Текст книги "Вынужденное признание"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

10

И снова встреча состоялась на даче у Шаховского.

Лобанов был приветлив и доброжелателен. Он не только крепко пожал ладонь Матвея Ивановича, но и обнял его. Затем чуть отстранился и в своей обычной манере окинул Кожухова оценивающим взглядом:

– Ну, здравствуй, здравствуй! Сколько не виделись-то? Года два?

– Четыре, – сказал Матвей Иванович.

– Четыре? – Лобанов покачал головой. – Надо же, как время-то бежит. А ты все такой же. Даже брюшко себе не отрастил.

– Условия не те. Бегаешь, как волк, то одно, то другое…

– Хорошо, что как волк, а не как заяц, – заметил премьер. – Присаживайся за стол и чувствуй себя как дома.

Старые друзья расселись за журнальным столиком. Лобанов сел в зеленое кресло с бархатной обивкой и резными позолоченными подлокотниками, Шаховской и Кожухов на такой же зеленый диванчик.

– Ну вот, – вновь заговорил премьер, – теперь можно и поговорить. Как твои дела, Матвей Иванович?

Кожухов едва заметно пожал плечами:

– Не жалуюсь.

– Матвей скромничает, – с вежливой улыбкой встрял в разговор Шаховской. – Он у нас нынче медиамагнат. Четвертая власть. – По толстым губам банкира пробежала усмешка, и он тихо добавил: – Будь она неладна.

– Мое оружие – слово, Лев Иосифович, – ответил Шаховскому Кожухов. – А нынче слово немного стоит.

– Вот тут ты не прав, – сказал Лобанов. – Я слышал, что словом можно ударить больнее, чем кулаком. – Он повернулся к Шаховскому: – Лев Иосифович, разлей нам по рюмочке за встречу.

Шаховской кивнул, взял со стола бутылку «Хеннеси», аккуратно открыл ее и наполнил пузатые бокалы золотистым коньяком.

Бывшие друзья выпили, закусили, поговорили о том о сем, снова выпили, и, наконец, разговор свернул к сентиментальным воспоминаниям.

– Ты вспоминаешь «Университетский проспект»? – проникновенным баском спросил Лобанов.

– Иногда вспоминаю, – задумчиво ответил Кожухов. – Славные были денечки.

– Да, время было веселое. А сколько надежд у нас было, сколько устремлений, помнишь?

– Конечно. Не знаю, как остальные, но ты, Алексей Петрович, кажется, достиг всего, чего хотел, не так ли?

– Не так, – сказал Лобанов. Он замолчал и пристально посмотрел на Кожухова. Взгляд его серых глаз был серьезным и сосредоточенным, как у шахматиста, который сделал ход и ждал реакции противника. – Лева рассказал тебе о нашей идее?

– Насчет объединения газеты и телеканала в концерн?

– Да.

– Рассказал. Но, честно говоря, идея эта кажется мне немного… сомнительной.

– Почему?

– Ну, во-первых, должен быть проведен конкурс на покупку частоты вещания.

– Совершенно верно, – кивнул Лобанов. – Конкурс будет, но ты в нем победишь. Более того, я гарантирую тебе субсидии из госбюджета. Дело-то – национальной важности. Само собой, я тоже не буду стоять в стороне от финансовых потоков.

Кожухов прищурился:

– Ты говоришь об откате?

Лобанов поморщился.

– Грубое слово, – с неудовольствием сказал он. – Не люблю его. Но, нужно отдать должное, оно довольно точно выражает смысл сделки.

– Могу я узнать, о какой сумме идет речь?

Лобанов пристально посмотрел на Матвея Ивановича и сказал:

– Пятнадцать миллионов долларов. Десять процентов от этой суммы я удержу в качестве… – Он замолчал, подыскивая нужное слово, затем улыбнулся и махнул рукой: – Впрочем, обойдемся без формулировок. Считай это дружеской сделкой.

– Что ж, – Матвей Иванович задумчиво потер пальцем высокий лоб, – это по справедливости. А что еще?

– Все, что пожелаешь, – улыбнулся Лобанов. – Вплоть до должности министра печати. Хотя… тебе это ни к чему. У тебя ведь будет свой концерн.

– Ясно, – кивнул Матвей Иванович. – Но что потребуется от меня за все эти услуги?

