Текст книги "Двенадцать отважных"

Автор книги: Фрида Вигдорова

Соавторы: Татьяна Печерникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

КЛЯТВА

Вася встал и сказал:

– Пора.

И все поняли, что значит: пора.

Каждый из ребят вынул из-за пазухи или из кармана красный галстук. Каждый завязал его на шее, только одной Лене, самой младшей, галстук завязал командир. Лена стояла прямо и смотрела на Васю во все глаза.

Потом в глубокой, ничем не нарушаемой тишине ребята выстроились и приготовились повторять за Васей слова клятвы…

Володя Лагер никогда не мог думать о чем-нибудь одном. Он всегда думал сразу о многом. Вот и сейчас, стоя в строю, затаив дыхание и думая о клятве, слова которой он сейчас произнесет, он в то же время мысленно видел и другое. Почему-то представились ему новенькие блестящие калоши. Этими калошами они играли в футбол в классе в тот самый день – три года назад, – когда их должны были принимать в пионеры. Володя уже давно выучил назубок Торжественное обещание, явился в школу заранее и в ожидании сбора, найдя в углу новенькие калоши Оли Цыганковой (она получила их в подарок и очень ими гордилась), нацепил их на кончик пальцев ног и подбросил в воздух – сначала одну, потом другую. Одна упала на парту, другая на шкаф с глобусом. Мальчишки бросились к ним и… закипел футбол в два мяча. А Надя Гордиенко сказала: «И как вам не стыдно? В такой день!» И он, Володя, ответил: «А что такого? Все вступают в пионеры и ничего особенного!»

А потом, когда Надя читала обещание срывающимся голосом, бледная от волнения, он не удержался и дернул ее сзади за косу.

Когда пришла Володина очередь давать обещание, он набрал воздуху в легкие и забарабанил. Он решил сказать все обещание единым духом. Но тетя Поля, нянечка, стоявшая неподалеку, неодобрительно посмотрела на него и сказала: «Затарантил!» И, правда, он тарантил, а не давал обещание. Разве он думал тогда о смысле слов: «Я, юный пионер, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…»

Лицо товарищей… Вот они стоят, его товарищи. Лица бледные, строгие. От маленького дрожащего огонька по этим лицам бегут тени, и они кажутся от этого еще строже, еще торжественнее.

Вася вышел вперед и стал читать вполголоса слова клятвы. И каждую фразу повторял за ним хор приглушенных голосов.

– …Буду выполнять все задания, которые мне поручит командир!

– …Буду беречь в секрете всю работу отряда!

– …Буду мстить подлым врагам, которые принесли нам голод и смерть!

– …Если я нарушу эту клятву трусостью или изменой, то пусть мои товарищи осудят меня на смерть. Клянусь, и клятва будет верна!

– Клянусь, и клятва будет верна! – вдруг еще раз повторила Лена. И в ответ ей, перекликаясь, зазвучали голоса ребят все громче и громче:

– Клянусь, и клятва будет верна!

– Клянусь, и клятва будет верна!

Пионеры-подпольщики установили свои законы. «Уважать друг друга, не ссориться между собой, – гласил один из этих законов. – Не говорить ничего худого за спиной товарища, все только прямо в глаза».

На улице им опасно было открыто приветствовать друг друга салютом. Они изобрели другое приветствие: при встрече с товарищем пионер-подпольщик тихо спрашивал его:

– Ты готов?

И слышал знакомый, исполненный в те дни особого смысла ответ:

– Всегда готов!

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Вася резко обернулся: кто это? Кого ему напомнил этот прохожий с котомкой на спине, с палкой в руках?

Глаза синие, пристальный взгляд исподлобья… Быстрая улыбка… Он смотрел вслед прохожему, стараясь понять, где он видел этого человека. И вдруг его осенило: переводчик из Артемовска. Он!

Вася едва не кинулся вдогонку, но тут же вспомнил: тот хромой. А этот идет ровно. Идет не спеша, вольно, почти не опираясь на палку. Нет, не он!

Вася пошел своей дорогой. А почему же он улыбнулся, прохожий? А если узнал, почему не окликнул? Да нет же, не он! И тот был бритый, а у этого борода. Ну, бороду нехитро завести…

«Где-то сейчас хромой переводчик? – думал Вася. – Где дядя Егор? Вот бы кого повидать, вот бы с кем посоветоваться!»

