Текст книги "Через Сибирь"

Автор книги: Фритьоф Нансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

От Верхне-Имбацкого до Сумарокова

На следующий день мы пошли вверх по той же реке, среди знакомых берегов и при всё такой же солнечной погоде. Лес стал заметно гуще, и теперь мы уже часто видели хвойные деревья на западном берегу.

Когда мы проплывали мимо одной деревни, то увидели, как вдоль берега на верёвке тянули лодку собаки. В лодке сидело три человека, один из которых правил рулевым веслом, держа лодку параллельно берегу, а две собаки бежали по песку у воды и тянули верёвку. Судёнышко продвигалось по реке довольно быстро и даже долгое время не отставало от нас. Собаки весело бежали по берегу, и хозяева лишь изредка подбадривали их криками. Такое зрелище – обычное здесь. Благодаря собакам лодка идёт намного быстрее – даже вверх по реке. Обычно так перевозят почту. На обратном же пути собак сажают в лодку, во всяком случае там, где быстрое течение. Говорят, что собаки могут так тянуть лодку – не останавливаясь, без кормежки – девяносто вёрст против течения. Течение, как бы это ни казалось странным, не очень им мешает. Потому что у берега всегда есть обратное течение.

Вечером около восьми мы встали на ночь возле села Верхне-Имбацкого (63°09' северной широты). Именно в этом месте команда «Омуля», когда шла за нами вниз по реке, видела большое становище енисейских остяков. А мне очень хотелось познакомиться с их жизнью поближе. Я уже начинал беспокоиться, что мы оказались слишком далеко на юге и мне уже не удастся на них посмотреть.

Не успели мы встать на якорь, как к нашему пароходику подплыли лодки с уже ставшим привычным вопросом «Где сельдь?», но мы не могли сообщить ничего утешительного. Зато мы, к моему величайшему сожалению, узнали, что остяки уехали пару дней назад, а в двух-трёх чумах остались только женщины. Мы видели, как они светлели на другом берегу крошечного притока Енисея. Но делать было нечего. Я лишь надеялся, что увижу их вверх по реке. Нам, правда, сказали, что вниз по течению, в трёх верстах от места нашей последней стоянки, должны были находиться 6 лодок с несколькими семьями остяков в каждой, но мы не могли возвращаться, потому что у нас совершенно не было времени. Мне было просто необходимо успеть вовремя в Енисейск и Красноярск на встречу с Вурцелем.

Взошёл месяц, и мы решили прогуляться к церкви на речном обрыве, белые стены, купола и шпиль которой просто завораживали на фоне залитого лунным сиянием дремучего первозданного леса. У меня было ощущение, что я попал в сказки «Тысячи и одной ночи». Мы зашли в церковь, служка провёл нас наверх. Я думал, что нас приведут на хоры, откуда раздавалось громкое пение, но мы вдруг оказались в самой красивой русской церкви с высоким алтарём, вернее, иконостасом, с иконами по всему залу. Пение действительно доносилось отсюда, и у нас чуть не заложило уши от него, когда мы вошли. Хор из взрослых мужчин и подростков распевался перед завтрашней утренней службой, и, насколько я понял, каждый старался перекричать соседа.

Священник с длинными волосами и лицом Христа, в длинной синей рясе подошёл к нам и приветливо и по-пастырски серьёзно с нами поздоровался. Он был очень красив: высокий лоб, правильные черты лица, чёткий профиль и спокойные добрые глаза. Он мог бы стать прекрасной моделью для изображения Христа в «Тайной вечере» Леонардо. Он рассказал нам, что это – летний храм, а зимний находится на первом этаже, там теплее. Когда мы разговорились, он был столь добр к нам, что зашёл на клирос, где стояли голосистые певцы, и попросил их помолчать, пока мы тут. Воцарившаяся тишина была настоящим отдохновением для ушей. Батюшка сказал, что сейчас будет проводить обряд крещения младенца, и пригласил нас присутствовать на нём. Это не больше получаса, предупредил он. Мы полюбовались на прелестного малыша, которого собирались погрузить в купель и которого внесла в церковь очень симпатичная крёстная мать. Мне показался довольно странным выбор времени для крещения, ведь был уже девятый час вечера. Надо полагать, в этих краях крестят, когда получается.

