Текст книги "Инкубатор для шпионов"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Ты серьезно его туда засунул?

– Никуда я его не засовывал.

– А где же он?

– Понятия не имею. Ушел.

Грязнов спрятал оружие и достал сигарету. Закурил и сел к Турецкому в кабину.

– Саня, я тебя не узнаю. Что случилось?

– Не знаю, Славка, – сознался Александр Борисович. – Только что он был у меня в салоне. Мы разговаривали. Я записывал на диктофон.

– Кому нужен твой диктофон?! Диктофон в камеру не посадишь.

– Чего ты кипятишься? – угрюмо спросил Турецкий.

– Я тебе скажу чего! Того, что мы упустили преступника – вот чего.

– В чем же его преступление?

– В убийстве!

– Славка, ну что ты городишь? – устало возмутился Турецкий, тоже закуривая. – Каком еще убийстве? Ну удрал он качественно, это факт. Но при чем тут убийство? И чье к тому же?

– Начальника Федеральной службы исполнения наказаний Министерства юстиции – вот чье.

Турецкий сжал зубы, чтобы сигарета не выпала изо рта. Потом вынул ее и спросил:

– Когда?

– Сегодня. Клементьев плавал в бассейне в окружении охранников. Потом остановился у бортика, бац – и упал в воду. Мертвый.

– Так, может, это сердечный приступ?

– Ну конечно! Он так разволновался, разговаривая со Стасовым по телефону, что сердце не выдержало – спустя несколько дней. Ты его когда-нибудь вблизи видел?

– Клементьева? Не помню, кажется, нет.

– Здоровенный детина. Мастер спорта по пятиборью, представляешь себе, что это такое? У него грудная клетка – как наши с тобой вместе взятые.

– Не перебарщивай, – обиделся Турецкий.

– А, – махнул рукой Грязнов. – Впрочем, ты прав, она ему теперь уже не важна.

Грязнов сел в свою машину и поехал в МВД.

Турецкий вынул телефон и позвонил в РФЦСЭ (Российский федеральный центр судебной экспертизы), который с недавних пор возглавлял не кто иной, как знаменитый Студень. Студень откровенно ему обрадовался и, выслушав вопрос по поводу связи следов рук и внешности человека, сказал:

– Приезжайте, Александр Борисович.

– Когда вы свободны?

– Для вас – хоть сейчас.

ЦСЭ находился на Пречистенской набережной, так что дорога много времени не заняла.

Турецкий и сам наверняка не знал, зачем решил проверить слова «телефонного террориста». Ему почудилось в интонациях Стасова странное – вот и все…

Глава вторая

Студень, бодрый старичок со шкиперской бородкой, отвел Турецкого в кабинет, где, окруженный целой кучей микроскопов, сидел всклокоченный молодой человек. Турецкому он чем-то напомнил компьютерного гения Макса из «Глории». Правда, Макс был большой и толстый, а этот, напротив, маленький и костлявый.

– Вася, – сказал Студень, – вот этот господин из Генеральной прокуратуры – очень серьезный господин, между прочим, – пришел по твою бессмертную душу. Я тебя предупреждал, помнишь?

И он уже готов был умчаться по своим делам, но Турецкий остановил:

– У меня там, в машине, «пальчики» бы проверить…

– Сделаем!

А Вася не глядя пожал «серьезному господину» руку и снова припал к своему микроскопу.

– Гм, – сказал Турецкий после нескольких минут молчаливого ожидания, когда ему показалось, что криминалист Вася вообще забыл о его присутствии. – Мы можем побеседовать? Меня интересует, правда ли, что по следам рук можно воссоздать портрет человека?

Вася повернулся к Турецкому, и оказалось, что глаза его изрядно округлились. К микроскопу он тут же потерял интерес.

– Кто вам это сказал?

– Какая разница? – досадливо ответил Турецкий. – Просто ответьте на вопрос. Это правда или нет? Мы ведь еще со времен невинного детства, начитавшись первых детективов, усвоили раз и навсегда: нигде нельзя оставлять «пальчики». Так?

– Ну допустим.

– Вот! Уж на что ушлый был Штирлиц – помните, как чуть было не засыпался на оставленных отпечатках на чемодане радистки?

