Текст книги "Операция "Фауст""

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

  Мы сидели с ней в открытом кафе сада «Эрмитаж», там, где сидели двое преступников на следующий день после убийства Ким. У меня очень мало времени для разговора – мне надо успеть до конца рабочего дня вернуться в горпрокурату-ру. Но я никак не могу начать последний акт своего расследования. Официантка принесла нам кофе с ликером, и я выказал большую озабоченность разворачиванием кусочков сахара.

  – Если ты собираешься сделать мне предложение, то торопись, а то будет поздно, – откровенно смеется Лана, я все молчу и тщательно

размешиваю ложечкой в кофе ликер. В голове уменя все еще вертятся несуразные стихи Гудинаса и не дают сосредоточиться. «Где горы мусора, плевелы рабства, там мы зажжем свой факел смерти...»

  Она должна нести ответ перед законом за соучастие в убийстве Ким, Вани Бунина и молоденького курсанта Морозова. Но я хочу увидеть испуг в ее зеленых глазах, я хочу сам сказать ей все, что я о ней знаю, и ощутить триумф победителя.

  Порыв ветра сдул со столика обертки от сахара. Лана прижала ладонями волосы к вискам, и лицо у нее сделалось напряженным. Ветер был ее врагом. Он мог сорвать и разметать ее красивые пышные волосы. Я вспомнил, как она повязала косынку, когда мы ехали в машине и ветер врывался в открытые окна. Это было еще в той жизни, где были живы Ким и Ваня Бунин.

  —Я знаю, кому открыла дверь Ким, Лана. Двое парней в черных куртках поднялись на этаж, где была квартира Лагиных. Они не сразу позвонили, потому что одному из них нужно было время. Для чего ему были нужны эти десять – пятнадцать секунд, Лана?

  Она смотрит на меня с интересом, как будто я пересказываю ей содержание детективного кинофильма, и молчит.

– Так для чего, Лана?

  – Ты, оказывается, ждешь ответа. Прости, я не поняла,—роняет она слова в своей обычной манере, – я не знаю – для чего.

  —Чтобы надеть вот этот роскошный парик, заказанный доктором Боткинской больницы.

  И я протянул руку к ее голове, как будто собирался пригладить растрепавшиеся волосы. И снова, как тогда в машине, она ударила меня по руке, а глаза сияли как два изумруда. Лицо ее было спокойное и равнодушное, как будто она отмахнулась от назойливой мухи.

  – Не бойся, – сказал я, – я не буду срывать с

тебя это украшение, а то еще тебя здесь узнают, ведь ты была именно в этом кафе с Ивониным после убийства Ким. Ты перевела стрелки часов на

два часа вперед. Ведь как хорошо– сам следователь подтвердит, что в то время, когда убивали Ким, ты была в его постели. А зеленая косынка и темные очки сделают тебя неузнаваемой при поездке в Рязань. Но когда главная догадка правильна, то все маленькие мистерии становятся на свое место. Но столько крови, столько жизней – ради чего, Лана? Чтобы отомстить неверному мужу?

  При этих словах что-то дернулось в ее лице, глаза померкли и больше не излучали света. Она смотрела на меня с нескрываемой ненавистью.

  – Ты сейчас жалеешь, что меня не оказалось в машине вместе с Буниным? Ведь ты так все ловко устроила —трепло Турецкий, у него сведения, которые он хочет передать Меркулову, так вот отличный план – взорвать его вместе с этими сведениями в его же машине.

  Она поднялась со своего места, открыла сумочку, достала три рубля и подсунула их под чашку. Спокойно повернулась да высоких каблуках и пошла к выходу.

Я не чувствовал никакого триумфа...

  И я снова, ничего не делая, сидел в своем кабинете. Болел затылок, и в ушах стоял звон. Он, словно треснувший колокол, предвещал беду. Не хотелось ни с кем разговаривать. Не хотелось видеть людей, эти маски, старые и новые, по которым не разберешь чего они хотят, кого изображают... Я жаждал одного – встать, уйти и никогда больше сюда не возвращаться.

  В пять заглянул Меркулов. Мрачно сказал, что ему, Моисееву и мне скоро придется ехать на Петровку. Мне было все безразлично, и я даже не спросил, кто и зачем нас вызывает.

– Подожди, Костя, не уходи.

  Меркулов закрыл за собой дверь и сел на стул для посетителей.

  – Костя, мне придется подать заявление об увольнении.

  – Я тебя понимаю, Саша. Ты устал. Нездоров. Разочарован. Но все пройдет. Прости за громкие слова, но следствие – это твое призвание.

