Текст книги "Двенадцать отважных"

Автор книги: Фрида Вигдорова

Соавторы: Татьяна Печерникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

НИНА И ТОЛЯ ПОГРЕБНЯКИ

Они очень дружили – Нина с Толей. И Толя не стеснялся этой дружбы с сестрой, как не стеснялся всякой женской домашней работы. Он помогал Нине во всем – и посуду мыл, и белье полоскал. А на насмешки попросту не обращал внимания.

Девочки говорили, что Нине никаких секретов поверять нельзя, она все расскажет Толе.

Нина яростно спорила:

– Я Толе только про себя рассказываю! А чужие секреты я не разбалтываю!

Да, они умели держать язык за зубами! С этим никто не спорил. Они первые из всех ребят прочитали повесть Гайдара «Тимур и его команда» и, никому ничего не сказав, стали тайно делать ребятам подарки. Толя Цыганенко думал, будто еж Гвоздик сам заполз к ним в палисадник. Но он ошибался: его подкинула Нина. В день своего рождения Вася Носаков нашел у себя в парте коробку с цветными карандашами. Он так никогда бы и не дознался, кто сделал ему этот подарок, и если б не выведенное печатными буквами его имя на коробке, он решил бы, что кто-то случайно забыл в его парте эти карандаши.

Нина и Толя были заводилами. Это они придумали искать клад под сосной в дальнем лесу. И с чего они взяли, что там зарыт клад? Придумали и тут же сами поверили! И с таким жаром об этом рассказывали, что заставили поверить всех.

Когда надо было подтянуть по украинскому языку и физике Сережу Орликова, его поручили не Нине и не Толе, а обоим сразу – брату и сестре. Сережа наплакался с ними, но они его подтянули-таки – и по математике, и по украинскому языку, и по физике.

Дело было в том, что Сережа не хотел заниматься. Ему казалось, что гораздо разумнее иметь под рукой толково составленную шпаргалку. Или сесть на контрольной рядом с Толей и списать. Нина с Толей не стали разубеждать его. Они принялись воспитывать его по-своему.

Сережа попросил во время диктовки тихонько кашлять в те минуты, когда надо ставить запятую, и чихать, если потребуется восклицательный знак.

– Что с тобой, Нина? Толя, да ты простыл!

Преподавательница украинского языка не могла надивиться: такой приступ кашля и чихания, какой одновременно напал на брата и сестру Погребняков, никому еще не доводилось слышать.

– Ну чего? Ну зачем так сделали? – чуть не плача спрашивал Сережа.

Толя и Нина чихали и кашляли без передышки, где надо и где не надо, запутали Сережу окончательно и ничуть об этом не жалели.

В другой раз Толя решил задачу на контрольной самым нелепым образом, а Сережа бездумно списал, нисколько не смущаясь тем, что в колхозном стаде после всех его подсчетов оказалось тридцать целых и три десятых коровы. Он получил «плохо», такую же отметку учитель поставил и Толе, но Толя не печалился. Он спросил:

– Ну как дальше будем? Списывать, придуриваться? Или учиться, как люди?

– Учиться, как люди, – грустно ответил Сережа.

Толя с Ниной не садились за уроки без Сережи. Они требовали, чтоб он, Сережа, объяснял им задачу, правило правописания глаголов или закон физики.

– Я ничего не понимаю, давай, Сергей, объясняй, – притворялся Толя.

Удивительное дело! Оказалось, если объясняешь другому, сам начинаешь понимать.

– Ничего, у тебя мозги постепенно отмываются, – с удовольствием замечала Нина.

И правда: они отмылись. Во время переводных испытаний учитель физики сказал Сереже:

– Сейчас посмотрим, как ты соображаешь. Ну-ка, скажи, какой чайник скорее остынет – чистый или закопченный?

И Сережа ответил с некоторым даже щегольством:

– Чем чернее тело, тем больше тепла оно отдает в окружающее пространство. А блестящие зеркальные поверхности отдают в окружающее пространство меньше тепла. Закопченный чайник остынет быстрее.

– Куролесили, куролесили, а выучили! – удивился тогда Толя Прокопенко.

Но сейчас он сказал:

– А может, правда, одного Тольку взять? Может, отдельно от Нинки он меньше куролесить будет?

– Что ж выходит? Толя Погребняк, Толя Прокопенко и Володя Моруженко. Девочек, значит, не берем? Трое Толей, два Володи да мы с Борисом – всего семь. Так? – спрашивает Вася.

– Так, – откликается Володя.

