Текст книги "Через Сибирь"

Автор книги: Фритьоф Нансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Востротин не мог гордиться своей страной в отношении её информированности о происходящем в мире и в духовной жизни, а также скоростью распространения новостей. Он говорил об этом прямо и рассказал о своём приезде в 1899 году в Норвегию.

Он тогда побывал на мурманском побережье в Александровске, где должен был встретить адмирала Макарова с «Ермаком». Но пароход так и не пришёл.

На обратном пути в Россию они зашли в Хаммерфест, где он отправился поразмять ноги и во время прогулки зашёл в маленькую избушку попить. Хозяин, рыбак или крестьян, угостил его чудесным молоком. Тогда Востротин поинтересовался, что происходит в мире. Норвежец, говоривший по-русски, поведал гостю о возобновлении дела Дрейфуса[76]76
  Дело Дрейфуса — процесс (1894–1906) по делу о шпионаже в пользу Германской империи, в котором обвинялся офицер французского Генерального штаба, еврей родом из Эльзаса (на тот момент территория Германии) капитан Альфред Дрейфус (1859–1935). Связано с подъёмом антисемитизма после панамского скандала 1892 года. После того как летом 1899 года кассационный суд – высший апелляционный суд Франции – аннулировал первый приговор, в Ренне состоялось повторное заседание военного суда. Лишь в июле 1906 года, после политического поражения клерикалов и иезуитов, кассационный суд Франции отменил приговор военного суда, вынесенный в 1899 году в отношении Дрейфуса. По иронии судьбы сам Дрейфус отнюдь не был правоверным евреем. Один из его сторонников заметил, что, будь жертвой другой еврей, сам Дрейфус едва ли заинтересовался бы этим делом.


[Закрыть] и рассказал о ходе процесса в мельчайших подробностях. Востротин не мог не поразиться разнице в информированности этого рыбака, жившего на самой окраине Норвегии, но читавшего свежие газеты и знавшего всё о последних изменениях в деле Дрейфуса, и зажиточными сибирскими купцами, которые не могли сказать, с кем воюет их родная страна, хотя их самих призывали в строй.

Однако основная проблема в Сибири заключается не в недостатке газет, а в том, что их мало кто может прочесть – большая часть населения неграмотна.

Про себя я подумал, что не так-то и много выигрывают те, кто знает в подробностях всё о политических процессах, ведь незнание этого избавляет от грязи и крови, на которых замешена сама политика. Но я, конечно, ничего не сказал вслух.

Вторник, 9 сентября.

На следующее утро мы прошли совсем немного вверх от устья Курейки, как опустился такой густой туман, что пришлось бросать якорь. Хотя мы стояли совсем близко к берегу, мы его совсем не видели. Этот туман образовался в результате смешения испарений тёплой речной воды и более холодного воздуха. Когда солнце через несколько часов поднялось повыше, туман рассеялся, и мы смогли продолжить путь. А ближе к полудню день «разгулялся» и на ясном небе ярко засветло солнышко.

На севере мы увидели лесистый кряж.[77]77
  Кряж – гряда холмов или горный хребет.


[Закрыть] Он был не особенно высок, но это был настоящий кряж, возвышающийся над равниной, – первый, увиденный нами за всё время путешествия по Енисею, если не считать небольшого холма у Дудинки.

Троицкий монастырь и дальше на юг

Мы рассчитывали доплыть до Свято-Троицкого монастыря до конца дня, но должны были встать на якорь вечером несколько севернее святой обители.

Среда, 10 сентября.

На другое утро в десять мы оказались наконец у стен монастыря. Мы увидели ещё издалека возвышающиеся над лесом высокие белые церкви с золотыми куполами, а неподалёку виднелась зелёная крыша большого дома. Подойдя поближе, мы разглядели россыпь невысоких деревянных домиков. Это было село Монастырское.

Несколько лет назад тут обосновалась администрация Туруханского края, то есть это местечко стало в некотором роде столицей. Прежде ею был Туруханск, но расположен он очень неудачно – на обмелевшем притоке Енисея и как бы вне основной линии пароходства вверх и вниз по реке. Когда же несколько лет назад здания присутственных мест были сожжены шайкой разбойников, то было принято решение о перенесении государственных учреждений в другое место. Выбор пал на селение у знаменитого старого монастыря, расположившегося у места впадения широкой Нижней Тунгуски в Енисей.

