Текст книги "Инкубатор для шпионов"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Безусловно одно: ни одна иностранная ругань не способна нанести такой вред человеческому организму, как «святые слова» из древнерусских ритуалов. С другой стороны, многие вещи, сами по себе таящие опасность, угрозу, иногда удается использовать на благо человечества. Взять хотя бы змеиный яд или атомные электростанции. Мат крайне полезен в экстремальных ситуациях. Его, как последний патрон, надо беречь, например для военных действий. К тому же на войне при помощи мата значительно ускоряется передача информации». Все. Дата, подпись. Валентин Стасов. – Меркулов положил лист на стол.

– Ну как вам? – поинтересовался генпрокурор.

Турецкий ошеломленно молчал.

– А что это вообще такое? – спросил Меркулов.

– Письмо, которое он накатал в Министерство здравоохранения.

– Куда?! – не поверил Меркулов.

– Он у них грант попросил на дальнейшие исследования.

– Большой?

– В три четверти миллиона долларов. Копия была отправлена в ФСБ и в администрацию президента. Президент, к счастью, этого письма не видел. То-то был бы скандал. Самое поразительное, что ему раз за разом удается каким-то образом находить тропинки к первым лицами правительства. Черт возьми, как он это делает?!

– Мне кажется, он всех за нос водит, – сказал Меркулов. – Ясно же, что никто на это не клюнет. Он, с одной стороны, привлекает к себе внимание, с другой – уводит его от чего-то более существенного. И деньги просит такие, какие заведомо никто не даст, специально.

– А вы, Александр Борисович? – Генеральный повернулся к Турецкому.

Турецкий вздохнул: вопрос был поставлен в лоб.

– Я бы тоже так сказал, если бы… если бы не разговаривал с ним лично. Он не производит впечатление однозначно здорового человека. Как там сказано? «Жидкость была обругана отборным матом»? Ну сами подумайте.

Генеральный снова открыл ящик стола. Было видно, что там лежит лист бумаги, исписанный вручную до середины. Генеральный посмотрел в него, потом задвинул ящик назад.

– Наверно, вы правы. Несмотря на этот бред, что вы сейчас прочитали, этот кадр действительно совсем не прост. Псих он или нет – это отдельный вопрос, но… Итак. Валентин Семенович Стасов, скорее всего, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения… – Здесь генеральный сделал тактическую паузу, которой Турецкий незамедлительно воспользовался.

– Как это – «скорее всего»?

– А вот так. Шестьдесят шестой год – это по метрике на имя Валентина Семеновича Стасова, выданной Замоскворецким ЗАГСом…

– Мне такой найти не удалось, – вставил Турецкий.

– Справку мне передали из ФСБ, – сухо объяснил шеф. – Есть вероятность, что документ этот не совсем точно удостоверяет личность нашего, так сказать, клиента. Неизвестно, что там все-таки верно, в паспорте, а что – сочинено. И кем сочинено – тоже неизвестно.

– КГБ? – предположил Меркулов. – ФСБ? ГРУ? Или, может, внешней разведкой?!

– Я же говорю – неизвестно. И по образованию, и по роду деятельности был наш Стасов какое-то время военным, как говорит о нем официальное и доступное нам дело – передали из Министерства обороны. Срочная служба, – сержант, потом военное училище, потом погранвойска. Служил там в звании лейтенанта и капитана. Служил на Туркменской границе. Понимаете, чем пахнет?

– Конечно, – кивнул Турецкий. – Но только в конце восьмидесятых, тем более в начале девяностых, там уже и не было почти ничего особенного. Раббани стал президентом Афганистана только в девяносто втором. А до этого там пытался рулить лучший друг Советского Союза – Наджибулла. Были там наши советники, сотрудники спецслужб… разве что срочников уже не было, чтобы не светиться. А вот что было после Наджибуллы – это мало кому известно.

– Верно, – кивнул генеральный. – Так вот, личное дело капитана Стасова сообщает, что он был уволен из Вооруженных сил в тысяча девятьсот девяносто втором году по причине инвалидности – осколочное ранение в голову на учебных стрельбах. Все.

