Текст книги "Золотой омут"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Верно. Этим надо будет заняться в самое ближайшее время.

– Да… Я думаю, что Каштанова была не в курсе их дел.

– Тогда как объяснить то, что документы, с которыми она работала в архиве, затребовала прокуратура?

– С этим еще надо хорошенько разобраться… Если Московская прокуратура тоже пронюхала об этом кладе, это мне совсем не нравится. Конкурирующая организация для Лучинина, так сказать. Хотя в этом случае понятны манипуляции с ним.

– То есть ты думаешь, что Лучинина арестовали именно из-за клада?

– А как тогда объяснить изъятие документов, с которыми работала Каштанова? Да и переквалификации уголовных дел тоже говорят о многом. Вот если бы его выпустили…

– Тогда получается, что Каштанову могли убить, для того чтобы удержать Лучинина в тюрьме?

– Могли, – согласился Турецкий, – или же для того, чтобы его расколоть. Чтобы рассказал, где клад находится.

– Не думаю, что это инициатива самого Володина, – задумчиво пробормотал Гордеев.

– А кого же еще? – поинтересовался Турецкий.

– Понимаешь, Слава Грязнов сказал мне, что Володина связывают какие-то общие дела с начальником РУБОПа Москвы Константином Апариным.

– Правда? – заинтересовался Турецкий. – Вот это интересно! И какие именно дела?

– Он не знает.

– Неудивительно… Но предположить можно. Однако это пока что никак не связано с нашими. Так что, Юра, возьмем на заметку. Пока я лично вижу один путь – надо трясти самого Лучинина.

– Он ничего не может сказать. Ты же сам знаешь, Александр Борисович, в комнате для допросов «жучок» на «жучке»…

– Ну ведь Лучинин написал тебе записку, – возразил Турецкий.

– В записке много не расскажешь. И потом, как ты предлагаешь мне с помощью записок его «трясти»? Если уж известие, что его девушку убили, вынудило Вадима всего лишь признать, что существует какой-то клад, то я не представляю, что надо сделать, чтобы он рассказал подробности… Тем более раз Лучинин сам написал: «Подробностей не знаю».

– Короче говоря, Юра, меня во всей этой истории, как ты понимаешь, больше интересует не клад, а кто укокошил этого самого Джека Хокинса… И то по твоей милости. Мало у меня дел, так еще повесившегося американца мне на шею повесил… – Турецкий поморщился. – Извини за тавтологию, вот, уже заговариваться по твоей милости стал…

– Саша, но ты же понимаешь, что Джек Хокинс тоже связан со всей этой историей!

– Ага, понимаю, – кивнул Турецкий, – но еще лучше я понимаю, что убийца Хокинса еще больше связан с этим делом. А кто убийца? Третье лицо. И скорее всего, именно он организовал еще и убийство Каштановой. Хотя зачем это ему понадобилось – ума не приложу…

– Тогда надо объединить дела об убийстве Хокинса и Каштановой.

– Нет, – покачал головой Турецкий, – пока для этого нет существенных оснований.

– А показания медсестры?

– Нет, – повторил он, – связи я пока что не вижу.

– Мне кажется, разгадка где-то совсем рядом, Александр Борисович…

– Ладно… Сейчас закончим здесь, а потом поедем ко мне, обмозгуем, – согласился Турецкий.

Они снова вошли в комнату.

– Билль Николаевич, – обратился Турецкий к управляющему, – мне нужно задать вам несколько вопросов.

Билль Николаевич, которому, судя по его виду, все на свете было уже абсолютно фиолетово, безразлично кивнул.

– Итак, – бодро начал Александр Борисович, присаживаясь рядом с ним, – во-первых, скажите мне, видели ли вы раньше этого человека?

Он показал на большой черный пакет, в который судмедэксперты уже успели упаковать труп Джека Хокинса.

– Нет, – уверенно ответил управляющий, глядя на черный полиэтилен. – Я с ним незнаком. Абсолютно точно.

– А вы вообще всех жильцов знаете в лицо?

– А как же? Это входит в мои обязанности. Ведь с каждым из них сначала знакомлюсь именно я…

Последнее Билль Николаевич произнес как-то неуверенно.