Пока ещё было время, я решил выйти подышать свежим воздухом. Вечер был чудесным. Приветливо светились окошки низких изб на косогоре у реки, а с «променада», идущего вдоль домов, слышались разговоры прогуливающихся при лунном свете людей. Когда я немного прошёлся, из темноты с крыльца ближайшего дома раздался красивый и сильный мужской голос. Это была мелодичная русская песня, которая звучала особенно волшебно в тиши дивной ночи. Потом песня оборвалась, хлопнула дверь в дом, и голос затих в избе. Это наверняка был политический ссыльный. Лорис-Меликов вышел на песню из церкви, и мы вместе прошлись по дороге. Навстречу нам попалась молодая парочка. Я заметил, когда они проходили мимо нас, что девушка взяла своего кавалера за руку, а нежные интонации в голосе подтвердили, что кокетничать умеют и на этих широтах. Лорис-Меликов сказал, что, судя по акценту, девушка была еврейкой. Наверное, и это были политические, которые пытались обрести радости жизни и в ссылке. Тут нам попалась ещё одна парочка, и Лорис-Меликов остановился поговорить с ними. Они оказались из Томска, приехали сюда сразу после свадьбы, поскольку мужу надо было уладить тут кое-какие торговые дела. Но они плохо подготовились к путешествию, вот и застряли здесь. Жена кокетничала напропалую, весело смеялась, болтала без умолку, а вот муж стоял нахмурившись и всё больше мрачнел. Видно было, что ему не терпится увести жену домой.

Когда мы вернулись в церковь, крестить младенца уже закончили, к величайшему моему сожалению, зато батюшка показал нам на первом этаже зимнюю церковь, такую же богатую и красивую, как и летняя. Иконы в иконостасе были с изображениями святых. Девы Марии с Младенцем и ангелов. Большую часть их написал политический ссыльный из Красноярска. Он был явно обучен искусству живописца, хотя его иконы и нельзя назвать оригинальными.

Потом мы вместе со священником прошлись в лунном свете по главной улице, на которой был устроен тротуар из досок. Остальные же улицы представляли собой мешанину из грязи и навоза, изрытую копытами животных. По таком колдобинам наверняка было трудно ходить даже в сухую погоду. Мы нашли магазинчик и купили в нём кое-какую кухонную утварь, которой всё ещё не хватало на нашем камбузе.

Воскресенье, 14 сентября.

Всё тот же пейзаж, тот же лес, но деревья всё выше и выше и стоят всё гуще. И та же самая прекрасная погода. Я уже по-настоящему беспокоюсь, что мне не удастся здесь на юге увидеть енисейских остяков. И когда мы проплывали утром мимо парочки чумов, решено было сделать остановку. Мы сошли на берег в надежде поговорить с коренным населением. Но чумы были пусты, и единственным живым существом, которое нам удалось обнаружить, был осётр, плававший в маленьком «бассейне», вырытом в песке у самой воды.

Понедельник, 15 сентября.

Наконец по мере продвижения на юг по обеим сторонам реки появились невысокие лесистые гребни. Судя по обвалам грунта, можно предположить, что кряжи эти сложены из той же породы, что и песчаные и глинистые обрывы. Но если заглянуть поглубже, то мы наверняка обнаружим в них более твёрдые породы, а рыхлый мягкий верхний слой образовался в результате сильного выветривания, которое наблюдается здесь повсеместно. Мне представляется, что почти все эти кряжи наверху удивительно плоские и ровные, и я осмелюсь предположить, что это – остатки долины, которые размыли и разрыли реки и ручьи. Но я не могу утверждать этого наверняка, потому что у меня совершенно не было времени произвести их исследования.

