек, вскарабкалась по крутому склону на вершину бугра.

Могила не была огорожена. Лишь белые круглые камешки цепочкой окружили могильный холмик.

Надписи на обелиске не было.

Дина тронула ладонью белые камни, крепко вросшие в землю, и сразу все отошло от нее – и тревога, и горе, и черная пропасть без неба и заезд!

Потому что в этой могиле, на высоком красивом холме, среди цветов, на виду у всех, мог лежать только Иван Чижиков!..

Она опустилась на колени и прижалась лицом к сухому потемневшему от времени дереву обелиска…

– Э-э! – раздался вдруг позади звонкий голос.

Дина обернулась. Внизу на дороге стояла девчонка лет десяти в голубом сарафанчике и в большой соломенной шляпе с обвисшими полями.

– Э-э! – кричала девчонка. – Это ты, что ли, свой чемодан на дороге оставила? Скажи спасибо – я увидела. А то утянул бы кто-нибудь.

Она подхватила Динин чемодан и плащ и, прихрамывая (ступня ноги у нее была забинтована), заковыляла наверх, к Дине.

– Нарывает, – сообщила она, взобравшись на бугор. – Мама у нас фельдшер, я говорю: «влей пенициллину», а она говорит: «давай резать буду». А я не дала! Уж пусть лучше сам.

Она бережно подержала больную ногу за колено.

– В позапрошлом году на коленке был. Вот видишь – рубец остался. Я на гвоздь напоролась. А сейчас просто занозу с крыльца всадила. А ты к нам из города, да? На уборку?

– Нет, – ответила Дина.

– В командировку? – девчонка недоверчиво поджала губы.

– Нет.

– А зачем? Может, в гости к кому? В гости, да?

У девчонки были темные пушистые волосы и зеленоватые, русалочьи, огромные глаза.

– Кто там? – шепотом спросила Дина и кивнула на обелиск.

– Человек, – ответила девчонка, – герой. Он взорвал немецкий штаб и погиб. Только никто не знает его имени.

* * *

Улица, на которой стоял девчонкин дом, протянулась длинной прямой линией вдоль речки. Остальные дома стояли вразброд – один здесь, другой там, третий совсем в стороне. Но все, как один, смотрели в сторону речки. А за речкой, на другом берегу, зеленели сады. Слева был лес, позади тоже лес и дорога, по которой пришла сюда Дина. И бугор. Тот самый, с обелиском.

– Идем, – сказала девчонка, взяла Дину за руку и потащила ее через палисадник к высокому крыльцу дома, – идем в избу. Мамы у нас дома нет: она в район за лекарствами поехала. Я Сашке про тебя скажу. Она с девочками на яблоках, в саду, а у меня нарыв.

Внутри изба была похожа на городскую квартиру. В соседней с кухней комнате – красивые гардины на окнах, диван, шкаф с книгами. Только кухня не была похожа на городскую: в углу большая русская печь, возле нее длинная лавка, на которой в ряд выстроились ведра с водой, другая лавка – покороче и поуже первой. На столе паслась курица, залетевшая в кухню через открытое окно.

– Кш-кш, – возмутилась девчонка и, прыгая на одной ноге, принялась ловить курицу. Курица закудахтала и вылетела в палисадник.

Девчонка провела Дину в комнату, подтолкнула ее к дивану и сказала:

– Садись.

Потом она, прихрамывая, ушла в кухню. Там принялась возиться у печки. Через несколько минут она принесла и поставила на чистую скатерть перед Диной тарелку с разогретыми блинами.

– Ешь. А я за Сашкой схожу. Я ее притащу. А она папу притащит. Он на работе, но она его притащит. Раз отец твой тут вместе с ним воевал, он всех на ноги поднимет. Все узнает. Уж ты не беспокойся!

– Как тебя зовут? – спросила Дина.

– Маринка! – уже из сеней звонко ответила девчонка.

Она ушла, и в доме сразу стало тихо. Только тикал будильник на столе в кухне. В окно был виден кусок палисадника. В палисаднике у ограды – высокие кусты с розовыми, похожими на шиповник, цветами. За палисадником – деревенская улица, та самая, по которой Дина и Маринка подошли к дому.

Внезапно за окном, в палисаднике, раздался отчаянный вопль.

Дина вздрогнула от неожиданности, вскочила и, чуть не опрокинув по дороге табуретку, ринулась к двери кому-то на помощь.