И мальчики замолкают. «С чего мы начнем?» – думает каждый.

– У кого есть бумага? – неожиданно спросил Вася. – Тетрадки там или просто листы?

– У Нинки Погребняк есть целая стопка, – сказал Володя Лагер. – Я видел. А что? Зачем тебе бумага?

– Не мне, а нам! – поднял на него серьезные глаза Вася. – Мы скажем Толе, пусть он выманит у сестры хотя бы листов двадцать.

– Чур, я! Я ему скажу, – снова подал голос Володя, у которого от любопытства даже щеки разгорелись. – Да я и сам, если хочешь знать, в два счета эту бумагу у Нинки выманю! А скажи, для чего она нужна? – И Володя весь превратился в слух.

– Для чего?.. – волнуясь, повторил Вася. – А вот для чего. Мы будем писать листовки. Подвиньтесь-ка сюда, к столу. Вот так. – Вася тщательно очинил карандаш, потом достал из-под матраца тетрадку в клеточку, вырвал из нее несколько листков, разрезал каждый на две части. – С бумагой у нас будет туговато, надо экономить, – размышлял он вслух… – Переписывать листовки пока будем у меня, а после что-нибудь придумаем. У Толи Погребняка хороший почерк и у Бориса, если постараться… Надо, чтобы листовок было как можно больше. Село-то огромное…

– А о чем писать будем? – горько усмехнулся Борис. – Сами-то мы много знаем? Живем, словно в лесу дремучем.

– Пока мы знаем, что нельзя сидеть сложа руки. Сам же говорил, что нельзя! – ответил Вася. – Конечно, это не больно много. Но человек прочтет и подумает: кто-то не дремлет, кто-то и меня будит! Ну так как? Пишем? Или станем ждать у моря погоды?

– Пиши! – решительно тряхнув своим пышным чубом, сказал Володя Лагер.

– Да покороче! – добавил Толя Прокопенко. – Чтоб могли прочитать, пока фрицы сообразят, что тут к чему.

Ребята сгрудились возле Васи, тоже склонившись над столом. Каждую фразу придумывали сообща. Спорили, надо или нет где-то ставить запятую, точку, восклицательный знак. В конце концов листовка была готова. И Вася прочитал ее вслух:

«Вставай на защиту своей родной Отчизны!

Мы знаем, что врага можно на фронте убить только с одной стороны, а в тылу его можно настигнуть со всех сторон. Так что давайте бороться хоть понемногу, чтоб как можно скорее разбить врага и освободить наших угнетенных, кого насильно забрали в плен. Над ними издеваются, их морят голодом.

Товарищи, давайте дружно возьмемся и поможем нашей доблестной Красной Армии.

Вставайте против врага!

Смерть фашистам!»

ЗАГАДКА

С некоторых пор фашистам стало в Покровском неспокойно. То на стенах домов появлялись написанные от руки воззвания к советским гражданам. То немецкий солдат поутру недосчитывается чего-нибудь в своем хозяйстве: за ночь бесследно исчезали патроны, а то и винтовка.

По селу рыскали патрули. Но им и в голову не приходило искать партизан в маленьком домике на краю села, где жили пожилая женщина и мальчик. А между тем именно здесь в тот вечер ребята решили: прежде всего листовки и оружие. Оружие надо раздобывать во что бы то ни стало! Придет время – и оно пригодится!

Новые листовки появлялись почти каждый день. Таясь и оглядываясь по сторонам, люди поднимали их, читали и передавали из хаты в хату.

Терпеливо и осторожно, скрываясь даже от самых близких, ребята переписывали листовки и поочередно ночью разбрасывали по селу.

Васе казалось, что он легче дышит: в руках было дело. Пусть маленькое, но ведь это только первые шаги. Он был уверен: лиха беда – начало! Надо оглядеться, подумать, и дела окажется непочатый край.

Одно его мучило: Лена. Девочки. В тот вечер, когда они писали свою первую листовку, вдруг раздался стук, и в дверях появились Лена, Надя и Оля.

Вася вскочил – он целый год их не видел и очень им обрадовался. Но Борис нахмурился и стал торопливо убирать все со стола, а Володя ворчливо сказал!

– Только вас и не хватало!..

Лена остановилась как вкопанная, и веселые карие глаза ее потухли.

– Здравствуйте, тетя Домна, – сказала она деревянным голосом. – Здравствуй, Вася.

Те же слова повторили за ней Оля и Надя.

– Садитесь, девочки, – приветливо сказала Домна Федоровна. – Садитесь, поглядим друг на друга – сколько не виделись!