– В смысле – все? – удивился Турецкий. – Листы вырваны в конце личного дела?

– В прямом смысле все! Не было там больше никаких листов. Сняли с учета в части и отправили домой. В Москву. Родители его умерли уже, он был поздний ребенок.

– А как же ФСБ? Если он в погранвойсках служил, его личное дело в КГБ должно было быть. Наверняка со всеми подробностями.

– Должно, но нет!

– У них действительно нет или они не желают делиться? – наседал Турецкий.

Генеральный вздохнул:

– Я общался по этому поводу с замдиректора ФСБ. Он клянется, что не меньше нас заинтересован в том, чтобы… Словом, из ФСБ данные по нашему подопечному будто бы все вычистили.

– Ну хорошо, – вмешался Меркулов. – Уволили капитана Стасова из части, он же должен был потом отметиться в военкомате по месту жительства?

– Должен. Только не отметился. Есть в Кунцевском военкомате на учете один Валентин Семенович Стасов, да только он на десять лет младше. Так что наш подопечный – этакий вечный дембель. Но главное в другом. Остался у Стасова один только родственник, двоюродный брат. Очень он заботится о своем кузене, сил нет. Из-за этой заботы мы с самого начала не могли своими способами взять за задницу этого Стасова и вынуждены носиться с ним как с писаной торбой. Выслушивать его бред по телефону, вежливо отвечать и так далее.

Турецкий подумал, что все это не очень верно – не слишком-то он в руки дается, вечный дембель Стасов.

– Брата этого зовут Александр Филиппович Мелешко. Знаете, кто это? – Генеральный даже очки снял. – Он работает в аппарате президента. Звонил мне еще три недели назад и недвусмысленно попросил обращаться с его родственником максимально либерально. Сегодня утром тоже звонил и сказал, что в случае личного контакта Стасова с сотрудниками Генпрокуратуры они, эти самые сотрудники, должны передать Стасова лично ему, Александру Филипповичу Мелешко. Вопросы есть? Ясно теперь, на кого работаем?

– Вообще-то наглость, – высказался Меркулов. – Какие у него полномочия…

– Полномочий у него хватает, поверьте на слово.

Турецкий даже крякнул от досады и выразительно посмотрел на Меркулова.

С этим господином Турецкий уже пару раз сталкивался. Формально Мелешко работал в отделе по связям с прессой, чем конкретно занимался – узнать было невозможно. В сферу его интересов входили самые разные дела. Он был известен довольно вздорным характером и непревзойденным умением портить жизнь людям, которым приходилось с ним конфликтовать. Впрочем, у Турецкого от недолгого общения с чиновником осталось ощущение, что, возможно, все это только маска. Потому этот господин был полон сюрпризов.

Полтора года назад Мелешко был помощником президента по вопросам национальной безопасности. Тогда-то он и прославился – тем, что предложил ввести новый показатель коррупции, который назвал «процент соблазна». Измерялся он очень просто. Нужно было взять зарплату в частном секторе и разделить ее на зарплату в государственном секторе на аналогичной должности. По мнению Мелешко, в развитом мире этот «процент соблазна» находится в пределах двойки, то есть в частном секторе зарплата выше в полтора-два раза. А в России – раз в двадцать. В пределах двух раз чиновник еще выдерживает. Не каждый, конечно, – коррупции-то везде хватает. Но если «процент соблазна» равняется двадцати, выдержать уже нереально. Идея нашла поддержку, и Мелешко стал ее всячески лоббировать в Думе, вызвав, разумеется, ярость у самых разных партий, блоков и депутатов. Еще бы! Формула была очень проста и очень выразительна.

Был ли Мелешко на самом деле толковый специалист, его ли вообще это была идея – бог весть. Своего высокого поста он в результате лишился и перешел на работу в президентскую пресс-службу, судя по всему, и там себя чувствует очень комфортно.

Ныне его положение казалось неуязвимым, и в Генпрокуратуре его побаивались, но не очень-то уважали. Все помнили, как он вытащил практически из-под носа у самого генерального одного крупного бизнесмена, увязнувшего в криминальной ситуации, но баллотировавшегося даже на пост главы субъекта федерации и, по слухам, являвшегося креатурой руководителя кремлевской администрации.