В селе по-прежнему говорили, будто невдалеке действует партизанский отряд, будто в нем есть покровчане – коммунисты, комсомольцы. А что, если и дядя Егор в том отряде? Нет, едва ли! Тогда уж он нашел бы способ дать о себе знать. Эх, дядя Егор, дядя Егор! Хоть бы на одну минуту с тобой увидеться!

Вот они уже выпустили немало листовок, разжились и оружием, патронами. Правда, еще маловато у них этого добра, но все же… Заботятся ребята, как и было условлено, о семьях фронтовиков. Толя Прокопенко каждый день навещает одинокую старуху, мать трех сыновей-фронтовиков, носит ей воду, помогает на огороде. Варя Ковалева хлопочет в соседней хате: там полно детишек, а мать на целый день уходит на поиски – чем бы их накормить. Нелегкая это сейчас задача. Варя то и дело намывает ребятишек, стирает, чинит им штаны, рубашонки, всячески старается их развлечь, развеселить, чтоб меньше об еде вспоминали.

С Варей часто приходят ее подруги по школе – Галя и Паня. Девочки эти ничего не знают о подпольном отряде, но охотно помогают Варе. Вася советовал товарищам не бояться брать себе на помощь других ребят: одним-то им не справиться со всеми делами, ведь у каждого своя семья, каждый помогает матери по дому…

Да, они не сидят сложа руки. Но что делать дальше? Что происходит на Большой земле, на фронтах? Вон фашисты по-прежнему кричат, что взяли Москву, Ленинград. Уже сколько времени, чуть не с первых дней войны, об этом твердят. Брешут, конечно. И Вася с ребятами не раз писали в своих листовках, что и Москва наша и Ленинград наш. Но нельзя же говорить людям одно и то же. А узнать что-то новое они могут только от партизан. И как тут ни ломай голову – ничего умнее не придумаешь…

– Вась, погоди!

Его догоняла Лена.

– Вася, тебя Галя зовет.

– Какая Галя?

– Да сестра твоя! Вот дурной, «какая Галя»! Я ее сейчас встретила. Она велела скорей тебя прислать.

– Что за спех такой?

– Велела – и дело с концом.

Вася повернул назад. Лена шла рядом. Теперь, как и до войны, она часто бывала рядом с Васей. Всегда придумывала предлог для того, чтобы пойти к Носаковым. «Мам, тете Домне ничего отнести не надо? – спрашивала она мать с утра. – Мам, я сбегаю к Васе, надо чего передать?»

И сейчас Лена, конечно, решила проводить Васю к Галине. Шагала она широко, подлаживаясь к нему, и думала: «Что это за человек сидит у Галины и зачем ему Вася?» Думала об одном, а спросила совсем о другом, о чем давно собиралась спросить, да все забывала.

– Ты почему мне тогда ничего про листовки не сказал? Ну, с самого начала? Почему?

– Тише ты! – оглядываясь вокруг, прошептал Вася. – Нашла место для таких разговоров. Лучше скажи, зачем я Гале понадобился?

– Там у нее какой-то дядечка. Глаза синие-синие, как у Володьки Лагера, а борода рыжая, как…

– Глаза синие, говоришь? – Вася ускорил шаг, и Лене пришлось чуть ли не бежать, чтоб поспеть за ним.

– Ты иди домой! – сказал ей Вася. – Прощай!

Он вошел в Галину хату. Из-за стола поднялся человек. И опять навстречу Васе блеснул быстрый и пристальный взгляд.

– Вы?! – громко вырвалось у Васи.

– Узнал? Она тебя не обманула? – синеглазый провел рукой по бороде.

– Борода – что! – смущенно улыбнулся Вася. – Мне вот казалось, вы раньше на ногу немного припадали…

– Немного? Да ты, я гляжу, вежливый. Я хромал вовсю. Так надо было. Ну, слушай. Во-первых, привет тебе от Егора Ивановича. Он мне напомнил, что ты в Покровском. А я знаю, с тобой можно говорить открыто, не кривя душой. Так вот, дам тебе листовку. В ней последняя сводка Информбюро – вчера вечером приняли по радио с Большой земли. – Он снял с ноги старый, стоптанный башмак, вынул из него одну стельку, другую, затем маленький бумажный квадратик. И спросил придирчиво: – Куда положишь?