Но не все жители одобрили этот выбор, поскольку земля здесь с незапамятных времён была закреплена за монастырём, в том числе и острова на реке, где были отличные луга с густой травой. За право выпаса и покоса там местные жители платили оброк в монастырскую казну. Они были зависимы от монастыря и хотя, наверное, благодаря этой дани были угодны небесам, но всё-таки большинство из них предпочли бы свободу, а потому хотели бы перенести туруханскую столицу в другое село, южнее, со славным названием Мироедиха. Оно расположено на скалистом грунте, и рядом, как мне сказали, можно было бы устроить отличную, хоть и небольшую, гавань.

Вообще же история Туруханска причудлива. Туруханск был основан после захвата юраками Мангазеи и сожжения этого города в 1662 году. Туруханск стал главнейшим городом северного края, его население насчитывало около 6000 человек, а рынок в городе являлся важным местом торговли. В 1822 году Туруханск был лишён статуса города и пришёл в упадок, превратился в настоящую деревню, да вдобавок был ещё разграблен и наполовину сожжён, как я уже говорил выше. Столицу переместили сюда, и теперь тут строятся новые дома. Вот только долог ли будет век и этой столицы?

В истории северного края произошёл явный поворот к худшему. В 1727 году в нижнем течении Енисея жило полторы тысячи русских. Если же судить по очень подробной старой русской карте 1745 года, всё устье Енисея было очень густо заселено в то время, особенно восточный берег к северу от Дудинки, включая остров Диксон, а также к востоку до устья реки Пясины.

Сидоров пишет, что в 1824 году было 46 русских поселений к северу от Туруханска, а во время его путешествия в 1863 году их осталось уже только 27. Теперь их количество ещё уменьшилось. В 1830 году, как утверждает Сидоров, между Енисейском и Туруханском ходило 25 судён, а торговлю вели 30 купцов. Они скупали в тундре между Енисеем и Анабарой пушнину и рыбу у инородцев, а им продавали свои товары. А в 1863 году на том же отрезке реки курсировали уже только два судна побольше да два поменьше, торговля же с коренным населением в тундре совсем прекратилась.

В наши дни торговля оживилось, как и судоходство по Енисею, но всё же не могут сравниться с прежними. Главной причиной, вероятно, можно считать резкое сокращение пушного зверя, чьи меха представляли особую ценность и которого раньше усиленно и бездумно истребляли.

Как только был брошен якорь, мы сошли на берег. И тут я впервые увидел сибирских ворон. Они летают с тем же, что и норвежские, карканьем и так же высоко, но они совершенно чёрные. Вороны, вероятно, являются признаком того, что здесь есть цивилизация, потому что вниз по Енисею нам попадались только чайки, дикие гуси и утки.

Прежде всего мы направили наши стопы к церкви, потому что рядом с ней должна была быть почта, где мы рассчитывали получить адресованные нам письма. Мы прошли мимо церкви и оказались у длинного деревянного дома, который, как позже нам объяснили, принадлежал монастырю, но сейчас его арендовало государство для своих учреждений. Тут располагалась почта, тут же жило высшее местное начальство – пристав, исполнявший роль губернатора края, простиравшегося к северу до самого Северного Ледовитого океана.

Писем нам не было. Как и никаких новостей о событиях в мире, более свежих, чем привезённые нами из Норвегии. Уже много позже я узнал, что все письма, какие нам были адресованы в Туруханск, отправили в старый Туруханск[78]78
  Название Туруханск перешло к селу Монастырскому, современному Туруханску, который располагается примерно в 35 км к юго-востоку, на другом берегу Енисея. Он так называется и ныне. Старый же Туруханск теперь носит название Старотуруханска.


[Закрыть]. Там они нас и ждали, а мы тем временем стояли в Монастырском и были глубоко разочарованы их отсутствием.

Тогда мы отправились с визитом вежливости к господину Кибирову, приставу, квартира которого находилась по другую сторону коридора. Он оказался очень скромным, милым и приветливым человеком и принял нас по всем правилам гостеприимства. В нём не было и тени грубости или высокомерия, столь ожидаемых в такой могущественной особе в краю политических ссыльных и преступников. Он был родом с Кавказа, и Лорис-Меликов в очередной раз встретил земляка. Он был осетином, а они – самый дикий народ в Кавказских горах, который довольно часто разбойничает, как сообщил нам Лорис-Меликов. Однако господин Кибиров совершенно не походил ни на дикаря, ни на разбойника. Осетины – татарского корня и исповедуют ислам. Но наш новый знакомый, как и его жена-осетинка, были православными. Они родились и выросли в городе.