  – Это совсем другая история, Костя. Вот, посмотри.

  Я вытащил из портфеля фоторобот одного из убийц Ким с неумело пририсованной желтым фломастером женской прической с зеленым бантиком на затылке.

  Меркулов долго, очень долго смотрел на фоторобот окаменевшим взглядом.

  – Что-то в этом роде я подозревал, но чтобы такое...

  – Это еще не все. Светлана Николаевна Белова – жена маршала Агаркина. И сестра Эдуарда Трояна – по матери. Троян – сын Никиты Сергеевича, побочный, конечно...

  У Меркулова что-то произошло с горлом. Наверно, рана, полученная им три года назад, еще давала себя знать. Он стал так сильно кашлять, я думал что у него разорвется гортань. Я бросился к графину с водой, а Меркулов замахал рукой в сторону своего пиджака. Я достал из внутреннего кармана целую кучу

лекарств. Меркулов схватил пузырек с лиловыми таблетками и запихнул штук пять в рот.

  Когда он успокоился, я выложил ему все – от поездки с Ланой в Матвеевское до последней точки в «своем следствии». И, выслушав меня, Меркулов тихо, но твердо выговорил.

  —Я согласен с доводами.—Я бы на твоем месте тоже подал заявление об уходе.

  Я взял лист бумаги, написал рапорт на имя прокурора Москвы Скаредова, протянул его Меркулову и еле слышно сказал;-

–Завизируй, пожалуйста.

  – Я сделаю это, Саша. Только... Уважь мою просьбу. Ты ведь не использовал свой отпуск за прошлый год. Уезжай куда-нибудь на два месяца. Тебе в любом случае надо отдохнуть. Если ты все-таки решишь уйти сейчас, то в понедельник я поставлю свою визу на этой бумажке и отдам ее Скаредову.

Я посмотрел в Костино пасмурное лицо.

– Ты предлагаешь мне подумать эти два месяца?

  – Нет. Я ничего не предлагаю. Я просто прошу. Остальное – твое дело. Любое твое решение – да или нет– будет правильным... через два месяца... Кстати, у Лелиной тетки на Рижском взморье дом пустует. В Яундубултах...

Он посмотрел на часы:

– Нам пора.

  В кабинете Романовой уже собралась вся наша группа. Даже Жуков и Вася были здесь. В Шурином кресле сидел крупный мужчина с хищным носом и редкими рыжеватыми волосами. Выпуклые зеленые глаза за толстыми стеклами очков смотрели на нас сосредоточенно и напряженно. Это был шеф Комитета госбезопасности Чебриков.

  – Вы Меркулов? Вы Моисеев? А вы Турецкий? —пересчитал он нас, сухо поздоровавшись кивком головы.

  Когда мы уселись, он поднял глаза на Романову, спросил:

– Теперь все в сборе?

Шура чуть отделила зад от стула:

– Все, Виктор Михайлович...

  —Тогда начнем оперативку, – резко сказал Чебриков, —по пунктам. Первое. Политбюро проверило ваше заявление и приняло его к сведению. Мы решили – ликвидировать «Афганское братство» в двадцать четыре часа... И верхушку спецназа – этих заговорщиков тоже...

  Я в упор смотрел на Чебрикова. Но ничего не мог прочесть на его непроницаемом лице.

  —Второе. Политбюро приняло также решение – провести эту акцию так, чтобы ни один человек ничего не узнал о существовании правительственного заговора. Ни у нас в стране. Ни там, за рубежом...

  И Чебриков погрозил толстым пальцем кому-то в сторону сада «Эрмитаж».

Потом он вздохнул, окинул нас взглядом:

  – ...Поэтому я здесь. Михаил Сергеевич лично просил меня собрать вас, посвященных, и сказать следующее... Политбюро поручило мне возглавить акцию по ликвидации заговорщиков. Вся информация о заговоре, готовившимся перевороте и взрыве на стадионе имени Владимира Ильича Ленина должна остаться тайной. Вы дадите подписку о неразглашении. В противном случае... я не пугаю, а лишь предостерегаю – вас ждет смертная казнь... Но не расходитесь сейчас по домам. Во-первых, мы беспокоимся о вашей безопасности. Во-вторых, прошу давать моим сотрудникам квалифицированные консультации – вы знаете по этому делу больше, чем кто-либо. После завершения акции вы должны навсегда забыть обо всем, что было. Поймите нас правильно. В напряженный момент нашей истории, когда страна наша на крутом переломе, мы не можем... не имеем права допустить, чтобы кто-либо и где-либо узнал о заговоре маршала... бывшего маршала Агаркина. Он грязный изменник! Все! Если есть вопросы, я отвечу...

