Текст книги "Операция "Фауст""

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

   Биографические данные. ...Рос и воспитывался нормально. Служил полтора года в Афганистане и последние полгода в хозобслуге Министерства обороны СССР. После демобилизации устроился по лимиту на Трехгорку, потом на автобазу. Сейчас работает шофером в цыганском театре «Роман». Снимает временное жилье у актеров, уехавших на гастроли... Ранее не судим...»

  Конвоир ввел в кабинет высокого привлекательного блондина. Короткая стрижка, светлые глаза, загорелый... Я мысленно сравнивал его с уже сложившимся образом убийцы Ким. Схож, ничего не скажешь.

1 ДПЗ —дом предварительного заключения.

Только вот на гомосексуалиста все-таки не похож. Парень как парень...

  Погорелов начал задавать вопросы, и сразу стало ясно, что отвечать на них Бирюков не собирается.

  Я продолжил чтение погореловской справки. Временами я останавливался, но слышал только: «Не знаю... нигде я не был... ничего я не брал... никуда не ездил...»

  «Задержан был Бирюков поздним вечером на квартире у директора театра Иванова И. И., которого он возит по долгу службы. При задержании сопротивления не оказал, но на допросах ведет себя замкнуто, свое участие в нападении на инкассатора отрицает. Обыск его жилья ничего не дал, однако в багажнике автомобиля «Москвич-412» МОГ 33-34 обнаружена мужская спортивная куртка, кожаная, черного цвета, в кармане которой находилась нераспечатанная пачка денег в количестве десяти тысяч рублей (сторублевыми купюрами). В гараже, принадлежащем театру «Ромэн», в тайнике (ремонтной яме) найден завернутый в тенниску пистолет «Вальтер» калибра 9 мм, а также две обоймы с патронами...»

  – Да это мне цыгане подложили! Наши, из театра! У них шутки такие – цыганские!

  – Зачем же актерам такие деньги подкладывать? У них что они—липшие?

  – Не знаю. – Пожимает плечами.

  «...Бирюков был предъявлен мною для опознания очевидцам убийства Гарусова. Свидетель Росс заявила, что один из двух мужчин, подходивших к автомобилю «Волга», был Бирюков. Свидетель Фильченко опознал Бирюкова и пояснил, что один из преступников обращался к Бирюкову, называя его «Валетом»...»

  Погорелов старался изо всех сил уличить Бирюкова во вранье, но тот и не думал «раскалываться». Он вел себя точь-в-точь, как Ивонин. «И не подумаю», «Вот уж не помню», «Путаете вы все». Нет, с ним так нельзя. С ним нельзя по-человечески. Собственно, мне его признания были не нужны. Его опознали уже несколько человек, на «Вальтере» его отпечатки, иными словами, доказать участие Бирюкова в трех преступлениях, безусловно, возможно, но это дело времени и кропотливого труда. Нам же с Меркуловым нужно доказанное дело о существовании террористической организации сейчас, пока не поздно, пока еще можно спасти Геворкяна от расстрела за не совершенный им взрыв в метро.

  И этот Бирюков – единственная нить, за которую можно уцепиться.

  Я сделал Погорелову незаметный знак из своего угла, и майор, сверкая белыми щиколотками, вышел из кабинета.

  Я сел на место Погорелова. Я собирался играть спектакль. Спектакль одного актера для единственного зрителя, которого необходимо было втянуть в игру, заставить поверить, что я с ним заодно, что принадлежу к банде Серого и Ивонина, я такой же, как он, Игорь Бирюков по кличке «Валет». Я еще не знаю, что я должен говорить, но мне предстояло перевоплотиться в свою противоположность, следователь должен стать преступником.

  Я не смотрел на Бирюкова. Я сосредоточился на припоминании того бреда, который нес Ивонин, собираясь меня прикончить, и я начал говорить очень медленно и тихо, повторяя каждую фразу по нескольку раз:

  –   Интеллигент – раб мертвого разума, а солдат – господин жизни... Интеллигент – раб мертвого разума, а солдат – господин жизни... Надо возродить ведущий к истинному бессмертию культ солдата... Надо возродить ведущий к истинному бессмертию...