Мы явились безо всякого предупреждения. Пристав немедленно вышел из гостиной и вернулся уже в форме и с шашкой и в таком виде щеголял уже до нашего отъезда. Таким образом нам была оказана большая честь.

Самой удивительной комнатой в доме пристава оказалось помещение рядом с его кабинетом, в котором ничего не было, кроме железного шкафа с казёнными деньгами, возле которого стоял часовой с ружьём. Но ничего грозного в этом воине не было – хилый и простодушный на вид, он являлся потомком первых казаков, покорителей Сибири, которых уцелело совсем немного, о чём он сам нам и поведал с гордостью. Такой казак стоит у шкафа с деньгами круглосуточно, поскольку несколько лет назад, когда охраны такой ещё не было, на казну несколько раз покушались разбойники.

В этой же комнате вдоль одной из стен стояли штабелями ящики с водкой – конфискатом у торговцев, не имевших государственного патента. Надо думать, что это была лишь малая часть того, что следовало бы изъять. Как известно, на продажу спиртного в Сибири, как и по всей России, введена монополия государства, а в Туруханске продажа водки вообще запрещена – из-за коренного населения. Русские купцы могут иметь в своём распоряжении определённое количество литров спиртного для домашнего пользования, но продавать её инородцам строго запрещено. Если у какого-нибудь купца обнаруживается излишек спиртного свыше разрешённых норм, то вся «лишняя» водка конфискуется. Но местные всё равно изыскивают способы разжиться спиртным, в чём мы не раз могли убедиться воочию.

В городе десять казаков и двадцать политических ссыльных и преступников. Во всём же Туруханском крае девяносто политических ссыльных. Тридцать пять из них (и политических ссыльных, и уголовников, отбывших часть срока в другом месте) были присланы в течение последнего года. Десять казаков, само собой, не могут держать в страхе и повиновении такое количество поднадзорных, но, насколько я мог заключить, все ссыльные, как и сами казаки и полицейские, народ мирный и безобидный. Лишь некоторые из бывших ссыльнокаторжных были действительно похожи на преступников. Наверняка многие здешние не особенно радовались такому приросту населения. Но все без исключения довольны политическими ссыльными, часто весьма хорошими и дельными людьми.

Мы прогулялись по городу. Это было старинное село, возникшее вокруг монастыря, с главной широкой улицей, по обе стороны которой стояли низенькие крестьянские избы. Зато на севере на месте вырубленного леса шло строительство настоящего города. Начали с правительственных зданий, больницы, школы и дома для врачей, но за несколько недель до нашего приезда все отстроенные здания сгорели дотла. Успели построить и большое зернохранилище на 300 000 пудов (4 800 000 килограммов) зерна. Это будет неприкосновенный запас для населения на случай непредвиденных обстоятельств. Сейчас же успели засыпать всего 3000 пудов.

Все эти постройки возводились за счёт государственной казны, но подрядчик был частным лицом. Помощником архитектора у него был политический ссыльный, который был отправлен в Сибирь на постоянное жительство и лишён всех имущественных прав. Однако по прошествии десяти дет права ему могли быть возвращены, и тогда он мог начать жизнь заново. Судя по всему, он был умным и образованным человеком. Он немного погулял с нами.

Лорис-Меликов поразился тому, в каких хороших условиях живут политические ссыльные. С нашим новым знакомым все очень мило разговаривали, как будто он был свободным и уважаемым гражданином. В таком же тоне говорил и сопровождавший нас пристав. Я же ничуть этому не удивился, хотя и не видел достаточно много ссыльных в Сибири, чтобы составить собственное мнение по этому вопросу.

На берегу в берестяных чумах жило несколько семей енисейских остяков, и, узнав об этом, я сразу же пошёл туда, потому что именно они меня необыкновенно интересовали. Спускаясь к реке, мы прошли мимо трёх-четырёх землянок, или, скорее, нор, в песчаном откосе. Это были временные пристанища уголовных преступников, которые были помилованы в этом году, выпущены на свободу и сосланы сюда. Здесь они получали права крестьянского сословия, но им запрещалось покидать пределы Туруханского края. Они были на «тяжёлых каторжных условиях», а значит, совершили серьёзные уголовные преступления. Один из них оказался дома. Пристав вошёл и попросил его выйти к нам. Я смог его сфотографировать у двери в его нору. Сама землянка была крошечной. Я успел заметить лишь кое-какие столярные инструменты. Наверное, хозяин умел столярничать. Внешне он был довольно непривлекателен. Почти чёрный от грязи, он очень походил на готового на что угодно плута. Местные жители вряд ли могли особо радоваться появлению таких соседей, особенно если учесть, что преступников, насколько я знаю, ссылают сюда в Сибирь не так уж и редко.