…Когда Вася через час вышел от Гали, он увидел сидящую на лавочке перед палисадником Лену. Взобравшись на лавочку с ногами и обхватив руками колени, она терпеливо ждала. Вася не сразу ее окликнул, что-то мешало ему. Он постоял на пороге, посмотрел, потом тихо позвал. Лена спустила ноги наземь и спросила с готовностью:

– Пошли?

Они шли молча. И хотя Лене очень хотелось узнать, зачем Галя звала к себе Васю, она ни о чем не спрашивала. Они миновали сельсовет и два тополя, которые как стражи стояли по обе его стороны. Прошли и весь в красных мальвах палисадник Никулиных.

И вдруг Вася сказал:

– Ты ведь тоже ничего мне не говорила, когда обещалась Наде молчать.

– Нет, я бы сказала, – призналась Лена. – Я бы непременно сказала! А только сама не хотела. Я ведь знала, что ты таишься.

– Если обещал, надо держать слово.

– Надо! Так ведь надо и знать, кому говоришь!

– А если ошибаешься?

– Да разве мы в ком ошиблись?

КСП

Толя Прокопенко взял шефство еще и над Петровичем. А уж если Толя Прокопенко что-нибудь обещал, дело можно было считать сделанным. Впрочем, сам Петрович не требовал никаких особых забот. Это был крепкий старик, не любивший, чтобы за ним ухаживали.

– Напрасно, напрасно думаете, что я только в отставку годен! – говорил он, как всегда посмеиваясь глазами. – Я еще, может, и вам пригожусь.

Правда, время от времени он позволял Толе принести ведро воды или наколоть дров, но это все занимало мало времени. Главное заключалось в Костике.

Костику было четыре года, он был белоголов и носил длинные широкие штаны, подвязанные под мышками. Вообще говоря, он рос покладистым парнем, но оставить его одного хотя бы на минуту было нельзя. Все интересовало Костика – и колодец, куда можно упасть, и горячий котел в печке, который мог его обварить, и шум на улице. Если Петрович уходил куда-нибудь, он оставлял Костика на Толю Прокопенко, и вот тогда Толе приходилось нелегко.

Костик был и любопытен и любознателен. Он все время задавал вопросы и ждал ответа, доверчиво глядя в глаза. Но Толя Прокопенко совсем не умел разговаривать с детьми. А Петрович уходил часто, иногда надолго; все время сидеть с Костиком у Толи не было времени, и он брал мальчика с собой.

Костик бегал всегда животом вперед, очень старательно работая локтями, и вечно не поспевал.

– Подождите меня! – кричал он. – Подождите меня!

Но никогда не плакал.

В тот день Толе опять пришлось взять Костика с собою.

– Ты уж не сердись! – сказал Петрович. – Знаю – измучил я тебя своим мальцом. Только дела у меня… Понимаешь?

Толя не стал раздумывать, какие у Петровича дела, подал Костику руку, и они отправились к Васиному дому. В селе уж привыкли видеть большого Толю Прокопенко, ведущего за руку маленького Костика.

– А почему солнце стало такое большое и красное? – спрашивал Костик.

Толя молчал. Не мог же он объяснить малышу так, как объясняли в школе.

Костик не успокоился. Он, не умолкая, задавал этот вопрос до самого Васиного дома, где его услышала Варя, умная, серьезная Варя, которая, однако, умела разговаривать с детьми весело и просто.

– Оно надулось, – ответила Костику Варя.

– А почему надулось?

– Потому что рассердилось.

– А на кого рассердилось?

– На фашистов! На кого же еще?

Костик успокоился. Он очень хорошо все понял.

Любимые разговоры ребят, когда они собирались вместе и у них выкраивалось свободное время, начинались словами: «Вот когда кончится война…»

Когда кончится война, все непременно поедут в Москву. Они много читали и знали о ней по рассказам, но еще никто не видел ее, и всем хотелось взглянуть на Красную площадь, покататься в метро, вдоволь насладиться лестницей-чудесницей. И самое главное – побывать в Мавзолее.

Когда кончится война, Борис поедет учиться в Одесское военно-морское, а Вася – в Киевское художественное училище. У каждого были свои мечты – и смелые, и поскромнее, и дальнего и ближнего прицела. И мечта каждого была дорога всем.