– Немного, – сказал премьер. – Взамен я хочу стопроцентной лояльности по отношению к моей персоне, только и всего.

– Ты хочешь, чтобы канал стал твоим агитационным листком?

– Не надо утрировать, Матвей. В любом случае канал не сможет остаться в стороне от схватки. Не мне тебе это объяснять. Но никто не предложит тебе лучших условий. Ты просто напряги воображение и посмотри в перспективу.

– И что я там увижу?

Лобанов усмехнулся:

– Я же сказал: все, что захочешь. И это только начало. Ты удачливый бизнесмен, Матвей. И как знать – возможно, в ближайшем будущем ты сможешь стать владельцем еще пары газет, радиостанций или телеканалов. Ты станешь вторым Уильямом Херстом! Разве это мало?

– Немало, – согласился Матвей Иванович. – Но для этого ты должен выиграть на выборах.

– И выиграю! Выиграю, если ты мне поможешь. И если будешь мне… – взгляд Лобанова метнул ледяную молнию, – …верен.

Матвей Иванович надолго задумался. А когда заговорил, голос его зазвучал спокойно и рассудительно.

– Я никогда не считал себя глупым человеком, Алексей. А поскольку это так, то у меня есть один вопрос. Компромат, который ты собираешься обнародовать, должен быть очень и очень серьезным. Иначе игра не стоит свеч, вернее, если эффект от компромата не будет равен эффекту разорвавшейся бомбы, мы все погорим.

– Можешь не сомневаться, – вставил свое слово Шаховской. – Рванет так, что уши заложит. Это мы тебе гарантируем.

Матвей Иванович вновь, но на этот раз ненадолго, замолчал, подбирая слова для последующего монолога.

– Видишь ли, Алексей Петрович, – медленно начал он, – мой бизнес требует, чтобы я был в курсе всего, что происходит в стране.

– Так же, как и мой, – усмехнулся Лобанов.

– А любой политаналитик скажет, что в сравнении с Паниным у других кандидатов на президентское кресло практически нет ни одного шанса.

Лобанов холодно улыбнулся.

– Много они знают, твои аналитики, – с усмешкой заметил он.

– Значит, есть что-то такое, о чем никто не знает?

– Значит, есть.

– Хорошо, – сказал Матвей Иванович. – Суть игры мне ясна. Но что за компромат ты заготовил? Ты прав, что свалить Панина можно только при двух условиях. Первое – у тебя на него есть что-то очень серьезное. Второе – атака на Панина должна быть массированной, что называется, по всем фронтам и сразу.

– Правильно. Для этого мне и нужно твое согласие, Матвей Иваныч. Мы объединим «Российские известия» и «МТВ-плюс» в один мощный концерн и точно скоординируем наш удар.

– Да, да, – кивнул Кожухов, – идея хорошая. Но я бы хотел услышать… – Матвей Иванович замялся, подыскивая нужное слово.

– Я понял, понял. – Лобанов налил себе водки, выпил, затем наклонился к Кожухову и заговорил, сильно понизив голос: – Будучи мэром Санкт-Петербурга, наш Панин вляпался в одну нехорошую историю, связанную с продажей иностранной фирме цветных металлов за бесценок.

– Я помню эту историю, – сказал Матвей Иванович. – Тогда ходило много слухов насчет причастности Панина к этой афере, но доказательств, насколько я знаю, никто не нашел.

– Это ты так думаешь, – улыбнулся Лобанов. – На самом деле доказательства есть. Панин был связан с тамбовской мафией. И я могу это доказать.

– Почему же ты раньше молчал?

– А ты не догадываешься?

Кожухов нахмурился:

– Догадываюсь. Ты решил приберечь эти доказательства до поры до времени.

– Именно, – кивнул Лобанов.

– Что ж… Слияние в один концерн – процесс сложный и трудный. Слишком много людей будет задействовано.

– Об этом не беспокойся. Все должностные лица, все чиновники, от которых зависит сделка, уже оповещены. Разумеется, все они дали согласие на оформление этого проекта. Дело за деньгами, Матвей. Как только ты согласишься на этот вариант, сделка будет совершена.

– А что скажет коллегия министерства печати?

Лобанов улыбнулся:

– Она скажет: «В добрый путь, Матвей Иванович!»