– Нет, спасибо, – тем же деревянным голосом церемонно ответила Лена. – Поздоровались и пойдем. Нас дома ждут.

Не оглядываясь, они пошли к дверям. Вася побежал следом:

– Лен, вернись! Надя, Оля, да подождите вы!

Он схватил Лену за руку, но она вырвала ее.

– Не пойдем мы к тебе! Слышал, что Володя сказал?

Вася не стал спорить, боясь привлечь внимание патруля. Если патрульный войдет сейчас в хату, вот уж не вовремя это будет!

Девочки исчезли в темноте, а Вася вернулся к ребятам.

– Выпроводил? – спросил Володя, вздыхая с облегчением. – А то явились незваные!..

Но Васе было горько, что девочки ушли обиженные.

До войны не один Борис – многие ребята дразнили его, смеялись над ним, над тем, что он дружит с Леной Никулиной. Дразнили потому, что она была гораздо моложе: «Вот связался с маленькой!» – и потому, что она девочка: «Нашел с кем дружить – с девчонкой!»

А Вася любил Лену. Их матери были близкими подругами и, хотя жили на противоположных концах села, виделись едва ли не каждый день. И Вася с Леной тоже. Он учил ее читать, рисовать, когда ей было шесть лет, а ему десять, вырезал для нее лодочки из березовой коры, и они пускали их по лужам после дождя. Они вместе учились плавать. Вася и в школу ее повел, когда настало время. Лена приходила к ним делать уроки, и ей одной он когда-то рассказал про Анатолия Карова. Она всегда была ему хорошим товарищем, веселым и добрым. Не обижалась зря, не ссорилась и, обещав молчать про Карова, никому о нем не проговорилась.

Но брать ее в их тайный отряд, пожалуй, и вправду не стоило. Тут Вася был согласен с товарищами. Вдруг их откроют? Арестуют, станут бить? Нет, страшно подвергать ее такой опасности. Но повидаться с Леной очень хотелось.

…С того вечера, когда, разобидевшись на мальчишек, девочки ушли от Носаковых, Вася уже несколько раз бывал у Лены. Прасковья Яковлевна, ее мать, встречала Васю ласково, не знала, куда усадить, зато Лена смотрела на него так, словно только и ждала, когда он, наконец, уйдет. И не разговаривала с ним.

…В тот необычный для мальчиков день Вася решил еще раз навестить Никулиных, но вдруг, почти у самой никулинской хаты, раздумал и повернул обратно.

Торопиться ему было некуда, и шел он медленно, вспоминая о том, как любил раньше бесцельно бродить по широкой длинной улице и думать обо всем. В пути Васе всегда особенно хорошо думалось. Но то было раньше, а сегодня глаза его напряженно примечали все: вон у Гордиенок окна закрыты, а у Ковалевых из-за занавески кто-то выглядывает. Кто бы это? Может, Варя? Наверно, девочки рассказали ей о том, как неприветливо встретили их тогда ребята.

Вася шел, и сердце у него сжималось от горя. Вот здесь был большой фруктовый сад. Грушевые деревья выросли почти с телеграфный столб. Как они цвели весной! Сколько было на них плодов! Терпких и сладких. А теперь вместо сада торчат высокие пни. По ночам, расклеивая листовки, Вася не раз принимал их за патрульных…

Ни единого человека не встретил пока Вася. Обезлюдело Покровское. Если только можно было не выходить, каждый сидел в своих четырех стенах, стараясь даже не выглядывать на улицу. А фашисты в этот час спят. Пообедали и улеглись. У них все по часам. В Артемовской тюрьме они даже допрашивали и пытали арестованных в одно и то же время…

Вася замедлил шаг. Вот у этой хаты прежде всегда толокся народ, особенно по вечерам. И не потому, что здесь жил гармонист или какая-нибудь красивая девушка. Нет, здесь жил Петрович, старик с темным лицом и круглой седой бородой. Каждый вечер он сидел на скамеечке под тополями у своего дома, неторопливо попыхивая трубкой и лукаво поглядывая на прохожих. Стоило ему показаться на скамеечке, как мало-помалу сюда собирались люди – не только старики, но и парни и девушки. Таков уж был Петрович.

Сам он говорил редко и был немногословен, время от времени просто вставлял словцо-другое, а потом снова принимался за трубку, поглядывая кругом так же внимательно и лукаво. Сам председатель приходил к нему посоветоваться о колхозных делах.