Когда учительница задала Васе и его одноклассникам сочинение на тему «Мои товарищи», Вася написал: «У меня много товарищей, но близкий друг только один – это Борис Метелев. Я ему верю. Я знаю, он не бросит меня в беде». Слова эти, наверно, были взяты из книги, и вряд ли Вася тогда понимал их смысл так, как сейчас.

У него оказался не один близкий друг, а много. Он твердо знал теперь, что никто из друзей не оставит его, какая бы страшная ни приключилась с ним беда.

И снова и снова Вася говорил себе: «Как же хорошо, как весело мы будем дружить, когда кончится война!..»

А еще один, тоже очень любимый разговор у ребят начинался со слов: «А помните?..»

Они вспоминали школу, учителей, уроки, пионерские сборы – все, что до войны казалось таким обычным. Вспоминали, как однажды приезжал к ним в школу старый большевик, очень известный в области человек. Он рассказывал им о революционере Артеме, в честь которого назван их районный город. И рассказывал так живо, интересно, что ребятам казалось, будто и они когда-то видели Артема, разговаривали с ним. Вспоминали школьный первомайский вечер 1941 года. Распахнутые настежь окна, на полу залетевшие с улицы лепестки отцветающих абрикосов, черешни, переполненный взрослыми и ребятами зал. Вася написал тогда пьесу, в которой много было забавных стихов про ребят, про школу.

Вот и сегодня, собравшись у Васи, ребята начали вспоминать разные школьные происшествия.

– А помните, – тихонько проговорила Нина Погребняк, окинув товарищей ясными серыми глазами, – Цыган большое стекло в окне мячом высадил, а все подумали, что это наш Толька?..

– Я ж сказался! – закричал Толя Цыганенко так, будто его сейчас собрались ругать за то давным-давно разлетевшееся стекло.

– Но не сразу же! Ты, как разбил, к своим футболистам помчался, – спорила Нина. – А Толька все равно тебя не выдал. – Она была не прочь при случае похвастаться братом.

И ребята вспоминали, как директор пробирал Толю Погребняка, а Толя повторял:

– Вот честное слово, это не я!

– А кто же тогда?

– Не скажу.

– И знаете, кто тогда назвал директору Цыгана? – вступил в разговор Вася. – Ксана Маринченко, вот кто! Украдкой ото всех нырнула в директорский кабинет и предала.

– Почему предала? – возразила Оля. – Ксана, наверно, просто не хотела, чтоб пострадал невиноватый. Скажешь, она неправильно поступила?

– А по-твоему, правильно?

– А помните, Ольга Александровна нам читала с продолжением книгу про девочку, которая снималась в кино?

– Сима Крупицына? И Володька Лагер свистнул эту книгу и прочитал до конца, а Ольга Александровна сказала ему, что не будет пускать его на чтения…

– А я все равно слушал! Только я под партой сидел…

– А помните, он раз из-под парты засмеялся?

– Это что ж мы читали тогда? Ребята, давайте будем рассказывать друг другу читаные книги. Васька, ты что последнее перед войной читал? – спросил Толя Прокопенко.

– Тише! – сказала Домна Федоровна.

Толя вздрогнул от неожиданности и умолк. Все растерянно оглянулись на Домну Федоровну.

– Послышалось, что ли? – сказала она и, тут же нахмурившись, повторила: – Тсс…

Ребята замерли, и на этот раз в тишине все различили: кто-то стучится в дверь – осторожно, едва слышно. Немцы являлись в дом шумно, если и стучали, то стучали громко, без стеснения. А тут робкое, едва различимое постукивание.

Вася, побледнев, шагнул к выходу, но Домна Федоровна молча, движением руки остановила его. Она вышла в сени и, чуть-чуть приотворив дверь, выглянула в щель. Сперва показалось, что за дверью никого нет, но тут же она услышала шепот:

– Хозяйка… впусти…

И в сени не вошел, а вполз человек.

– Затворите! – шепнул он, встал и отряхнулся.

Домна Федоровна смутно различила в полутьме высокую широкоплечую фигуру.

– Вы кто?

– Не бойтесь! – сказал человек. – Я к вашему сыну.

Ребята сидели настороженные, притихшие. А Вася, мгновенно узнав его, кинулся к гостю:

– Здравствуйте! Как это вы…

Домна Федоровна придвинула табуретку. Поблагодарив, он сел и не спеша оглядел каждого по очереди.