По палисаднику, отчаянно хромая и не переставая ни на секунду вопить, металась Маринка. А за ней бегала девчонка лет тринадцати с пушистыми растрепанными косами. В руке девчонка держала ремень – толстый, с пряжкой – и изо всех сил хлестала им Маринку, если та не успевала увернуться.

Дина негодующе вскрикнула и бросилась наперерез девчонке.

Та остановилась.

– Ты кто? – спросила она, гневно приподняв брови, и стала накручивать на руку ремень.

У нее были красивые большие глаза под темными бровями, плотные тонкие губы и высокий выпуклый лоб, туго обтянутый смуглой кожей.

– Я ее к нам в гости привела! – захныкала за Дининой спиной Маринка. – У нее отец в отряде воевал! А ты дерешься!

– Да? – недоверчиво спросила девчонка и оглядела Дину с ног до головы, продолжая накручивать ремень на руку. – И как же звали твоего отца?

– Чижиков, – сухо ответила ей Дина, – его зовут Иван Чижиков.

– Чижиков? – переспросила девчонка. – Чижиков? Не было такого в отряде.

– Был!.. – крикнула Дина и шагнула к девчонке.

Девчонка изумленно взмахнула ресницами, но не отступила.

– Был! – снова крикнула Дина.

– Не было, – упрямо повторила девчонка и снова не отступила.

– Много ты знаешь!

– Много.

– Тебя никто не спрашивает! Поняла? Тебя это не касается! Тебя ничего не касается! – выкрикнула Дина.

– Ладно, – сказала девчонка враждебно.

Она накрутила ремень до самой пряжки на руку, повернулась, чуть не хлестнув Дину по лицу концами растрепанных кос, и направилась к калитке.

– За папкой пошла, – шепотом сказала Маринка. – Он занят, он на работе, но она его приведет. Уж она такая.

– За что она тебя так? – все еще негодуя, спросила Дина.

Маринка потрогала больную ногу за колено и вздохнула:

– Сашка меня только за дело лупит.

Они вернулись в дом. В кухне на столе отчаянно заливался, трещал будильник.

– Ну, хватит, хватит! – махнула на него рукой Маринка.

И когда будильник умолк, выдохся, она подошла и снова завела бой до отказа.

– Зачем?

– Чтоб напоминал.

– О чем?

– Ну вообще, чтобы напоминал. Ну, я пойду.

– Куда?

– А Сашку искать.

– Как же я тут опять одна?

– Ну и что? – пожала плечами Маринка и ушла.

Дина села в комнате на диван. В доме было тихо. Только по-прежнему громко тикал будильник на столе в кухне.

– И-и-и! – запела вдруг за окном какая-то птица. Может, соловей?

Где-то на окраине села пыхтел трактор, потом под самыми окнами заскрипели колеса телеги.

И Дина вдруг затосковала. Не по дому, не по матери, не по Андрею. Затосковала она вдруг по ненавистной Брыковке, где нет настоящего леса и никогда не поют почему-то соловьи. Только квакают грязно-зеленые лягушки, выпрыгивая на берег из маленького пруда-болотца, что за огородами. Дина бегала к нему по узкой тропинке меж зарослей жгучей крапивы и высокой густой полыни, поджимая пальцы на босых ногах, чтобы не обжечь их о горячую землю. Там не было леса, была лишь маленькая роща, где из-под прошлогодних листьев высовывались большие зеленые ладони ландышей. Они уже успевали отцвести к приезду Дины.

– И-и-и! – не унималась за окном птица. И трактор не унимался. И телега почему-то все скрипела и скрипела, словно никак не могла сдвинуться с места.

Дина встала и подошла к окну.

Высоко на ветке дерева сидел скворец и, широко раскрыв клюв, издавал звуки, похожие на скрип, – совсем, как плохо смазанное колесо.

– Эх, ты! – отругала его Дина. – Спел бы лучше что-нибудь.

– И-и-и! – спел скворец, посмотрел на Дину и вдруг совсем по-кошачьи мяукнул.

Дина рассмеялась, и на душе у нее снова стало спокойно. Она отошла от окна, села на диван, даже покачалась немного на тугих диванных пружинах. Сейчас придет Маринкин отец и расскажет ей про Ивана Чижикова… А потом придется ехать в Брыковку! Никуда от этой Брыковки не денешься! И от Лельки никуда не денешься. Хороший человек Лелька. Жалко, забыла спросить, как это она умудрилась запихать огурец в бутылку…

Уже погасло небо, и умолк скворец, трактор перестал тарахтеть, и розовые цветы стали казаться белыми на фоне темной ограды палисадника, когда вернулись Маринка и Саша. Отца с ними не было.

