Текст книги "Сказочные повести. Выпуск четвертый"

Автор книги: Галина Демыкина

Соавторы: Георгий Балл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 18. Возвращение

Зоя не поняла о чем говорит дядюшка, но ей тоже хотелось иметь своих пурзей.

– А как? – шепотом спросила Зоя. – Как их найти?

– Прежде всего, – ответил Художник, – рисуй то, что тебе интересно. Очень интересно. То, что ты очень любишь или очень не любишь. – И вдруг велел: – Возьми-ка бумагу, садись вот сюда за стол. И меня отвлекать не будешь. Работай, работай. – И больше уже не глядел на нее.

О, теперь Зоя прекрасно поняла, что, а вернее, кого она не любит. Она нарисовала стриженную девочку с конфетой в руке. А потом сделала так, так и вот так – зачертила! И сама вдруг почувствовала: получилось как-то нехорошо. Через руку и плечо девочки прошли черные полосы, как следы от кнута, и ей, наверное, больно.

Зоя оглянулась на дядюшку.

– Конечно, больно, – сказал он. – За что ты ее?

Зоя нагнула голову и промолчала. Но она-то знала, за что: да за все!

И за пурзей – им ведь так тяжело, когда дни мелькают; и за то, что она все жилит, эта Любка, такая противная, даже играть по-честному не может: прыгалки подсекает, глаза не зажмурила, когда Зоя вела ее, – вот и пролезла в картину! И Лилового Пурзю напугала, и про Белый Цветок ничего не поняла, веревку из него сделала, и конфеты свои ест одна – никогда никого не угостит!

И Зоя еще раз черканула по рисунку.

– Ого, Зося! – удивился дядюшка. – Ты, оказывается, не такая добрая.

– Ну и пусть, – ответила Зоя, не поднимая головы. – Это же рисунок.

– Но ты забыла про яму! Ведь ты хотела, чтобы твоя подружка…

– Какая она мне подружка?!

– Ну, а если просто девочка?

– Плохая девочка, – заспорила Зоя. Она еще никогда ни с кем так не разговаривала, а тут прямо что-то нашло на нее. – Она плохая девочка, дядюшка, поверьте мне!

– Довольно обычная. Ведь она была голодна.

Зоя промолчала, потому что в этом дядюшка был прав. Но он ничего не знал о прыгалках, о конфетах «Кис-кис», да и голод… Можно ли так поступать из-за голода?

Только объяснить все это Зоя не могла и потому едва слышно проворчала:

– Она вообще такая.

– А если, пока ты здесь, она попала в твою ловушку и сломала ногу? – продолжал Художник. – Или вдруг никто не придет к реке и она не сможет выбраться? Ты понимаешь, что может случиться?

– Да.

– Ты этого хотела?

Нет, Зоя этого совсем не хотела, даже не подумала об этом. И теперь заволновалась:

– Дядюшка, как же…

– Вот видишь, Зося. Если говорить честно, мне совсем не понравилось, как ты поступила.

Зое теперь и самой не нравилось. Ей было стыдно и грустно. И хотелось, чтоб кто-нибудь все исправил и успокоил и пожалел ее, как это всегда делала мама. И вообще она так соскучилась, так давно не видела маму. И Зоя вдруг закрыла бумагу руками, положила на них голову и заплакала.

– Полно, полно, Зося. – Легкая рука Художника коснулась ее волос.

– Я хочу к маме! – плакала Зоя. – Я не злая, не злая!

– Я помогу тебе вернуться, – ласково проговорил дядюшка.

– А Любе?

– И ей. Посмотри, какой получился цветок.

Зоя глянула, но из-за слез он расплылся. И все же было видно, что цветок не очень похож. Лепестки, чуть собранные в бутон, шире и плотней, они, наверное, не смогут так раскрываться. И даже цвет иной: не совсем белый – с красными и лиловыми расплывчатыми пятнами на кончиках.

Зоя вытерла глаза получше, всмотрелась:

– Он получился немножко другой…

– Конечно.

– Ну и как же?

– Значит, и жизнь там пойдет немножко другая.

– Хуже?

– Этого, Зося, я пока сам не знаю. Просто другая.

«Из-за меня, – опять подумала Зоя. – А потом поправила себя: – Нет, из-за Любки! Все ей надо».