Лес становился всё гуще, а хвойные деревья всё выше. Между елями, кедрами и лиственницами замелькали золотисто-коричневые стволы высоких сосен. Невольно обращает на себя внимание многообразие здешнего леса, в котором растут разные породы деревьев. Хотя ему и полагалось бы быть хвойным, но повсюду на фоне зелёных игл золотится увядающая листва берёз и кое-где краснеют листики осины и гроздья рябины. Но преобладают берёзы и ели. Но вдруг идут целые полосы лиственницы, хотя только что её и вовсе не было. Кедров не так уж и много, и нигде я не видел, чтобы они образовывали целые районы леса. Они растут вперемешку с другими деревьями.

Из лиственных деревьев чаще всего помимо берёзы встречаются осины и разные виды ольхи. Лиственницы тоже начали желтеть, но больше всего золотят лес, конечно, берёзы. Их много повсюду, так что издалека очень красивы и дальние кряжи. Вдоль берега, особенно на низменных его участках меж ивами и ольшаником, зеленеют луга, на которых стоят стога сена. Удивительно, что лес тут совершенно не ценится и не идёт в дело, из него даже не строят сараев.

Около семи вечера мы добираемся до Сумарокова, где должны пополнить запасы топлива. На берегу кипела жизнь. Множество народа было занято работой, они кричали и перекликались. На низком песчаном берегу лежало больше тридцати остяцких лодок, а поодаль виднелся целый лес мачт! Я очень обрадовался – наконец-то мне предоставится возможность ознакомиться с жизнью этого удивительного народа. Чуть поодаль белели их берестяные чумы, а возле воды горели костры. На высоком обрыве на фоне вечернего неба темнели силуэты деревенских домов и высилась церковь. Крики и гомон становились всё громче по мере нашего приближения к берегу. Вскоре мы поняли, что такое веселье объясняется распитием горячительных напитков – и русские, и представители коренных народов были одинаковы пьяны.

Когда мы сошли на берег, то тут же оказались в толпе пьяных и полупьяных енисейских остяков, которые пребывали в отличном расположении духа. На песке валялись пьяные мужики, которые мычали и храпели, как дикие звери при последнем издыхании. Было тут и много пьяных женщин, причём весьма почтенного возраста, которые нашли себе пристанище между развешанными сетями и вытащенными на сушу лодками. Некоторые в полуобморочном состоянии привалились к бортам лодок, другим же удавалось подняться на ноги и сделать несколько неверных шагов, после чего их силы иссякали, они без чувств валились на землю и уж более встать не могли. Если поблизости от такой упавшей бабы кто-то и стоял, то он совершенно не обращал на неё внимания. Я даже видел, как молодые девушки разговаривали с пьяными старухами так, как будто те были в трезвом уме и здравой памяти.

Стоит инородцу немножко выпить, он продаст что заодно, лишь бы достать ещё водки. В этом отношении он похож на морфиниста и готов за бутылку водки продать товар, который сам только что купил у купца в долг. Этой слабостью коренного населения, как и в других местах земли, пользуются без всякого зазрения совести негодяи, выменивающие на дьявольское зелье всё, что имеется у инородцев ценного, прежде всего дорогие меха, которые те добывают на зимней охоте.

Всё это было достойным сожаления зрелищем, и мы поспешили уйти с берега в деревню, где у Востротина был один знакомый купец, который прислал нам приглашение зайти к нему в гости. Дома тут были такие же ухоженные и низенькие, как и везде в сибирских деревнях. В уютной горнице с оконцами нас встретил хозяин, дородный и добродушный мужчина лет тридцати восьми. Он сердечно поздоровался с нами, но затем разразился длинной речью, в которой пенял Востротину на внезапность нашего визита. Он рассчитывал, что мы приедем на большом пароходе, а потому не подготовился к нашему приезду и, к его большому сожалению, выпил. Он был самым вежливым в моей жизни человеком во хмелю. Но надо признать, что по нему не было заметно, что он хоть немного пьян: он крепко держался на ногах и был очень любезен и велеречив.