Выходит, дальше разрабатывать Стасова надо, стараясь обойти возможные препятствия и подводные течения, то есть помехи со стороны высших чиновников. Конечно, о полном освобождении от пристального взора сверху речь не шла, но максимально выключить из игры этих деятелей очень хотелось бы…

Меркулов, на поддержку которого Турецкий рассчитывал, молчал, и тогда Александр Борисович сам не выдержал.

– Ладно, – сказал он. – Двоюродный брат Мелешко плюс гипотетическая связь с органами десять с лишним лет назад. И что с того? Нельзя послать Стасова куда подальше из-за того, что Мелешко обидится? Но Мелешко-то не идиот, он же видит, что его родственничек собой представляет. Хочет запретить всей стране материться! Это же национальная катастрофа выйдет.

– Слушать больше ничего не желаю! Продолжайте свою дружбу со Стасовым, Александр Борисович, это ваша работа на сегодняшний день! – отрезал генеральный.

Прокурор уже утомился, от злости, охватившей его с утра, не осталось и следа. Турецкий обратил внимание на его красноватые глаза – наверно, недосыпает шеф. Вряд ли в компьютерные игрушки играет. Ну да а кому сейчас легко? Покой нам только снится.

У самого же Турецкого теперь в голове была форменная каша. Ничего существенного про Стасова образца сегодняшнего дня генеральный так и не сообщил, подробности прошлого опустил (а знал ли?), а уж что касается отношений между двоюродными братьями, то тут вообще мало что было понятно. Турецкий уже хотел было встать, но не тут-то было: генеральный приступил к неформальной части общения – очередному рассказу о детях:

– Вчера жена вернулась из каких-то гостей и поведала занимательную историю, которую там услышала. Некий молодой папа решил научить свою маленькую пятилетнюю дочурку кататься на велосипеде. Для этих целей был куплен двухколесный велосипед с маленькими страхующими колесами по бокам заднего. После непродолжительных тренировок дополнительные колеса открутили, и ребенок начал осваивать езду на двух колесах. Конечно, папе все время приходилось бегать следом и держать велосипед за багажник, чтобы дочка не упала. Наконец ему это уже порядком поднадоело, а может, покурить захотелось, в общем, он отпустил багажник, и девочка, не замечая этого, продолжала катиться. Счастливый отец, гордый достижениями ребенка, решил постоять в стороне и понаблюдать за дочкой. Спустя некоторое время девочка оглянулась и обнаружила, что папа ее больше не поддерживает. Велосипед завихлял, и окрестность огласилась звонким детским голосом: «Папа, ты что, ох. л?!»

Генеральный перевел дух и засмеялся. Турецкий с Меркуловым тоже сдержанно улыбнулись, но при этом Турецкий как бы невзначай глянул на часы.

– Ну, по домам, хватит на сегодня, – спохватился генеральный.

Из кабинета вышли молча.

– Прогуляемся?

Меркулов глянул на приятеля с удивлением, но понял, что Турецкому есть что сообщить. Или спросить.

На улице Турецкий сказал:

– Костя, у меня только один вопрос. Как генеральный узнал, что я со Стасовым в воскресенье виделся?

Ведь даже ты был не в курсе. Этого вообще, кроме меня и Грязнова, никто не знал!

Меркулов улыбнулся:

– Доверюсь тебе, как старому другу. Только никому ни слова.

– Нем как рыба. – Турецкий все еще недоумевал.

– Ответ очень банальный. У нашего шефа любовница на Севастопольском проспекте живет. Он к ней когда едет, разворачивается на кольце у Битцевского парка. Выглядели вы оба посреди этого кольца, по его словам, совершенно по-идиотски.

Турецкий открыл рот, но так ничего и не сказал. Ну и жук новый генпрокурор. Это при молодой-то жене, в которой души не чает?!

– Вот примерно как и сейчас, – подтвердил Меркулов. – Челюсть подбери..