  Главное – не останавливаться, вот так монотонно, чуть прибавляя темп, чуть громче...

  —...Надо возродить культ солдата, прошедшего испытание огнем и мечом в Афганистане...

  Я скорее почувствовал, чем увидел, как у Валета дернулось лицо. Еще чуть-чуть громче...

  —...Мы должны уничтожить это быдло. Мы выполним приказ. Придет Сталин и отдаст приказ: приготовиться...

  Теперь я смотрел Бирюкову прямо в глаза и молол ахинею об освобождении населения от шлаков, преобразовании жизненного пространства и еще черт знает о чем. Он не понимал, что происходит. Он был растерян от своего непонимания. Я же думал только об одном – как бы не остановиться, не сбиться с темпа. Я начал все сначала, и я уже орал.

– Мы выполним заветы нашего устава! Мы с тобой, брат, да, мы – братья! Никто не победит наше «Афганское братство»! Соберем быдло, и трах-тарарах – нет их! Долой подлых мыслителей!

  Бирюков смотрел на меня как загипнотизированный. Глаза его расширились и уставились в одну точку не мигая.

  – Мы взорвем этот мир, разнесем его на куски, как мы взорвали бомбу в московском метро! Мы – будем убивать их, как убили этого предателя – курсантка из Рязани! Пистолет к виску – и нет его! Ножом в спину —рраз! И нет этой девчонки —Ким! Она была против нашего братства! Мы будем убирать всех, кто против «Афганского братства»! Мы будем убивать и грабить! Нам нужны деньги! Деньги – для нашей революции! Мы господа жизни! Мы победим!

  Бирюков схватился руками за голову и начал мотать ее из стороны в сторону, подбородок у него трясся, как в лихорадке, на лбу выступили капли пота, Комедия подходила к концу.

  – И ты, Валет, ты тоже быдло! – заорал я истошным голосом. – Они тебя в висок – бах! – и нет тебя! Кому ты нужен? Сталину?! Ты не Валет, ты – шестерка! На тебя им и пули будет жалко! Бутылкой по черепу, и хватит с тебя!

  Валет взвыл страшно и повалился головой на стол. В дверь вломился Погорелов с каким-то оперативником. Тот держал пистолет на изготовке. Я замахал руками, сам готовый грохнуться в обморок.

  Если бы Меркулов видел сотворенный мною спектакль, это были бы мои последние минуты работы в Мосгорпрокуратуре. Для него не существовало понятия «моральный выбор». Недопустимость морального компромисса в повседневной жизни он целиком и полностью переносил в практическую сферу уголовной юстиции и выступал против тактических приемов, основанных на использовании низменных побуждений у допрашиваемого. И то, что я совершил сейчас, было безнравственно и противозаконно, но у меня не было другого выхода. Потому что я знал: если мы найдем истинных преступников и докажем их вину, мы спасем Геворкяна. Но главным для меня было не это: еще ходил по земле другой убийца Ким. И цель – найти его —оправдывала средства.

  Погорелов включил магнитофон на запись и слушал Валета, не перебивая. Лишь дважды, меняя кассету, он пытался остановить Бирюкова, но тот не обращал на майора никакого внимания. Обращался он лишь ко мне, своему «брату». Я же внимал ему без остатка – незаметно дирижировал его показаниями —этой симфонией кошмаров, задавая ему наводящие вопросы. Сейчас мне нужно было вытащить из этого безумца информацию об «Афганском братстве» и о деле Морозова, а сведения о двух других убийствах я оставлял на десерт – товарищу Погорелову...

  – И в Ленинграде этого нацмена я не убивал. Я стоял на стреме.

  – Брат, послушай, а кто для тебя самый главный солдат в нашем братстве? – наводил я его на нужную тему.

  – Главный? Брат? Солдат? Да Цезарь – главный. Я вместо него добровольно три раза «закал духа» принимал. Ну, это удары по телу, они – это розги, лучший учитель, закал духа...

  – Кто это – Цезарь? Как зовут, какая у него фамилия?

  – Цезаря зовут Цезарь. А фамилия у него – Куркин. Валера Куркин, он был мой первый командир... там... в Афганистане. Цезарь меня и в братство привел, и командиром нашей тройки был. И пил со мною первый бокал шампанского... с моей кровью. Мы поклялись тогда, что всегда будем вместе. Вместе добьемся победы над этими... над мыслителями и быдлом.

