Текст книги "Операция "Фауст""

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

3

Обезвоживание мозговых капилляров достигло критической точки. Гипоксия, вызванная отеком атроцитов, увеличивалась с неимоверной быстротой. Я выпил три литра водопроводной воды и потом долго стоял над унитазом. В совокупности с пятнадцатиминутным холодным душем эта операция принесла свои результаты: я был полностью готов для глубокого оздоровительного сна.

  До начала рабочего дня оставалось двадцать минут.

  Я не мог найти свою машину. Не помнил, куда ее поставил два дня назад. А может быть, ее сперли. Я сел на скамейку возле магазина «Тимур», вынул сигарету, но не мог взять ее в рот: я вчера не только перепил, но и перекурил. Где же все-таки моя тачка?.. «Моя» – это не совсем точно. Мой отчим, директор Мосспортторга, бывший партийный работник, деляга и махинатор, перепуганный кампанией против хозяйственных жуликов, рассовал свои «трудовые сбережения»: дачу оформил на мою мать, «Жигули», на которых ездит сам, записал на имя дочери от первого брака, а очередь на «Москвич»-универсал передал мне. Он выложил денежки при покупке автомобиля под условием, что я оформлю полную его страховку, которую и буду платить сам. Он поверил моему чекистскому (по его выражению) слову – по первому его требованию продать машину указанному им лицу и деньги передать ему. Отчим рисковал минимально: я написал долговую расписку на имя моей матери на полную стоимость машины. Я старался не думать о вчерашнем. Не то чтобы меня мучили угрызения совести – я не считал себя коварным соблазнителем. Как, между прочим, и соблазненным подростком. Я просто не знал, что мне делать. Как вести себя с Ким. Я почти реально ощутил ее ласковые руки на моем затылке и даже потрогал свою голову, чтобы прогнать это ощущение... Я запутался. Я себя ненавидел... Я вчера встретил девушку, которая должна была стать моей судьбой. Она ушла с Гречанником. Они просто ушли. А я настроил себя на дикую ревность. Ну что, подойти к Ким и сказать: «Извини, мы не должны были этого делать. Мне нужна другая». Весь ужас был в том, что именно так я и чувствовал. Но даже под угрозой расстрела я бы не мог так сказать. Сволочь. Почему я все испортил? В эту секунду я вспомнил, где оставил машину, у кинотеатра «Горизонт».

                                                                                           * * *

  По графику работы с практикантами я должен был с утра со Светланой Беловой ехать в микрорайон Матвеевское и проникнуть в прорабское помещение. Сам прораб уже сидел в тюрьме, и мне надлежало пригласить понятых и произвести изъятие документов по всем правилам уголовного процесса. Для следствия это было не так уж важно (копии документов уже были в распоряжении бухгалтера-эксперта), но Пархоменко настаивал на демонстрации практикантке рутинной работы следователя, в данном случае – так называемой «выемки».

  На работу я опоздал на час. Мне надо было найти Лану, но я просто-напросто боялся открывать двери кабинетов, боялся встречи с Ким... Я направился прямо в кабинет к Пархоменко.

  – Леонид Васильевич, извините за опоздание...

  —Ах, о чем вы говорите, Александр Борисович! Вы столько перерабатываете...

  Ослиное лицо зампрокурора города приобрело выражение некоторой приятности. Но что это он такой любезный сегодня? И тут же я понял причину столь неожиданной перемены: в полуоткрытую дверь в «комнате отдыха» я увидел Лану. Она сидела за маленьким столиком, заваленным папками, и что-то писала. Пархоменко перехватил мой взгляд:

  – Чтобы не терять времени даром, я поручил Светлане Николаевне составить статистическую справку прекращенных дел...

Старый бабник, со злостью подумал я (хотя Пархоменко было всего тридцать девять лет), пристроил себе девочку под боком, да еще разыгрывает передо мной спектакль. Не хватало еще в соперники заместителя прокурора Москвы... Значит, наша поездка откладывается на неопределенное время – составление этой дурацкой справки займет не меньше двух дней.

  – Тогда я займусь своими делами, Леонид Васильевич.