– Да… – согласился Кожухов. – Я забыл… Там ведь все наши ребята… Из «Университетского проспекта»…

– Да, дорогой, там все наши, – сказал премьер, и на лице его заиграла торжествующая улыбка. – Я хочу, чтобы ты понял одну вещь, Матвей, – вновь заговорил он. – Я рвусь к власти не ради каких-то привилегий или благ. Да и на власть – на власть, как таковую – мне плевать с высокой колокольни. Но я, видишь ли, убежден, что страну нужно спасать. Если Панина не скинуть, он доведет Россию до ручки. Прискорбно сознавать, Матвей, но народ у нас никогда не отличался большим умом. Наделает им Панин гадостей, а потом поведет бровью, да прищурится мужественно, да отругает подлецов-чинов-ников, да пронесется над страной на истребителе – они дружным стадом побегут на избирательный участок и снова за него проголосуют. Согласен?

Кожухов стушевался.

– Согласен, – промямлил он. – В твоих словах есть… доля истины.

– Доля? Только доля? – Лобанов грустно улыбнулся: – Да страна трещит по швам, а этот парень только и может, что стучать кулаком по столу да улыбаться избирателям.

– Но Панин не из тех людей, которых можно загонять в угол, – тихо проговорил Кожухов.

Улыбка Лобанова стала холодной.

– На этот раз ты переоцениваешь Президента, Матвей. Во-первых, я не собираюсь загонять его в угол сразу. Для начала мы предложим ему компромисс. Он добровольно откажется баллотироваться на второй срок, мы проводим его с почестями, сделаем «персональным пенсионером», поставим во главе какого-нибудь фонда. Если же Панин заартачится – мы обнародуем имеющуюся у нас информацию. Обнародуем сразу и везде. – Премьер наклонился к Кожухову: – Для этого ты мне и нужен, Матвей Иванович. Я не доверяю людям со стороны, но я доверяю тем, кого знаю всю жизнь. К тому же мы давали клятву помогать друг другу, помнишь?

– Да. Помню. Но есть и еще кое-что.

– Выкладывай.

– Где гарантия, что Президент не избавится от тебя до выборов? Ты, конечно, сможешь действовать и как свободный политик, но административный ресурс ты потеряешь. Разве не так?

– Интересный вопрос, – быстро проговорил Лобанов. – Но довольно странный для такого умного человека, как ты. Президент пропустил период, когда можно было менять правительство, теперь он находится в ситуации предвыборной, когда рисковать уже нельзя. Он вынужден смириться с моим существованием, вот и все.

Кожухов кивнул:

– Это приходило мне в голову.

– Рад за тебя. Вот взгляни-ка, что пишут обо мне твои коллеги.

Лобанов взял со столика раскрытый журнал с выделенным красным фломастером абзацем и подал его Матвею Ивановичу.

Матвей Иванович стал читать:

«Учитывая нынешний объем полномочий, возможностей, связей Лобанова, его аппаратный опыт, его отношения с олигархами и контакты на Западе – он вполне может стать настоящим, обладающим всеми преимуществами должности президентом России, оставаясь фактическим главой ее правительства».

– В наше время, кто владеет информацией, тот владеет миром, – веско произнес Лобанов. – А информационное поле принадлежит нам.

«Нам», – мысленно повторил Кожухов, и его сердце взволнованно затрепетало.

– Хорошо, – сказал Матвей Иванович. – Я согласен.

11

Через полчаса, когда Лобанов и Шаховской остались одни, между ними произошел следующий разговор.

– Как думаешь, не сдаст? – устало спросил Лобанов.

– Матвей-то? – Шаховской покачал головой: – Не думаю. Он тщеславен и амбициозен. К тому же большой авантюрист по натуре. Вариант стопроцентный.

– Тщеславен, говоришь? – Лобанов усмехнулся. – А как же принципы? Он ведь все-таки из диссидентов… К тому же, насколько я помню, он был очень романтичным и восторженным юношей.

– Диссидентство Матвея Кожухова – это театр одного актера, – объяснил Шаховской. – Все эти годы я внимательно следил за его карьерой. Поверь мне, Алексей: настоящий Мотя – большой прохвост Ради славы и власти он мать родную продаст.