  – Валет! А кто тебя в Москву перевел... из Афганистана? Ты же в обслуге самого Министерства обороны работал перед самой демобилизацией?

  – Цезарь перевел. Сначала его самого взяли в академию. Потом он меня в Москву перетащил. Это нелегко. Но он мой брат. Он меня любит!

  Мне, конечно, хотелось сказать Бирюкову, что и этот твой «брат» Валерий Куркин, наверное, такой же оболтус, как и ты сам. Небось тоже выступает за уничтожение восьмидесяти процентов населения. Но любая реплика могла сейчас испортить все дело, и я спросил:

– В какой академии учится сейчас Цезарь?

  – В академии Дзержинского. Не которая военно-инженерная, а специальная – для разведки и спецназа.

  – И на деле он был, Цезарь, когда надо было расправиться с предателем, с Морозовым, – в Рязани? – сказал я и внутренне весь подобрался.

  – Ага, был. Он и ухлопал этого дурака, быдло это – курсанта. Он предать хотел наше братство. Цезарь говорил – наш устав хотел обнародовать. А это нельзя, секрет – наш устав.

  – А девушка? Что за девушка ездила с вами в Рязань?

– В зеленой косынке которая?

– Ну да.

  – Не знаю. С ней имел дело не Цезарь, а наш главный.

– Кто – главный?

  – Да ты же знаешь, что мы действуем в тройке. Главный – Малюта Скуратов, потом – Цезарь, потом – я, Валет...

  –   И ты не знаешь ничего о девушке этой? Кто она? Откуда? Как зовут и где живет?

  – Не-е... Не знаю я. И не положено, а я устав соблюдаю. Тогда меня тоже главным назначат, в другую тройку.

  – А что ты знаешь про Малюту Скуратова? Кто он?

– Ничего не знаю.

– А уколы тебе делали – в Афганистане?

  – От трусости? Чтобы храбрый был? Делали! Я же в гражданке трусливый был – факт. Крови очень боялся, плакал, когда ребята в нашем совхозе кошку били или собаку. В Афганистане таким быть нельзя. Там смелые люди нужны. Поэтому нам и уколы сделали...

– И что? После уколов – ты смелым стал?

– Спрашиваешь! Конечно!

У него появилась улыбочка, как тогда у Ивонина.

  – Я всю дорогу тренировался. Все нормы сдал, у нас в братстве для того, чтобы звание получить «солдат доблести и чести»,– надо проползти 36 метров за 25 секунд, попасть в десятку из пистолета, поразить мишень «в сердце», кидая нож.

  – А ты в метро был, когда в вагон бомбу подложили? —спросил я, нервно почесывая подбородок.

Бирюков хмыкнул и покачал головой.

  – Цезарь там был. А меня не взяли. Там были специалисты по взрыву.

  – Тогда откуда ты знаешь, что ваша работа, если ты не был? – спросил я, оторвавшись от блокнота, в который записывал основные факты из показаний Бирюкова.

– Нам объявили...

  Бирюков осекся, потому что, видимо, не хотел говорить о сборищах братства.

  – Скажи, брат, а где вы собирались? Я имею в виду собрания «Афганского братства».

  – Точно не знаю... В каких-то катакомбах, под землей. Я приезжал на платформу «Москворечье». Там меня ждал Цезарь. Он усаживал меня в машину, надевал повязку и вез куда-то. Нужна конспирация. Это потом, когда победим, мы выйдем из подполья. А сейчас – конспирация. Мы в катакомбах сидели в темноте, чтобы не видеть друг дружку.

  – И что, говорили вам в катакомбах? Когда Сталин отдаст свой самый главный приказ?

  – Сказали, что скоро отдаст! Может, даже в этом месяце отдаст!

  – О чем приказ? Что вы должны будете делать? Конкретно?!

  – Конкретно – не знаю! Знаю, что будем убивать быдло и мыслителей! Совершать революцию! А конкретно приказ Сталина объявят нашим тройкам накануне! Накануне нашей революции!

Я в упор смотрел на Бирюкова, крикнул:

– Брат! Смотри мне в глаза!