  – Да-да, товарищ Турецкий, займитесь. Ответственность на нас сейчас лежит очень большая...

  Его понесло... Лана подняла зеленые глаза от бумаг – в них плясали насмешливые чертики.

  –   ...Центральный комитет возложил на прокуратуру задачу– быть координатором всей правовой системы в стране! – не унимался Пархоменко – Наша задача – выявлять любое преступление, злоупотребление, даже проступок. Поэтому главное

сейчас... поэтому наш коллектив...

  Пархоменко запнулся, подыскивая слова, и я не преминул воспользоваться передышкой.

  —Я пошел работать, Леонид Васильевич! – сказал я с энтузиазмом и выкатился из его кабинета.

  Одному ехать на стройку не было никакого смысла. И вообще работать не было никакою смысла: больше всего на свете мне хотелось спать. И я пошел к Меркулову.

  –   Константин Дмитриевич, я сейчас еду в район проспекта Вернадского (это я придумал только сейчас, стоя перед Меркуловым), давайте вашу квитанцию, я зайду в химчистку насчет вашей дубленки.

– Что-нибудь случилось, Саша? Я вздрогнул:

– Где?

– Я не знаю – где.

– С кем?

– С тобой...

– А что?

–Ты выглядишь, как будто вышел из тюрьмы... Он долго рылся в карманах, нашел розовый листочек, протянул его мне...

  –   Поезжай, проветрись. И выпей таблетку седальгина: помогает... И еще у меня будет к тебе большая просьба: когда не хочешь отвечать на вопросы, – а это иногда с нормальными людьми встречается, – так мне и скажи: «Сегодня на вопросы не отвечаю». И тогда я не буду их задавать...

  Ну зачем я наврал насчет проспекта Вернадского. Гораздо проще было сказать, что не могу работать, голова разламывается с перепоя. Это Пархоменко можно вешать лапшу на уши, и даже нужно. Для того не существуют понятия: восприятие, интуиция, сомнение. Документ, подпись, звонок из ЦК – это для него факты.

– Седальгин -то у тебя есть?

– Нет...

  Он опять порылся в карманах и вытащил начатый блок таблеток.

– На, выпей сразу две...

– Спасибо большое... Костя, ты меня прости, я сегодня не в своей тарелке...

– И выпей двойной кофе, только не сразу, через час...

  Через два часа я вернулся и победно выложил перед Меркуловым оформленные по всем правилам документы на получение из приходной кассы 373 рублей.

– Они что, с ума сошли?

– Мало, конечно...

  – Да я же купил ее уже подержанную у соседа по дому за три сотни!

  – Ты за них не переживай, они твое дубло кому-нибудь за шесть сотен перевалили.

– Но ведь это же из государственного кармана...

– Константин Дмитриевич, если государство не может обеспечить сохранность личной собственности...

– Хорошо, хорошо. Не дури... Спасибо тебе... Да, Саша, только что ко мне приезжал полковник Балакирев из комитета. Его отделение занимается взрывом в метро по их линии, и они оперативным путем вышли на этого «Фауста». В Ереване действует подпольная организация НОПА – национально-освободительная партия Армении. Ее возглавляет Фауст Акопович Геворкян. Кажется, он артист цирка.

  –   Ну, вот и славно. Раскрыли так раскрыли. Мне то что? Фауст. Армяне любят своих детей называть именами из литературной классики: Гамлет, Изольда...

  А куда девался «террорист» Святов, у него что – имя не подходящее для гебистов? Интересно узнать, что это за «оперативный путь», которым они вышли на эту... как ты сказал – КНОПА?

  – Не фиглярничай, Саша. Судя но сводкам МВД, это та самая группа, которая устраивала беспорядки во время ноябрьских демонстраций в Ереване.

  – Ну да. Знаю. Поджигали мусорные урны. И их привлекли за хулиганство.

– Я вижу, тебе не нравится эта версия.

– Да нет, почему не нравится? Гладкая версия.

  Я старался убедить Меркулова, а точнее – самого себя, что это дело меня не касается. Но перед глазами стояла страшная картина. Десятки обугленных тел... С госбезопасностью не поспоришь. Они из чего хочешь дело состряпают.