Семья у Петровича была большая – двое сыновей, дочь с мужем и маленький внук Костик, в котором старик души не чаял и, несмотря на то, что мальчик был мал, брал его с собою в лес на охоту, причем большую часть дороги тащил на закорках. В селе привыкли к тому, что старик вечно ходил с Костиком за спиной. А когда они возвращались из леса, мальчик уже обычно спал, голова его лежала у деда на плече, толстые босые ножки висели носками внутрь. Славный парень Костик.

Теперь у Петровича больше нет семьи. Сыновья и зять ушли на фронт в первые же дни войны, и ни о ком из них не было вестей. Дочь угнали в Германию – в тот же самый день, что и Таню Метелеву. Остался у Петровича один только Костик.

Вася шел дальше по пустынной улице. Вот и в этой просторной и чистой хате жила большая дружная семья. Теперь парни ушли на фронт, мать умерла.

А вот сельсовет. Тут тоже всегда было шумно, особенно по вечерам. Сюда сходились после работы, делились новостями, читали газеты, слушали радио. Сейчас здесь немецкая комендатура, и этот дом люди стараются обойти стороной.

Возле хаты Кириенок, видно еще никем не замеченная, на лавочке лежала прижатая камушком вчерашняя листовка. Ее писал Толя Погребняк. Писал, приговаривая ворчливо:

«О чем мы пишем? Верьте… Ждите… Враг будет разбит… Победа будет за нами… А людям надо знать, где, в каком краю наши сражаются? И много ли освободили наших городов?»

Он прав, Толя. Но как про все это узнаешь? Если бы отыскать партизан. Может, попытать счастье в Артемовске, попробовать найти хромого переводчика? Может, он свяжет с партизанами? А что, если самим отправиться в разведку – все идти, идти по полям, по лесам. Не может быть, чтоб они в конце концов не набрели на партизан!

Из-за угла показалась Ольга Александровна. Вася ускоряет шаг, и она тоже. Смотрит на Васю внимательно, пристально.

– Добрый день, Ольга Александровна, – на ходу говорит Вася.

А она в ответ лишь печально качает головой: какой уж там добрый! Трудно Ольге Александровне – пятеро детей мал мала меньше и больная мать. Из-за матери учительница и не смогла эвакуироваться.

Вася смотрит ей вслед и вспоминает ее пристальный взгляд. Может, она догадывается, кто пишет листовки?.. Ведь сколько она перечитала их диктантов, сочинений! Как ребята ни меняют почерк, а ее-то уж вряд ли обманешь. Васина мать не раз говорила мальчикам: «Доверьтесь вы Ольге Александровне. Легко ли вам до всего своим умом доходить? Из меня советчица плохая, грамоты у меня чуть…»

А мальчики и рады были бы открыться учительнице, да жалели ее.

– Нам-то что? – шутил Цыган. – Мы холостые! А у Ольги Александровны вон какая семьища!

«А не знает ли она чего о партизанах?» – думает Вася и вдруг останавливается как громом пораженный: на заборе у Моруженко висит листовка. И листовка эта чужая. Бумага немецкая – белая, гладкая, чуть заметно разлинованная. Лиловые чернила. А их листовки все написаны карандашом. Быстро оглядевшись по сторонам и не увидев никого поблизости, он срывает листок и прячет в карман.

Скорее домой! Но бежать он не хочет: на бегущего непременно обратят внимание. Крепко стиснув зубы, засунув руку с листовкой в карман, он заставляет себя идти как ни в чем не бывало: спокойно, неторопливо. Еще хата, еще. Вот палисадник, полный ярких маков, их сажала Оля Цыганкова. Вот уже виднеется высокая береза, что растет на краю села. Сразу за ней – Васина хата…

Дома его уже ждали. Час был неурочный: из осторожности мальчики старались вместе днем не собираться, но сейчас об этом было забыто.

– Видал? – спросил Володя Лагер: в руках у него была такая же листовка, как и у Васи.

– И у меня, – сказал Володя Моруженко и протянул Васе листок. – Прямо на стежке лежала, камнем прижатая, чтобы ветром не унесло.

Вася вынул из кармана свою и разгладил ее на колене. В листовке было всего несколько строк:

«Пионер! Вставай на защиту своего родного края! Не давай пощады гитлеровским захватчикам! Помогай своим отцам и братьям. Они борются, чтоб вызволить нас из гитлеровского рабства!

Да здравствует Красная Армия!»

– Ребята писали, – сказал Вася.

– А по-моему, партизаны, – сказал Володя Моруженко.