– При чем тут челюсть! Как он опознал Стасова? Ты разве забыл – до того, как я его сфотографировал, никто не знал, как выглядит наш «телефонный хулиган». Как ты себе представляешь такую необыкновенную проницательность? Ну хорошо, едет себе генеральный по городу. Невероятное совпадение – видит своего помощника Турецкого. Бывает, не спорю, и на Северном полюсе люди встречаются. Но генеральный видит, что Турецкий не один, а с каким-то мужиком. И что же? Каков ход мыслей нашего шефа? А уж не тот ли это самый Стасов, за которым Турецкий гоняется? Так, что ли?!

Меркулов почесал затылок.

– Что, неувязочка? – съязвил Турецкий.

– Какая там неувязочка, – хмуро отозвался Константин Дмитриевич, – все ясно как божий день. Фотографию Стасова ему показал Мелешко. Причем совсем недавно – сегодня или вчера, то есть задним числом, уже после того, как шеф видел тебя в городе.

– Ладно. А почему же тогда Мелешко не стал давить на него сразу?

– Может быть, он ждал результата следствия по Клементьеву. Не хотел светиться, демонстрировать свою связь со Стасовым раньше времени. И потом, разве он знал наверняка, что ты со Стасовым встретишься?

– А что, – оживился Турецкий, – все сходится! Мелешко увидел, что Стасов формально ни при чем, перевел дух и позвонил нашему шефу.

– Ты не слишком-то радуйся, – заметил Меру-лов. – За то, что по Клементьеву оперативно сработал, награждать тебя никто не станет – гарантирую.

– Сам знаю, – фыркнул Турецкий. – Вот если бы маху дал, тут бы на меня вельможное внимание живо обратили.

– Все это, Саша, не слишком здорово. Начальство всегда что-то скрывает, на то оно и начальство, но в подобных обстоятельствах… Ладно, ничего не попишешь, занимайся своими делами и не ной – не в первый раз.

Но Турецкий все-таки пожаловался на жизнь – это был проверенный годами ритуал:

– Нет, Костя, нуты скажи, почему это дело попало именно ко мне, а? Я же психов терпеть не могу. С ними же надо терпеливо, а я могу не сдержаться и сразу в рыло сунуть.

– Может, звезды так сошлись, – предположил Меркулов. – Но имей в виду, помимо генерального и меня, никто не знает, что ты уже виделся со Стасовым. Понимаешь, о чем я? – Меркулов заглянул Турецкому в глаза. Это означал одно: «Я даже знать не хочу, кому ты уже наболтал».

– Кроме Грязнова, никто не в курсе.

– Это ладно. Тем более что Грязнов теперь имеет приказ от собственного руководства в отношении Стасова – он официально подключен к этой проблеме. В остальном – молчок.

– Но ведь Мелешко Стасова наверняка пасет! Почему же ты думаешь, Костя, что о нашей встрече никто не знает?

– Пасет, конечно. Точнее, пытается. Но ты же сам видишь, этот Стасов, параноик он или нет, уходит от любого «хвоста». И по телефону его засечь невозможно. Если он псих, то какой-то уж очень профессиональный. Похоже, его невозможно контролировать. Значит, и у Мелешко с этим проблемы. Так что ты пока разбирайся, куда и как исчезает Стасов. И вообще, кто он такой на самом деле и какие цели преследует.

– Ну и ну… – покрутил головой помощник генерального прокурора.

Турецкому даже начинал нравиться его подопечный. Он действительно не обычный псих. Он псих с особенностями. И это было интересно.

А Меркулов продолжал гнуть все ту же линию:

– Подумай о том, что ты уже про него знаешь, о том, что он сам говорит. Письмо в Минздрав – это, конечно, неплохо, но личное общение оно не заменит. Он вообще рассказал тебе что-нибудь действительно интересное? Без всякой псевдонаучной лабуды? Что в запись не вошло?

Турецкий задумался:

– Некоторые его слова выглядели действительно примечательно. Например, он сказал: если в тебе постоянно видят только врага, то возникает желание действительно им стать.

– Вот это выраженьице, – оценил Меркулов. – Значит ли оно, что его вынуждают к каким-то действиям, которых сам он не желает?

– Вот поди догадайся, – проскрипел Турецкий.