Саша прошла прямо из сеней в чулан и завозилась там, загремела лоханками, ведрами. А Маринка, подойдя к Дине, виновато сказала:

– Он не придет сегодня. У него дела. Он взял сумасшедшего Барбансона и уехал.

– Какого Барбансона?

– Барбансона. Из конюшни. Запряг и поехал. У него сроду дела…

– Завтра приедет! – крикнула из чулана Саша.

– Я пойду к кому-нибудь другому! – с вызовом произнесла Дина.

– Нет! – ответила Саша.

– Почему нет?

– Потому что больше, чем у него, ты ни у кого о своем отце не узнаешь.

– Почему?

– Потому что потому! – крикнула из чулана Саша.

– Потому что наш папка был командиром отряда! Вот почему! – прошептала Маринка.

– Иди умываться! – крикнула Саша.

– Иду, – ответила Маринка.

– Я не тебе.

– Мне?.. – спросила Дина.

– А кому же!

– Пожалуйста… А куда?

– Сюда, сюда, – засуетилась Маринка, – во двор. Там у нас рукомойник. А потом мы спать будем, да?

Этот вопрос относился к Саше и означал он заискивающее; «Мы ее у нас ночевать оставим, хорошо? Куда же ей теперь деваться? Я ж пригласила!»

– Будем! – отрезала Саша и снова крикнула Дине: – Умываться иди!

Дина вышла на крыльцо и через палисадник прошла во двор, маленький и пустой. В углу курятник, еще какая-то постройка – сарай, что ли. К столбу, врытому в землю, был прибит рукомойник.

И снова Дине вспомнилась Брыковка. Там она умывалась точно из такого же рукомойника, прибитого к столбу. Утром вода в рукомойнике, только что принесенная из колодца, была ледяной, а вечером, нагревшись за день на солнце, становилась горячей, с привкусом кипяченого молока.

Когда Дина, умывшись, вернулась в дом, Саша зашвырнула на печку подушку и сказала:

– На печке будешь спать.

– А я? – сейчас же спросила Маринка.

По ее обиженному лицу можно было догадаться, что печка давно и по закону закреплена за ней.

– А ты на лавке!

– Не хочу на лавке!

– Ну и вовсе не ложись, – пожала плечами Саша я ушла в комнату, расплетая на ходу косы.

Тогда Маринка стала дразниться:

– Злюка-злюка-злюка!

– Лезь на печку, – сказала ей Дина, – я на лавке устроюсь.

– Не уместишься, – вздохнула Маринка и принялась укладываться на лавке. – Свалишься ночью.

– Свет! – крикнула из-за двери Саша. – Свет гасите!

Маринка сердито засопела.

– Злюка-злюка-злюка!.. Ты лесенку к печке подставь, а то не влезешь. За печкой стоит. Я сейчас достану.

– Не надо, я сама, – сказала Дина, – ты уж ложись.

Она отыскала за печкой лесенку, забралась на печку. Здесь было жестко и неудобно.

– Ну как? – спросила снизу Маринка. – Хорошо?

– Хорошо. Спи.

– Све-ет, – раздалось снова из-за двери.

Маринка что-то сердито зашептала и щелкнула выключателем.

– Да, – согласилась с ней Дина, – злюка. Противная.

– Почему противная? – обиделась Маринка. – Она у нас красивая! Она на папу похожа! А в папу сроду все влюбляются!

– Кто влюбляется?

– Да все, – гордо произнесла Маринка.

– Спи, – угрюмо сказала ей Дина, – меня это не касается.

Маринка снова что-то проворчала и плюхнулась на лавку. Она долго возилась, переворачиваясь с боку на бок. Наконец, улеглась.

– А потом она у нас храбрая, – снова заговорила она тихим шепотом. – Она через Сашино болото ходит. Никто в Лесном не ходит, а она ходит.

– По кочкам? – равнодушно спросила Дина.

– Сама ты кочка! – рассердилась Маринка.

Она привстала на лавке, взволнованно задышала.

– Я тоже ходить буду! Я эту дорогу почти разнюхала! Я уже примеривалась! Поняла?