Хозяин рассказал, что сегодня был особый день, потому что завтра они собирались справлять полугодовые поминки по его отцу. «Я богатый человек, как вы и сами видите, – заявил он нам, – а потому пригласил к себе на завтра всю деревню в полном составе. Все, кто захочет, сможет прийти ко мне, а если кто не придёт, то очень меня обидит». К поминкам наготовили много еды и приготовили питьё. И нас пригласили отведать этих яств. Я так понял, что сегодня у них было что-то вроде репетиции завтрашнего застолья. Когда мы сидели за столом, к купцу пришли два старика. Хозяин извинился и вышел поговорить с ними в другую комнату. Вернулся он довольно быстро и объяснил нам, что ничего путного из разговора не вышло, потому что визитёры слишком много выпили и в голове у них был туман. Наверняка завтра, когда в головах у них прояснеет, они смогут обо всём договориться.

Он много рассказал нам о енисейских остяках. Он считал их бедным, несчастным, вымирающим народом. Все они были в ужасных долгах у купцов, каждый должен был по 500 рублей и более. Последние годы никто из остяков не был в состоянии погасить хотя бы часть долга, потому что охота на белок была неудачна, да и уловом рыбы похвастаться никто особо не мог, тем более что и снасти у инородцев из-за нищеты были ужасные. Главным же злом, по словам нашего нового знакомого, была водка. Если не запретить ввоз водки, то остяки очень скоро совсем вымрут, и этого невозможно будет избежать. Конечно, на продажу спиртного введён запрет, но это ничего не значит, поскольку водки тут всё равно сколько угодно.

Остяки приплыли сюда всего несколько дней назад, чтобы закупить товары на зиму, прежде всего муку, которую они получают в долг под пушнину, которую должны привезти сюда весной. Наш знакомец рассказал, что остяки очень честны и всегда стараются выполнить уговор и выплатить долг, но сами не знают суммы своего долга. «Должен признаться, что сам я недостаточно плутоват для купца. И если в ответ на мой вопрос о размере своего долга остяк отвечает, что он равен пятистам рублям, я всегда честно поправляю его и говорю, что несчастный задолжал мне всего двести».

На вопрос о том, что, по его мнению, следует предпринять для спасения остяков от вымирания, он отвечал, что вся надежда тут на правительство, которое должно взять торговлю в свои руки и полностью отстранить от этого дела купцов. Он говорил честно и искренно, в том у меня не возникло никаких сомнений, а когда он на минутку отлучился в другую комнату, его жена поспешила выйти за ним. Когда они возвратились, купец сказал, что жена отругала его за то, что он так откровенен с посторонними, но он сказал нам истинную правду, заметил он.

Он уверял нас, что в енисейских остяках практически нет русской крови, потому что русские почти никогда не вступают с ними в браки, а остяцкие женщины не желают иметь с русскими добрачные связи, это он испытал на собственном опыте в годы своей молодости. В те времена он был парнем, на которого не заглядывались девушки, а потому предложил одной остячке вступить с ним в отношения. Она отказалась, потому что боялась понести от него ребёнка. Его жена сидела во время этого рассказа вместе с нами за столом, но совершенно не реагировала на речи своего мужа – ведь это было так давно!

Время уже было совсем позднее, и мы стали собираться на пароход. Мы сердечно поблагодарили наших гостеприимных и откровенных хозяев, а купец вновь принялся уверять Востротина, что ему страшно неудобно, ведь он встретил нас, дорогих и почётных гостей, в таком неприглядном виде. Если бы он знал о нашем визите заранее, то никогда не позволил бы себе пригубить рюмки. Это были его последние слова, и Востротин напрасно пытался разуверить его. Когда мы спускались по откосу к воде, на берегу и в деревне уже было всё спокойно и тихо. Как русские, так и остяки спали мертвецким сном.