Глава третья

У помощника генерального прокурора были собственные проблемы с дочерью, и они касались отнюдь не трехколесного велосипеда – Ниночке Турецкой было уже четырнадцать. Когда Александр Борисович приехал домой, на Фрунзенскую набережную, он застал остальное семейство в состоянии войны. Или, по крайней мере, жесточайшей ссоры. Дочь закрылась в своей комнате и выходить категорически отказывалась. А Ирина Генриховна с белым от злости лицом мыла посуду. Турецкий сразу понял, что произошло нечто экстраординарное. Но пока не станет ясно, что именно, решил вести себя нейтрально.

– В этом доме кормят? – осведомился он усталым голосом.

– Твой ужин в микроволновке, – нервно сказала Ирина Генриховна. – Нажми на кнопку, получишь результат.

– Как у тебя в школе? – сказал Александр Борисович, нажав на кнопку, сполоснув руки и усаживаясь за стол.

– У меня – нормально. У меня в школе все замечательно! Я сегодня дала три урока сольфеджио, будь оно проклято! А вот что, хотелось бы знать, у нее в школе?!

– А что?

– Да, вот именно – что?!

Ирина Генриховна преподавала в музыкальной школе, а дочь Турецких Ниночка ходила в общеобразовательную школу, точнее, в частный лицей имени Грибоедова, точнее, перешла в 9-й класс. И, по сведениям главы семейства, все у нее вроде бы было в порядке. Или нет?

– Подожди, – спохватился он, – но ведь сейчас каникулы, кажется?

– Кажется! – саркастически обронила жена. – Ему кажется! Тебя что-нибудь, кроме твоих государственных преступников, вообще колышет? Ну и что, что сейчас каникулы?! Уж лучше бы была учеба!!!

– Не заводись, – порекомендовал Турецкий, хотя явно уже было поздно.

Он достал тарелку из микроволновки, обильно полил разогретую котлету по-киевски кетчупом и за пять минут расправился с ней, одновременно – с тушеным картофелем, зеленым горошком, проглотил несколько пучков шпината, полбанки маслин, опустошил начатую банку шпрот, а на десерт сделал себе внушительный бутерброд с сыром. Обычно вид ужинающего мужа неизменно вызывал у Ирины Генриховны улыбку, обычно – да, но не сегодня. Турецкий заметил это и понял, что ссора в его отсутствие вышла действительно нешуточная.

– Ну ладно, – сказал Александр Борисович, притягивая к себе супругу за руку, – хватит страдать, давай кофе пить.

– Вечером вредно, – машинально сказала она, усаживаясь ему на колени.

Чуткое ухо Турецкого уловило, как в коридоре открылась дверь – из комнаты дочери – и босые ноги осторожно ступили на паркет. Ага, наследница приготовилась подслушивать. Ну и пусть. Тем лучше.

Через десять минут он восстановил картину происшествия. Дочь сегодня вернулась домой, как обычно слегка задержавшись где-то примерно на час-полтора. Должна была появиться в пять, пришла в шесть. Ничего необычного в этом не было. Нинка считала себя существом вполне самостоятельным, и Турецкий тут большого криминала не видел. Кроме того, он полагал, что взрослый человек и отличается от ребенка тем, что периодически не держит данное слово – очень уж много в нынешней жизни на нею наваливается.

– Не говори ерунду, – возмутилась Ирина Генриховна. – Еще не хватало, чтобы она это слышала.

Турецкий смущенно кашлянул, и сообразительная Нинка его поняла. Вышла из коридора с гордо поднятой головой:

– А я и слышала!

В некоторых отношениях Нинка уже действительно выглядела по-взрослому. Кроме того, она работала, точнее, подрабатывала – в «Макдоналдсе». Училась действительно весьма достойно. Разумеется, отец в дочери души не чаял, но, как ему казалось, умел относиться к ней объективно. А вот с точки зрения матери, далеко не все было в порядке. Дочь стремительно росла – во всех отношениях, и принимать за данность то, что сегодня она уже не то милое безобидное существо, каким была еще только вчера, Ирине Генриховне удавалось не всегда. Кроме того, она считала, что все пошло наперекосяк с того момента, как Нинка забросила музыку.