– Да, – ответила Дина, – спи.

– Нет, ты поняла? – спросила Маринка с вызовом, словно ждала, что Дина сейчас будет возражать или даже ругаться.

– Поняла, – сказала Дина. – Это за болото она тебе сегодня всыпала.

Маринка размашисто перевернулась на другой бок, чуть не свалилась с лавки, ойкнула – ушибла, наверно, больную ногу.

– Потому и зовут его Сашиным? – негромко спросила Дина.

Ей было неинтересно, даже неприятно это спрашивать, потому что Саша сразу, с первого же взгляда, ей не понравилась, но по всему было видно, что Маринка изнывала от желания поболтать.

– Почему «потому»? – не попела Маринка.

– Ты же сказала: она ходит через болото. Поэтому болото так и назвали – Сашиным?

– Не-е! – протянула Маринка, и в голосе ее прозвучало сожаление. – Не-е. Нашу Сашку потом назвали. А болото назвали раньше.

Она соскочила с лавки и без лишних слов полезла на печку к Дине.

– Ты думаешь, это просто болото, да? – горячо зашептала она, забравшись на печку и упершись коленками в Динин бок. – Вовсе не просто! Это партизанское болото! Там остров есть! И там партизаны скрывались! И мой папка тоже!.. Они мост под водой, в трясине, построили, чтобы на остров можно было выбраться! Понимаешь? Он до сих пор есть, этот мост… Только сгнил наполовину… Но Сашка знает, она разнюхала. Ты слушай! Ты не спи!

– Я не сплю, – ответила Дина, с трудом отгоняя от себя сон.

Она не спала сегодня всю ночь. За вагонным окном до самого утра тревожно метались темные тени то в остроконечных, то в круглых шапках, нечетко вырисовывающиеся на темно-синем ночном небе. Это был лес, лес, лес…

– Немцы никак не могли этот мост отыскать и злились. И тогда они взяли и пригнали к болоту людей, наших, заложников.. И погнали всех в болото. Думали, кто-нибудь да обязательно натолкнется на мост, но никто не натолкнулся, потому что мост был с этой стороны, а их гнали с той, где Старое Лесное было. Тогда немцы полоснули напоследок из автоматов и ушли… А когда наши прибежали на помощь, ничего уж и не было… Только руки были мертвые… Сами мертвые, а ребятишек над водой держат… Вот тогда и бросилась в болото детей спасать девушка одна. Была тут такая… Первой бросилась. Вот болото так потом ее именем и прозвали… Ты что, не веришь? – спросила она вдруг подозрительно.

– Верю.

– Правда? Веришь?

– Да верю же.

Маринка успокоилась.

– Я это потому спрашиваю, – сказала она серьезно, – что теперь уж и не все верят. Из-за нашей Сашки не верят. Она, когда рассказывает, всегда добавляет чего-нибудь. Говорит; «Все равно когда-нибудь это будет легенда. И все равно к ней будут что-нибудь красивое добавлять, так уж пусть я добавлю…» И брешет почем зря! И про ту могилу, на холме, тоже много набрехала… А про того, кто там лежит, никто ничего толком-то и не знает. Одни говорят «взорвал», другие – «не взорвал», а мы с девчонками думаем: там вовсе никого нет. Некогда было тогда наших хоронить, вот и поставили им общий памятник, – на всех! А Сашка легенды любит, вот и брешет. Она их пропасть сколько знает… Ты слушай, Чижикова! Ты не спи!

Но дремучий сонный лес уже обступил Дину со всех сторон, спокойный и тихий. Только чуть слышно журчал где-то над самым ухом ласковый лесной ручеек, рассказывая что-то взволнованным шепотом.

* * *

– Проснулась, да? Ну и дрыхнешь же ты!

Стоя на нижней ступеньке лесенки. Маринка заглядывала на печку. Ее большие зеленоватые, русалочьи, глаза смотрели на Дину участливо.

– А мы тебя тут поджарили. Я Сашке говорю: «Давай хлеб в пекарне возьмем», а она: «Тесто куда денем? Сырым съешь?» Вот и поджарили. Зажарилась, да?

– Ничего, – ответила Дина, выбираясь из-под одеяла.

Печка дышала жаром, рубашка прилипла к взмокшей спине. В кухне было светло, вовсю светило солнце.