– Власти, говоришь?

Шаховской кивнул:

– Ну да. В смысле – «властвовать над умами». Уверяю тебя, этот парень, когда видит свою физиономию в телевизоре, готов мурлыкать от удовольствия. И температура у него при этом градуса на два повышается.

Некоторое время Лобанов молча размышлял. Шаховской не мешал ему думать, он сидел неподвижно, изредка бросая на друга быстрые, внимательные взгляды. Наконец Лобанов спросил:

– С кем еще ты успел переговорить за эти дни?

– Практически со всеми, – ответил банкир. – Благодаря «Университетскому проспекту» у нас в руках большая сила.

– Отлично, – похвалил Лобанов. – Сейчас главная задача – консолидировать силы. И… – Тут Лобанов на секунду замялся. – Хорошо бы устроить что-то вроде круговой поруки.

– Если ты в буквальном смысле, то боюсь, что это невозможно. Но если ты имеешь в виду – связать всех общим делом, объединить их в пределах одной структуры и чтобы у каждого в этой структуре было свое место, то эта идея кажется мне вполне здравой.

– Именно это я и имел в виду, – кивнул Лобанов. – Ты ведь понимаешь, Лев Иосифович, насколько сложно будет осуществить эту идею? Двадцать лет назад мы были почти детьми, тогда затея объединиться в тайное общество казалась нам веселой авантюрой, этаким приключением в духе Тома Сойера. Но сейчас все мы выросли и играем в другие игры. Ставки здесь намного выше.

– Да, – согласился Шаховской. – Но потому-то и играть стало интересней.

Шаховской поднялся с кресла и подошел к окну. Какое-то время он смотрел в окно, выдерживая паузу и явственно, и не без удовольствия) ощущая у себя на затылке нетерпеливый взгляд Лобанова, затем обернулся и сказал громко, четко:

– Мы создадим «свой круг». Что-то вроде тайной организации будущих хозяев России. Это, конечно, не круговая порука, но что-то очень и очень похожее.

– Ты за это возьмешься? – быстро спросил Лобанов.

Шаховской вытянул вперед руку и посмотрел на свои аккуратные, тщательно отполированные ногти.

– Да, – сказал он, любуясь ногтями. – Мне будет интересно заняться этим.

Лобанов облегченно откинулся на спинку кресла, взглянул на Шаховского повеселевшими глазами и улыбнулся:

– Молодец! Честно говоря, у меня самого на это времени не хватит, а Приглашать кого-то со стороны я не хочу. Я рад, что ты со мной. Очень рад!

Шаховской опустил руку и перевел взгляд на премьера:

– Разве я мог ответить иначе после тридцати лет дружбы?

12

Ужинали, как всегда, в гостиной. Лобанов терпеть не мог кухню с ее запахами готовящейся еды, плитой, шкафчиками, посудой и разноцветными вазочками, которые жена обожала и коллекционировала. Ирина давно смирилась с этой особенностью мужа, считая ее странным видом клаустрофобии.

За ужином Ирина Лобанова внимательно посмотрела на осунувшееся лицо мужа и сказала:

– Ты выглядишь усталым. Проблемы на работе?

– Да так, – пожал плечами Лобанов. – Просто тяжелый выдался день.

– Как прошла встреча с Матвеем? Он согласился?

– Согласился. Так же, как и Кусков. Они боятся, дорогая, сильно боятся.

– Что ж, их можно понять. Панин силен. Но ты сильнее. – Ирина поднялась со стула, обошла стол и, встав за спиной у Лобанова, положила мужу руки на плечи и слегка помассировала его шею.

Лобанов блаженно откинул голову.

– Вот так. Так хорошо. – Он поймал руку жены, поднес ее к губам и нежно поцеловал. – Что бы я без тебя делал, ангел мой?

– Жил бы, – с улыбкой ответила Ирина. – Так же, как живешь сейчас.

Лобанов покачал головой:

– Нет, ангел мой. Без тебя я давно бы спекся. Черт, как же мне все-таки повезло с женой! Веришь ли, иногда приду домой вымотанный, злой, а увижу твою улыбку – и снова все в порядке, снова хочется жить.

– И бороться, – тихо сказала Ирина.