В чумах остяков на берегу не было ни одного мужчины – они отправились на рыбную ловлю за сельдью. В становище остались только две женщины и дети, которые вышли поговорить с нами. Они были очень легко одеты, в какие-то грязные лохмотья, которые на ветру развевались, обнажая грязные ноги почти до колен. Пока я их фотографировал, они явно мёрзли. В своих чумах они сидели скрестив ноги и жарили рыбу на палочках, воткнутых наискосок в песок рядом с пылающими углями. На берегу лежал дощатый челнок с дырой на дне. По размерам он был совсем маленький, не больше каяка гренландских эскимосов. Нам объяснили, что на нём приплыл тунгус. Остяки не делают своих лодок из досок, а выдалбливают их из цельного ствола дерева.

Я видел, что одно такое каноэ лежит чуть поодаль у воды. Оно очень походило на лодки юраков, которые я видел дальше к северу.

Нам надо было поторапливаться к себе на пароход, потому что мы спешили на юг. Но надо было отыскать Востротина. Ему с его политическими интересами, поскольку он был народным представителем в Думе, было о чём поговорить со своими избирателями. А потому он где-то отстал от нас. Мы с трудом его нашли, вдоволь набегавшись по городу. Если он и не был в церкви, то в любом случае стоял возле неё, погружённый в беседу с местными священниками и писарями.

После долгих прощаний (мы сказали «до свидания» минимум четыре раза) и моего фотографирования всех и вся тоже в четвёртый раз я наконец с радостью увидел, что Востротин вырвался из цепких объятий своих собеседников и идёт к лодке. Тут мы сердечно попрощались с провожающими в пятый раз и отплыли от берега. Вскоре мы уже взошли на борт «Омуля», подняли якорь и отправились дальше по Енисею. Пристав же с двумя священниками по бокам медленно стали подниматься по залитому солнцем косогору к монастырской церкви – они возвращались к своей спокойной жизни, мирное течение которой мы неожиданно нарушили. На фоне синего неба сверкали золотые купола и шпиль – и мы ещё долго видели их над лесом.

К югу была всё та же однообразная местность. Те же речные косогоры, за которыми тянулись бесконечные леса. Преобладали, как и прежде, лиственные породы, лишь кое-где зеленели хвойные деревья. Однако постепенно хвойного леса становилось всё больше и больше, деревья были более крупные и высокие. Попадалось даже много строевых экземпляров.

Возле села Мироедиха (65°36' северной широты) восточный берег Енисея был образован настоящей скальной породой серо-голубого цвета. Береговой отрезок этот был довольно большой – он шёл далеко на север и по крайней мере на четыре мили к югу. Не могу утверждать наверняка, потому что, проплывая мимо, это трудно определить, но мне кажется, это были известняковые породы. Высота берега была здесь такой же, как и вверх и вниз по реке, хотя там берега были сложены из песка или глины. Однако и здесь по обе стороны Енисея расстилались плоские лесистые долины. Я так и не смог углядеть ни единого пригорка или холмика.

Зато увидел в сумерках горящий в лесу огонёк костра, который буквально заворожил меня. Я сидел на палубе и смотрел на него, а ветер усиливался и обдавал меня брызгами волн. На великой и могучей реке, убегавшей, петляя, на север, начинался почти шторм. Одинокая и замкнутая жизнь на маленьком пароходе способна навеять тоску, и я уже рвался посмотреть на лица сидевших у лесного костра людей, жаждал вслушаться в песнь леса, посмотреть на оранжевые языки пламени, весело лижущего большие поленья, понаблюдать на пляшущими на стволах деревьев тенями, увидеть, как меркнет последний луч солнца. Какой здесь лес! Без конца и без края, настоящая тайга! Уверен, что люди не созданы для жизни в городах.

Четверг, 11 сентября.

На следующий день рано утром мы поплыли дальше, но дул сильный встречный ветер, так что продвигались вперёд мы с большим трудом, тем более что шли одновременно и против течения, и против ветра.

Всё тот же пейзаж, только заметно выше стали деревья да чаще встречаются корабельные сосны и строевые деревья.