– То есть любой покупатель первым делом обращается именно к вам?

– Да.

– И потом, когда он вселяется в дом, тоже имеет дело с вами?

– Конечно, – кивнул Билль Николаевич.

– Хорошо. Тогда скажите, в этой квартире, кажется, никто не живет.

– Нет, не живет.

– Но она кому-то уже принадлежит?

Билль Николаевич отрицательно покачал головой:

– Она еще не куплена.

– Сколько квартир на площадке?

– Еще две.

– А кто живет по соседству?

– Никто.

– А на этаже?

– Никто, – вполголоса произнес менеджер.

– Хм, – удивился Турецкий. – А в подъезде?

– Тоже никого… – еще более тихо сказал Билль Николаевич.

– Это становится забавным… – улыбнулся Турецкий. – А в доме? Хоть одна квартира в доме занята?

– Да, – ответил Билль Николаевич тихо-тихо, – одна занята.

– Кем же?

– Мной…

Гордеев вспомнил, как полтора часа назад тот же самый Билль Николаевич говорил, что незанятых квартир осталось совсем мало и что им очень повезло. Интересно, на что он рассчитывал? А вдруг бы они действительно купили здесь квартиру?

– То есть, иными словами, вы живете здесь один? – изумился Александр Борисович. – Во всем доме? Я вас правильно понял?

– Да, – обреченно сказал Билль Николаевич. – Если не считать служебных помещений, охраны и так далее.

– Отличные условия… – улыбнулся Турецкий. – И сколько времени вы так роскошествуете в одиночку?

– Вот уже почти полгода, – вздохнул Билль Николаевич, – со дня сдачи дома в эксплуатацию.

– И за полгода не удалось продать ни одной квартиры? Странно…

– Не удалось…

– Почему?

– Хозяева держат высокие цены.

– Но в Москве немало богатых людей, – возразил Гордеев. – Сомневаюсь, чтобы их останавливали только цены.

– Эх, – махнул рукой Билль Николаевич, – вы их не знаете. Они за копейку удавятся.

– Потому и богатые, – заключил Турецкий. – Ну а все-таки почему квартиры не продаются? Может быть, есть какие-то другие причины?

– Нет. Просто трудности с реализацией… – заверил Билль Николаевич, – высокие накладные расходы. Смета была существенно превышена, пока строили дом. Потом все эти солярии, лифты, другое оборудование… Общий кризис рынка недвижимости… Кроме того, ожидается повышение цен, значит, через некоторое время можно будет продать их еще дороже…

– Понимаю, – согласился Турецкий, – тогда как вы объясните появление в вашем пустующем доме совершенно постороннего человека? Вот этого, которого, судя по всему, повесили? Ведь это не жилец и не покупатель?

– Нет, не покупатель… А откуда он взялся, я понятия не имею.

– Странно получается, вы не находите? У вас в доме повесили человека, а вы даже не можете сказать, как он сюда проник.

– Вы видели, какая у нас охрана? – возразил Билль Николаевич. – Тут муха лишняя не пролетит, не говоря уж о человеке.

– Тем не менее как минимум две пролетели.

– Ума не приложу, как это могло случиться…

– Ну хорошо, а ночью? Как обстоит дело с ночными дежурствами?

– Ночью дежурит еще и дополнительный наряд.

– Кстати, сколько человек работает в охране?

– Днем шесть. А ночью еще четверо.

– Десять! – подытожил Турецкий. – Это серьезно… Охрана как на атомном объекте.

– Так я и говорю! – подтвердил Билль Николаевич. – Комплекс огорожен – сами видели, высокая металлическая решетка; Даже не решетка, а ограда. Мы сначала хотели поставить бетонную стену, но потом решили, что это будет неэстетично. И заменили металлической оградой.

– Может быть, в этой ограде где-то есть дыра? – спросил неумолимый Турецкий.

– Чтобы проделать в этой изгороди лаз, необходима специальная аппаратура – мощный автоген или что-то в этом роде. Тут обычной болгаркой не отделаешься. Такие работы не могли остаться незамеченными. Во всяком случае, хорошенько потрудиться придется…

– Ну а вдруг? Есть же глухие участки?