– Какие там партизаны! – угрюмо отозвался Борис. – Если бы партизаны, они б написали, где сейчас немцы, где наши, у кого Москва. А эту листовку писали ребята: «Помогай своим отцам и братьям». А как помочь? «Вставай на защиту». А как? Что делать? Нет, это ребята. Такие же, как и мы.

– Постой-ка, – прервал Толя Погребняк.

Он взял из рук Моруженко листовку и, хмурясь, стал внимательно изучать каждую букву. Ребята тесно окружили его и молча ждали, поглядывая то на хмурое Толино лицо, то на загадочный листок.

Почерк был красивый, четкий, но явно измененный: одни и те же буквы были написаны по-разному: буква «т» то на трех ножках, то на одной; то вниз, то вверх загибался хвостик у «д». Видно было, что писавший следил за своей рукой, а не писал свободно и привычно. И все-таки Толя был уверен, что не раз видел такие же крупные, круглые, с уверенным нажимом буквы. Но где?

– Хоть убей, не помню! – сказал он, махнув рукой.

– Ну а мы как, свои будем писать сегодня? – спросил Толя Прокопенко.

– Подождем, – сказал Вася. – Поглядим, что те будут делать. Замолчат или нет?

…Но «те» не замолчали. Каждый день на домах, деревьях появлялись таинственные листки. Они не всегда были написаны одной и той же рукой, но бумага была одна и та же – белая, гладкая, чуть заметно разлинованная карандашом.

Больше всех заботили новые листовки Толю Погребняка. Его мучила мысль, что он ближе всех к разгадке. «Да ведь знаю, знаю я этот почерк!» – думал он. Еще до войны он получал записки от девочки, с которой учился в одном классе. Ее звали Тамара. Они сидели друг от друга через парту, но почти никогда не разговаривали между собой. Если им хотелось сказать что-нибудь друг другу, они писали записки.

«Приходи сегодня к нам, – писала Тамара. – У меня есть интересная книга, я дам тебе почитать».

Толя заходил, брал книгу, потом писал так: «Прочитал я твою книгу. И ничего особенного. Ты вот лучше прочитай „Пакет“. Там один пацан сжевал полкило бумаги, чтоб беляки не открыли тайну. Тамара, сегодня в клубе показывают картину „Джульбарс“. Пойдешь?»

Тамара шла смотреть «Джульбарс», и Толя шел. Они сидели в разных концах зала, он со своими товарищами, она с подругами. Но он знал, что она здесь, и от этого все было лучше – и картина, и клуб, и свет, который встречал их на улице…

«Вот если б Тамара писала эти листовки…» – думалось Толе. Но этого быть не могло: в начале войны Тамара уехала к родне в Харьков. Где она? Что с ней? А буквы «у» и «ц» в листовке в точности, как в Тамариных письмах.

Однажды Толя шел за водой и в нескольких шагах от колодца вдруг наткнулся на листовку. На этот раз она была написана на листке, вырванном из ученической тетрадки. Толя взял листок в руки и чуть не вскрикнул: почерк Нины, сестры! Прежде, на непривычной бумаге буквы казались не такими знакомыми, а память все время возвращала его к Тамариным запискам. Но теперь не оставалось ни малейшего сомнения: конечно, это писала Нина! Забыв о воде, громыхая пустыми ведрами, он побежал домой. Листок из школьной тетради он сжимал в кулаке.

Нины дома не было. Он выбежал в сад, потом на улицу – нету. Толя не мог дождаться сестру. Все валилось у него из рук. Он вспомнил, наконец, про воду, сбегал опять к колодцу и полведра расплескал на крыльце. Потом стал слоняться по комнате, задевая плечом за косяки. Наконец из окошка увидел знакомое платье – по синему полю вылинявшие красные маки. Он кинулся навстречу сестре и, едва она переступила порог, протянул листовку.

– Ты? – спросил он только.

Нина смотрела на него, широко открыв глаза.

– Я? Что – я?

– Это ты писала?

– Я?

Нина даже руками всплеснула:

– Да что с тобой? С чего ты взял?

Минуту они молча смотрели друг на друга. Они были очень похожи – оба большелобые, сероглазые. Та же упрямая складка легла у губ, одинаково прямо смотрели глаза.

– Как же не ты? Ведь я вижу – почерк твой!

Но Нина твердо стояла на своем.

– Ничего я не знаю! – повторила она, отвернувшись от брата и глядя в окно на пустынную улицу. – Не писала я никаких листовок и писать не стану! Люди говорят: нам фашисты из-за них село спалят!