Попадаются участки, где хвойный лес совершенно выгорел и остался один лиственный. По берегам у края обрыва и здесь, и ниже по течению везде встречаются аккуратно сложенные штабеля дров. Наверное, это сделано для пароходов, которые, если у них закончится топливо, смогут подойти к берегу и пополнить свои запасы.

Перед полуднем я вижу низкий кряж где-то далеко на юго-востоке. Если не принимать его во внимание, то местность всё такая же плоская. Довольно часто проплываем мы мимо деревень. На берегу пасутся лошади. Чувствуется, что мы заплываем всё дальше и дальше к югу, потому что места становятся всё населеннее.

Деревни появились довольно неожиданно, я и не заметил, как число их возросло, а они идут всё чаще и чаще. Сначала на севере попадались лишь кучи изб или даже одинокие дома на берегу Енисея, где была почтовая станция или жил какой-нибудь купец-перекупщик. Затем деревни становились всё больше и больше, но между ними по-прежнему были большие расстояния. Затем вдруг в деревнях стала появляться большая улица, вдоль которой выстраивались избы. А затем уже пошли настоящие деревни, и отстояли они друг от друга совсем недалеко. Селения эти очень похожи друг на друга. Невысокие, четырёхугольные, хорошо построенные избы ставятся вдоль береговой линии на обрыве. Под обрывом у реки развешаны для сушки сети и лежат вытащенные на берег лодки. Разница заключается в основном в наличии или отсутствии в деревне церкви. Деревня, в которой есть своя церковь, понятно, более «важная», чем «обычная» деревушка без оной.

Чем живут эти люди, сказать довольно сложно. Надо полагать, что средства к существованию даёт рыбная ловля, охота, торговля с коренными народами, особенно скупка мехов. Кроме того, тут занимаются разведением скота и кое-где оленеводством. Землю тут практически не возделывают.

Чудесный тёплый вечер. Хотя по-прежнему дует встречный ветер, на палубе можно находиться без верхней одежды и чувствовать себя прекрасно. Мы на 64°40' северной широты, а это севернее нашего Намсоса. По-видимому, в Сибири не так холодно, как принято считать. Здешние зимы, конечно, очень суровы, но вот лето бывает необыкновенно жарким. В тёплое время года очень кусают комары, их тут целые тучи, но есть напасть ещё и похуже – мошкара. Востротин говорит, что насекомые не дают коровам летом нагуливать жир, и несчастные животные толстеют только зимой на сене.

В пять вечера подошли к низкой песчаной банке посреди Енисея под названием «Зырянский песок». Там были поставлены несколько остяцких чумов. Поскольку мотор надо было прочистить, мы остались тут на ночь. Когда мы сошли на Зырянский песок, то в чумах обнаружили только женщин и детей. И ещё был там один хромой и скрюченный калека с перевязанной головой и перебинтованным глазом. Мужчины отправились ловить рыбу. Все взрослые понимали по-русски. У двух женщин в возрасте были грудные дети. Один ребёнок лежал в люльке, которая мне больше всего напомнила подвешенный футляр от скрипки. Это обычная форма люльки среди енисейских остяков.

Ещё одна женщина, помоложе, показалась мне очень смуглой, но я никак не мог понять, что тому виной – грязь или цвет кожи. Лицо было широким и скуластым. Она выглядела доверчивой и очень симпатичной. На ней была надета длинная зелёная кофта, и её дети тоже были в зелёных одёжках. Мне показалось, что все они пошиты из одного куска материи. Когда мы приехали, она тут же ушла к своему чуму, который стоял дальше других, и даже не остановилась, когда мы её окликнули, или потому что была смущена, или ещё по какой причине. Пришлось догонять её, и Лорис-Меликов подарил ей одни из стеклянных бус Лида зелёного цвета. Лид привез с собой очень много таких украшений специально для местного населения и снабдил нас ими перед отъездом, сказав, что они будут отличным подарком. Женщина остановилась, взяла бусы и спросила, что ей делать с подарком? Лорис-Меликов объяснил, что бусы носят на шее. Я не знаю, поняла ли она его, но стала более разговорчивой, и нам даже удалось сфотографировать её вместе с детьми, а потом мы сделали фотографии других женщин и даже калеки.

Из дальнего чума показалась четвёртая женщина с младенцем на руках. Мы хотели сфотографировать и её, но она бросилась обратно в чум и долго не выходила из него, как мы её ни звали. Наконец она всё-таки вышла, но уже в рваном русском платье и с платком на голове. Она была готова фотографироваться, но нам больше нравились её прежние одёжки.