– Еще бы! – радостно засмеялся Вася. – С тех пор как криминалистика взяла на вооружение дактилоскопию, лучшие преступные умы все думали, как бы избежать этих распроклятых следов на различных поверхностях. Перчатки в криминальных делах не панацея, и вот кто-то предлагал специальный лак, который заливал предательские линии, не мешая при этом «работать», кто-то бестрепетно опускал кончики пальцев в кислоту. Конечно, параллельно криминально-шпионским разработкам следов человека – антропоскопией рук – занимались ученые, не работающие ни на криминал, ни на ЦРУ, ни на ФСБ. Нам просто интересно, понимаете ли, понять и проиграть в лаборатории процесс.

– Можно конкретнее? – попросил Турецкий. – Вы ответите на мой вопрос?

– Пожалуйста. В этом году американцы создали модель кожи пальца, в которой на месте слоя, ответственного за поры и морщины, находится специальная эластичная прокладка. Изменяя силу сжатия этой прокладки, можно создавать различные «узоры» на искусственном пальце.

– Для чего же они это сделали? – спросил Турецкий.

– Загадка, – пожал плечами Вася. – Не иначе как тайные разработки, случайно просочившиеся в печать. Единственное, что имеет хоть какое-то прикладное значение, так это факт, который установили попутно. Что папиллярные узоры зависят от формы подушечек пальцев.

– То есть?

– Если кончики пальцев округлые, то на отпечатках будут преобладать завитки, а если плоские, будет больше дуг. Ну а если идти дальше, то формы подушечек пальцев и папиллярный узор определяются особенностями фенотипа человека. Именно в этом направлении американцы решили двинуться дальше. Их главная цель – полная идентификация человека по следам рук. То есть сняли «пальчики» – извольте получить портрет. Но пока что до этого не дошло. Иначе это, конечно, была бы революция.

– А у нас чем-то подобным никто не занимается?

– Вот уж не знаю. Хотя мало ли что там в секретных подвальчиках ФСБ творится, – хихикнул Вася.

– Да… Это будет, пожалуй, даже посильней популярной некогда теории о том, что изображение преступника запечатлевается в глазах его жертвы.

– А что, была такая? – оживился Вася.

– Трудно сказать наверное. Вам это легче выяснить – вы ближе к науке. Скорее, тут кинематографом попахивает.

– Все равно очень интересно, надо обязательно узнать про это, спасибо, что рассказали.

– На здоровье, – буркнул Турецкий.

Поразительно вот что, думал Турецкий, выходя из

ЦСЭ, как в голове у Стасова соседствуют откровенно выдающиеся идеи и полный мусор? Впрочем, об этом еще Ломброзо писал – о соседстве гениального и безумного. А он все-таки был родоначальником антропологического направления в криминологии и уголовном праве. Но ведь Ломброзо имел в виду прежде всего именно преступников. А преступник ли Стасов? Кто он вообще?

Результат экспертизы по «пальчикам» Стасова, оставленным им в машине Турецкого, оказался нулевым. Они не проходили ни по одной картотеке. От фотографии его тоже толку не было. Такого человека словно бы и не существовало.

Солнце жарило уже немилосердно, несмотря на то что было всего лишь без четверти девять утра. Все-таки кондиционер – серьезное достояние цивилизации, думал Турецкий, подъезжая к Генеральной прокуратуре.

Он выключил двигатель и заметил, что на тротуаре стоит девочка или девушка небольшого роста. На ней была синяя юбка и такой же пиджак с какой-то эмблемой на лацкане. Турецкий вылез из машины, и она сделала шаг навстречу.

– Помогите мне, пожалуйста, – тихо сказала она, и щеки ее вспыхнули. – Я так долго вас ждала…

У нее были безупречные черты лица, персиковая кожа и пронзительные зеленые глаза. В остальном – вполне сформировавшаяся маленькая женщина. Турецкому стало не по себе от таких мыслей. Но-но, Гумберт, сказал он себе. Твой номер пятнадцатый. Лови преступников и оставь девочек в покое. Впрочем, наверно, она сейчас попросит червонец на метро или два, что в таком случае будет означать – на пиво.

Однако не тут-то было.

– Вы должны найти мою маму, – продолжила она ровным голосом. И вдруг закашлялась.