– Я смотрю!

  – Отвечай! Отвечай! Честно, только честно, как солдат! Когда Сталин отдаст приказ «Афганскому братству»? Отвечай!

– Не знаю! Не знаю я!

– Врешь!

  – Нет. Не вру! Я не знаю. Все тогда взлетит на воздух и придет наше время. Придет наш час! Больше я ничего не знаю.

  – Хорошо. Успокойся. Я тебе верю. Скажи, кому вы отдали инкассаторскую сумку с деньгами?

  – Я не знаю его клички. После Преображенки мы пересели в мой «Москвич» – бросили ихнюю «Волгу». Потом я доехал с братьями до метро «Варшавская», и Малюта отнес чемоданчик (мы переложили деньги в чемоданчик, а инкассаторскую сумку выбросили по дороге) какому-то мужику, Я не видел его лица, клянусь! Мужик этот взял чемоданчик и понес к «Запорожцу».

  – Что за мужик? Какие у него были приметы? Только не ври!

  – Шел он странно, как пьяный. Больше ничего не запомнил.

– Почему ты решил, что он пьяный?

  – Качался из стороны в сторону, но равномерно как-то. Чудно.

  – Последний вопрос. – Я напрягся и смотрел в его глаза с расширенными, словно от белладонны, зрачками. – Кто убил Ким!

  – Ким?! Я не знаю такой клички! Я его не убивал! Я не знаю!

  – Ты был в доме «Тысяча мелочей» с Ивониным, в ночь с 13-го на 14-е июня. И один из вас ударил ножом девушку по имени Ким.

  – Я не знаю Ивонина! Я никогда не был в этом доме!

  – Вспомни, где ты был и что делал в ночь с 13-го на 14-е, с четверга на пятницу.

– Я не знаю! Я так не могу! Я не помню!

– Успокойся, брат. Это было десять дней тому

назад. Вспомни!

  – Я был в Ленинграде! Мы приехали туда 12-го ночью, 13-го напали на инкассатора и рванули в Москву ночной «Стрелой»!

  – Так, Валет,– примирительно сказал я. – Сейчас объявим перерыв на обед – тебя накормят. А потом ты подробно, слышишь, подробно, расскажешь обо всем товарищу Погорелову.

– Чего мне будет? Расстреляют?

Я ответил серьезно.

  – Если ты во всех делах был шестеркой и на тебе нет крови инкассаторов и их шоферов, если ты не убивал. Морозова, как говоришь, ты не умрешь, будешь жить!

– Ты правду говоришь, брат?

  – Правду, – твердо ответил я, добавив: – Но вначале, Валет, ты должен обо всем рассказать майору Погорелову и подписать свои показания. Понял?

Он еще раз улыбнулся вымученной улыбкой.

– Понял.

– Молодец! – сказал Погорелов.

  И я не понял, к кому относилась эта реплика – к Бирюкову или ко мне...

  Мне хотелось закурить – подумать, но я пошел к Романовой – просить, чтобы она немедленно включила своих людей, а если надо, и все управление, на поиски этих двух из тройки Валета: Цезаря и Малюты Скуратова. Их надо было разыскать немедля, буквально в течение часа – Романова выслушала меня внимательно: без обычных своих шуток. Записала все и пошла к Котову, начальнику МУРа.

  – Турецкий! – громко сказал вошедший в Шурин кабинет помдеж. – Тебя какой-то чин из Министерства обороны просит. Говорит, ему зампрокурора Пархоменко сказал, что ты у нас. Его переключить на этот телефон? Или не надо?

  – Переключай! – сказал я, еще не догадываясь, кто меня ищет, наверное, кто-нибудь из военной прокуратуры по делу о гибели Бунина. Как-никак я – потерпевший по этому случаю... – Турецкий слушает!

  – Товарищ Турецкий! Как хорошо, что я вас разыскал. Это – Рогов! Не забыли меня?

– Нет, не забыл, – как можно суше сказал я.

  – Понимаете, мне надо срочно с вами увидеться! И дело важное, мы готовим справку для Политбюро о деятельности нашего подразделения в Афганистане. Понимаете, уже полгода прошло с того момента, как сформированы эти подразделения, и партийное руководство хочет знать—оправдало ли себя это начинание.