– Тоже исключено… Охранники патрулируют всю территорию. Маршруты их движения составлены таким образом, чтобы ни один участок не оставался без внимания. Кроме того, есть инфракрасные датчики и телекамеры. Даже если допустить невозможное – что в изгороди, например, сделают лаз, – все равно незамеченным никому пройти не удастся.

– То есть проникновение полностью исключено?

– Не то чтобы исключено на все сто процентов, но если бы кто-то проник, это не осталось бы незамеченным. Но я абсолютно не понимаю, зачем кому-то может понадобиться проникать сюда. Пустой дом, тут даже украсть нечего пока. Вот когда жильцы появятся – другое дело… – с надеждой произнес Билль Николаевич, – а сейчас ему здесь делать нечего.

– Им, – уточнил Турецкий.

– Что?

– Я говорю – им. Ведь покойник был не один, раз кто-то его повесил. Их было как минимум двое.

– Ах да… Верно. Но у меня нет никаких соображений по этому поводу.

– Ну что ж, очень жаль. А охрана у вас надежная? Может быть, охранники могут пропустить кого-то за деньги? Хотя бы теоретически?

– Зачем? – пожал плечами Билль Николаевич.

– Ну, например, пожить в пустых квартирах. Просто чтобы заработать? Все равно весь дом пустует.

– Нет. У них хорошая зарплата, и они дорожат местом. И потом, я не только регулярно обхожу этажи, но и практически круглосуточно нахожусь здесь. Надо, знаете ли, посмотреть, все ли в порядке, ведь покупатели смотрят…

– Смотрят, но ничего не покупают…

– Да, – грустно согласился Билль Николаевич.

– Кстати, – попросил Турецкий, – расскажите о покупателях, которые были у вас в последние дни. Может быть, какие-то странные люди приходили?

– Странных не было.

– А какие были?

– Разные… – замялся Билль Николаевич. – Вы понимаете, это коммерческая тайна. Я не могу открывать имена наших клиентов. Кроме того, далеко не все называют себя. А пока нет конкретных договоренностей, я не могу спрашивать имена и фамилии.

– Но вы фиксируете все посещения?

– Конечно, фиксирую, когда покупатели называют себя, однако…

– Билль Николаевич, – твердо сказал Турецкий, – вы понимаете, кто перед вами? Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры. А в вашем доме произошло убийство, и я его расследую. Так что вы обязаны давать показания, интересующие следствие. Я же со своей стороны гарантирую неразглашение.

– Ну ладно… – Управляющий достал записную книжку. – Под вашу личную ответственность. Вот… Вчера была супружеская пара. Смотрели двухуровневые квартиры… Потом был помощник депутата Круглова. Просил показать двухкомнатные. Обещал купить сразу две. Так и не пришел… Потом приходил человек, показавший удостоверение замминистра по защите окружающей среды. Всего было три покупателя. Позавчера был всего один – он не назвался…

Турецкий перебил:

– Знаете что, я вас попрошу составить подробный список всех покупателей за последние три недели. Конечно, настолько подробный, насколько это возможно. А пока скажите, когда и кому вы показывали именно эту квартиру.

– Эту? – Билль Николаевич наморщил лоб. – Знаете, я ее показывал всего один раз…

Турецкий незаметно подмигнул Гордееву: мол, дело, кажется, на мази.

– А почему? Она как-то неудачно расположена?

– Не без этого. Квартира имеет особенность – она выходит на северную сторону и, кроме того, расположена на выступе, над большей частью ее площади только терраса квартиры, которая находится выше. Из-за этого второй этаж состоит всего из двух небольших комнат и туалета. Таких квартир всего пять, и они стоят гораздо ниже обычных квартир в доме. Это особенности проекта.

– Но именно поэтому вы должны были показывать их чаще, чем остальные, разве нет? – заметил Турецкий.

– Нет, – рассмеялся Билль Николаевич, который мало-помалу начал приходить в себя, – покупателям надо показывать только самое лучшее, без недостатков. Особенно тем, которые денег не считают.