В судьбе коренных народов, подобных остякам, есть нечто трагическое. Вероятно, в былые времена господствовали они на больших территориях южной части страны – на северных, а быть может, и на южных склонах Алтайских гор. А сейчас от того былого великолепия осталось только одно небольшое племя, быстро вымирающее. Расселено оно по Енисею, где с трудом добывает себе скудные средства для существования, а ведь пушного зверя с каждым годом становится всё меньше. Соболь, который в прежние годы давал им очень неплохой доход, теперь почти перевёлся, и русское правительство в результате ввело запрет на его промысел. Енисейские остяки горько о том сожалели, и это понятно, поскольку их практически лишили куска хлеба. Соболь действительно встречался теперь редко, но за зиму всё-таки удавалось поймать несколько штук, а ведь только один маленький зверёк уплачивал долги охотника за длительный срок. И как прикажете им сейчас платить по своим долгам? Этот народ действительно вымрет.

В своей интересной книге о северных районах России Сидоров высказывает мнение, что вымирание коренного населения Сибири и голод начались с 1805 года, когда там появились первые хлебные магазины и инородцы узнали вкус хлеба. До этого времени они питались исключительно мясом и рыбой и, по словам Сидорова, не знали нужды. Вероятно, в его словах есть доля правды, поскольку их запросы возросли, а вот доходы – нет. А в остальном прав был, верно, купец, с которым мы обсуждали этот вопрос, который считал, что основную роль в упадке их благосостояния играет водка. Наряду с венерическими заболеваниями – включая сифилис – именно водка была одним из их злейших врагов.

Правительство, верно, из лучших побуждений запретило продажу водки коренным народам в Туруханском крае. Но что это меняет, если запрет легко обойти? Такой запрет вообще может привести к обратному результату, поскольку водка становится запрещенным, а потому очень дорогим товаром, а это, в свою очередь, является серьёзным искусом для ведения незаконной торговли, приносящей баснословные барыши. В южном районе торговля водкой разрешена, а потому цены на неё там ниже, но нет никаких сведений, что там из-за этого больше страдают инородцы. Поскольку она не так дорога, то им и не приходится отдавать последние гроши, чтобы заполучить её.

Искоренить продажу и потребление водки не очень-то легко, но возможно – при очень строгом контроле. Один из купцов, с кем мы говорили во время нашего путешествия, заявил нам, что и он продаёт водку коренному населению, когда они приезжают в его деревню за покупками. «Потому что, – сказал он, – если я им не продам её, то это сделает любой другой купец, а я прогорю тогда, а он, другой, переманит у меня покупателей и получит право на покупку всей пушнины». А так почти все инородцы были должны ему ещё с прошлой зимы, а если он не продаст им горячительное, то потеряет и имеющийся уже долг. Так что уж лучше продать им водку. Да и не так-то много они получают! Купец рассказал, что как только они приезжают в деревню, то немедленно выпивают водочки по этому случаю, а потом ещё добавляют после окончания торговли. Этих двух раз им более чем достаточно, чтобы опьянеть, во всяком случае большинству из них. Ведь для них это единственная радость, и многие напиваются до полного бесчувствия – и мужчины, и женщины. Он сам много раз предлагал им купить масла вместо водки, но хотя они и очень любят масло, которое даже покупают про запас в зиму, предпочитают водку. И никак их не переубедить.