– А я-то тут причем?

  – Очень даже причем. Понимаете, стало известно там, наверху, что вы летали в Кабул. Да потом это нападение на вас... Гибель товарища Бунина... Внезапная смерть главного прокурора Горного здесь, несчастный случай с его прокурором там... Одним словом, ваше мнение для нас, для ЦК – очень важно. Если хотите, я сам к вам приеду. Или, если не возражаете, приезжайте ко мне. Машину за вами я пришлю. Присылать?   -

– А зачем? – с вызовом спросил я.

  – Как «зачем»? – опешил Рогов. – Я же сказал, что ваше мнение, как свежего человека, побывавшего в Афганистане, очень важно...

– Для кого «важно»?

– Для ЦК КПСС важно и для нас – для ГРУ!

  – Мне некогда, у меня работа, – уперся я. – Я расследую ответственное дело. Тоже, кстати, важное для ЦК КПСС.

  – Александр Борисович, я чувствую, что вы не в духе и прочее. Итак, как выкроите свободную минутку, звоните мне. Мы условимся о встрече. Учтите, наша встреча нужна не только мне. Вам тоже. До встречи, Александр Борисович.

И я услышал в трубке гудки отбоя.

  Я спустился на первый этаж и направился в столовую – у мильтонов одна из лучших столовых в Москве. ОБХСС курирует трест столовых и ресторанов, зорко следя за тем, чтобы торговая сеть столицы воровала равномерно, не зарываясь. Вот и жулики проявляют благодарность – снабжают хорошими продуктами милицию.

  Вернувшись в кабинет, я выслушал отчет Шуры Романовой о том, что разыскиваемый нами капитан Куркин исчез, растворился в тумане секретности и тайн, которыми просто больно наше военное ведомство. В общежитии академии сказали, что Куркин на занятиях, а начальник курса сообщил заговорщически, что еще вчера ночью был отдан приказ сверху и вся группа С-34, в которой учится капитан Куркин, была в полном составе отправлена в Алабино, там военный аэродром. Куда дальше лежал ее путь – никто в академии Дзержинского не знает: военная тайна.

  – Странная история, – сказала Романова и закашлялась, закончив свой рассказ. Шура где-то подхватила грипп – в такую жарищу.

  Узнав, что арестован Валет, кто-то, очень могучий, убирает Цезаря, обрывает контакт. Потому что Валет знает все про Цезаря-Куркина. Но, он ничего не знает о следующей цепочке – ни о Малюте Скуратове, ни о тех, кто стоит за ним.

  Настоящий Малюта Скуратов, глава опричников Ивана Грозного, был правой рукой самого царя-батюшки. Если следовать этой логике, логике неизвестного мне антимира (образно, кстати, думает Костя Меркулов), то получается, что Скуратов этот стоит на самом верху иерархии «Афганского братства»... Стоп... Что такое говорил этот помешанный Гудинас? Он говорил: «Я убил генерала Серого!» Еще раз стоп. Значит, «Иван Грозный» – это генерал Серый, он стоит на самом верху этой преступной организации. И Малюта Скуратов – явно помощник Серого. Им надо во что бы то ни стало взять под защиту Цезаря – не дай Бог, он расколется в МУРЕ. Тогда им всем крышка, в первую очередь Ивану Грозному – генералу Серому... Но Серый не только главарь «Афганского братства», он еще и крупный чин в спецназе – штурмовых отрядах ГРУ и ЦК КПСС. Значит, все это известно генерал-полковнику Рогову, одному из руководителей этого легиона, а Рогов сам лезет на контакт со мною. Следовательно, чтобы отыскать путь из лабиринта, надо пойти на этот контакт. Возможно, это то, что сейчас мне больше всего нужно...

Я набрал номер Рогова.

  – Это Турецкий! Можете высылать за мной машину – я выкрою часок для встречи. Через двадцать минут я выйду к главному входу управления.

  – Вот и хорошо, – удовлетворенно ответил генерал Рогов.

  Рогов разглядывал меня, попивая коньяк, и... говорил, говорил о современной атомной войне и морально-психологических перегрузках и стрессах, которые все труднее выдержать советским военнослужащим, особенно специфической службе – спецназу...