– У меня вопрос! – поднял руку Костя.

– Пожалуйста.

  —Какое решение принято в отношении группы Геворкяна? Я проверил дело. Они не совершали диверсии в метро, не убивали людей.

  —У вас все? – спросил Чебриков и поджал тонкие губы.

– По этому вопросу – да.

  —Отвечаю, товарищ Меркулов. Политбюро приняло решение – рассмотреть дело Геворкяна и других в двухнедельный срок. Какое решение примет

  Верховный суд нашей страны, мы не знаем. Мы не имеем влияния на судебную власть. Но думаю, что советские судьи этих террористов по голове все-таки не погладят.

  – Позвольте, позвольте! – возмутился Моисеев. – Несколько часов назад Михаил Сергеевич

лично мне говорил о том, что он разберется с этим делом! Михаил Сергеевич – юрист. Он разбирается в праве! Я знаю! Мы же вместе учились на юридическом.

Чебриков побагровел.

  – Перестаньте молоть чушь! Учились вместе – хорошо. А теперь нечего об этом болтать! Вы что думаете – на вас управу, что ли, нельзя найти?! Вновь разъясняю, решать будет Верховный суд! Все?

  – Нет, не все! – сказал я. – А разве не будет следствия, а потом суда над заговорщиками из спецназа и террористами из «Афганского братства»?

  Чебриков снял очки, положил их перед собой. Глаза его сузились, стали мышиными:

  – Вы подумали, прежде чем спросить? Вы" что, товарищ Турецкий, русского языка не понимаете?!

Может, вас снова в школу отправить, в первый класс?

Я уже говорил, чтобы вы раз и навсегда забыли об этом деле! А что мы будем делать и как делать, не ваша забота!

  Я напрягся, будто меня ударили в солнечное сплетение.

  – Остальные вопросы снимаю! – сказал Чебриков и надел очки. – На этот раз действительно все.

Он неуклюже поднялся из-за стола, засунул в карман бумажки с нашими подписями, изобразил на своем хищном лице улыбку и удалился.

 20

Первым пришел в себя Грязнов.

  – Вот гусь! Даже спасибочки не сказал! Сашка чуть на тот свет не отправился, да и Женька рисковал будь здоров! Высшее начальство называется.

Сволочи!

  —Увы,—произнес Меркулов, встал с места, прошелся по кабинету. Задержался за моей спиной и легонько потрепал меня по плечу.

  – Да-а, заморочка – задумчиво протянул Жуков и неожиданно оживился. – Александра Ивановна! С этой минуты я и гроша ломаного не дам за нашу жизнь! Так уж если погибать, – то с музыкой! Давайте я мотнусь в «Эрмитаж»! Может, нам осталось выпить по последней на этом свете!

  – Не знаю, хлопцы! – сказала Романова. Сейчас она выглядела куда старше своих лет.—Я ведь на связи с помощником Чебрикова... А вы давайте, чего сидеть всю ночь... как в тюрьме.

  Нас скоро сморило, видно, сказалась предыдущая нервотрепка.

  ...Когда я разомкнул веки, то увидел полковника Романову со стаканом водки в руке. Она отхлебнула, сморщилась, села на стул и... заплакала. Грязнов тихо спросил:

– Ты что, Александра Ивановна?

  – Да ну что же это, хлопцы? – жалобно произнесла Шура,—разве ради этого вы старались? Разве ж это законность? Варфоломеевскую ночь устроили комитетчики... Из Лефортова мне сообщили —конфиденциально, конечно—арестовали около двухсот человек и тут же на месте расстреляли сорок четыре... Да при задержании убито около пятидесяти... А вот вам и первое официальное сообщение: «В 23 часа 05 минут на 23-м километре Симферопольского шоссе произошел несчастный случай: правительственный ЗИЛ на большой скорости врезался в оставленный на дороге асфальтовый каток. В результате катастрофы погибли маршал Николай Архипович Агаркин с супругой».

  Я слушал, что говорила Шура, и не чувствовал ничего—ни жалости, ни угрызения совести, ни торжества возмездия, – ничего, кроме холодной пустоты в груди. В понедельник Меркулов завизировал мое заявление, я отработаю положенные по закону две недели—никаких отпусков, пойду искать работу юрисконсульта, может быть, удастся влезть в коллегию адвокатов. Надо будет подготовить к передаче дела...