– И бороться, – эхом отозвался Лобанов. – Да, именно бороться. Иногда думаю – бросить бы все к черту и уехать жить за город. Разводить пчел, выращивать фрукты. Позабыть все эти сволочные склоки, проблемы, интриги… Но как увижу твое лицо… – Лобанов поднял голову и посмотрел на Ирину снизу вверх. – Родись ты на тысячу лет раньше где-нибудь на севере, ты бы могла стать предводительницей викингов!

Ирина рассмеялась, затем наклонилась и быстро поцеловала Лобанова в губы.

– Дуралей, – со смехом сказала она. – Тысячу лет назад меня бы с моим лицом сожгли на костре. Ты ведь мне сам тысячу раз говорил, что я ведьма.

– Ведьма, – согласился Лобанов. – Конечно, ведьма! Скоро тридцать лет, как мы вместе, а я до сих пор влюблен в тебя как мальчишка! Разве это не колдовство?

– Дуралей ты дуралей, – вновь улыбнулась Ирина. – Сейчас я принесу жаркое, и ты поймешь, что такое настоящее колдовство.

Ирина ушла на кухню. Лобанов откинулся на спинку кресла и принялся размышлять.

Итак, Кусков и Кожухов согласились. До выборов осталось почти полгода. «Бомба», которую Алексей Петрович заготовил для президента, должна рвануть перед самыми выборами. Оставшегося времени вполне достаточно, чтобы новый концерн набрал обороты и окреп. На первых порах концерн должен быть настроен по отношению к власти максимально лояльно, чтобы ни одна гнида из спецслужб не догадалась, для чего на самом деле создан концерн.

Лобанов встал с кресла и пошел к себе в кабинет. В кабинете он подошел к стенному сейфу и набрал нужный код. Железная дверца бесшумно распахнулась. Лобанов вынул из сейфа толстую кожаную папку, раскрыл ее и принялся перелистывать страницы, внимательно просматривая каждую.

– Дорогой, я принесла жаркое! – позвала из гостиной Ирина.

– Сейчас иду! – откликнулся Лобанов. Он закрыл папку и спрятал ее в сейф.

Покинув кабинет, премьер отправился в ванную комнату. Там он тщательно помыл руки с мылом и сполоснул лицо холодной водой. Вытираясь полотенцем, взглянул в зеркало над раковиной. Лицо, которое он увидел, не вызвало в нем никаких чувств, кроме сожаления и горечи. Оно было бледноватым и усталым и могло бы принадлежать мужчине, которому «далеко за пятьдесят», если бы не серые пронзительные глаза. Под нижними веками пролегли темные полукружия, щеки слегка обрюзгли, губы посерели. Это лицо все еще могло нравиться женщинам, оно могло внушать трепет и беспокойство в сердца мужчин, но слишком много неприятного и гадкого отразилось на нем. Обманы, хитрости, тревоги, ненависть, необходимость пускаться в интриги, бороться за место под солнцем, бить по головам и шагать по головам – все это навсегда запечатлелось в маленьких морщинках возле глаз, в набухших веках, в незаметных на первый взгляд складках по бокам жестко очерченного рта.

Долгие годы он жил какой-то неистовой, животной жизнью, главной целью в которой было во что бы то ни стало выжить, стать победителем в подковерной борьбе и подняться выше своих соперников. Но вскоре все это должно было кончиться. Либо он поднимется на вершину, на которой не останется места интригам и мелочному сведению счетов, либо стремительно скатится вниз, и тогда уже его ничто не будет волновать… кроме ульев и фруктовых деревьев.

«Ради чего я все это делаю? – спросил Лобанов свое отражение. Ради России? Или ради собственных шкурных амбиций? – Поперек широкого лба премьера, между ровными черными бровями, прорезались две глубокие морщины. – Ради России, – сказал он себе, – только ради России. Амбиции здесь ни при чем. Ну… или почти ни при чем. Все остальное для меня давно уже перестало иметь значение. Только Россия и…»

Перед глазами у премьера встало лицо жены – серьезное, сосредоточенное, немного грустное, чуть усталое. Лобанов посмотрел в зеркало и кивнул – да, и ради нее.

Когда через несколько минут премьер вошел в столовую, в лице его не было ни тени тревоги, серые глаза смотрели весело и уверенно.