Если бы не этот кашель (наверно, с мороженым перестаралась, подумал Турецкий, в жару это чревато), он бы слушать ее не стал.

– Я? – машинально переспросил Турецкий. – Почему я?

Она кивнула так, будто именно его тут и ждала.

– Я сама не смогу. А папа не хочет мне помогать. На вас вся надежда.

– На меня? – снова уточнил Турецкий, рассчитывая все-таки на отрицательный ответ.

– Да.

Мало мне моей собственной дочери, про себя вздохнул Турецкий. Мало нам взрослых психов. Что это они вдруг все разом сюда поперли? Звезды так сошлись? Какая-нибудь специальная фаза луны?

– А что случилось с твоей мамой? – осторожно спросил он, продвигаясь ко входу.

– Она исчезла. Ее кто-то похитил.

– Может… инопланетяне?

– Я не знаю, – вполне серьезно ответила она, и тут Турецкий понял, что все-таки она еще совсем девчонка. Напридумала бог знает чего. – Я не видела. Это давно было.

– Вот оно что. Тогда дело серьезное. Давно?

– Тринадцать лет назад.

Это клиника, понял Турецкий. Либо она на самом деле хочет чего-то другого – тех же денег, например.

– Вообще-то инопланетянами занимаются специальные люди. Они называются уфологи.

– Я знаю, – совершенно серьезно ответила она. – Я к ним обращалась. Они меня даже тестировали на своей аппаратуре. Только у них ничего не получилось. Аппаратура зашкалила и сломалась.

– Серьезно? – Турецкий не верил ни единому слову.

– Ага.

Он уже стоял на ступенях. Девчонка вдруг подпрыгнула и схватила его за руку. Заглянула в глаза:

– Вы же мне поможете, правда?

Голос у нее стал странный. Почему-то Турецкому показалось, что ответа от него она совсем не ждет. Ну и дела… Он покачал головой, осторожно убрал свою руку и вошел в Генпрокуратуру.

Турецкий сидел у Меркулова в кабинете. Это было самое спокойное место во всей Генпрокуратуре, если, конечно, к телефону не подходить. Ну так на то тут сейчас имелся хозяин.

В ожидании утреннего совещания смотрели телевизор. По телевизору показывали президента братской славянской державы, мирно беседующего с журналистами. Повод был. Президент был президентом уже лет десять, но страстно хотел быть президентом еще, а по Конституции не выходило. И он задумал референдум, в ходе которого страна должна была ответить, настолько ли сильно она его любит, чтобы изменить Конституцию.

Турецкий ухмыльнулся:

– Что-то мне это напоминает… Костя, знаешь анекдот про Фиделя Кастро и черепаху? Ему подарили черепаху и сказали, что жить она будет триста лет. Вечный кубинский лидер грустно погладил ее панцирь и сказал: беда с этими домашними животными, только начинаешь к ним привыкать, а они уже умирают…

Тем временем журналисты задавали президенту личные вопросы, в частности про семью и про детей, про которых мало что было известно. Он этого не любил, но сейчас была не та ситуация, чтобы отнекиваться, президент это понимал и признался, что дети – это его особая забота.

Тут в кабинете включилась внутренняя связь, и секретарша Меркулова Виктория сказала звонким голоском:

– Константин Дмитрич, вас и Александра Борисовича просит к себе генеральный. Сейчас начнется коллегия.

– Идем, – пообещал Меркулов, не вставая, впрочем, с места. Он хотел досмотреть телевизор.

«Я очень аккуратно к ним отношусь, – сказал президент. – Они очень обычные дети. И тут же уточнил: – Правда, я стараюсь держать их возле себя, чтоб оградить их от высоких заработков».

– Каков жук? – кивнул Меркулов.

– Любящий отец, – пожал плечами Турецкий.

– Ладно, скажи лучше: ты разобрался с этим Стасовым? – Меркулов выключил телевизор.

– Как же, разберешься с ним, – пожаловался Турецкий. – Он просто какой-то Штирлиц. Потом расскажу. Пошли к шефу.

Совещание было рядовым и длилось недолго. Через полчаса генеральный всех отпустил, как обычно, кроме Меркулова и Турецкого.

– Итак, Александр Борисович, до поры до времени я вас не дергал, ну а теперь пора вам отчитаться. Какие есть соображения по Стасову? Насколько это серьезно?