  – Ну что ты там бормочешь? Тебя все еще снедают профессиональные амбиции? Саша, если объективность такова...

  – Как не можем чего-то, так говорим «объективность»! Прости, Костя, что перебил.

  – Да нет, ничего... – Меркулов задумался. Потом хлопнул себя ладонью по лбу: – Ой, слушай, совсем забыл – тебя там в твоем кабинете ждет высокая такая... Белова.

  Я с напускной медлительностью вышел из меркуловского кабинета. Закинув ногу за ногу, Лана читала «Соцзаконность».

  –   У меня к вам просьба, Александр. Вы можете проверить эту справку, прежде чем я покажу ее начальнику? Может быть, что-нибудь не так...

Я сразу увидел, что все сделано правильно. Только не понимал, как она успела так быстро.

  – Вы неважно себя чувствуете? – спросила она.

  – Да нет, ничего... – не совсем уверенно ответил я и непроизвольно глянул на свое отражение в стенке шкафа.

 – Пойдемте обедать,– неожиданно для себя самого предложил я, – потом поедем в Матвеевское... если для вас не будет поздно.

  –   А я люблю поздние прогулки, – то ли шутя, то ли серьезно сказала она.

  Народу в ресторане «Варшава» было немного. Есть мне ничего не хотелось, и я уставился в меню, будучи не в состоянии даже читать названия блюд.

–     Знаешь, Александр, я хочу мороженого...

Ну, конечно, мороженое! Я даже не заметил, что Лана перешла на «ты». Мы пили горячий ароматный кофе и ели мороженое, перекидывались ничего не значащими фразами. Но я видел интерес в ее зеленых глазах, вокруг которых собирались еле заметные морщинки, когда она улыбалась. Сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? И вообще, что я о ней знаю? Вот она положила загорелую руку на белоснежную скатерть, и я увидел на безымянном пальце тоненькую светлую полоску – след от обручального кольца?

  Все мои утренние сомнения и похмельные недомогания сменились какой-то легкостью. Если мы – молчали, молчание не тяготило, если говорили, я находил, во всяком случае мне так казалось, нужные слова и верную интонацию. Я был вполне доволен собой...

  В Матвеевское приехали только к четырем часам. Я надеялся часа за два управиться с проклятой выемкой. Но не тут-то было. Прорабская помещалась в задрипанном вагончике, уныло стоявшем посреди строительной площадки. Рабочие закончили смену, и, кроме сторожа, вокруг не было ни души. До ближайшего ЖЭКа мы топали по пыли минут пятнадцать. Наконец мне удалось заарканить двух понятых —подвыпившую дворничиху и самого управдома.

  Когда мы, наконец, открыли вагончик, сбив топором тяжелый навесной замок, то я пришел в ужас: количество документов превышало предполагаемое раз в двадцать пять.

  До глубокого вечера мы сортировали транспортные накладные, рабочие наряды, акты – процентовки, счета, сметы и калькуляции. Лана быстро вошла в курс дела и без малейшего проявления скуки или недовольства разгребала очередной ящик.

  —Вот еще строительно-монтажное управление номер тридцать. Поставка за февраль. Крупнопанельные блоки Очаковского домостроительного комбината...

  Она протянула пачку измятых листков. Я же вместо документов взял ее за запястье и не отпускал. И снова, как вчера, когда мы танцевали, мне почудилось ответное волнение, хотя руку она высвободила.

  Дворничиха пихнула домоуправа под ребро: гляди, мол, следователь-то наш – шустрый.

  Я вел машину по извилистой «сталинской» дороге. Слева в зелени утопали белые здания Купцовской больницы, бывшей резиденции генералиссимуса. Справа– склон, переходящий в жидкий лесок, где текла Сетунь. Пышные волосы Ланы бились от ветра, она их придерживала, высоко подняв локти. Я невольно косил глаза и думал, какая она красивая... Лана слегка нахмурилась, достала из сумки косынку и странно повязала ее через лоб к затылку. Косынка прижала волосы к вискам, и это совершенно изменило ее лицо, сделало его грубым и жестким. Я потянул косынку за кончик, стремясь снова освободить Ланины волосы. Она схватила мою руку и с такой силой отшвырнула ее, что я от неожиданности выпустил руль. Машина вильнула в сторону, запрыгала вниз по склону и, въехав в сиреневый куст, заглохла.