Тут вернулся домой один из остяков – старик с платком на голове, как принято у этого народа. У него было более узкое и вытянутое лицо, чем у калеки, но тоже очень измождённое. Последним приплыл другой старик, крепкого телосложения и с добрым лицом, в чертах которого была более явна его раса. Вместе с ним прибыла женщина. Богатырь рассказал нам, что слеп. В результате у меня создалось впечатление, что все мужчины тут были с какими-то физическим изъянами.

Вообще же здесь были остяки двух типов: широколицего и скуластого монгольского (яркими примерами его могли быть молодая женщина, калека и слепой) и с более выраженными чертами арийской расы (с удлинённым овалом лица). Последние очень часто встречаются в Норвегии. К этому типу относились две женщины и один из мужчин. Появился ли второй тип енисейских остяков в результате смешения с русскими, я судить не берусь. Если сделать такое допущение, то тогда можно предположить, что смуглый тип произошёл из-за «скрещивания» с другими коренными народами. Все остяки были темноволосы, и я не заметил ни у кого монгольского разреза глаз. На берегу лежал челнок, выдолбленный из ствола дерева, но так как ствол было не особенно широким, то каждый борт лодки был надставлен доской, прибитой деревянными гвоздями. Калека с перевязанной головой предложил нам показать, как остяки плавают на таких каноэ, и спустил его на воду.

С таких небольших лодок и начали люди строить свои корабли, постепенно увеличивая их размеры. Сначала они плавали по реке на одном бревне или нескольких, связанных вместе. Затем научились выжигать огнём середину ствола и сделали его легче и подвижнее, да и грузов в такую лодку можно было положить намного больше. Такие лодки из выдолбленных деревьев были в ходу, например, в северо-западной Германии во времена Римской империи и даже позднее. Но потом такие каноэ стали малы, и к бортам стали крепить доски, чтобы не позволять воде заливаться в лодку. Крепили доски деревянными гвоздями, как и наши остяки, или пришивали ивовыми прутьями или корнями деревьев. Когда же стало понятно, что такие борта очень удобны и практичны, стали таким же способом надставлять борта несколькими досками, а в результате на свет появилась дощатая лодка. А там уже нетрудно было дойти и до постройки больших кораблей.

Тут к берегу пристала лодка с тремя молодыми мужчинами – они были совершенно здоровы на вид. Один из них, правда, очень был похож на женщину, и я даже не сразу понял, что это мужчина. Да и ещё один был очень женоподобен. Они вернулись с рыбной ловли и охоты, привезли трёх глухарей и большую щуку. Востротин захотел купить глухаря у одного из вновь прибывших, но тот оказался нужен ему самому. Тогда мы купили глухаря у другого остяка. Купили мы и несколько осетров, вытащенных из воды буквально час назад, и несколько килограммов свежей осетровой икры, да ещё шкуру росомахи в придачу (за 10 рублей).

Рыбы тут, как и всюду в этой части Енисея, не много. Сельдь всё ещё в реку не заходила[79]79
  Вероятно, речь идёт не собственно о сельди, а о ряпушке, которая известна во многих озёрах бассейна Енисея и его дельты. В Енисее сибирская ряпушка представлена двумя полупроходными формами – крупной, называемой карской, и мелкой – туруханской. Внешне ряпушка, особенно туруханская, очень похожа на небольших размеров сельдь, отсюда её общепринятое на Енисее название – туруханская селёдка. Основными местами обитания обеих форм является прибрежная зона Енисейского залива, но нередко ряпушка большими стаями бродит в верхних горизонтах его открытой части. Основные нерестилища расположены в среднем и нижнем течении Енисея в 1200–1550 км от устья. Нерест ряпушки проходит в конце октября – начале ноября при температуре воды 3,2–1,8°C


[Закрыть]. Похоже на то, что остяки жили очень бедно – одеты они все были в лохмотья. Они рассказали, что разводят оленей, но, надо полагать, это было нововведением, потому что до последнего времени енисейские остяки скотоводством не промышляли.

У меня создалось впечатление, что они влачат жалкое существование. Благополучие их целиком и полностью зависит от улова рыбы и добытых на охоте птицы и зверя. Если добычи нет и улов плох, что бывает часто, им не на что рассчитывать, кроме остатков вяленой и сушёной рыбы да горсти муки, взятой у купца в долг, но на это долго не проживёшь. Остаются тогда только олени, в противном случае их ждёт голодная смерть.