– Затрудняюсь ответить однозначно. Но мне удалось наладить с ним контакт.

– О! – удивился генеральный. – В таком случае мы уже утерли всем нос! Они его телефон никак обнаружить не могут, а мы…

– Кто – они? – поинтересовался Меркулов.

– Ну… – Генеральный сделал красноречивое круговое движение глазами.

Турецкий, сидевший рядом с окном, бросил вниз взгляд, и то, что он там увидел, его совершенно не обрадовало. Внизу стояла девочка. Та самая. В синем пиджаке. Вид у нее был такой, словно она кого-то ждала. Его ли? Турецкий машинально глянул на часы – с момента их короткого разговора прошло около двух часов. Ну не странно ли?

Меркулов под столом пихнул его ногой. Турецкий сказал:

– Извините, я сейчас… – и быстро вышел из кабинета.

Генеральный и Меркулов с удивлением посмотрели на закрывшуюся дверь. Подобное было, мягко говоря, не принято.

– Хм… – сказал генеральный. – Константин Дмитриевич, Турецкий вам докладывал о том, какие мероприятия он провел в связи с поручением по Стасову?

– В общем, да. Но мне кажется, стоит подождать, пусть Александр Борисович сам расскажет, – вывернулся дипломатичный Меркулов, мысленно проклиная легкомысленного Турецкого, который поставил его в такое дурацкое положение.

Генеральный встал и задумчиво прошелся по кабинету.

– Что же, очень надеюсь, ему удалось прояснить ситуацию. Согласитесь, телефонный хулиган, одолевающий целые министерства с глупыми предсказаниями, которые сбываются. Ситуация довольно скандальная…

– Он ничего такого конкретного не говорил, – мягко уточнил Меркулов. – Не стоит сгущать краски. Если человек высказывает неудовольствие относительно плохой погоды, а на следующий день выпадают ядерные осадки, нет никаких оснований вешать это на него.

Генеральный засмеялся – многоопытный Константин Дмитриевич немного разрядил обстановку.

– Но все-таки, согласитесь, это роняет наш престиж. В Генеральную прокуратуру-то он тоже звонил!

– Думаю, все будет в порядке, – предположил Меркулов. – Вы говорили, что поступили новые сигналы из смежных ведомств…

– Так и есть. Этот неугомонный Стасов звонил сегодня в МВД. Сообщил им, что открыл формулу счастья, но у нею ее бессовестно украли. – Генеральный полистал настольный календарь: – Вот. Р + 5Е + ЗН. Р – это личные характеристики человека. Е – его состояние в конкретный момент времени. А про Н он ничего не объяснил. Сказал: сами догадайтесь. Как вам это нравится? В общем, галиматья какая-то.

– Формула счастья? – переспросил Меркулов. – Вы не шутите?

– Какие уж там шутки. Он позвонил прямо в кабинет министру, минуя все предварительные этапы, по правительственной связи. Министр, как вы понимаете, был в восторге.

– Значит, звонок не удалось отследить?

– Нет. Выходило, что звонил он с уличного автомата, но это вроде бы исключено. Значит, либо какой-то компьютерный сбой случился, либо действительно классная провокация. А то и диверсия. Министр приказал разобраться с этим заместителю начальника Главного управления уголовного розыска МВД.

– Могу себе представить, – пробормотал Меркулов. – Грязнову?

– А! Вы знакомы с этим генералом?

– Более-менее.

– Дельный человек?

– Вы себе не представляете насколько.

– Отчего же? Я о нем много слышал, особенно в те времена, когда он возглавлял столичный уголовный розыск. Мне говорили, что он авантюрист, каких поискать.

– Я думаю, это вам сказал кто-то, работавший в ФСБ.

– Как вы догадались?

– У Грязнова с этой конторой старая нержавеющая любовь. Не обращайте внимание. Вячеслав Иванович – сыщик от Бога. А Турецкий, кстати, его вообще прекрасно знает. Они много вместе работали.

– Что же, очень кстати. Может быть, общими усилиями они этого Стасова вытащат на свет божий.

– Надеюсь, так и будет.

– Вообще нелепо, конечно. – Генеральный поморщился. – Два генерала бегают за телефонным хулиганом… Если бы не смерть Клементьева… Понесла его в бассейн нелегкая.