13

Президент Панин был невысок, гораздо ниже советника Глебовского, однако в спокойном взгляде его небольших серых глаз было что-то такое, отчего всем (включая и Глебовского) хотелось съежиться, стать незаметными или уж по крайней мере не торчать орясинами посреди президентского кабинета.

– Проходите, Олег Егорович, – пригласил советника Панин, сделав короткий энергичный жест рукой.

Глебовский кивнул, прошел к столу и сел в мягкое кресло. Президент посмотрел на его смуглое, окаймленное седыми бачками лицо и улыбнулся:

– Всегда удивлялся, как это вам удается сохранять такое добродушное выражение? Посмотришь на вас, и словно нет в мире несчастий и проблем.

– О да, – улыбнулся в ответ Глебовский. – Это пока я не раскрою рот.

Глебовский закинул ногу на ногу и поправил очки.

– Ну, как наши дела? – спросил Президент.

– Дела нормальные, Вадим Вадимович. Иначе и быть не может.

– Вы внесли изменения в концепцию предвыборной кампании?

Прежде чем заговорить, Глебовский посмотрел на Президента поверх очков в модной оправе, затем поправил их и откашлялся в кулак:

– Дела, как я сказал, идут нормально, концепция готова. Однако я напросился на эту аудиенцию не для того, чтобы говорить о концепции.

Панин слегка склонил голову набок:

– Вот как? О чем же тогда вы хотели поговорить?

– Об одном из ваших возможных конкурентов на предстоящих выборах. – Глебовский выдержал паузу и добавил: – Вы, конечно, уже догадались, о ком пойдет речь?

– Может быть, – с легкой усмешкой ответил Панин. – Но лучше вы озвучьте имя сами, чтобы я не попал впросак.

– Премьер-министр Лобанов, – сказал Глебовский. – Насколько мне стало известно, в последние дни он развернул активную деятельность по возобновлению и упрочению контактов с влиятельными людьми России. Рычаги давления на них традицион-ны. Лобанов наверняка обещает каждому из них куски власти и куски собственности. Кто-то станет министром, а кто-то владельцем нефтяной компании. От такого предложения очень трудно отказаться.

Глебовский замолчал и стал смотреть на Президента, стараясь понять, о чем тот думает. Впрочем, понимать тут. особо было нечего. Глебовский был уверен, что за несколько лет работы с Паниным изучил его настолько, что может предсказать реакцию Президента на любой вопрос и на любую ситуацию. Иногда ему даже казалось, что Панин – не живой человек, а литературный персонаж, плод его творческого воображения. А если это так, то главное – не лениться и развивать действие литературного произведения по своему замыслу, иначе персонаж может заскучать и, почувствовав, что на какое-то время он предоставлен самому себе, наломать дров.

И еще одно правило установил для себя Глебовский: никогда не перечить Президенту в открытую, а любую идею преподносить так, чтобы Панин считал, что идея эта пришла ему в голову независимо от советника, а он, Глебовский, лишь подтвердил ее целесообразность. Правда, в последнее время это получалось все хуже и хуже. Президент становился все упрямее и упрямее. «Все-таки власть действует на людей развращающе», – не раз думал Глебовский. «А иногда и отупляюще», – добавлял он, глядя на то, как Президент впадает в глубокую задумчивость над какой-нибудь пустяковой бумажкой, которую только и нужно подмахнуть размашистой подписью.

Иногда у Глебовского просто не хватало терпения преодолевать упрямство Президента, и тогда он срывался до того, что повышал голос. Но, слава Богу, у него хватало такта и ума вовремя остановиться.

– Продолжайте, – кивнул наконец Президент.

И Глебовский продолжил:

– Ближайший друг и доверенное лицо Лобанова, некто Шаховской, встречается с представителями массмедиа. Вероятно, заручается их поддержкой. —

Глебовский замолчал, ожидая от Президента какого-либо комментария, однако Панин и на этот раз ничего не сказал, и советник продолжил: – Лобанов получил большую власть в стране. Преданные ему люди сидят повсюду. Они хозяйничают в сфере информации и массмедиа в стране. Газеты, журналы, радио, телевидение – все это практически в их руках.

– Не сгущайте, – заметил Президент.