  «Консультации», о которых говорил Чебриков, вылились в многочасовой допрос, проводимый в кабинете начальника МУРа следственной комиссией – Двумя генералами и тремя полковниками из центрального аппарата КГБ... Меня вызвали первым.

–Скажите, Турецкий, вы верите в единство партии и народа? – спрашивает меня генерал, положив руку мне на плечо.

– Верю, но какое это имеет отношение к делу?

Комитетчики никак не реагируют на мой выпад.

  —А вы согласны с мнением, что в нашей стране существуют внутренние разногласия?

  —Я с такого рода мнениями не знаком, товарищ генерал.

  Теперь чекисты обмениваются мимолетным взглядом, и следующий вопрос, вернее, вопрос-утверждение:

  – Когда тебе много лет подряд вдалбливают одно и то же, приучают говорить не то, что ты думаешь, а то, что хотят от тебя услышать, то трудно переделать себя за один вечер, не правда ли?

  Слабенькая провокация, на которую я реагирую молчанием. Мне действительно не хочется отвечать, но вопросы начинают сыпаться один за другим, н уже по существу:

  – С кем вы делились сведениями о правительственном заговоре?

  – Кому вы дали информацию о намеченном взрыве в Лужниках? Об «Афганском братстве»? О деятельности спецназа?

И вдруг:

  —Вы слушаете «Голос Америки»? А радио «Свобода»? Читаете эмигрантские журналы?

  Эти вопросы все ставят на свои места. Эти генералы и полковники устроили мне «детектор лжи»: они прекрасно знают, что я вру – ни в какое единство партии и народа уже давно никто не верит. В том числе и эти члены ГБ. Но они проверяют мою реакцию на задаваемые вопросы. Сам ответ им не очень-то нужен, они его знают заранее.

  Романова подзывает меня к своему столу и протягивает оперативную сводку происшествий по Москве, случившихся в течение не истекших еще суток: покончил с собой подполковник Троян, начальник личной охраны генерального секретаря, обнаружен мертвым в ванне заместитель начальника Главного разведывательного управления Генерального штаба генерал-полковник Рогов.

  – И еще имею сведения: девятнадцать крупных военных скончались при загадочных обстоятельствах, среди них – два генерала армии и адмирал... И еще сообщеньице по телетайпу из Кабула: генерал Серый отстреливался до последней пули от комитетчиков при аресте, последнюю – в себя...

  Наутро «консультация» чекистов заканчивается, и они исчезают, предварительно взяв у нас повторные подписки о неразглашении.

  Романова смотрит на наши бескровные лица и говорит, спотыкаясь на каждом слове:

  – Имею сведения, опять же сугубо конфиденциальные... Генеральный секретарь приказал нас оставить в живых... в награду... Благородный он у нас офигительно...

Несмотря на усталость, я решил пройтись Бульварным кольцом до Кропоткинской и брел утренней Москвой с одной мыслью в голове: лечь в постель и спать 48 часов. До самого понедельника. До той минуты, когда я официально заявлю о своем уходе из органов прокуратуры. Получу денежную компенсацию за неиспользованный отпуск, пойду к новому председателю коллегии адвокатов Воскресенскому, а может быть, в редакцию журнала «Человек и закон», кажется, им нужен разъездной корреспондент...

  Из Сивцева Вражка на меня летела черная «Волга». Я заметался, дико завизжали тормоза, и я влип спиной в чугунную ограду бульвара. У меня не было сил подняться, я ждал, что черная громадина сейчас развернется и... Но из «Волги» выскочил молодой парень и бросился ко мне поднимать.

  – Я ведь ничего... Я вроде тебя не задел. Чего ты упал-то? Ой, брюки порвал... Слушай, давай без милиции, а? А то я им дыхну в «раппопорт»... я тебе за брюки заплачу.

И парень протянул водительское удостоверение.

  – Да не нужна мне твоя фамилия, проваливай, смотри, уже народ собирается, – сказал я, потирая ушибленное колено.

  —Проваливаю! —радостно заорал парень, вскакивая в машину.

  Я зашел в телефонную будку на Сивцевом Вражке и набрал Иркин номер.

  – Доброе утро, Ира. У меня к тебе серьезная просьба—ты можешь починить брюки?

  Ирка мне что-то отвечает, но я ее не слушаю, потому что у меня возникает другой вопрос:

  —У тебя когда начинаются каникулы?.. Уже начались?! Тогда завтра мы с тобой едем на Рижское взморье, в... ну, например, в Яундубулты. Все формальности по приобретению билетов и прочему я беру на себя.

Франкфурт-на-Майне Июль 1986 г.