– Насколько я знаю, он каждый день туда ходил.

Генеральный посмотрел на Меркулова с интересом.

– У вас что же, на всех картотеки заведены – с увлечениями, любовницами?

– Не на всех, – успокоил Константин Дмитриевич. – С вашего позволения, я схожу за Александром

Борисовичем. Полагаю, он забыл захватить кое-какие документы, а они сейчас находятся у меня в кабинете, – экспромтом сочинил Меркулов и тоже вышел.

Турецкий прыгал по ступенькам, пытаясь одновременно синтезировать главную мысль: что именно его встревожило в девичьей фигурке? Мысль не синтезировалась, и Александр Борисович решил, что догадается, когда снова увидит девчонку. Но ничего не получилось, потому что, когда Турецкий вышел на улицу, там уже никого не было.

Он стоял на крыльце, растерянно поворачивая голову влево, вправо. Почему же она не уходила столько времени? Или она пришла снова? Она знала кого-то в Генпрокуратуре? Она приходила не к нему? Вообще-то его она ни по имени-отчеству, ни по фамилии не назвала…

Тут Турецкий наконец понял, что его встревожило. Это был ее пиджак, синий пиджак с эмблемой на лацкане. В эмблеме были две буквы «АГ», он это отчетливо вспомнил – с завитушечками. А и Г. Его собственная дочь училась в лицее имени Александра Грибоедова. Турецкий хорошо помнил скандал, который разразился в начале прошедшего учебного года, когда в лицее ввели форменную одежду и строптивая Нинка наотрез отказалась ее носить. Впрочем, такая она была не одна. Так что лицейский скандал закончился компромиссом, и Нинка ходила учиться в чем считала нужным – в чудовищных рваных джинсах летом и в кожаных штанах зимой. В результате пресловутой форменной одежды Турецкий так и не увидел.

Турецкий задумчиво вставил сигарету в рот и полез в карман пиджака за зажигалкой. Обычно она лежала в правом кармане вместе с сигаретами, но сейчас ее там не было. Турецкий машинально сунул руку в левый карман и наткнулся на листок бумаги. Вроде никаких бумаг он в карман не клал… Александр Борисович с удивлением развернул два листа, вырванных из общей тетради. Листы были исписаны изящным, хотя и несколько неровным почерком. Несомненно девичьим. Наклон букв иногда менялся, словно писали то на столе, то на коленях, а то и лежа.

«…Мама красивая. Мне нравится об этом думать…»

Турецкий пробежал глазами. Это было похоже на страничку из личного дневника. И как же он попал к нему в карман? Впрочем, невелика загадка. Когда девчонка схватила его на крыльце за рукав, она сунула листки ему в карман.

Но зачем?

«…Мама красивая. Мне нравится об этом думать. Я другая. Я смотрю на старую черно-белую фотографию с чуть лиловым отливом. Они стоят с папой в фотоателье (здесь рядом, за углом, оно до сих пор существует), не раздеваясь, в зимней одежде. И я как будто вижу, как стекают с маминой зеленой шапочки растаявшие льдинки и как сердится фотограф, что они так наследили. Но они не реагируют и сосредоточенно, не улыбаясь и даже чуть хмуро смотрят в объектив и терпеливо ждут, когда же вылетит птичка. Откуда я знаю, что шапочка была зеленой? Папа говорил. Обожаю эту фотографию.

Мамы не стало, когда мне был один год. Никто не знает, куда она делась. Она просто пропала, и все. Прошло столько лет, а она так и не появилась. Старшие говорят, что если бы она была жива, то обязательно объявилась бы, что бы ни произошло. Они любят поучать, что отличительная черта взрослого – это ответственность. Какая чушь. Вот мне уже четырнадцать и…

Значит, мамы не стало тринадцать лет назад.

Но я так не думаю. Вернее, я в это не верю.

Мама не умерла, а исчезла. Мне нравится так считать. Может быть, когда-то мы уже прошли по улице мимо друг друга и не узнали друг друга.