  – Без ложной скромности скажу, что я первым поставил вопрос о том, что поведение человека, значит – и солдата, регулируется не только его сознанием, но и бессознательной сферой его психики... Прежде всего – инстинктом самосохранения. И эти отрицательные проявления человеческой психики могут оказаться критическими в условиях современной войны. И тогда—конец нашим социалистическим завоеваниям... Вы меня поняли? Конец!

  Рогов налил минеральной воды в хрустальный бокал и поправил на глазу черную повязку.

  – Есть три направления психологической подготовки к грядущим сражениям. Первое – развитие системы контрпропаганды, борьба с информацией, распространяемой эмигрантскими организациями и вражескими «голосами». Второе – использование данных о поведении людей в условиях, близких к современной войне: землетрясения, поломки атомных электростанций, атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки и, наконец, афганская война. И третье направление – это подготовка частей специального назначения. Именно на спецназначения, так и быть, открою вам маленькую тайну, именно на спецназ возлагаются в атомной войне наиболее важные стратегические задачи. Действуя в отдаленных районах, в полной изоляции, когда не знаешь, сохранилось где-либо еще что-нибудь живое, действуя в условиях крайней опасности, эти части нуждаются в надежном личном составе. И поиска твердых критериев отбора в такие части мало, суперменов на земле нет. Именно поэтому мы и пошли на крайние меры– прибегли к эликсиру молодости, воспетому еще Гете в его «Фаусте». Мы пошли на инъекции, изобретенные в нашей лаборатории. Спасение – в ней, в инъекции ФАУСта... Этот препарат придал нашим спецназовцам безрассудную храбрость, погасил страх, присущий нормальному человеку... Но не вам рассказывать, медаль имеет две стороны... Испробовав этот препарат в условиях афганской кампании, мы столкнулись и с отрицательными явлениями: с чрезмерной жестокостью, цинизмом, склонностью к преступлениям, когда солдат возвращается к нормальной жизни... И меня просили объяснить, что препарат этот не самоцель, а средство огромной государственной важности... Нельзя допустить, чтобы общественность – наша и зарубежная – узнала что-нибудь о препарате ФАУСт. Это было бы крупной политической ошибкой! Вы спросите, что от вас требуется? Лишь одно – отказаться от ведения этого дела... если вы не найдете удовлетворительного способа его закрыть. Как видите, мы не просим невозможного. Мы понимаем ваши человеческие пределы.

– Кто это «мы»?

  – Мы – это Совет обороны СССР, высший орган нашей советской власти, – сказал генерал Рогов и ощерился.

  Гиперболу генерала Рогова я оставил без внимания, поскольку не собирался давать ему урок и объяснять, что пока по нашей конституции высшим органом государственной власти является Верховный Совет СССР. Меня беспокоило другое: мои надежды выведать что-то на этой аудиенции были иллюзорны, и они лопнули как мыльный пузырь. Я злился на себя за самонадеянную наивность – нашел себе «помощника», руководителя спецназа! Я не должен был приезжать. Мне не нужны его объяснения, оправдывающие убийц Ким, Вани Бунина, незнакомых мне Дубова и Морозова. Он осмеливался просить меня о прощении убийц маленького мальчика, разорванного бомбой в метро.

  – Смотрите, генерал, как бы вам самому не пришлось расплатиться за ваше попустительство преступлениям.

  – Вы что же, пытаетесь мне угрожать? – усмехнулся Рогов.

  – Нет. Не пытаюсь. Я угрожаю. Я думаю, что маршалу Агаркину будет интересно узнать, что его заместитель покрывает кровавые дела террористической организации «Афганское братство», а также то, что во вверенном ему медицинском управлении незаконно применяют сильное наркотическое средство, вызывающее необратимые мозговые нарушения и даже смерть.

  Рогов превратился снова в простоватого крестьянина, сложил на животе руки и стал крутить большими пальцами. Раз-два-три – в одну сторону, раз-два-три – в другую. Мне было не о чем с ним больше разговаривать, и я начал складывать в папку свои бумаги. И тогда он тихо, очень тихо проговорил:

  – Маршалу Агаркину также небезынтересно будет узнать...