– А таких к вам приходит большинство?

– Да. Но иногда бывают и такие, которые желают купить что-нибудь подешевле, и я им показываю эти квартиры.

– Почему же тогда вы показывали эту квартиру всего один раз?

– Потому что обычно я вожу покупателей в другие, которые расположены выше, – объяснил Билль Николаевич. – Там лучше вид.

– Понятно. Тогда расскажите, кому вы показывали именно эту квартиру. И когда.

– Наверное, неделю назад… – управляющий порылся в своей книжке, – нет, даже раньше… Вот, шесть дней назад. А привел я его сюда потому, что он хотел именно северную сторону.

– Странный покупатель, вы не находите? Обычно северная сторона не пользуется популярностью.

– Да, не пользуется, но он сказал, что ему нужен свет… Он художник, и свет с северной стороны для него очень важен. Ну я его и привел сюда.

– Как его звали?

Билль Николаевич снова заглянул в свою книжку:

– Вот… Его звали Арчил.

– Грузин?

– Да, видимо.

– А фамилия?

– К сожалению, он не назвал фамилию, – развел руками Билль Николаевич.

– Больше никаких координат он не дал? Ни телефона, ни адреса?

– Нет.

– А что еще он рассказывал о себе?

– Ничего особенного. У меня тут только имя, это значит, больше ничего он не назвал. Обычно я фиксирую все что можно, потому что мы стараемся ненавязчиво напоминать посетителям об их приходе сюда – рассылаем буклеты, извещаем об изменившихся условиях, секретари из отдела продаж даже периодически обзванивают потенциальных покупателей.

– Ну может быть, вы запомнили какие-то особенности, касающиеся этого Арчила? Может быть, он хотя бы говорил, чем занимается?

– Вряд ли, – управляющий нахмурил лоб, – кажется, что-то говорил о крупном бизнесе… Но я не обратил особого внимания. Вы же знаете этих кавказцев – они могут рассказывать что угодно, и сколько в их словах правды – известно только им самим.

– Сможете его описать?

– Среднего роста, темные вьющиеся волосы. Лицо для грузина нетипичное. Кожа светлая, нос больше славянский. Видимо, полукровка.

– Глаза?

– Кажется, серые… Я плохо помню… Но светлые, это точно.

– Хм… Светлые глаза? А почему же Арчил?

– Понятия не имею. Он назвался именно так.

– У грузин редко бывают светлые глаза… И как же он был одет?

– Кожаная куртка, кажется, коричневая. Джинсы. Ничего особенного…

– А говорил он как?

– А вот говорил он с акцентом.

– С сильным?

– Не очень…

– Скажите, а вы говорили ему, что показываете именно эту квартиру впервые?

– Да, говорил, – не задумываясь, ответил Билль Николаевич, – и даже пообещал ему дополнительную пятипроцентную скидку.

– Ясно… – Турецкий явно остался доволен. – А может быть, произошло еще что-то особенное, ну из ряда вон выходящее? Не припомните?

Управляющий еще раз посмотрел в свою книжку и очень тихо, извиняющимся голосом произнес:

– Да. В этот день я потерял свой универсальный ключ.

Итак, пока что я могу констатировать, что мы не имеем практически никаких улик, – сказал Александр Борисович Турецкий, когда они вместе с Гордеевым вошли в его кабинет в Генеральной прокуратуре.

– А этот Арчил?

– Ерунда. Где его искать? Во-первых, Арчилов в Москве полно, а во-вторых, он мог назваться кем угодно – все равно у него паспорта не спрашивали. Так что сам понимаешь – разыскивать в Москве художника по имени Арчил, который неделю назад приходил смотреть квартиру и похитил ключ, – это дохлый номер.

– Верно, пока что одни вопросы… Значит, он знал, что менеджер вряд ли появится именно в этой квартире в ближайшее время, и поэтому привел сюда Хокинса?

– Вероятно. И выкрал ключ. Только ума не приложу, зачем ему это понадобилось? Почему он не укокошил американца где-нибудь в лесу?