Глебовский придал своему лицу добродушное выражение:

– Стараюсь, Вадим Вадимович. Тем не менее Лобанов и все, кто за ним стоят, представляют для вас большую опасность. Конечно, это не повод для паники, но совсем не обращать на это внимания тоже нельзя. – Глебовский остановился на секунду, затем докончил мысль торжественной и веской фразой (он знал, что на Панина такие фразы действуют, как транквилизатор): – За власть нужно бороться, Вадим Вадимович, иначе не заметишь, как она выскользнет из твоих рук.

– Само собой, – кивнул Президент. – Но пока моя власть реальна.

– Пока – да, – согласился Глебовский. – Однако она уже не столь сильна, как год назад. Вадим Вадимович, девяносто процентов ваших людей, мягко говоря, подружились с олигархами. А говоря грубее – продались им. Работают они неэффективно, но к большим деньгам привыкли и отказываться от своих должностей не собираются.

– К чему вы клоните?

– К тому, что, если олигархи захотят, большинство ваших ставленников без зазрения совести перебегут на сторону Лобанова. Вы рискуете остаться один. А, как известно, короля делает его свита.

Панин задумчиво постучал по столу пальцами. Посмотрел на Глебовского:

– И что вы предлагаете?

«Вот это уже лучше, – успокаиваясь, подумал Глебовский. – А то «не сгущайте», «к чему вы клоните». С такой великолепной реакцией не заметишь, как получишь удар по носу».

Несмотря на иронический оттенок его мыслей, лицо советника Глебовского оставалось спокойным, почтительным и дружелюбным. Он знал, что Президенту нравятся такие лица, и поэтому никогда – даже в самые рискованные и изнуряющие моменты – не менял этого выражения, выражения спокойной, почтительной уверенности.

– Во-первых, – сказал Глебовский, – было бы неплохо напомнить вашим ставленникам, кто в стране хозяин. Я знаю, как вам это не нравится… – «Хотя на самом-то деле тебе это страшно нравится», – подумал Глебовский, но вслух сказал: – Вы слишком лояльны по отношению к ним, Вадим Вадимович. Они вас уважают, но… – Глебовский чуть понизил голос, – …не боятся. Надо поставить их на место. Устройте им небольшой разнос.

– Допустим, – кивнул Президент. – А во-вторых?

Глебовский улыбнулся:

– Честно говоря, Вадим Вадимыч, я чувствую себя немного глуповато от того, что мне приходится, как попугаю, озвучивать ваши мысли, но раз уж вы так хотите…

– Да, – с легкой усмешкой сказал Панин, – хочу.

– Нам нужно во что бы то ни стало свалить Лобанова, – веско продолжил Глебовский. – Так просто его от власти не отстранить – будет слишком много недовольных. Но если мы отыщем вескую причину… Небольшой скандал был бы весьма полезен. А лучше, – Глебовский улыбнулся, – большой. Например, если выяснится, что Лобанов не чист на руку в политической борьбе, и если этот факт станет достоянием широкой общественности – выборы станут для Лобанова его лебединой песней.

И вновь Глебовский замолчал, но Президент сказал, на этот раз резко и коротко:

– Дальше.

И Глебовский продолжил:

– Прежде всего нужно прощупать людей Лобанова, всех, кто так или иначе имел отношение к «Университетскому проспекту».

– К «Университетскому проспекту»? – без всякого удивления переспросил Панин. – Это студенческая организация, которая существовала в Москве лет двадцать-тридцать назад?

– Я бы не относил деятельность этой организации к далекому прошлому, Вадим Вадимович. Члены организации и сейчас поддерживают самые тесные контакты. Почти все они сделали блестящую карьеру в посткоммунистическое время. Вся коллегия министерства печати – это бывшие студенты МГУ, входящие в «Университетский проспект». Так вот, нужно тщательно прощупать этих людей. Они все амбициозны, на эту удочку мы их в конце концов и поймаем.

– Хочется надеяться. Но если они и впрямь так преданы друг другу, то…

Панин замолчал, и Глебовский нашел нужным подхватить фразу, обернув ее в свою пользу:

– В самом сильном строе всегда найдется слабое звено. И мы его найдем.

– Что ж, – Президент холодно и проницательно прищурился (эти фокусы действовали на многих его подчиненных, но Глебовского они только смешили), – если так, то действуйте.