– А как же с Любой? – спросила Зоя.

– Твоя подружка должна уйти, – ответил Художник, и Зое показалось, что он опять сердится. – Но без тебя ей не выбраться. – И дядюшка подал Зое руку: – Пойдем, девочка.

Рука была теплая, добрая. Нет, он не сердился. На Зою во всяком случае.

Они вышли из мастерской. На пороге Зоя оглянулась на картину. И заметила: сочные лепестки цветка потеснили зеленую коробочку, открылись шире, а сквозь запах краски явственно пробился сильный сладковатый аромат, так что немного закружилась голова. Цветок начинал оживать!..

Они шли, шли, спускались по неосвещенной лестнице; за высоким окошком было темно. Зоя совсем забыла, что так бывает: день, потом вечер, темнота. Она уже не различала ступенек, не понимала, куда идет. Это было похоже на игру «Найди свой дом», только ее никто не перекружил. И вообще это была не игра.

 
Чур-ра, чур-чура,
Тут игра
И не игра,
И не правда
И не ложь,
Потеряешь
И найдешь,
А найдешь
Не пятачок,
А ежиный
Пиджачок…
 

Вдруг Зоя почувствовала свежий ветер, впитавший в себя запах земли, травы, кустов и деревьев. Вот сейчас они выйдут из дома Художника… И она забеспокоилась.

– Дядюшка! – едва слышно позвала Зоя. – Дядюшка, теперь вы никогда не передадите мне свой дар?

– Зося, глупенькая, – в темноте улыбнулся он. – А как бы иначе ты смогла жить здесь, у нас, и подружиться со всеми? – И поцеловал Зою в макушку. – Теперь иди. И не бойся. Тут нет дорожки, придется на ощупь. Найдешь?

Зоя кивнула. Хотела еще спросить, но сразу же забыла о чем, потому что издалека услышала знакомый голос:

– Зоя! Зоя!

– Это мама! – крикнула она и побежала. Зоя спешила, спотыкалась о камни, или, может, это были клумбы. И все ждала, когда снова долетит мамин голос. Но было тихо. Девочка остановилась.

Вокруг колыхались под ветром кусты.

Невдалеке в темное небо тянулся высоченный дом. Окна его были разноцветно освещены. Зоя сразу поняла, что это городской дом. Она вышла из-за кустов, ступила на асфальт.

Глаза понемногу привыкли к темноте, и Зоя видела теперь деревце яблони – оно ей знакомо! «Если так, – подумала Зоя, – если все обернулось так, то здесь должен быть поваленный забор…»

И он тоже был. И кирпичи, и бревна, и доски от снесенных домов. И все-таки Зоя не знала, куда идти, – ведь она ни разу не бывала на пустыре ночью. Она пошарила в кармане брюк. Там лежала порядком потрепанная бумажка. Зоя подошла к фонарю – его она тоже не замечала днем, – при тусклом свете прочитала слова, выведенные четким маминым почерком: «Вишневый переулок, дом 7. квартира 101» По асфальтовой дорожке медленно прогуливалась женщина, держа на поводке здоровенного бульдога. Зоя шагнула к ним.

– Вы не скажете, где Вишневый переулок?

– Придется обойти, девочка, – ответила женщина. – Тут стройка, – и подробно объяснила Зое, как найти ее дом.

Зоя совсем не узнавала улицы. Да это и неудивительно – ведь она так мало жила здесь! Хорошо, ах, как хорошо, что мама положила ей в кармашек записку с адресом!

Глава 19. Дома

Наконец Зоя нашла подъезд, поднялась в лифте на пятый этаж и нажала кнопку звонка. И услышала поспешные шаги. Это была мама! Конечно, мама – только она ходила дома на высоких каблуках.

Открылась дверь. Зоя увидела испуганные мамины глаза, потом мама отошла на два шага назад. И вдруг бросилась, обняла Зою, заплакала. Когда она наплакалась, стала искать по карманам платок, а Зою все еще не отпускала. Но платка не было, и мама вытерла мокрое лицо концом Зоиной косички.

– Яня! – закричала она. – Янина! Иди сюда!

– Что? Что случи… – и тетя Янина замерла.