– Странная личность… – задумчиво сказал Гордеев, – вроде грузин, а по виду – не совсем. Светлые глаза. Кожаная куртка… Такие же типы избили Каштанову, а потом кавказец в кожаной куртке ее убил… Может быть, это один и тот же?

– Ну кожаная куртка тоже никакая не примета… – заметил Турецкий.

– Мне кажется, это именно тот, которого я видел на рынке… – сказал Гордеев.

– Очень даже Возможно, – согласился Турецкий, – а может, и нет… В любом случае никаких концов я пока не вижу. В квартире, где убили Хокинса, никаких отпечатков не обнаружено. Так что, Юра, будем ждать результатов экспертизы. Кстати, я посадил людей, чтобы отсмотрели технические видеозаписи со всех камер – вдруг там что-то окажется. А ты пока все же попробуй потрясти Лучинина. Могу сказать пока только то, что если все эти убийства из-за неизвестного клада, то сокровище, видимо, действительно немалое…

Однако встретиться в этот день с Вадимом Лучининым Гордееву не удалось. Следователь Володин отсутствовал на рабочем месте…

24

А между тем с утра Евгений Николаевич Володин явился на работу, как всегда, вовремя. И, что было не Слишком для него характерно, в приподнятом настроении. Зубы не болели – Володин был до сих пор очень доволен собой, а вернее, своим бесстрашием, благодаря которому он все-таки посетил кабинет стоматолога.

Но самое главное, что больше всего радовало Володина в это утро, – он благополучно выполнил поручение Константина Апарина. Хакера Вадима Лучинина выпускать из тюрьмы уже не было никаких оснований – новое дело, которое открыли на него, не могло быть безнадежным. Да и теперь это был никакой не хакер – теперь Лучинин подозревался в непреднамеренном убийстве. В конце концов, труп налицо, свидетельские показания тоже. Так что убийство вырисовывалось четко. И статья серьезная – по ней никакой другой меры пресечения, кроме как заключение под стражу, не полагается…

Одного не мог понять Евгений Николаевич Володин – зачем все это нужно Апарину. Конечно, приказы начальства не обсуждаются, но упорное нежелание Апарина выпускать Вадима Лучинина из тюрьмы, странные допросы, которые два раза устраивал Апарин… Причем, и это больше всего поразило Володина, он допрашивал Лучинина сам, с глазу на глаз, отослав Володина. О чем он его расспрашивал? Что пытался выяснить?

Этот вопрос был покрыт тайной.

«А какое, собственно, мне дело? – думал Володин, занимаясь текущими делами, которых у «важняка» всегда предостаточно, – раз допрашивает, значит, есть какие-то причины…»

И все же червячок профессионального любопытства понемногу точил следователя. Кроме того, Апарин хоть немного, но задевал его самолюбие, – в конце концов, именно следователь Евгений Володин вел дело Вадима Лучинина, и существование каких-то непонятных фактов, о которых беседовал с хакером Константин Апарин, возбуждало естественное любопытство следователя.

Чем дальше – тем больше. На протяжении всего дня Евгений Николаевич несколько раз возвращался к этому вопросу, и в конце концов мысль о том, что же все-таки пытался выяснить Константин Апарин, так прочно засела у него в мозгу, что он уже совершенно не мог от нее отделаться.

«Что я ему, мальчишка? У меня за спиной творятся какие-то дела, а я не в курсе. За кого он меня держит?» – размышлял Володин. На этой почве у него даже снова заболел зуб, вернее, то место, где раньше находился больной зуб.

Обида не давала Володину спокойно работать, и в итоге он решил, что обязан во что бы то ни стало узнать, о чем разговаривали Апарин с Вадимом Лучининым в его отсутствие.

Однако выяснить это было не так-то просто. Прямо задать вопрос Апарину Володин не мог – опять же мешала чертова субординация и неформальные связи следователя и начальника РУБОПа. Если бы Апарин хотел, он давно бы посвятил Евгения в эту тайну. А так, спроси его – Апарин обязательно поставит на место: мол, не суй нос куда не надо. И будет, по большому счету, прав…

Допросить Лучинина? Но он и так немногословен. А если у него спросить: «О чем вы там разговариваете с Апариным?» – ни за что не ответит… Просто из упрямства.