Случилось это два года назад. Сначала она переключилась с фортепиано на флейту. Потом, о ужас, с полгода поиграла в школьной рок-группе на ударных инструментах, а потом и вовсе послала все к черту. Турецкий лишь пожал плечами, но Ирина Генриховна была вне себя. Она считала, что гармоническое образование ребенка непоправимо нарушено, и переубедить ее было невозможно. Отец и дочь быстро это поняли и смирились – оставалось лишь терпеливо ждать, пока Нинка не вырастет и не станет нобелевским лауреатом за что-нибудь сверхъестественное. Например, за мир во всем мире.

– Ладно, девочки, – примирительно сказал Турецкий. – Может, наконец объясните мне, из-за чего сыр-бор?

– Посмотри на ее руку, – буркнула жена.

Но Турецкий сперва вопросительно глянул на жену.

– Посмотри-посмотри. Сам все поймешь.

– Ладно…

Но Нинка (она была в футболке) тут же убрала руки за спину.

– Ну? – сказал отец. – Я жду.

Дочь нехотя вернула руки из-за спины. Правая рука в районе локтя была забинтована.

Улыбка сползла с родительского лица. Турецкий почувствовал, как пересохло горло. Ирина права, дело было дрянь.

– Так, – сказал он в наступившей тишине. – Так. – Второе «так» звучало особенно зловеще, но Нинка не испугалась и не втянула голову в плечи: она хорошо знала, кто тут на самом деле ее главный защитник. Нинка подошла и взяла недопитый отцовский кофе.

– Не смей на ночь кофе пить, – сказала мать. – Хотя, – она махнула рукой, – конечно, кофе – это совсем безобидно по сравнению…

– Сейчас, дорогие родители, такое время, – с вызовом сказала Нинка. – Современнее надо быть! Если вы мне действительно желаете самого лучшего, как все время об этом твердите, то должны понять, что ничего ужасного не случилось. Просто мне жить теперь будет веселее, да и вообще…

Тут Ирина Генриховна издала какой-то гортанный крик и вскочила, роняя табурет.

Военные действия Турецкому надоели. Он вспомнил, что существует классический рецепт покончить с проигранной войной. Надо объявить ее выигранной и быстренько вывести свои войска.

– Брэк, – сказал Турецкий, вставая между женой и дочерью. – Хватит воевать. – Он увел дочь назад в комнату и запер дверь – теперь уже снаружи.

– Папа, ты что?! – возмутилась Нинка.

– Сиди там и помалкивай, – порекомендовал отец и вернулся на кухню.

На кухне жена сидела за столом и тяжело дышала, подперев подбородок руками. Во взгляде ее было отчаяние.

– Она же так хорошо учится… Всегда же все было нормально… Ну как же так, Саша, а?! Она посмотрела на мужа. – Что же нам делать?

Турецкий вздохнул:

– Как говорил Мао Цзэдун, сколько книжек ни читай – императором не станешь.

– Да при чем тут Мао Цзэдун?!

– Я имею в виду, что есть вещи, на которые вообще никто повлиять не в силах. Я слышал, что в принципе родительское воспитание престает быть действенным после трех лет. И если мы в первые три года чего-то там в нее не заложили…

– Что за бред?! – снова взорвалась Ирина Генриховна. – Что ты несешь? По-твоему, выходит, мы двухгодовалому ребенку должны были объяснять, что наркотики – это плохо, да?! А мы, значит, этого не сделали и упустили время, да? А что мы еще ей тогда забыли рассказать? Про противозачаточные средства? Или, может, все десять заповедей?

– Успокойся, пожалуйста, и не надо кричать. Мне этого на работе хватает.

– Кто кричит? – завопила Ирина Генриховна. – Я кричу? Ты просто не слышал, как кричат! Хочешь, я тебе продемонстрирую, как кричат?!

– Хватит, – рявкнул Турецкий.

И на жену это произвело магическое действие, она сразу вся как бы сдулась. Вот что значит сказать нужное слово нужным тоном в нужном месте, удовлетворенно подумал Турецкий, но туг же устыдился этих мыслей: думать сейчас, конечно, следовало о дочери.