Потом вынула из кармана очки, надела их и на цыпочках подошла к Зое, будто боялась ее спугнуть.

– Милое дитя? – шепотом спросила тетя Янина и незаметно дотронулась до Зоиной руки. Затем так же шепотом ответила себе: – Милое дитя!

И только тогда заплакала.

Зоя не совсем понимала, почему они так дружно плачут, она была рада, что вернулась, и еще была рада, что у тети Янины нашелся платок, потому что Зоиных косичек не хватило бы, чтоб вытереть все пролитые в этот вечер слезы.

Вдруг что-то живое, теплое прижалось к Зоиным ногам Не отрывая глаз от плачущих женщин, Зоя нагнулась и погладила нежную шерстку бывшею соседского кота.

Я не стану рассказывать, как были зажжены все лампы в доме, как были открыты лучшие банки с вареньем и какой отличный пирог испекла тетя Янина, – гораздо лучше того, который так понравился когда-то Любе Вилкиной. Зоя отломила кусочек, опустила руку под стол, позвала:

– Кис-кис-кис!

И тут в дверь позвонили. И Зоя уже знала, кто это. И сама побежала открывать. Это была Люба. Живая. Здоровая. Ноги ее не были сломаны, они были обуты в запыленные, ободранные на носках красные туфли с квадратными каблуками. А по платью, пересекая правую руку, шла едва заметная полоса, похожая на шрам.

Тетя Янина вышла следом за Зоей:

– Любочка, и ты тоже нашлась!

Люба Вилкина вежливо поклонилась ей, потом сказала с удивлением:

– Мама волновалась обо мне, даже плакала. И отец тоже. А всегда говорили, что я никуда не денусь!

Зоя разглядывала полосу на Любиной руке.

– Где ты поцарапалась, Любочка? – спросила тетя Янина.

– А, пустяки, – ответила Люба. – Я уже почти все стерла.

Она провела ладонью по коже, размазала темную полосу и вдруг поглядела на Зою исподлобья.

– В другой раз ты… – начала Люба и не договорила.

Дядюшка Тадеуш был, конечно, прав, когда просил Зою больше не делать так, и Зоя хотела сразу сказать Любе, что она не будет. Но подумала и промолчала: она еще сама не знала, как поступит в другой раз.

– Девочки, девочки, идите пить чай с пирогом! – позвала из кухни мама.

Глава 20. Дар дядюшки Тадеуша

Девочки молча сели к столу.

– Милые дети! – волновалась тетя Янина. – Кушайте пирог! Он вкусный!

– Очень даже, – вежливо кивнула Люба и наклонилась к Зое, проворчала:

– Ее пирог лучше, чем твой… нарисованный. Да твой еще весь в песке!

– Что-что? – удивилась мама.

– Это мы так, мамочка. – И тихо Любе: – А ты бы могла выйти, как человек. А то прячется, подглядывает…

– Чего я не видела у этих страхолюдов?

– Зачем тогда полезла к ним?

– Что ж, все тебе одной?!

– Девочки, девочки, о чем вы там шепчетесь? – подошла к ним мама.

– Давно не виделась, – буркнула Люба.

Она протянула руку тете Янине:

– Спасибо за пирог.

И – Зоиной маме:

– Спасибо на добром слове.

И ушла домой. А мама и тетя Янина отвели Зою в ее комнату и уложили в постель. Когда мама и тетя, пожелав Зое спокойной ночи, ушли, она встала с кровати. В комнате все было так, будто без нее сюда и не входили, только пыль была стерта со стола, с подоконника, со всех полок На столе, возле альбома с рисунками, лежал глянцевитый древесный лист; от толстого черенка по всей его поверхности расходились жилки и сосудики. И опять Зое показался этот лист похожим на руку человека. Стоп, стоп! Но откуда он здесь? Прямо в ночной рубашке Зоя выбежала в соседнюю комнату. Там мама и тетя Янина убирали со стола.

– Ты что, девочка? Что, милое мое дитя? – спросила тетя.

– Откуда это? – Зоя протянула им лист.

– О, это странная история, – улыбнулась мама. – Когда я хватилась тебя и стала искать по квартире – я ведь думала, ты где-нибудь здесь, – я вошла в свою комнату, а там на полу вот это.

– Под картиной? – замирая, спросила Зоя.