– Посмотрю, что у тебя тут за народ, – сказал он. – Жаль, электричество твое плохо работает, лиц толком не вижу. – И он подвинул коптилку на середину стола.

– И нам вас тоже не видно, – сказала Лена, – по я вас все равно узнала.

– И я тебя узнал. Ты ко мне Васю привела и потом его домой проводила. Верно я говорю?

– А как вас зовут? – вместо ответа спросила Лена.

– Зовут… Ну, зовите меня Степаном Ивановичем, а теперь скажите, зачем вы тут допоздна засиделись? Как будете возвращаться?

– А вы сами зачем поздно ходите? – спросила Лена.

– Ух, язык твой! – прошипел Володя Лагер. – С кем говоришь?

Но Степан Иванович не рассердился. Он сказал:

– Да, язычок… Но делать нечего, отвечу. Я к вам попал поневоле – надо было уйти от патруля. Часа полтора пролежал в овражке, потом решил завернуть сюда. Я ведь хату эту давно знаю… И кто в ней бывает, мне тоже известно. Но так поздно – это не дело. Изловить вас ничего не стоит. У меня-то выхода нет… Я должен переждать, а потом до рассвета к своим добраться. А вам-то попусту рисковать зачем?

– Постойте, ребята, – вдруг сказала Надя, – а как же Костик?

– Что Костик?

– Как что? Он видел Степана Ивановича, может проболтаться. Маленький ведь.

– А где он, Костик?

– Вот он, вот он, ваш Костик, – сказала Домна Федоровна.

Мальчик спал на Васиной кровати, раскинув короткие ножки и уткнувшись лицом в цветную наволочку.

– Ну до чего ж умный мальчик! – сказал Толя Цыганенко.

Толя Прокопенко ничего не сказал, а только скромно улыбнулся, словно это похвалили его.

– Степан Иванович, а может, и вы приляжете? Уснете на часок? Я вас разбужу.

– Спасибо, – ответил гость, и ребята услышали, что голос его звучит устало: – Не откажусь.

…Пока он спал – только голову на подушку положил и уснул, – ребята уселись еще теснее. Помолчали. И вдруг Вася сказал:

– Вот кто похож на моего Карова! Мой Каров – как он: высокий, а глаза синие. Ну, в точности!

– Каров? Кто такой?

И Вася стал рассказывать про Карова. Как ни трудно, как ни тяжело жилось Васе, а своего друга он не забывал. Сейчас Каров был в партизанском отряде. Дома он оставил старую мать и сестру Марийку. Марийку полицай выдал немцам, и ее угнали в Германию. По темному лесу Каров пробирается в село, где находится немецкий штаб. Он подкрадывается к освещенному окну и видит: в комнате сидит тот самый полицай, который выдал Марийку. Эх, хорошо бы бросить гранату! Но сорвать задание нельзя: он послан в разведку…

Вася умолк. Дальше он не успел придумать.

– Слушай, – говорит Лена, – пускай Марийка из плена убежит, придет обратно в село, а потом Каров возьмет ее в партизанский отряд.

– Разве легко убежать? Вон Таня Метелева не вернулась!

– Ну, а Борис убежал ведь?

– Что ж ты равняешь их? Марийке четырнадцать лет, у нее ни сил, ни смелости не хватило бы.

Но Лена не сдавалась:

– Нет, тогда давай так. Она потому не может убежать, что с ней подруга, а подруга больная. Вот Марийка и не может ее оставить. Ну, вот шли бы Надя с Олей. А Оля захворала. Надя ее разве оставит?

С того вечера Каров прочно вошел в жизнь ребят, и его судьбу решал уже не один Вася, а все вместе. И никто не помнит, кому первому пришла эта мысль, но они решили дать своему отряду имя Карова: Каровский союз пионеров (по-украински – «Каровська спилка пионерив»), сокращенно – КСП.

Партизан, назвавший себя Степаном Ивановичем, передохнув и простившись с ребятами, снова неслышно ушел в темноту.

С того дня все изменилось. Ребята не знали, откуда, в какой день и час появится он в следующий раз. Но он приходил опять и опять – в Галину хату или к Носаковым. Вася передавал ему оружие и патроны, добытые у врагов, а взамен получал последние сводки, принятые партизанами по радио с Большой земли. Ночью ребята наклеивали их на деревья, заборы, раскладывали около хат.