  – Ты что, сумасшедшая? – заорал я, хватая ее за плечи.

  Запрокидывая голову, она засмеялась. Мои руки скользнули по ее груди и сомкнулись у нее между лопатками. Она кинула сильное тело навстречу, одновременно отталкивая меня ладонями. Мы боролись, сжимая друг друга в объятиях, искали губы и не давали их для поцелуя. Это была прелюдия, и мы знали это, инстинктивно продлевая ее, доводя себя до той точки накала, когда уже не помнишь, как все произошло, как случилось, что мы оказались на этой пахнущей земляникой поляне, а наши одежды были брошены Бог знает где.

  Она обещала прийти ко мне завтра. И весь этот день я только о том и думал. Работал как одержимый, и все мне удавалось. Даже бумажная писанина приносила радость. Иногда брал страх: а вдруг что-нибудь случится, вдруг я попаду в аварию, вдруг меня вызовут на ночное дежурство... или просто она не придет, и я снова брался за работу с удвоенной энергией, подгоняя время.

  —Турецкий, ты занят?  Я не заметил, как открылась дверь,– на пороге стояла Ким. Ну вот. Вот сейчас мне надо жестко все поставить на место.

– Мне надо с тобой поговорить, Турецкий.

  Я почувствовал раздражение оттого, что она называет меня «Турецкий».

  – Нет-нет, ты не думай, что я... – Она испуганно посмотрела на меня, и я увидел, что она очень бледная. Господи, не хватало, чтобы она в меня влюбилась! У меня вылетели из головы все слова, которые приготовился ей сказать. Я подошел к ней и взял за руку. Рука Ким дрожала.

  – Послушай, Ким, ты должна понять... Мы же взрослые люди... – «Что за чушь я несу?» Я остановился, не зная, что же еще сказать.

– Нет, Турецкий, послушай меня. – Не называй, пожалуйста, меня «Турецким». У меня есть имя.

– Хорошо Турецкий, то есть Саша.

– Турецкого вызывает Леонид Васильевич, – донеслось из селектора, и я сорвался с места, предательски счастливый от возможности избежать дальнейшего объяснения.

– Извини, Ким, мы поговорим попозже.

– Можно я тебе позвоню, Ту... Саша?

  Я даже обрадовался возможности объясниться по телефону.

– Ага позвони, запиши номер.

  Лана пришла ко мне ровно в девять часов. Я к этому времени вымыл всю квартиру и притащил из ресторана всякой всячины.

  Она вошла, и я забыл об этих приготовлениях. Я вообще перестал соображать, где мы находимся. Она принесла с собой все запахи вчерашней земляничной поляны. Я вспомнил, что должна позвонить Ким, протянул руку и отключил телефон. И мы вновь и вновь погружались в глубину древнего, никому не ведомого до нас ритма сплетенных тел...

  Я проснулся от какого-то звука, что-то разбудило ценя. А может быть, это было еще во сне, потому что вокруг была полная тишина, прерываемая шуршащими по мокрому асфальту шинами. Сколько я спал – минут пятнадцать? Двадцать?

  – Сколько времени? – шепотом спросила Лана. Я включил свет и поразился – было больше двух часов ночи.

– Я должна идти.

– Должна? Почему? Она засмеялась.

– Не хочу превращать это в кухонный роман. —В кухонный?

  –   Ну да, с мытьем посуды после утреннего кофе и разгуливанием в шлепанцах по неубранной комнате.

– Я тебя провожу.

Она опять засмеялась.

 – Мне до дома десять минут медленным шагом.

  Она стала одеваться, и я не слышал, как она ушла, потому что сразу уснул глубоким умиротворенным сном. Во сне я пытался что-то вспомнить, но никак не мог, я спорил с кем-то и чему-то удивлялся, но к утру я напрочь забыл, что совершалось со мной в моих сновидениях.