Что же делать? Володин недолго ломал голову над этим вопросом.

С детства Кумач Абович Калика проклинал своих родителей. С того самого дня, когда, придя в школу, он обнаружил, что имя его совсем не похоже на обычное и содержит в себе неиссякаемые перспективы для переиначивания, интерпретации, составления разного рода дразнилок и вообще само по себе представляет нечто невообразимое. Маленький Кумач Абович не мог понять, почему его отцу пришло в голову назвать его в честь дедушки – революционера, пенсионера союзного значения, первого заместителя Казанского совета комиссаров. Годам к двадцати Кумач все-таки разобрался, что в Казани, где он родился, его имя не то чтобы очень распространено, но и не считается абсолютно неприемлемым и, если бы его отца в свое время не вызвали работать в Москву, все было бы гораздо лучше.

Но до того Кумачу Абовичу пришлось поставить крест на всех своих юношеских мечтах. Ни космонавтом, ни летчиком он стать не смог. Из приемной комиссии физического факультета МГУ он сбежал, стоило секретарше улыбнуться, услышав, как его зовут.

О эти улыбки, которые преследовали Кумача всю жизнь! Он готов был провалиться сквозь землю, только бы их не видеть. От отчаяния он ушел из дома и завербовался на Север, в геологическую партию. Правда, его не хотели брать и туда. Но помог случай – в то время не могло быть и речи, чтобы существовал какой-то коллектив без присмотра «органов». Вот Кумачу и предложили сотрудничество. Он без колебаний согласился – в то время больше всего на свете ему хотелось унести ноги из Москвы, где все над ним смеялись. То, что имя и фамилию можно поменять, в голову не приходило…

Спустя три года Кумач Абович вернулся в столицу. За время, пока находился за Полярным кругом, он возмужал, приобрел уверенность в себе и даже женился. Несложные обязанности сотрудника «органов» его не слишком тяготили, работа нравилась, и он твердо решил снова поступать в институт.

Но в столице его опять поджидал облом. Все повторилось, но теперь с большими потерями – Кумача Абовича бросила жена, в институт не взяли по причине отсутствия необходимых знаний, а имя его, как и прежде, вызывало у всех непременную улыбку.

Несчастный кинулся в загс, где выяснилось, что перемена имени и фамилии допускается только при наличии существенных причин. Когда причины удалось найти, оказалось, что без согласия «органов» он не имеет права менять имя. А для «органов» Кумач был всего лишь маленьким и незначительным человечком, каких тысячи и тысячи. Он сделал несколько попыток сменить имя, но все оказалось безрезультатно.

С тех пор он и работал на тихом и незаметном посту в Бутырской тюрьме, куда его устроили те же самые пресловутые «органы». Он считал, что ему еще повезло, ведь многие «сотрудники» остались совсем не у дел. А работа была несложной, тихой, оплачивалась неплохо. А что еще нужно одинокому холостому мужчине, к тому же у которого жизнь сложилась не слишком хорошо из-за странной причуды родителей назвать его в честь дедушки…

«Ну назвали бы они меня нормально: Сергеем, Олегом, Михаилом, Соломоном, в конце концов…» – думал Кумач Абович, в очередной раз заполняя анкеты. Но все было напрасно…

К тому же, когда грянула перестройка, «органам» стало совсем не до него. Да и сам Кумач Абович решил, что поздно начинать жизнь сначала, хотя ему в то время исполнилось всего сорок пять лет.

Обязанности его заключались в том, чтобы вовремя менять магнитофонные кассеты и следить, чтобы все звуки, которые улавливались аппаратурой прослушивания, установленной в комнатах для допросов следственного корпуса Бутырской тюрьмы, исправно записывались. Кроме того, Кумач Абович следил за сохранностью этой самой аппаратуры и вел журналы посетителей. Обычно это были следователи, которым всегда интересно, о чем их подопечные разговаривают со своими родственниками и адвокатами. Для этого в хозяйстве Кумача Абовича было устроено несколько специальных звуконепроницаемых боксов.