Отношения между купцами и инородцами, которые находятся у них практически в кабале, очень напоминают мне отношения, которые были в прежние времена на Севере Норвегии между местными рыбаками и перекупщиками рыбы, и такие же, какие и сейчас продолжаются и в Исландии. И рыбаку, и охотнику очень удобно, что торговец ссужает его товарами впрок, когда он находится в затруднительном материальном положении, при условии возвращения денег, когда они появятся. Однако должник полностью попадает в зависимость от торговца, и для последнего ситуация очень выгодная, поскольку он сам назначает цены на свои товары, а также цены, по которым скупает мех и рыбу в счёт погашения долга. И тут уж мало кто из торгашей может удержаться от соблазна нажиться на несчастном должнике. Как правило, охотник и рыбак не получают хорошей цены на добытого зверя и выловленную рыбу. Если же у купца появляется такое средство воздействия на покупателя, как водка, то взаимоотношения между ними и вовсе становятся неравными.

Большинство остяков, которые обитают в этих краях, приехали сейчас в Сумарокове. В лодках их, пожалуй, было не меньше двухсот человек. А мне говорили, что енисейских остяков всего 700 душ. Доннер, однако, писал мне, что их 900, и я полагаю, что он прав. Они живут по Енисею и его северным притокам, отсюда и к северу от Туруханска. Но остяки очень быстро вымирают.

Как я уже говорил, остяки не так давно жили на обширных пространствах в Азии и делились на многочисленные племена. Кастрен в первой половине XIX века нашёл только пять человек из одного из остяцких племён – так называемых коттов[80]80
  Последний из коттов, говоривший на своём родном языке, умер всего 6 лет назад, как мне рассказал Кай Доннер, узнавший это во время путешествия по Канскому округу. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Они жили по Агулу, притоку Кана, впадающего в Енисей. Другие родственные им племена слились к тому времени с тюрками или татарами или же совершенно исчезли. Кастрен считал, что в его времена едва оставалось тысяча енисейских остяков, которые были обязаны платить дань. Но ведь были ещё дети и женщины, но их числа Кастрен не знал. По сведениям Сидорова, в 1862 году в Туруханском крае по результатам переписи остяков насчитывалось 888 мужчин и 716 женщин, но неизвестно, шла ли речь обо всех остяках или только о енисейских. В настоящее время число енисейских остяков сократилось до 900.

Когда мы вернулись на борт, то никак не могли решить, что будем делать на следующее утро. Лоцман хотел сняться с якоря в четыре утра, чтобы успеть засветло пройти Осиновские пороги. Нам же хотелось пожертвовать часа три на исследование жизни остяков, потому что было очевидно: другой такой возможности нам не представится. Было трудно принять правильное решение, поскольку мы хотели и в Красноярск прибыть вовремя, и пороги пройти при свете дня. Тем не менее решили всё-таки задержаться, и природа подтвердила, что мы сделали правильный выбор.

Вторник, 16 сентября.

В пять утра, когда мы встали, чтобы отправиться на берег и посмотреть на проснувшихся и пришедших в себя остяков, оказалось, что на реку опустился такой густой туман, что не видно даже ближайшего берега. Поэтому не могло быть и речи, чтобы отправиться дальше.

Мы вновь улеглись в постели, а на берег сошли только в семь, когда услышали звуки пробудившейся там жизни. Вокруг лодок были разложены костры, на которых каждая остяцкая семья варила себе еду и кипятила чай. Люди выходили к кострам, усаживались группками вокруг котелков с чаем и принимались за завтрак. В большинстве своём это были женщины. Вскоре один за другим из лодок стали выползать и мужчины, которые также усаживались за еду. Они были трезвы.

Остяцкие лодки построены с берестяной крышей, под которой получается нечто вроде каюты. Это отличное место для ночёвки всей семьёй, во всяком случае не хуже, чем в шалаше, вот только там, конечно, очень низкая крыша. Лодки служат довольно уютными домиками своим хозяевам во время их многочисленных разъездов. Сами лодки совершенно плоскодонны, а нос сильно выступает вперёд. Когда лодки причаливают к берегу, носы эти далеко «въезжают» на песок, и таким образом можно сойти на сушу, практически не замочив ног. У остяков есть даже специальные лесенки с вырубленными ступеньками, которые могут перебрасываться с носа на песок наподобие сходней, если лодка вдруг не может подойти слишком близко к берегу.