4

  Сильные струи били по лицу, плечам и груди. Приятность утреннего душа возрастала от сознания того, что я могу не спешить. Было семь часов утра, и до начала моего дежурства по Москве оставалось два часа. Наконец я повернул кран. В комнате надрывался телефон.

  – Турецкий! Ну ты, брат, спишь! Извини, что все-таки разбудил тебя. Подполковник Яковлев беспокоит.

Я чертыхнулся почти вслух.

–Что стряслось, подполковник?

–Выручай, Турецкий! Ты ведь у нас сегодня дежурный по графику? В Октябрьском районе убийство, а ехать некому. Следователь, которого ты должен сменить, все еще возится с другим трупом в Текстильщиках. Так что собирайся, браток...

–Хорошо, уже еду.

  – Ехать не надо: уточни мне свой адресок, мои ребятишки за тобой заедут.

  Утренняя Москва тонула в холодном тумане дождя. Июньское тепло за одну ночь сменилось почти осенним ненастьем. «Дворники» еле справлялись с потоками воды, заливавшей ветровое стекло. «Осталась лужа у телефона»,– безучастно подумалось. Я уже не принадлежал себе. Я был руководителем следственно-оперативной группы, которой в течение суток 14 июня 1985 года надлежало выезжать на место происшествия умышленных убийств и других особо опасных преступлений, случившихся в эти сутки на территории Большой Москвы. Я смотрел на людей, ехавших со мной в милицейском «рафике» – некоторых из них я видел впервые, с другими не раз встречался в подобных рейдах «по горячим следам»... Это было мое двадцать первое дежурство по городу Москве.

  Ленинский проспект. Многоэтажный дом, вдавленный в глубину площади Гагарина. Внизу магазин «Тысяча мелочей».

  —...Отец вернулся утром из командировки... Они оба, и отец, и мать – геологи... Глядь, а она мертвая. Соседи прибежали, услышали, как он кричит...

Позвонили в отделение, мы тут недалеко, возле гостиницы «Спутник» дислоцируемся... – успевает мне сообщить капитан из местного отделения милиции, пока мы поднимаемся по лестнице на третий этаж. – Вот, товарищ следователь, триста двадцать вторая квартира, как раз над магазином...

  Стандартная московская квартира со стандартным набором не то чешской, не то югославской мебели. В квартире все перевернуто: у дверцы платяного шкафа громоздится куча белья, одежды, шарфов и косынок, пространство вокруг письменного стола усеяно бумагами, тетрадками, ящики выдвинуты и пусты, на журнальном столике рассыпаны фотографии, разодранный фотоальбом валяется тут же, на полу, два чемодана выволочены из-под тахты, их содержимое перерыто, на трюмо – ювелирные шкатулки перевернуты, драгоценности горками лежат рядом... В открытую дверь кухни мне видны бесформенные, почти плоские очертания женского тела, распростертого на полу.

  Я ни к чему не прикасаюсь, я просто быстро прохожу по комнатам. Сознание непроизвольно фиксирует фотоальбом и драгоценности. Но это интуитивная фиксация: никогда заранее нельзя сказать, какой факт будет полезен в будущем.

  – Ну, что ж, товарищи, – будничным голосом говорю я,– приступим к осмотру.

  Судмедэксперт уже наклонился над трупом, взял за запястье безжизненную руку и тут же отпустил ее обратно. Криминалист несколько раз щелкнул фотоаппаратом, зафиксировав общее положение труда, и сделал мне знак: открой лицо. Я встал на одно колено и откинул с лица убитой прядь иссиня-черных волос.

Передо мной в луже крови лежала Ким.

  «Нет, Турецкий, послушай меня... мне надо с тобой поговорить...»

  Ее голос преследовал меня, я видел ее перед собой, дрожащую, бледную и... живую. Я делал все, что полагалось делать дежурному следователю, выехавшему на место происшествия. Я инструктировал участников осмотра о порядке его проведения, совместно с экспертом-медиком произвел наружный осмотр трупа, ползал по полу в поисках следов обуви преступников, выслушал доклад проводника служебно-розыскной собаки, которая взяла след возле убитой и на улице его потеряла. «Мне надо поговорить, Турецкий»... Я допрашивал соседей, приобщал к делу вещественные доказательства...