Конечно, записи велись не во всех случаях (это было бы невозможно технически), а только по договоренности со следователем. Это было очень удобно – протоколы протоколами, да ведь всего не упомнишь. А в допросе все бывает важным – и интонация, и междометия, и даже молчание. Поэтому следователи в сложных случаях частенько прибегали к помощи аппаратуры прослушивания. И хорошие отношения с Кумачом Абовичем очень ценили.

Записи, по негласным правилам, хранились у Калики в фонотеке до того момента, когда дело передавалось в суд. Тогда Кумач Абович просто использовал кассеты еще раз.

Уже больше десяти лет он работал в Бутырках. Позади были сплошные неприятности, впереди – нескончаемая работа. А в настоящем – только поскрипывание магнитофонных механизмов, и три комнаты в следственном корпусе Бутырской тюрьмы.

Вот к Калике-то и направился Евгений Николаевич Володин. По пути он зашел в магазин и купил бутылку хорошего коньяку: несмотря на то что Кумача Абовича он знал давно и просьба его почти стопроцентно была бы удовлетворена без всяких подношений, Володин придерживался того простого правила, что служба службой, а подарок никогда не повредит. Итак, вооружившись бутылкой коньяку, он поехал в Бутырки.

Когда Володин вошел в кабинет Кумача Абовича, тот возился во внутренностях магнитофона.

– Здравствуйте, Кумач Абович, – произнес Володин, тщательно стараясь скрыть улыбку, которая предательски вылезала у любого человека, который произносил это имя-отчество.

Кумач Абович поднял голову и внимательно посмотрел на Володина. К этой своей выборочной наблюдательности он тоже давно привык. С детства он всегда очень зорко следил, как все-таки люди реагируют на его имя. И чаще всего убеждался, что реакция совсем не та, которую ему бы хотелось видеть.

Но следователь Володин ему нравился, потому что ни разу за все годы, что Кумачу Абовичу доводилось сталкиваться с ним, он не позволил себе и тени улыбки. Конечно, Калика не мог подозревать, что Володин каждый раз скрывает эту улыбку. Но, в конце концов, умение скрывать свои эмоции тоже очень ценная черта.

– А-а, Евгений Николаевич, приветствую! Рад вас видеть! – приветливо поздоровался Кумач Абович. – Присаживайтесь, я сейчас закончу.

Он завернул пару винтиков и отставил распотрошенный магнитофон.

– Ну-с, с чем пожаловали?

– Да вот, Кумач Абович, дельце у меня к вам.

– Ну да, – в шутку погрозил ему пальцем Кумач Абович, – меня вспоминают, только когда дела… А без дела никто и не зайдет. Впрочем, понимаю: кому хочется в Бутырки приходить по своей воле, без дела?

– Это верно, – поддержал его Володин, – хмуро тут у вас, мрачно. Невесело.

– А что же вы хотели? Тюрьма все-таки, не цирк и не Большой зал консерватории…

– И сыро… – продолжил Володин, оглядывая облупленную штукатурку, сквозь которую виднелись большие отвратительные пятна плесени.

– Не говорите, сырость тут такая, что до костей пробирает. Даже в самые жаркие дни, – помрачнел Калика, – не знаю, куда и деваться от ревматизма. Совсем одолел, проклятый.

– Да, тут у вас ревматизм – профессиональная болезнь. Контролерам полегче – они все-таки все время двигаются. А вы в комнатах сидите. Вам бы к морю, кости погреть.

– Куда там! – отмахнулся Кумач Абович. – При моей зарплате к морю? Не смешите!

– А вы попросите начальника тюрьмы, он вас и переведет в место посуше. Давно ведь работаете, заслужили…

– Хе-хе, – улыбнулся Кумач Абович, – если бы такое имелось… Тут ведь, в Бутырской тюрьме, нет никакого «места посуше». Здесь везде, куда ни плюнь, сплошная сырость и плесень. Даже в кабинете начальника.

– Неужели?

– Это я вам говорю…

– Помнится, там у него довольно сухо… Стены обшиты деревянными панелями. Разве нет?

– Вот-вот. А под панелями такая же плесень.

– М-да… – покачал головой Володин, – тогда найдите другое место работы.