Иногда я спрашиваю о ней у Кости: какая она была? Все-таки, когда она исчезла, ему уже было пять. Все-таки в пятилетнем возрасте уже можно кое-что запомнить, ему-то тогда было пять. Одна моя подруга в четыре года научилась на компьютере чего-то там делать. Правда, тогда они, наверно, какие-нибудь деревянные были. Так вот, я спрашиваю у брата: какой была мама? Он смотрит на меня по диагонали, то есть искоса и сверху вниз, и говорит: «Высокой».

Костя всегда говорит одно и то же. Зачем? Чтобы подчеркнуть, что он пошел в маму? А я тогда – в папу? Ну и ладно, я не возражаю. Но ведь и папа ничего не рассказывает. Вернее, он рассказывает, но совсем не то, что я хотела бы знать: Почему мама погибла? Папа много лет мастерски уходит от вопросов. Наверно, ему больно об этом думать, иначе почему папа больше не женился? Я ведь знаю, у него потом были другие женщины. А может быть, и нет, может быть, ничего ему не больно, я уже давно поняла, что взрослые ко всему привыкают, а потом только вид делают – на праздниках или на похоронах. А в сущности им все – все равно. Наверно, кто-то скажет, что я злая, ну и пусть, мне тоже все равно. Я думаю только о маме. Интересно, а она думает обо мне?

Как жаль, что тогда не было видеокамер (или были? Это еще вопрос!) и нельзя увидеть маму вместе с папой. Интересно, как им было вместе?

Дядя Валя Стасов сказал, что я на маму не похожа, но такая же незаурядная личность. А вот тетя Майя говорит…»

«Дядя Валя Стасов»?!

Турецкий глазам своим не поверил и перечитал это место трижды. Ну и дела, ну и совпаденьице! Неужели к нему с неба свалилась еще одна ниточка?

Тут у него в кармане ожил телефон.

– Да?

В трубке раздался тихий, но недовольный голос Меркулова:

– Ну ты где?

– Стою на крыльце. Уже докурил, сейчас поднимусь.

– С ума сошел? – поинтересовался Меркулов. – Какая муха тебя укусила?

– А что такое?

– Выбегаешь посреди разговора. Несолидно… Мягко говоря, – добавил Меркулов.

– Ничего, Костя, пусть привыкает. Может, таким макаром в кое-то веки нормального генерального воспитаем. Как раньше говорили, в своем коллективе.

Меркулов помычал, но ничего не сказал.

– А ты сам-то, кстати, – добавил Турецкий, – неужели такие. вольные речи прямо из его кабинета ведешь?

– Я тоже вышел.

– Вот видишь!

– Что «вот видишь»? – начал уже откровенно злиться Меркулов, что с интеллигентнейшим Константином Дмитриевичем случалось нечасто. – Он мне сказал найти тебя и вернуть. Дуй назад.

Турецкому стало неловко.

– Уже иду.

И в самом деле, через полторы минуты они сидели у генерального тем же составом.

Генпрокурор, стоило отдать ему должное, ни словом, ни жестом не выразил своего неудовольствия нахальным уходом Турецкого. И даже про своих двойняшек ни разу не упомянул. И ни одной истории про чужих детей больше не рассказал, сразу перешел к делу:

– Итак, Александр Борисович, что у вас есть на этого Стасова? С чем его едят и стоит ли вообще? Насколько аппетитное блюдо?

– Не исключено, что стоит, – кивнул Турецкий, открывая приготовленную папку. – Только, боюсь, он все-таки псих. Причем очень странный.

– Конкретней, – попросил генеральный. – И сперва факты, потом ваше мнение.

Турецкий пересказал, о чем говорил со Стасовым, но про очную встречу с ним упоминать не стал. А мнение свое вообще оставил при себе, ему показалось, что этого от него сейчас не требуется.

И как в воду глядел. Шефа будто подменили.

Теперь Турецкий вспомнил, что еще утром, появившись на Большой Дмитровке, он заметил, что сотрудники жмутся по стеночкам, но тогда он не придал этому значения. А напрасно.

Ярость закипела в глазах генерального, хотя лицо оставалось беспристрастным, как на заседании коллегии Генпрокуратуры. Вообще-то Турецкий ожидал взбучку за Стасова, однако не предполагал, что так скоро. Да и странно это было: только вчера провел вечер в компании не такой-то уж важной личности – всего-навсего телефонный хулиган с поехавшей крышей, да еще и в возрасте, – а уже сегодня шеф готов всыпать ему по первое число!