– Да, кажется. В общем, на полу. Я удивилась: у нас ведь таких листьев нет. Начала рассматривать и – веришь ли? – понемногу успокоилась. Вот тетя Яня подтвердит. Очень странно, конечно.

Зоя улыбнулась. Ей было грустно и тепло от памяти оранжевого дня, милых пурзей, их безобидности, их доброты. Зоя поцеловала маму и тетю Янину и тихонечко пошла к себе. Зажгла настольную лампу. Открыла альбом.

Она рассматривала человечков в треугольных колпачках, которых рисовала тогда, давно. Как похожи были они на пурзей и как не похожи! Так на новогоднюю елку вешают яблоки из раскрашенной ваты. Похоже, да не то.

Случайно взгляд ее упал на тумбочку возле кровати. Там, на этой тумбочке, стояла черная резная шкатулка Девочка взяла в руки эту старинную вещицу, потрясла возле уха. Там, как и прежде, что-то шуршало перекатывалось. А с гладкой поверхности крышки улыбались женщины в длинных платьях, и у каждой в руке была ветка. И на одной… Ну да, на одной ветке бутон цветка был выпуклым. Зоя нажала на него. Что-то дрогнуло, звякнуло, и черная крышка распахнулась.

Зоя с волнением заглянула внутрь. Сомнений не было. Там, в шкатулке, в шкатулке знаменитого художника дядюшки Тадеуша, лежали… просто две кисточки, старые, с вытертым волосом, и еще огрызок карандаша.

Если бы Зоя была Любой Вилкиной, она бы, наверное, презрительно скривила рот и сказала бы: «Подумаешь, есть что хранить!»

Но Зоя была Зоей, и она хотела стать настоящим художником. Поэтому она ничего такого не сказала, только бережно дотронулась до вещей, хранивших дыхание большого труда.

Зоя поставила шкатулку возле себя, снова взялась за краски и кисточку. И тогда в верхней части листа появилось сероватое небо. Потом оно чуть порозовело. После проступило дерево – может быть, дуб. И черные ветки-загогулины прорезали небо, и Зоя поняла, что на это можно смотреть долго. И она смотрела. И еще появилась трава – два коричневато-серых стебля. А на дереве дупло. И оттуда подслеповато глянула проснувшаяся от близости вечера сова. И шевельнулись ветки, качнулась трава, на песке обозначились едва заметные чьи-то следы. Зажила, задышала картина. Она ничем не была похожа на то, что рисовал дядюшка Тадеуш, и все-таки, если захотеть, если сделать шаг…

Мама, кажется, окликнула Зою. Зоя, кажется, не услышала. Мама заглянула в комнату: девочка сидела над листом бумаги. Мама покачала головой, но ничего не сказала, успокоилась. На самом же деле все было не так просто. Все было не так просто, потому что Зоя могла уйти туда, к этому дереву, дуплу и встретить там… нет, это пока неизвестно – кого. Но она могла уйти туда почти в любое время.

Галина Демыкина
Пайпуша

Глава 1

 
Баюшки-баю, уклад да услад,
Улетали филины в малиновый закат.
 

Мама укачивает Мальчика. За окном – светлый вечер. Между ними сейчас – полная дружба.

– Спи, – говорит мама и наклоняется над Мальчиком. – Спи, сынок.

Дорасскажи про филинов, – просит он, – и я сразу засну!

 
Улетали филины – остался один,
Остался один – на сучочке сидит.
– Нету, – говорит, – у меня силушки,
Я еще не Филин, а Филюшка.
Дальше этой рощи никуда не летал,
Чернее этой ночи ничего не видал.
 

Мама уходит, а Мальчик долго еще лежит с открытыми глазами.

Его спальня на втором этаже. Дом стоит в пригороде, и возле него много деревьев, кустов и травы.

Мальчик смотрит на большую сосну за окном. Толстые красноватые ветки ее не шелохнутся, а в просветах между темными шапками хвои, в переплетении сучков и игл, видны ходы и тайные воздушные дорожки, и, может, именно где-то там, на этой огромной сосне, живет Филюшка или еще кто-нибудь живет. И Мальчик все думает об этом и никак не может заснуть. Еще он немного думает о серых кроликах, которых отец привез из города.