– Что она сама тебе говорила?

– Ничего! Я вообще не сразу заметила – она в джинсовой куртке была. Увидела, говорю: что с рукой, Нинка? Она покраснела как рак и сразу давай хамить: «Это мое дело!» Представляешь?! Ее дело! Ее дело!!! Вот соплячка, а?! Больше вообще нормально поговорить не удалось. Сплошной ор…

– Могу себе представить, – пробормотал Турецкий.

– А там и ты пришел.

– Ясно. Ты не знаешь, чем она колется? Винт? Героин, не дай бог?

Жена покачала головой:

– Видимо, это первый раз. Я бы заметила…

– Будем надеяться. Наверно, надо искать врача, – сказал Турецкий. – И главное – хорошего детского психолога. В принципе у меня есть кое-кто на примете.

И я знаю, с кем посоветоваться. У нашего генерального родились двойняшки, он по этому поводу совершенно рехнулся и окружил семейство первоклассными медиками. Да это вообще не вопрос! Найдем мы докторов. И сделаем все, что нужно. Меня другое беспокоит. Ты видишь, как легко она к этому относится?

Жена кивнула, смахивая слезы с ресниц.

– Это же просто какое-то нарушение психики. Она что, не понимает, к чему это может привести? Конечно, – Турецкий закурил и заходил по кухне, – Нинка растет в такой благополучной среде, она никогда еще не сталкивалась с последствиями – не видела людей, которые превратились в руины… Думает, дуреха, что это игрушки. Но все равно не знать, не слышать об этом она не могла.

Ирина Генриховна взяла у мужа сигарету и глубоко затянулась. Турецкий посмотрел на нее, но ничего не сказал. Жена давно бросила, а совсем недавно, вместе с дочерью кстати, потратила немало усилий, чтобы заставить и его отказаться от вредной привычки. Ничего, разумеется, не вышло. Турецкий вспомнил, сколько энтузиазма проявила тогда Нинка. Заботилась. Выискивала хитрые рецепты… Эх, Нинка, Нинка… Видно, не может все всегда быть хорошо. Пришло время и для отцовской печали.

Турецкий тяжело вздохнул, забрал у жены сигарету, сделал последнюю затяжку и потушил.

– Для начала надо все-таки с ней поговорить и успокоить ее.

– Кажется, мы побольше разволновались.

– Уверяю тебя, она тоже напугана. По крайней мере, твоими криками.

– Хорошенькое дело! А что я должна была, по-твоему, сделать? Сбегать в аптеку, шприцов ей накупить?

– Перестань.

Турецкий пошел отпирать дочь, которая преспокойно валялась на диване и что-то читала. Турецкий заглянул в книжку. Это была «Лолита» Набокова. Ну и ну! Не рано ли? Впрочем, еще недавно они с женой вздыхали по поводу того, что она вообще ничего не читает, так что пусть уж лучше так. Вид у Нинки был совершенно беззаботный, как будто и не было всех этих кухонных разборок.

– Слушай, па, – сказал она, – этот Гумберт ну и жук, а? Маленьких девочек ему подавай!

Турецкий не нашелся что ответить. Неужели дочь действительно не понимает, во что вляпалась? Впрочем, дети, конечно, воспринимают все не так серьезно, как взрослые, – в этом их главное преимущество. Но ведь она-то как раз настаивает на том, что уже достаточно взрослая. Достаточно для чего? Что это я, одернул сам себя Александр Борисович. По крайней мере, Нинка еще несовершеннолетняя – до этого еще почти четыре года. Значит, отвечаю за все, что с ней происходит, именно я. Да хоть бы и была совершеннолетняя, какая разница?

– Ну вот что, Мисс «Макдоналдс», давайте сюда вашу руку.

– Зачем это?

– Значит, надо.

– Что значит – надо? – Нинка села на кровати, отбросила книжку. – Это моя рука. И я хочу знать, зачем она тебе? Я тебе не твоя подследственная. И пусть мама не подслушивает в коридоре, а войдет в комнату! – Последняя фраза была сказана громче предыдущих.