  Я ей сказал: «Ты должна меня понять». А она меня перебила. «Нет, Турецкий, послушай меня». А я не давал ей говорить.

  И мне сейчас хотелось взять ее безжизненную руку и сказать «Прости меня, Ким. Скажи, что же случилось с тобой? Клянусь тебе, Ким, я найду его, я, Турецкий, следователь, найду его. Только тебе это уже не поможет».

   И я внимательно слушал рассказ экспертов, заносил их слова в протокол осмотра, а мне казалось, что я слышу ее голос, мне казалось, что я пишу этот длинный протокол суконным языком юриспруденции под ее диктовку:

   «...Труп гр-ки Латаной, 23 лет, обнаружен на полу у самой двери. Обильное количество крови под трупом указывает на то, что убийство произошло на месте...

  Смерть наступила в результате проникающего ранения, нанесенного в область сердца колюще-режущим орудием. Судя по форме раны (оба угла острые), орудием убийства является обоюдоострый нож или кинжал. Удар был нанесен с большой силой со спины...

   Посмертные изменения, как-то: падение температуры тела, трупные пятна,—указывают на то, что смерть наступила за 7—8 часов до начала осмотра, т. е. в районе 24 часов прошлой ночью...»

   Около полуночи. Где я был, когда кто-то нанес тебе этот страшный удар в спину? И ты меня звала на помощь, а я отключил телефон, и все для меня тонуло в любовном угаре...

   «...Обнаружено 14 (четырнадцать) следов папиллярных узоров различных участков рук человека. Следы пересняты на следокопировальную пленку и приобщены к делу в качестве вещественных доказательств.

   Один из свежих отпечатков выявлен с помощью йодной трубки для окуривания невидимых следов рук парами йода на деревянной поверхности зеркального трюмо в спальне родителей... Между зеркалом и деревянной створкой, к которой оно крепится, была обнаружена черно-белая фотография, которая при первоначальном осмотре зеркала была не видна. На фотографии изображена гр-ка Лапша и неизвестный мужчина 22—23 лет. Оба в лыжных костюмах, на фоне портика с мраморным изображением лежащего льва, являющегося частью разрушенного старинного архитектурного дворцового ансамбля. На обороте дата: «4 февраля 1985», выполненная от руки...»

   У парня лицо хорошее. Трудно предположить, что такой мог убить. Но кто может знать? Почему и кто спрятал фотографию так тщательно? Сама Ким? А убийца ее искал – зачем ему искать какую-то фотографию, если его на ней нет? Что мне хотела сказать Ким? И почему мне? Почему не любому другому следователю? Кого она боялась?

  «...В коридоре обнаружен ящик с песком для кошки, на котором имеется вдавленный след мужского ботинка 43 размера. С помощью химического реактива—перхлорвиниловой смолы – данный след зафиксирован и изъят для приобщения к делу...

   ...Осмотр производился с 8 до 13 часов при дневном и электрическом освещении...»

   Справедливость – это истина в действии. Сейчас для меня справедливым было только одно – искать, искать и искать убийцу Ким.

   Но неотвязные обязанности дежурного следователя висели на мне тяжелым грузом.

   И после осмотра квартиры Лагиных наша группа двинулась в район трех вокзалов, на Комсомольскую площадь, где на чердаке клуба железнодорожников был обнаружен труп известной вокзальной проститутки «Тамары Большой», задушенной собственными колготками, а в семь часов вечера мы были в гараже Совета Министров СССР, где был убит током автомеханик. Потом до ночи возились с самоубийцей-женой бывшего министра торговли, не выдержавшей позорной отставки мужа за взятки.

  Потом я спал три часа на неудобном диване в комнате дежурных следователей. И мой сон был подобен забытью тяжелобольного, одолеваемого жаром.

  Я слышал сквозь сон, как ранним утром приехал Меркулов, и, чтобы меня не будить, они с Грязновым еле слышным шепотом обсуждали результаты первых исследований, намечали версии и первоначальный план расследования дела по убийству Ким.