– Ой, мокрая вся! – Маринка шершавой ладошкой провела по Дининой щеке. – Купаться пойдешь? Я тебя до речки провожу и сама скупнусь. Ладно?

– Ладно.

Маринка соскочила с лесенки и на одной ноге, держа больную на весу, допрыгала до табуретки, села.

– Перевяжи, а! А то прошлый раз мне мама перевязывала, да она у нас в район за лекарствами уехала. А Сашке я не дамся.

– Сейчас.

Дина слезла с печки, натянула на себя платье и, опустившись на колени возле Маринки, принялась перебинтовывать ей ногу.

Маринка вздохнула, еще раз дотронулась ладошкой до Дининого лица и сказала:

– Ты не беспокойся. Папа все выяснит. Он все знает. Вот приедет и выяснит. А Сашку ты не слушай. Мы сейчас купаться пойдем, а потом обедать будем. А потом я тебя к нашим огуречным девчонкам поведу. А завтрак ты проспала, соня.

– Я не спала, – сказала Дина, – я просыпалась. Я даже слыхала, как вы за завтраком беспокоились о Барбансоне. И чего он вам дался, этот Барбансон!

– Еще как дался! – пожаловалась Маринка. – Он сумасшедший. Он может что-нибудь учудить по дороге. Барбансоном-то его из-за дедушки назвали[1]1
  Барбансон – искаженное от «брабансон» (порода лошадей).


[Закрыть], а у него от дедушки-то ничего и не осталось – ни породы, ни характера. Дедушка спокойный был. – Маринка вздохнула. – А уж с бугра-то он обязательно понесет.

– С какого бугра? – тихо спросила Дина.

– А с того самого, где я тебя встретила. Его давно надо было срыть, он же на самой дороге. Да раньше не догадались, наверно, да и села никакого тут не было. А теперь уж нельзя. Теперь там памятник.

– А я знаю, кто там, – вдруг вырвалось у Дины, и губы у нее пересохли.

– Кто?..

– Прорвался, – глухо сказала Дина.

Маринка сейчас же ухватилась за больную ногу и тоненько взвыла.

– Ой-ой-ой! Зачем же ты его прорвала? Я купаться хотела!

– С нарывом не купаются.

– А я хотела! А я буду! У нас в речке вода чистая! Как в колодце.

– А у нас в Брыковке нет речки, – задумчиво сказала Дина, – у нас пруд. Искупаешься в нём, а потом приходится со спины мазутные пятна отмывать.

Дина сейчас же пожалела, что сказала это, потому что Маринка до краев наполнилась презрением к Брыковке.

– А у нас тоже пруд есть! Только у нас чисто-чисто! Прозрачно-прозрачно! Идем, я тебе и пруд покажу!

– Постой. Дай ногу, покрепче перевяжу. Засоришь.

– А, заживет! – махнула рукой Маринка, – не первый!

Она схватила Дину за руку и потащила на улицу. За калиткой поджидала их целая орава девчонок – босых, загорелых, с разгоревшимися от любопытства глазами. Все разом уставились на Дину.

– Вот они, огуречники! – гордо представила их Дине Маринка. – Мы на малину просились, да нас не пустили. «Саранча», говорят.

«Саранча» засмущалась.

– Идем! Идем! – воскликнула Маринка. – Там у нас купальное место есть у мостика.

– Я не пойду туда, – сказала Дина.

Она не смотрела ни на речку, ни на зеленеющие за ней сады, ни на лес, ни на огуречных девчонок. Она смотрела, и ей хотелось смотреть только туда – на дорогу, ведущую к холму с деревянным обелиском.

– Так у нас нет другого места! У нас тут кругом глубоко!

– Глубоко! – подтвердила «саранча».

– Вот я и искупаюсь, где глубоко.

– А там не купаются.

– А я искупаюсь.

– Ой, да там же не купаются!

Дина высвободила свою руку из цепких Маринкиных пальцев и пошла по дороге в сторону холма. Маринка от нее не отстала. Пошла рядом, подпрыгивая, как воробей, то и дело придерживая больную ногу за колено. Ее маленькие смуглые пальцы на босой ноге были похожи на крошечные картофелинки, которые попадаются иногда в земле, когда копаешь картошку на огороде в Брыковке. Огуречная команда двинулась за Маринкой.

– Прорвался, а болит! – заговорила Маринка сердито. – А я тебе сад хотела показать. Через мостик бы перешли – и в сад! У нас сады хорошие.