Ладно, подумал Турецкий, поорет и перестанет, зато, глядишь, выяснится что-нибудь интересное. А то ведь так до сих пор и не выяснил, кем этот Стасов на самом деле является.

Генеральный орал специфически, как орут очень сильные люди и начинающие крупные руководители, – тихо и напряженно. И очень немногословно.

– А почему я ничего не знаю о том, что вы уже встречались со Стасовым?! Вы понимаете, что должны держать в курсе начальство? А вы не только мне, но и Константину Дмитриевичу ничего не сообщаете! Что за самодеятельность? Рассказывайте немедленно во всех подробностях!

Турецкий уже знал, что негодование шефа быстро проходит. Он начал объяснять, как происходила встреча.

– Я не хотел ставить вас в известность об этой встрече. И Константина Дмитриевича не хотел предупреждать… Зачем? Вообще все очень спонтанно получилось: позвонил – встретились. Я воспользовался помощью коллег из МВД, но это не помогло, Стасов ускользнул.

– Что он вам сказал?

– Ничего особенного он не говорил, кроме того, что сделал несколько выдающихся открытий, которые почему-то никого не интересуют.

– Александр Борисович, вы спрашивали его о Клементьеве? О том, откуда у него все эти телефонные номера?

– Видите ли…

– Не спрашивали?!

– Я спрашивал. Но когда я спрашивал, Клементьев был еще жив.

– Нет, но каково совпаденьице, а? – Генеральный был перевозбужден. – Этот тип звонит начальнику Федеральной службы и говорит, что у него что-то там в хозяйстве нехорошо. Потом бац – и начальника больше нет. Причем он умирает естественной смертью.

– Не совсем естественной, – уточнил Турецкий. – Учитывая, что он был в прекрасной физической форме…

– Э, бросьте, Александр Борисович, – махнул рукой генеральный. Ну ладно. Что еще он вам наплел?

– Вообще-то я записал наш разговор. Может быть, послушаем?

– Наконец-то я слышу что-то дельное! Давайте.

Турецкий положил диктофон на стол, включил запись.

«Турецкий.Как вам удается дозваниваться высокому начальству, минуя многочисленных секретарей? Откуда у вас вообще их телефоны?

Стасов.Это техническая проблема. Хорошо подготовленный человек, не зацикленный на социальных штампах, может ее решить.

Турецкий.Я не понимаю, что вы хотите сказать.

Стасов.Значит, и не поймете. Значит, вы зациклены на социальных штампах.

Турецкий.Чего вы добиваетесь?

Стасов.А вы как думаете? Зачем человек набирает телефонный номер?

Турецкий.Чтобы поговорить, наверно…

Стасов.Вот именно.

Турецкий.Ладно, допустим. Но вот вы дозваниваетесь до начальника Федеральной службы исполнения наказаний, убей меня бог, не пойму как, но дозваниваетесь. И говорите ему, что у него там в хозяйстве – все не слава богу. Это оказывается неправдой…

Стасов.Это еще как посмотреть.

Турецкий.Да как ни смотри – информация-то не подтвердилась. Только скандал разразился. Потом вы в другие министерства, в Генпрокуратуру звонили, какие-то идиотские вещи говорили… Ну что вы молчите?

Стасов. Яне понимаю, что вы ждете от меня.

Турецкий.А я не понимаю, чего вы добиваетесь. А здесь я – напоминаю – как раз для того, чтобы в этом разобраться.

Стасов.А заодно надеть на меня наручники?

Турецкий.Да бросьте вы! Хотите – можете меня обыскать.

Стасов. Язнаю, как это делается. Вы приехали не одни. За нами наблюдают.

Турецкий.Валентин, никто не желает вам зла. Но вы умудрились привлечь к себе внимание силовых структур. Теперь хотите или нет, но это придется как-то расхлебывать.

Стасов.Расхлебывайте, если вам нравится.

Турецкий.Что вы имели в виду, когда предупреждали начальника Федеральной службы Клементьева о некоей опасности, исходящей от его сотрудников. Он жив и здоров. В министерстве все нормально.

Стасов.Возможно, я ошибался… Вы помните греческий алфавит?