  –   Вот, Константин Дмитриевич, след в кошкином сортире – скорее всего принадлежит убийце, это – улика номер один, найдем эту сволочь – не выкрутится! Из нашего НТО сообщили уже, этот тип носит ботинки американского производства.

  У Грязнова смешно дрыгается рыжая борода в такт словам.

– А что с отпечатками пальцев?

  – Пока тухлятина. Пять принадлежат самой потерпевшей, четыре отцу, происхождение остальных пока неизвестно.

– На трюмо?

– Большой палец правой руки Ким. – Фотографиями занимались?

– Начали. Пока работали только с Лагиным. Исключительно семейные или групповые школьные и университетские фотки, надо срочно выходить на этого «лыжника».

– Ну, этим займется сам Турецкий.

  «Сам Турецкий» – это означает, что следствие поручено, мне. Хорошо, хорошо, думаю я и вновь мгновенно засыпаю.

  Окончательно я проснулся от громкого голоса полковника Романовой.

–Так шо ж вы, девку загубили, а сами дрыхнете?

  Ну, во-первых, дрых я в единственном числе. А во-вторых, Шура понятия не имела, насколько близка она была к истине, говоря, что мы загубили Ким, но это опять же относится только ко мне.

  –   Да что вы на меня цыкаете?! Ваш Турецкий уже сидит, как огурец на грядке! Глянь на его физиономию – ему сейчас сто грамм и в бой!

  На Александру Ивановну обижаться нельзя. Она в одинаковой манере разговаривает со всеми – от постового милиционера до министра внутренних дел.

  Я сидел лохматый, небритый, голодный и уже знал, что мы, то есть я, Меркулов, Грязнов, Романова, скоро, очень скоро найдем того, кто убил Ким. Сейчас я был уверен в этом на сто процентов.

  –   Так вы долго туточки собираетесь проедаться? А ну, давайте ко мне в отдел. А ты, Турецкий, мой морду, пожуй чего в нашем буфете – столовка в субботу не работает – и бегом ко мне!

                                                                                               * * *

  Я с жадностью проглотил стакан ряженки с марципановой булкой и действительно бегом направился в Шурин отдел. Проходя огромной приемной городского управления внутренних дел, я услышал противный дискант дежурного офицера:

  –   Сегодня, милые граждане, у руководства не приемный день. Приходите в понедельник.

  Мне сначала показалось, что рядом с высоким майором стоят какие-то дети. Потом я увидел, что это были парень и девушка невысокого роста, совсем молоденькие.

  – Вон следователь идет, он вам то же самое доложит... Я смотрел на девчонку —то ли я ее где-то видел, то ли она кого-то мне здорово напоминала...

  – Минуточку, товарищ майор. А вы, молодые люди, по какому вопросу, собственно? Постой, постой! Ты что, соседка Лагиных?

– А откуда вы...

  – Да что там откуда, просто ты же одно лицо с твоей мамой, Корабельникова,

  Я потащил ребят на пятый этаж, во второй отдел МУРа.

  —Товарищ следователь, только у нас просьба – вы можете дать слово, что не расскажете родителям о нашем приходе?

  –   Честно говоря, обещать этого я вам не могу.

Смотря с чем вы пришли...

–     Да нет, вы понимаете, мой папа не разрешает мне встречаться с Толей. Ну, то есть, считает, что я еще маленькая...

  –   Люд, дай я расскажу, а то ты будешь кота за хвост тянуть...

  Мы вошли в приемную второго отдела. Я кивнул дежурному оперативнику. Занял пустой кабинет, расположенный напротив Шуриной резиденции. Продолжил беседу, начатую в лифте:

  – Послушайте, ребята. Я вижу, что у вас есть что мне рассказать. И вероятно, это что-то очень важное. Садитесь.

  – Просто мы с Людой позавчера стояли в подъезде и... ну это неважно. Стояли, и все. Вдруг хлопнула входная дверь, и мы испугались, что это ее родители. Отец у нее вредный, то есть строгий. И мы, это, спрятались...

  Ребята, дорогие мои, давайте же! Я уже все понял – целовались в парадной, боитесь, что влетит от родителей. Это я думаю про себя и чувствую, как у меня от волнения начинают трястись колени.