  Он очень тихо ронял слова, что я еле слышал его. Мне даже показалось, что он вовсе ничего не произносил, что мне просто показалось... Что это был просто шелест моих бумажек.

  —...Маршалу Агаркину также небезынтересно будет узнать, что следователь Турецкий спит с его женой.

  И он раскатился мелким, я бы даже сказал угодливым смехом.

  На малую долю мгновения моя рука застыла в воздухе и сердце переместилось вверх, к горлу. Что он сказал? Это был нелепый, несвязный, несуразный бред. «Турецкий спит с его женой». Это я – «Турецкий»? С чьей женой? «Маршалу Агаркину также небезынтересно...» Женой Агаркина?! Но я ее даже не знаю!

– Это что – шантаж?

 – А вы обсудите, хе-хе, этот вопрос с вашей дамой, хе-хе.

  Меня хватило на то, чтобы неспешно и, как мне показалось, независимо покинуть кабинет Рогова.

  Я шел по Хорошевке, не очень ясно представляя себе направление своего пути: то ли к центруй то ли в противоположную сторону. Когда я обнаружил себя стоящим на перекрестке Беговой улицы, то сделал два открытия. Первое: все-таки я шел правильной дорогой. Второе: Светлана Белова – жена маршала Агаркина. И все мое естество воспротивилось этому второму – да нет же, это не она! Я даже сказал вслух, довольно громко: «Ну, конечно же, это не она!». И я энергично сбежал вниз по эскалатору станции метро «Беговая», повторяя в такт убегающим шагам: «Конечно же, нет, конечно же, нет...» Я убеждал, уговаривал себя, и всей своей кожей чувствовал – это она. Я сел в переполненный вагон, сделал пересадку на «Баррикадной» на кольцевую линию. Здесь народу было меньше, и до «Парка культуры» я сидел и снова успокаивал свою душу: ну и что из того – жена маршала! Так это ему должно быть плохо, она предпочла меня ему, а не наоборот. Он обманутый муж, а я счастливый возлюбленный. Но это были только слова, счастливым я себя не чувствовал. И я ничего не мог с собой поделать, я хотел знать правду. Так что мне, объехать все загсы Москвы? А если они не зарегистрировали брак, то что? Тогда бы Рогов все-таки не сказал «жена». А если они расписались не в Москве? А, например, в ГДР– там, где сейчас пребывает маршал?

  Это одноглазая сволочь предложила «обсудить этот вопрос» с самой Ланой. Нет, он сказал: «с вашей «дамой». Может, это все-таки не она?.. А если в самом деле спросить у нее: «Ты замужем за маршалом Агаркиным?» Положим, она скажет «да». Тогда я должен буду сказать, что ей грозит опасность. Этот маршал может запросто ее пристрелить. Рожа у него будь здоров. Палача рожа. Я совсем забыл, что еще недавно мне очень нравилось его волевое лицо. А если ее ответ будет «нет», то каким же идиотом я буду перед ней выглядеть!

  Я сделал вторую пересадку – на Арбатско-Покровскую линию. Почему же я еду домой? Ведь всего три часа дня, мне еще работать и работать, а я поехал в сторону дома... «Поезд следует до станции «Университет», следующая остановка—«Фрунзенская», —объявил гнусавый голос по радио. И тогда пришло решение.

  Сейчас я использую служебное положение в личных целях. И пусть меня за это осудят старшие товарищи. И младшие тоже. Если даже никто об этом не узнает – все равно это низко. Но я сейчас поеду в университет, на юридический факультет и скажу... Что же мне сказать... Вот, мол, у нас в прокуратуре проходят практику такие – то... И мне отдел кадров поручил, нет, доверил, составить о каждом из них комплексную справку о... О чем справку? Ну какая разница, комплексная справка – это я хорошо придумал... «Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны. Станция «Университет». Поезд дальше не пойдет...»