Когда я увидел первого остяка, у меня возникло впечатление, что он очень похож на татарина. Не изменил я своего мнения и здесь. Я увидел много женских и мужских лиц, которые смело бы мог назвать татарскими. В целом же они выглядели не европейцами. И ещё мне показалось, что во многих из них есть примесь русской крови. Особенно бросалось в глаза, что многие мужчины были русоволосыми, а у двоих-троих из них были и светлые бороды. Впрочем, не берусь судить, является ли светлый цвет волос результатом примеси русской крови или он был у этого народа с самого начала. Если самоеды были блондинами изначально, то приходится признать, что обилие среди них черноволосых людей можно объяснить только смешением с другими народами – например, с тунгусами, хотя это утверждение спорно. Однако нет сомнений в том, что темноволосых остяков больше, чем блондинов. Бороды у многих из них были длиннее и гуще, чем можно было предположить у азиатского народа. Но, с другой стороны, бородатых мужчин было вообще не очень много. Женщины же выглядят больше азиатами, чем мужчины. Однако раскосых глаз у них я не заметил.

Среди мужчин мне удалось подметить несколько типов. У одних были широкоскулые лица с плоским и широким носом. Другие же овалом лица и узким длинным носом походили на европейцев. Иногда из-за высоких дуг бровей глаза казались несколько раскосыми. Не знаю, какой из двух описанных мною типов можно считать изначально «остяцким».

Первый тип (широкоскулый) имеет много общего с другими представителями коренных народов, живущих поблизости, – тунгусов, остяков и самоедов. Другой, я рискну предположить, всё-таки появился в результате смешения с европейцами, хотя эти остяки и не похожи на русских, да и бороды у них более жидкие. Однако в своём подавляющем большинстве представители обоих типов темноволосые, почти чёрные, но я уже говорил, что встречаются и русые енисейские остяки. Цвет лица, вернее, цвет кожи, у них всех светлый, а не такой смуглый или даже коричневатый, как, например, у тунгусов.

У одного из костров женщина варила подобие каши из ржаной муки, в которой попадались комки. Она вынимала эти комочки, растирала их в своей кривой узкой ручке и опять бросала в котёл. Мука больше походила на отруби. Женщина сказала, что варит еду для собак. Она в принципе ничем не отличалась от каши, которой кормят собак дома в Норвегии. Рядом с ней сидел мужчина и завтракал. У него был вытянутое лицо и борода с серебряными нитями. Мне показалась, что в нём много русской крови. Среди енисейских остяков у многих мужчин были бороды с проседью, что вообще-то редко встречается у инородцев. Востротин спросил у остяка, какой размер его долга купцу. Тот сначала засунул в рот несколько маленьких рыбок, запил их чаем и ответил: «Пятьсот рублей!» В прошлом году он поймал всего четыре белки (я уже писал, что и белки, и зайцы массово гибли). А рыбы за лето он наловил всего три пуда. Ну и надо ещё прибавить три лосиные шкуры. Так что расплачиваться с долгом было практически нечем. Другие остяки говорили, что поймали четыре пуда, кто-то пять и даже десять. И только один выловил 100 пудов, но это ему повезло в одном из притоков Енисея, и это была одна сплошная мелочь, а не рыба.

Удивительно, что, несмотря на очевидную бедность и отсутствие радужных перспектив на будущее, остяки казались довольны жизнью и были веселы. Сразу после завтрака они собирались отправиться в обратный путь, в родные становища, чтобы остаться зазимовать там. Они купили нужные припасы и упились водкой, так что делать им тут было решительно нечего. Они должны были возвращаться в родные леса, где и останутся на зиму. Скоро они стали уже нагружать свои лодки, и по всему берегу закипела работа. Они укладывали вещи на берестяные крыши своих «кают», эта было женское дело.