– Кто ж меня отпустит? – еще больше помрачнел Кумач Абович. – Здесь ведь только я могу разобраться во всем хозяйстве. Помню, предлагали мне перейти…

– Куда?

– Ну, – замялся Калика, – в одно место, в самом центре…

Это было правдой – несколько лет назад Кумачу Абовичу предлагали место швейцара в здании ФСБ на Лубянской площади.

– И что? – поинтересовался Володин.

– А ничего. Через два дня начальник тюрьмы лично позвонил и обратно позвал. Зарплату, правда, увеличил. Возвращайтесь, говорит, Кумач Абович, без вас мы совсем загнемся. И действительно – приезжаю, а тут бардак полный. Все перепутано, картотека в беспорядке, половина аппаратуры не работает… Вот и пришлось вернуться обратно в эту сырость. А что делать? Не могу же я оставить все это?

– Зато прибавка к зарплате, – заметил следователь.

– …И снова ревматизм, – напомнил Кумач Абович, – видно, мне от него до самой могилы не избавиться.

– Ну-у, – покачал головой Володин, – об этом еще думать рановато.

– И то верно, – согласился Кумач Абович, – мы еще повоюем.

– Ну тогда, – торжественно сказал Евгений, – предлагаю для профилактики ревматизма принять некоторые традиционные средства.

Слово «средства» он произнес с ударением на последнюю букву. Вытащив из сумки коньяк, Володин поставил бутылку на стол.

– Ну что ж, – заговорщически подмигнул ему Калика, – особых дел у меня сейчас нет, так что можно и подлечиться.

– Не можно, а нужно! – поддержал Володин, разливая коньяк в два граненых стакана, которые, вместе с помутневшим от времени, старомодным графином, стояли на стеклянном подносике здесь же, на столе. В довершение он вынул из сумки шоколадку и, надломив ее в нескольких местах, развернул. – Ну, Кумач Абович, ваше здоровье.

Володин сглотнул коньяк сразу, залпом, привычно поморщившись и понюхав шоколадную дольку, отправил ее вдогонку.

Кумач Абович пил совсем иначе – совсем маленькими глоточками, с чувством, расстановкой и толком, блаженно закатив глаза и широко раздув мощные крылья своего бананообразного носа.

– Хороший коньяк, вкусный, – в итоге произнес он, ставя стакан на стол и поворачивая коньячную бутылку к себе этикеткой.

Володин, который, зная давнее пристрастие Кумача Абовича к хорошему спиртному, денег не пожалел, согласно кивнул.

– «Квинт», – прочитал Калика на этикетке, – пять звезд. Ты смотри-ка, не разучились молдаване еще коньяк делать.

Володин снова разлил коньяк по стаканам.

– Не разучились, но все равно не то… Помните, какой был «Белый аист» раньше? Цветами пах!

– Ну ладно, что за дело у тебя? – наконец спросил Кумач Абович, когда они осушили еще по полстакана.

– Да вот надо мне послушать запись одного допроса, Кумач Абович…

– Это можно. Когда допрашивали? Кого?

– Понимаете, Кумач Абович, – чуть замялся Володин, – дело веду я, но обвиняемого допрашивал другой человек.

– Понимаю. Адвокат?

– Нет.

– Значит, запись свидания с родственниками?

– Нет.

– Хм… А с кем же?

– С Константином Апариным.

– Ну-у… – развел руками Кумач Абович, – ты же знаешь, это запрещено. Сотрудники разных служб не имеют доступа к техническим записям друг друга без специальных разрешений. Никак не могу.

– Но ведь дело-то веду я, – возразил следователь.

– А кто его знает, может быть, Апарин допрашивал его совсем по другому делу? Это строжайше запрещено правилами. Ты же знаешь. За такое и уволить могут – да еще и по статье. А я, несмотря на сырость и ревматизм, дорожу своей работой.

– Кумач Абович, – как можно более проникновенно произнес Евгений, разливая следующую порцию коньяка, – понимаете, очень нужно.

– А если очень нужно, то возьми разрешение у Апарина, я тебе запись дам без звука.

– Да не могу я его найти… С утра вызваниваю. – Володин сочинял на ходу.