Внезапно Маринка ойкнула, резко повернулась и, припадая на больную ногу, побежала к речке.

– Барбансон! – крикнула она. – Вон! На бугре! Барбансон выполз!

И она на ходу стала стягивать с себя сарафан.

– Куда же ты?

– Купаться, – ответила Маринка, – а то если не скупнусь, он меня уже потом не пустит! Пока не заживет. Уж я знаю. Он такой, папка!

И она с разбегу бухнулась в речку. Подбежали огуречные девчонки и следом за ней с визгом и гамом стали плюхаться в воду.

Дина тоже увидела Барбансона. Гнедой сильный жеребец торопливой рысью спускался с бугра.

– Вылезай! – беспомощно крикнула Дина.

– Ага! Сейчас! – ответила ей Маринка и нырнула под воду.

– Вылезай же! Слышишь! – снова крикнула Дина.

Ей вдруг стало страшно остаться один на один с человеком, который знал Ивана Чижикова. А человек этот был уже совсем рядом – Барбансон уже спустился с бугра.

– Вылезай же!

– Ага! – ответила Маринка. – Я сейчас нырну, а ты крикни что-нибудь. Я проверю, хорошо ли под водой слышно, – и она снова нырнула.

Тогда Дина стянула с себя платье и тоже бухнулась в речку. «Зря, ой, как зря!» – подумала она, когда ледяные струи коснулись ее тела.

Она нырнула в прозрачную глубину. Дно речки было ровным, песчаным. Большие темные раковины лежали в песке. Кажется, что-то учили про них в школе. Мелкие рыбешки, почти мальки, прозрачные и хрупкие, суетились перед глазами.

– …а-ай! – донесся до нее приглушенный слоем воды крик.

– Выныривай! – кричала Маринка.

Дина вынырнула.

Опасность миновала – Барбансон уже выбрался на Маринкину улицу.

– Ты что же это! – стала ругаться Маринка. – Я уж думала, тонуть хочешь! Нырнула – и нет!

«Саранча» все еще бултыхалась в воде с визгом, плеском и шумом.

– Хорошо скупнулась, – довольным тоном произнесла Маринка, выбравшись на берег и натягивая на мокрое тело сарафан. – Теперь уже надолго скупнулась. Теперь уж он не даст.

Одевшись, она заторопила Дину, которая все никак не могла надеть платье. – так озябла, что руки тряслись.

– Ну идем же! Идем, Чижикова!

– Да, – прошептала Дина, – идем.

У нее тревожно и гулко билось сердце, и вдруг захотелось домой.

– Знаешь что, – сказала она Маринке умоляюще, – ты иди вперед… Ты ему расскажи про меня. А уж я одна дойду потихоньку. А то что же я сразу… Он приехал, а я сразу.

– Хорошо, – охотно согласилась Маринка и побежала к своему дому, попрыгивая по-воробьиному.

Уехать бы! Обратно! Домой! В Брыковку! Ведь увидела же обелиск на бугре! Ведь видела же!..

Но деньги на обратный билет лежали в кармане плаща, оставленного в кухне на вешалке, и чемодан с Лелькиными тапочками тоже остался там, на лавке.

Дина постояла немного на берегу, глядя на купающуюся «саранчу», стараясь заставить сердце биться спокойнее. Но оно не слушалось. Дина коротко вздохнула и пошла к дому…

Во дворе стоял уже распряженный Барбансон. Возле телеги возилась Саша.

Дина погладила Барбансона по шее, и он покосился на нее большим, добрым глазом. И вовсе он не сумасшедший.

– Не давай ему воды! – крикнула Саша Маринке, гремевшей где-то в чулане ведрами, – пусть остынет.

– А он уже остыл! – весело отозвалась из чулана Маринка. – Он спокойно шел. Он ничего не учудил. Правда, папа?

– Правда, – раздался мужской голос, и из дома на крыльцо вышел человек.

Он был высок и широкоплеч, с крупными, загоревшими до черноты руками. Он заслонил темной ладонью глаза от солнца и посмотрел зачем-то на небо. Может быть, его беспокоили облака над лесом. И Дина тоже посмотрела на небо, и снова ей вспомнилась Брыковка – там облакам почти всегда радовались.

– Папа! – это на крыльцо выбежала Маринка. – Папа! Это она! Это та самая, у которой здесь отец погиб! Ты ему скажи, Чижикова, как твоего отца звали. Ты скажи!