Пока мы стояли возле старика с длинной бородой, сидевшего скрестив ноги у костра, и разговаривали с ним, из лодки по соседству до нас доносилось громкое и монотонное пение. Востротин не выдержал и заглянул в лодку. Там был мужчина. Востротин поинтересовался, не пьян ли он, но остяк ответил, что трезв, а поёт потому, что часто так делает. Он вылез из лодки, уселся у костра и зажёг трубку. Он действительно был абсолютно трезв. Вскоре к нам присоединились ещё несколько мужчин из других лодок. Набралось десять или двенадцать остяков мужского пола, а затем подошли две женщины вместе с ребятишками. Среди пёстрой компании попадались очень характерные типы. Большинство мужчин были черноволосы, но двое или трое были русыми и почти все безбородые. Но тут я должен сказать, что с бородой ходят, как правило, люди постарше. Наша же компания было довольно молодой. Бросалось в глаза, что ничего не делали, а курили, смеялись и болтали только мужчины, тогда как женщины работали – сначала готовили завтрак, а потом укладывали вещи в лодки. В Европе же всё наоборот: время за болтовнёй проводят женщины.

Мы пошли по берегу на юг. Там было много лодок, а остяки сидели прямо возле котелков с чаем и завтракали. Тут же русские осматривали свои сети, готовясь выйти на рыбную ловлю. Всё вокруг было в движении. На уже спущенных лодках завершали последние приготовления к отплытию остяцкие женщины. Туман уже начал редеть, и сквозь белёсую пелену даже пробивалось яркое солнышко.

Целая группа женщин сидела в одном из шалашей и ела, а совершенно голый ребёнок лежал в люльке.

Тут нам рассказали, что в становище есть самый настоящий шаман. Когда мы сказали, что хотим посмотреть на него, его тут же позвали, и он появился из одной из лодок в сопровождении молодого мужчины, державшего его под руку. Шаман был совершенно слеп. Он подтвердил нам, что действительно является шаманом, но для камлания ему нужно время подготовиться и отдельный чум. Однако было уже достаточно ясно, и нам надо было спешить дальше, о чём я и сказал колдуну. Но тут выяснилось, что шаман успеет быстро надеть малое облачение. Помощник тотчас же сбегал за одеянием. Священные предметы хранились в маленьком четырёхугольном деревянном ящичке, совершенно новом на вид, а на крышке был вырезан крест. Шамана сопроводили в чум, где он уселся скрестив ноги и поставил перед собой ящичек. Вместе с компанией молодых остяков мы втиснулись в чум и уселись тоже прямо на землю.

Ящичек тожественно открыли, и в нём оказалась медная корона с крестом наверху, очень напоминающая короны средневековых королей, но Востротин и Лорис-Меликов позднее пояснили мне, что это был русский брачный венец. Было там ещё и жалкое подобие ризы священника с крестами и орнаментами. Шаман надел венец и ризу. Представление должно было начаться. Но тут слепец сделал долгую паузу, а потом заявил: сначала надо заплатить по рублю с человека, или он не будет камлать. Три рубля были уплачены. Он ощупал их и позвенел ими, словно хотел убедиться, что деньги настоящие. Не странно ли, что духовенство всех народов и всех времён – и языческое и христианское – знало цену деньгам!

Наконец камлание началось. Шаман затянул дребезжащим голосом монотонный напев с переливами, непрестанно творя крестное знамение, как это делает русский священник. Потом поднял голову, простёр руки к небесам и возвысил голос, словно призывал Царя Небесного. Затем склонил голову к земле и тихо что-то забормотал – верно, заклинал подземных духов. Он был большим комедиантом и изо всех сил старался подражать священникам.