  Я зря старался: в приемной юрфака сидела Галка Малахова, моя бывшая сокурсница, а теперь аспирантка и секретарь декана. Девчонка она была своя в доску, хотя и глупа до ужаса. Нас с ней сближало одно обстоятельство: с Галкой жил (о чем знал весь наш курс) мой друг Боря Немировский, проживающий теперь в Нью-Йорке и владеющий там фотосалоном. Так что у нас была тема для разговора. После чего я мог запросто сказать – теперь давай мне личное дело Беловой с пятого курса. Но я все-таки сначала взял дело Николая Степанюка и даже сделал кое-какие выписки. Потом посмотрел в записную книжку и бесстрастно спросил:

– Белова Светлана Николаевна...

– Белова, Белова... куда же она девалась? А-а. Она у меня все еще на «А» стоит.

– Почему на «А»?

– Это по мужу она Белова... «По мужу! Значит, не она!»

– Ее девичья фамилия Аралова.

  С маленькой фотографии на меня смотрело лицо Ланы с короткой, почти мальчишеской стрижкой. Такое знакомое лицо, давно знакомое... Медленно переворачиваю страницы... Отец – министр коммунального хозяйства-РСФСР, мать домохозяйка... Серебряный призер чемпионата страны по легкой атлетике... Второе место в пятиборье матча СССР – США... Светлана Аралова!

– Ты что, Турецкий?

– А?

– Чего ты там такое увидел? У тебя лицо замороженное...

– Я никогда не знал, что Аралова учится у нас на факультете.

– А ты вот сюда посмотри – она к нам пришла из института Международных отношений. На третий курс. У нее там какая-то темная история, она целый год пропустила. Видишь, справка об академическом отпуске. Я уж не помню теперь, говорили, что у нее какая-то болезнь. Или еще что-то.

– Она и сейчас замужем за... этим... Беловым?

– Кажется. Знаешь, она какая-то неживая. Ни с кем не дружит. Спорт забросила. А ведь была такая знаменитая!

   Вот так. Светлана Аралова. «Вечно вторая». А вечно первая – Анна Чуднова, рост метр девяносто, тетя – лошадь, которую японцы сняли с международных соревнований за явные признаки гермафродизма. Черт с ней, с этой Чудновой... Выписка из зачетной книжки С. Беловой – сплошь «отлично» и «незачет» по физкультуре. Адрес – переулок Садовских, дом 5, квартира 8. И номер телефона. На всякий случай запоминаю... заявление, написанное рукой Ланы: «В связи с регистрацией брака с гр. Беловым Ю. М. прошу изменить фамилию...» Наверное, Юрий. Или в крайнем случае Юлий. «Новый адрес... Телефон». Тоже запоминаю.

   Я долго стоял в пустом вестибюле университета и безучастно рассматривал экспонаты фотостенда. Потом зашел в одну из телефонных будок, набрал номер, значившийся в личном деле последним.

– Алло-о...

   Голос ленивый, холеный, я бы сказал, голос. Должен принадлежать даме в длинном шелковом халате, с кремовой маской на лице. Я посмотрел через стекло будки – возле никого не было – и не своим голосом пропищал:

– Светлану Николаевну, пожалуйста.

Короткое молчание, затем тот же голос произнес по слогам:

   – Свет-ла-на Ни-ко-ла-евна в э-той квар-ти-ре не про-жи-ва-ет.

Отбой.

   Больше звонить не было смысла, «дама в халате» разговаривать явно была не намерена. Я долго откашливался, потом вышел из здания и медленно побрел к метро.

   Может, все-таки Рогов имел в виду кого-то другого. Я перебрал в памяти все свои знакомства. Ни одна женщина, с которой я был в близких отношениях, не могла быть маршальской женой. Нет, одно приключение у меня все-таки было на Рижском взморье с красивой блондинкой лет тридцати пяти, которую почему-то называли «генеральшей». Может, Агаркин в то время был еще генералом? И я снова, стоя в вестибюле станции «Университет», набираю номер телефона из своей записной книжки, принадлежавшей белокурой Виктории:

– Это квартира маршала Агаркина? Сонный мужской голос:

– Чево-о?!

   Я принял душ и стал читать газету. Я прочел ее от левого верхнего угла первой полосы до правого нижнего угла последней и не понял ни одного слова. Тогда я стал сам с собой играть в шахматы, но не мог сделать больше двух ходов. Я все время думал: «Мне надо точно знать». Я испугался – мне показалось, что я забыл номер телефона Беловых.