Человек спустился с крыльца и подошел к Дине.

Удивительно, знакомое, лицо увидела Дина! Она не сразу сообразила, где же, когда она могла видеть это лицо…

И лишь когда он, удивленный ее долгим молчанием, вопросительно поднял брови, и кончики их поползли вверх, к вискам, она вспомнила!..

Портрет на столике у них в комнате!

– Иван Чижиков! – вскрикнула Дина.

И еще одно слово пришло к ней и готово было сорваться с ее губ. То недосягаемое для нее, огромное, необъятное слово, которое она произнесла один раз в жизни, глядя на темную тень на стене кухни. Слово «отец»!

Но она не произнесла этого слова. Потому что он посмотрел на нее удивленным, долгим взглядом и покачал головой.

– Иван Чижиков? Нет. Такого в нашем отряде никогда не было.

* * *

Большой сильный человек сидел за столом в кухне.

Уже давно наступила ночь, погасили свет на улице и в домах, черно-синее небо давно уже мерцало звездами. Человек зажег керосиновую лампу и читал за столом газету. И на стену кухни упала большая черная тень.

В доме было тихо. Только громко тикал будильник на столе, торопясь напомнить о чем-то. Но, обгоняя его, еще сильнее билось Динино сердце.

Она лежала на печке и не спала.

Она думала: это последняя ночь. Не только в ее жизни. А вообще последняя. Завтра жизнь кончится. Как это случится, она не знала. Может, начнется землетрясение или атомная война. Или просто не взойдет солнце. Черная пропасть без неба и звезд обступила ее со всех сторон.

Он был в двух шагах от нее, ее отец. Это был он! Она не сомневалась.

Он предал их! Он не оставил им даже своей фамилии! Мать щедрее: она отдала ему свою. Он так и жил в их сердце под ее фамилией – Чижиков.

Если бы он только знал, как они с Андреем любили его! Как гордились тем, что он их отец! А он все отдал наглой девчонке с растрепанными косами!

Дина лежала неподвижно, глядя на черную большую тень на стене, и все отгоняла и отгоняла от себя одно и то же слово. А оно не уходило от нее…

– Папа!

Тень на стене всколыхнулась. Он заслонил ладонью глаза от света, удивленно посмотрел в ее сторону.

Нет, он был совсем не таким красивым, как на портрете! Может быть, потому, что молодость уже ушла от него.

Он встал, взял лампу со стола, подошел к печке. Свет ударил Дине в глаза. Она зажмурила их, но он продолжал смотреть на нее. Она прикрыла глаза ладонью, но он все равно смотрел.

– Уйдите! – попросила Дина, не отнимая руки от лица.

Он не ушел, тронул ее лоб прохладной ладонью.

– Папа? Ты чего? – громко и встревоженно спросил Сашин голос. – Ты чего, папа?

Саша вошла в кухню, на ходу натягивая на себя платье.

– У нее жар.

– Она вообще какая-то странная, папа! Она весь вечер смотрела на тебя. Я позвала ее ужинать, а она не пошла. Она сидела и смотрела на тебя.

– Уйдите! – снова попросила Дина.

Он отошел, но лампа продолжала светить прямо в глаза сквозь ладонь горячим ярким светом, обжигающим лоб и щеки.

Дина отняла ладонь от лица. Лампа стояла на столе, огонек ее был слаб и неярок, а лоб и щеки по-прежнему пылали.

Он стоял посреди кухни и тревожно всматривался в темноту, – туда, где была Дина.

«Никогда-никогда больше не спрошу у тебя совета, – подумала Дина. – Ты умер. Для нас ты умер!»

Она стиснула зубы, чтобы не застонать, но все-таки застонала.

– Все! – сказал он громко и шагнул к двери.

Саша бросилась за ним.

– Папа! Ты же сейчас не дозвонишься! Ты же не дозовешься ночью! Может быть, до утра? Утром мама вернется.

– Нужен доктор, а не мама, – ответил он. – Я попробую. А ты пока выведи Барбансона.

– Папа! А если я? Через болото! Мигом!

– Не смей! Ступай выведи Барбансона!

– Папа! Я через болото за час доберусь! Я же знаю дорогу!

– Нет!

Они ушли, а с лавки бесшумно поднялась Маринка. Она подошла к печке, взобралась по лесенке к Дине и тронула шершавой ладошкой ее щеку.