– Это зайцы! – сразу сказала мама.

– Я очень рад, – огорчился отец.

Кроликов или, вернее, зайцев четверо: мама-зайчиха и трое зайчат. Их посадили в большую клетку, поверх решетчатой крыши положили толь, чтобы зайцев не мочил дождь. Клетку поставили на поляне за смородиновым кустом.

– Ты, Игорь, можешь их кормить, – сказал отец Мальчику.

– Давайте лучше их выпустим, – попросил Мальчик.

– Нет-нет, – ответил отец.

– Ну почему?

– Я их купил, – строго сказал отец. – Я заплатил за них деньги. Как же их выпустишь?

– А ты их купил для чего?

– Для чего держат кур, гусей? – вмешалась мама. Она обняла Мальчика за шею и повела к дому.

Мальчик знал: куры и гусыни несут яйца и выводят потом цыплят и гусят – таких маленьких, пушистых. Он даже слышал, как соседка говорила маме: «Пестрая курица у меня хорошая несушка».

И мама потом объяснила Мальчику, что «хорошая несушка» – значит, много несет яиц. А зайцы разве тоже несушки?

Теперь, лежа в кровати, Мальчик думает, что зайцам, наверное, будет страшно ночью и холодно. И что надо нарвать и насушить для них побольше травы, тогда они смогут прятаться в сене, и им будет теплей и храбрей.

Внизу на террасе зажгли свет, и он бледно подсветил большую сосну. С террасы слышен стук чашек, позванивание ложечек.

Мама и отец пьют чай. Они тихонько разговаривают, и к Мальчику сквозь открытое окно доносятся их медленные слова:

– Скоро Игорю в школу.

– Да. Вступает в новую жизнь.

Когда на другое утро Мальчик пришел к зайцам, одного из них, самого маленького, не оказалось в клетке.

– Мама! – закричал Мальчик. – Мама, зайчонок убежал.

– Не волнуйся, дурачок – улыбнулась мама и погладила Мальчика по голове. – Не волнуйся. Папа вчера отнес его Свету.

– Но почему? – ахнул Мальчик. – Он же зайчихин!

– Потому что Свет болен; у него, кажется, свинка. И потом, ты же знаешь, как папа его любит.

Мальчик знал, как папа любит этого своего задиру-племянника Света, и знал, что свинка – это вовсе не живая свинка, а такая болезнь. И все-таки ему было жаль зайчонка.

– А можно его навестить? – спросил Мальчик.

– Света? Ни в коем случае. Свинка очень заразная.

Мальчик не решился сказать, что он говорил вовсе не о своем двоюродном брате.

Глава 2

Отец – большой. У него красное от загара лицо и белые брови.

Он хватает Мальчика поперек живота:

– Опять ты возле кроликов!

И тащит к турнику:

– Повращайся!

Турник – это два столба, между ними на самом верху – железная палка.

– Хватайся за перекладину!

Мальчик хватается.

– Молодец!

И отец разжимает руки. Мальчик плюхается в песок. Потом быстро встает и, не оглядываясь, идет к дому.

– Разнюнился! – кричит отец. – Так и вырастешь слабаком.

– Ужинать! – зовет мама с террасы. – Игорек, мой руки!

Мальчик идет к умывальнику. С ладоней стекает черная вода. И елевой коленки – тоже черная. А с правой – розовая. Он залепляет ссадину листом подорожника, старается не хромать.

На террасе стол накрыт белой клеенкой, и мама раскладывает по тарелкам картошку, посыпает ее укропом. Ото всего этого идет душистый пар. У мамы круглые щеки, как немного сдутые шары. И мягкая шея. Туда можно спрятаться лицом, и тогда ничего не больно и не обидно.

Отец громко топает по ступеням. Мама отрывает от себя мальчика, сажает на стул и строго оборачивается.

Отец говорит бодро:

– Дай нам чего-нибудь для силы! – и сгибает в локте голую белую руку. Возле плеча, под кожей, вздувается что-то похожее на мяч.

– Видал? Мускулы!

Мальчик, чтобы не видеть, опускает голову. Мама молча кладет ему на колени свой носовой платок.

– Лас дох! – говорит она отцу по-немецки и сдвигает широкие брови. Так бывает всегда, когда мама хочет, чтобы Мальчик не понял. Сыну она просто говорит:

– Перестань!