  –   Ну, мы только не хотим, чтобы они знали, то есть родители.

И тогда я не выдерживаю и говорю вслух.

  –   О том, что вы целовались, я никому не расскажу, даю слово. Дальше.

Теперь уже говорит Люда:

  – В общем, они вошли, а мы стояли в углу, у нас там темный угол, совершенно темный, и когда входишь в подъезд и идешь к лифту или поднимаешься по лестнице, то ни за что не увидишь, кто там в углу.

Я спряталась за Толю, а сама подсматривала – вдруг там мои родители? Но это были двое мужчин. И они позвонили в квартиру Лагиных.

  – Откуда ты знаешь, что они позвонили именно в эту квартиру?

  – У нас на первом и втором этаже квартир нет, потому что все занимает «Тысяча мелочей». Они прошли два пролета и остановились. Лагинская квартира напротив нашей.

  Люда Корабельникова теперь отвечает на мои вопросы четко и однозначно. Я записываю ее показания крупными буквами, очень спешу.

– Время помнишь?

– Да, я знаю точно – когда они вошли, было пятнадцать минут первого.

– Ты что, смотрела на часы?

  – Да, когда им открыли дверь, я сразу же посмотрела на часы. Мы постояли еще пятнадцать минут. Мне велят в 12 часов быть дома. Родителей не было дома, и я боялась, что они вот-вот придут.

– Ты мне можешь описать, как они выглядели?

– Как? Обыкновенно... Я их не очень хорошо разглядела, но. Лучше вы мне задавайте вопросы...

Молодец, Людочка.

– Возраст?

– Один не очень молодой, вот как вы, примерно лет 26—28...

Вот так грустно: с точки зрения 17-летней девочки я уже старый.

– А второй моложе, лет 22, может, меньше.

– Рост?

– Который постарше – высокий. А молодой – среднего роста.

– Цвет волос?

 – Цвет? Вы знаете, у них не было цвета. То есть это очень странно, они были... нет, не лысые, а... нет, не бритые... То есть да – бритые, но уже недели две назад. И они оба были серые... лица, руки серые... Цвет глаз не видела. У того, кто постарше, голова круглая. А молодой, по-моему, очень красивый... Одеты? В джинсы, фирменные. И кожаные куртки. Цвет не помню – темные. В руках ничего не было. Ах нет, было, было! Знаете, у молодого в руке был зонтик...

– Зонтик?! Разве тогда шел дождь?

– Да. Как раз начался очень сильный дождь. Зонтик – знаете, такой импортный – в кожаном футляре, складной. По-моему, черного цвета? Обувь? Не знаю, не помню. Кажется, на одном были тяжелые ботинки. Нет, они ничего не говорили. Ни между собой, ни с тем, кто был в квартире. Им сразу открыли дверь – и все.

И все. Зонтик... Я задаю последний вопрос:

– Вы сможете, ребята, их опознать, если увидите?

Толя молчит.

  – Молодого – да! Того, постарше – не уверена, – говорит Люда.

  – Да, еще вот что, – многозначительно говорит парнишка, – они не сразу позвонили, а чуть постояли, так секунд десять – пятнадцать... Потом нажали кнопку. Она открыла сразу, почти сразу. Знаете, как обычно, нужно ведь какое-то время дойти до двери.

  – Она что-нибудь сказала? К примеру. «А-а, вот и вы!» или «Что-то долго вы ехали?»

  – Нет. Она не сказала ничего. Даже «здравствуйте» или там «привет». И они тоже просто молча вошли в квартиру.

  Итак, Турецкий, никаких эмоций. Ты должен смоделировать версию. То есть представить то, что произошло в прошлом. Наметить план. То есть представить, что необходимо сделать для проверки версии. Задача номер один – словесный портрет этих парней.

  В присутствии понятых, организованных Грязновым, я предъявил юной Корабельниковой все фотографии, изъятые у Лапшой, в том числе – «лыжника». Тех двоих в темных куртках, что пришли в полночь, на фотографиях не было. «Лыжника» она видела впервые.