Ирина Генриховна так и поступила, правда не сразу – сделала вид, как будто шла из кухни. Отец с дочерью прекрасно поняли этот маневр и снисходительно улыбнулись. Но Турецкий, как опытный юрист, еще и воспользовался тем, что внимание Нинки отвлеклось, и схватил ее за руку.

– Ну папка?! – Она задергала рукой.

– Тихо! – приказал отец. Он уже осторожно разматывал повязку.

– Папа, как тебе не стыдно?! Это же просто нечестно!

– Помалкивай. Для раскрытия истины все средства хороши. Мы желаем тебе добра и только хотим помочь.

– Чем это вы мне поможете… – пробурчала Нинка, надувшись, и уже больше не сопротивлялась.

Ирина Генриховна закусила губу, чтобы в очередной раз не дать волю чувствам.

Повязка слетела, и родители увидели, что на локтевом сгибе любимой и единственной дочери красуется свежая татуировка – изящная маленькая роза. Кожа вокруг линий рисунка немного покраснела и вспухла. Для того и нужна была повязка, – судя по запаху, в ней была какая-то противовоспалительная мазь.

– Это… что… такое?! – изумилась Ирина Генриховна.

– Татуировка, – механически сказал Турецкий.

– Т-татуировка? – глуповато переспросила изумленная мать семейства, хотя все и так было очевидно.

– Татуировка. Только она временная, – подтвердила Нинка. – Через полгода смоется. Тогда можно будет что-нибудь другое нарисовать, поинтересней. А пока у меня фантазии не хватило… Мамуля, ты все еще дуешься?

– По-моему… по-моему, красиво, – пролепетала Ирина Генриховна.

И Турецкий расхохотался. Ну вот, подумал он, говорят, глаз да глаз за ними нужен, а что толку-то? Захотела девчонка татуировку – и сделала. Да, в наше время это было бы из ряда вон, да и просто неприлично, а сейчас – ничего, даже модно. Диалектический вопрос: как далеко, в сущности, простирается власть родителей над детьми?

Щербак остановился возле подъезда, чтобы докурить сигарету, и равнодушно посмотрел на припаркованный рядом «БМВ» 7-й серии. Впрочем, все же не совсем равнодушно: если это потенциальные клиенты для агентства, в котором он работает, то лучшего и желать не приходится.

Щербак, зевая, скользнул взглядом по номерам машины и, швырнув окурок в урну, взялся за ручку двери. Но та распахнулась сама, и из подъезда ему навстречу стремительно вышли трое мужчин в дорогих деловых костюмах. Самый последний, почти наголо стриженный, ощупал Щербака подозрительным взглядом. Но двое других уже прошли к «БМВ» и скрылись за затемненными стеклами. Стриженый последним медленно направился к машине, чуть повернув голову и краем глаза стараясь следить за тем, что происходит за спиной.

Щербак поспешил зайти в дом. Взлетев по лестнице, он увидел из окна второго этажа, как «БМВ», подрезая машины, вклинивается в автомобильный поток на дороге.

Спустившись обратно на первый этаж, Щербак открыл железную дверь с табличкой «Частное охранное агентство «ГЛОРИЯ» и прошел в коридор. Он здесь работал.

– Шеф, ты здесь? – крикнул Щербак в закрытую дверь.

– У себя он, у себя, – не оборачиваясь, буркнул компьютерный гений Макс.

– Макс, сделаешь мне чашечку кофе? – ехидно осведомился Щербак и получил в ответ то, что ожидал, – средний палец левой руки. Макс вставал со своего рабочего места по большим праздникам, например когда кончалась кока-кола и чипсы.

Директор «Глории» Денис Грязнов стоял в своем кабинете у окна и смотрел на забитую машинами дорогу.

– Коля, ты только приехал? Значит, видел сейчас субчиков во дворе? – кивнул он на улицу.

– Да. И чего?

Денис недовольно взъерошил рыжие волосы.

– Ничего. Есть заказ. Шпиона будешь ловить за руку.

– Шпиона?! – удивился Щербак. – Что за чушь? И при чем тут мы – частный сыск?

– Почему чушь? Что такое, по-твоему, шпионаж?