Турецкий.Э-ээ… как это «помните»? Я его вообще-то не учил. А почему вы спрашиваете?

Стасов.Ну хоть буквы-то помните?

Турецкий.Наверно. Кириллица ведь имеет к нему отношение. Аз, буки, веди.

Стасов.Мы говорили про греческий.

Турецкий.Это вы говорили. Чего вы хотите, Стасов? Чтобы я продиктовал алфавит? Какого черта?! Альфа, бетта, гамма?!

Стасов.Ладно, хватит.

Турецкий.Еще дельта…

Стасов.Достаточно.

Турецкий.Эпсилон…

Стасов.Уймитесь.

Турецкий.Сами же попросили!»

На этом запись прекращалась.

– Содержательный диалог, – прокомментировал Меркулов. – Не хватало вам еще о Платоне подискутировать.

– Чем богаты, – сказал Турецкий, прекрасно понимавший, что не богаты ничем.

– Ошибался он, видите ли, по поводу Клементьева, – прорычал генеральный. – Ни хрена он не ошибался! Он же сам все подстроил!

– Это вряд ли, – заметил Меркулов. – Какой смысл? Зачем ему?

– Откуда он тогда знал, что тому грозила опасность?

– Он не говорил про опасность, – уточнил Меркулов. – Он сказал, что у него в аппарате – опасный человек.

– Да уж. Ладно. – Генеральный нахмурился. – Значит, Александр Борисович, вы не выяснили, что это за личность?

– Я нашел в Москве семь Валентинов Стасовых. И все – мимо кассы. Даже по возрасту никто не подходит. Никаких биографических данных поэтому пока что собрать не удалось. Дактилоскопия тоже ничего не дала. – Турецкий поморщился, вспомнив, как издевательски Стасов оставлял отпечатки в его машине. Конечно же он знал, что на него нигде ничего нет, иначе отчего был так уверен в себе? Хотя возможна и другая ситуация – он же зачем-то Турецкому сам позвонил, словно бы напрашивался на какое-то «разоблачение», идентификацию собственной личности… Он хотел, чтобы Турецкий что-то узнал про него? Почему тогда просто и внятно не сказать? Но нет, он, кажется, ведет какую-то свою мудреную игру, где А. Б. Турецкому выделяет отнюдь не главную роль. Считает, по крайней мере, что ведет…

– Думаете, этот тип не прост, Александр Борисович? – прищурился генпрокурор, словно читая мысли Турецкого.

– Еще бы.

– Значит, это все? Негусто. Тогда теперь моя очередь. – Генпрокурор открыл ящик стола и протянул Меркулову какую-то бумагу. – Ознакомьте и Александра Борисовича заодно.

Меркулов отодвинул очки на кончик носа и стал читать вслух:

– «Необходимость основать Центр экологического выживания и безопасности назрела давно. Правда, пока я работаю один, но недалек тот день, когда у меня появятся сподвижники, которых интересуют не хорошая зарплата и теплые места, а наше светлое будущее, будущее наших детей. Гринпис и прочие «зеленые» прозападные организации занимаются профанацией Экологической Идеи, им доверять категорически нельзя! Экология – это не только состояние воздуха, лесов полей и рек. Это в первую очередь состояние нашей с вами души. Я опытным путем доказал тлетворное влияние нецензурной брани на человеческий организм. Мат – это святые слова, которые в древности применялись русскими мужчинами во время проведения обрядов и ритуалов для вызова родовой силы. Употреблять эти слова можно было лишь 6 дней в году, а потом они были (и должны находиться!) под строжайшим запретом. И когда в наше время мужчины без надобности произносят эти сакральные слова, то это неминуемо ведет к реальной импотенции. А если матерится женщина – она медленно превращается в мужчину. Не в буквальном смысле, но утрачивает свое первозданное предназначение – быть матерью и дарить любовь.

Мои выводы подтверждает недавнее исследование. Я испробовал влияние нецензурной брани на воде, которая обладает памятью. Жидкость была обругана отборным матом, после чего полили ею семена пшеницы. В результате из тех зерен, которые были политы водой с агрессивным матом, взошли только 48 %, из тех, что бытовым, – 53 %, а семена, политые святой водой, проросли на 93 %. Страшно представить, что происходит с человеческим организмом!