А отцу:

– Лас дох!

Теперь получается, что Мальчик и мама вместе, а отец отдельно. И это приятно, потому что зачем он хватает и потом не держит. А еще отца немного жалко. И это тоже приятно.

После обеда отец идет к соседям играть в волейбол, а Мальчик садится на ступеньку террасы.

– Хочешь еще компоту? – спрашивает мама.

– Не-е!

– А морковку?

– Не хочу.

– Дать тебе мехового моржа…

– Не надо.

– …которого дядя Вася из Швеции привез?

– Не надо, мамочка.

– Ну пойди побегай.

– Не хочется.

В левом сандалике песок. Мальчик разувается и, не вытряхивая, ставит сандалии на ступеньку.

Мама ничего не говорит.

Мальчик нагибается, берет с земли палку, рисует ею домик: черточку сверху вниз, от нее – слева направо, а потом снизу вверх и справа налево. Вот и дом. И можно еще две косые черточки сверху: крыша. В доме оказываются песок, зеленоватый камешек и муравей. Он бежит по дому, а потом вдруг проходит через стену.

Мальчик той же палкой разравнивает землю. Нет никакого дома, раз так!

А мама за его спиной собирает тарелки, начинает их мыть. И – ни слова. Тогда он снимает рубашку. И кладет ее рядом с сандалиями.

– Тебе жарко? – спрашивает наконец мама.

Он не отвечает, только крутит головой: нет, мол.

– Ну что? Заело колесико? – говорит мама. Она обнимает сына за плечи, начинает его тихонько раскачивать.

Он сперва упирается, а потом – ничего. И тогда получается вроде бы так:

 
День капризничал весь день.
Говорил, что он – не День,
Что не темень и не свет,
Только «не» твердил да «нет».
Башмачки он не надел,
Манной каши не поел.
Рук не вымыл перед сном,
Дом поставил кверху дном,
Лег на землю под сосну,
И сказал: «Я НЕ засну».
 

Мальчик закрывает глаза и улыбается.

– Пойдем-ка спать, – говорит мама.

– Мама, я же теперь ложусь в девять часов!

– Ах, да!

– Я пойду прогуляюсь.

– Ну иди.

И он уходит.

Возле зайчихиной клетки в траве – вмятина. Здесь Мальчик сидит, иногда лежит и смотрит на зайцев. Мама думает, что ему больше нравятся зайчата. Они, конечно, красивее. Но смотрит он на Зайчиху. Только на Зайчиху. Он даже сам не знает почему. Она ему очень знакомая. И серый носик с поперечной полоской, рассекающей губу, и жесткие лапки в шерстке с длинными пальцами, тоже в шерстке и с коготками. Но особенно глаза. Коричневые и лиловатые. Она посмотрит – будто спросит про что-то. А потом еще посмотрит и пошевелит раздвоенной губой.

И тогда Мальчику кажется, что зайчиха хочет что-то сказать. Ему давно это кажется, с самого первого дня. И от этого немного жутко.

Но сейчас зайчиха закрыла глаза; положила уши на затылок и немного даже на спину. Она дремлет.

Здесь, за смородиновыми кустами, как будто отдельная ото всего жизнь. Отсюда видна только труба дома. А если лечь в траву – вот так! – и трубы не видно. Поляна, кусты и верхушка ТОЙ большой сосны, где, может быть, живет Филюшка. И Капризный День укладывается под ту же самую сосну.

 
Лег на землю под сосну
И сказал: «Я НЕ засну».
И тогда, поверьте мне,
Сразу все пошло на «НЕ».
 

Мальчик смахивает с левой ноги муравья, закрывает глаза и, лежа на спине, думает, как там было дальше:

 
Сразу все пошло на «НЕ»:
Солнце стало НЕ светить,
Темнота НЕ приходить,
Стала речка НЕ бежать,
Стали лошади НЕ ржать
И кукушка на суку
Вдруг сказала: «НЕ ку-ку!»
 

«Прямо как теперь, – думает Мальчик, – и не темень, и не свет…» Он еще немного лежит и ленится поглядеть, что делается там, снаружи, за закрытыми веками. Потом будто кто-то толкает его…