И с некоторых пор покровчане приметили на листовках печатку «КСП». Что она означала – никто не знал. Но ею были подписаны все листовки.

БЕГЛЕЦЫ

Тихий свист. Осторожный, чуть слышный. Он доносился из кустов, росших по склону ближнего оврага.

– Эй, хлопчик, поди сюда! – негромко позвали из кустов.

Толя Прокопенко осторожно раздвинул ветки. Перед ним стоял незнакомый человек лет сорока, бородатый, худой, с глубоко запавшими глазами на бледном лице. Одной руки у него не было, болтался пустой рукав. Голова обвязана тряпкой, одежда изорвана, ступни босых грязных ног опухли, и на них запеклись бурые пятна.

С минуту Толя и однорукий молча смотрели друг на друга. Незнакомец заговорил первым:

– Вот что… Я нездешний. Шел издалека. Видишь, ноги в кровь разбиты? Ослаб. Хлеб давно вышел. И дальше мне идти нельзя… Может, принесешь чего поесть?

– А вы кто такой? Откуда?

Однорукий замялся, но потом решительно мотнул головой и, еще больше понизив голос, глядя Толе прямо в глаза, сказал:

– Бежал я! Из лагеря.

– Из Артемовска?!

– Тсс! Тише ты… Ну да, оттуда! Ранен я был. Видишь? Рука и голова опять же… – Он дотронулся до повязки. – Стала подживать немного, вижу – ноги носят, ну и ушел. А вот сейчас пришлось задержаться…

Кивнув Толе, чтоб шел следом, однорукий стал спускаться в овраг. Они вошли в гущу кустарника. Здесь на подстилке из травы и листьев лежал юноша. Веки его были плотно сомкнуты, он трудно, хрипло дышал.

– Видишь? Совсем без памяти, – сказал незнакомец. – Не могу я его оставить!

Толя постоял в раздумье.

– Ладно, – сказал он, – вы погодите, я сейчас вернусь.

Вскоре он уже стучал условным стуком в Васино окошко. Ему открыли. Пока он, спеша, задыхаясь от быстрой ходьбы, рассказывал о пленных, Домна Федоровна завернула в чистую тряпочку кусок хлеба, два огурца и подала Толе. Через несколько минут оба мальчика шагали к оврагу.

Однорукий ждал в кустах.

– Ох, наконец-то! – он с облегчением вытер рукавом влажный лоб. – Сразу ты мне пришелся по душе. А как ушел, я засомневался. Тут минута с час покажется. Ну, думаю…

Вася подошел к больному, опустился на колени, намочил хлеб в жестянке с водой и поднес к запекшимся губам юноши. Тот не взглянул, не разомкнул губ.

– Не надо, не тронь его, – сказал Однорукий. – Он все равно есть не станет. Пять дней крошки в рот не брал, только пьет.

Он поднял жестянку, смочил тряпку, в которой ребята принесли хлеб, и положил больному на лоб.

Сгущались сумерки. Тишину нарушало слабое журчанье бегущего вблизи родника да тяжелое, хриплое дыхание больного.

– Постой-ка, – внезапно сказал Однорукий, всматриваясь в лицо Васи. – Где же это я тебя видел?

Вася обернулся к нему и вдруг почувствовал, что все у него внутри задрожало от волнения. Он разом вспомнил хмурый, холодный день, колючую проволоку, тяжелые шаги часового и лицо пленного, который беззвучно шептал: «Беги!» Это лицо еще больше осунулось, похудело, обросло бородой, но Вася узнал его.

– И я вас видел! В Артемовске, помните? Я вам хлеб принес, а тут немец… Вы еще сказали: «Беги!»

Однорукий приподнялся, близко и пристально поглядел на Васю и вдруг с силой схватил его за плечо.

– Живой! – воскликнул он. – Живой! Ах ты, парень! Вот уж не думал, что встречу тебя когда-нибудь! Я ведь видел тогда, как ты фашиста камнем… И как схватили тебя, видел…

Толя Прокопенко слушал молча и только с нетерпеливым любопытством переводил глаза с одного на другого.

– Рассказывайте скорее все, как было. Как вы сюда попали? Как вас зовут?

Его звали Андрей Михайлович Колосков. Во время боев за Артемовск его тяжело ранило в левое плечо и в голову. Очнулся он за колючей проволокой. В лагере никто раненых не лечил. Как и все, Андрей Михайлович валялся в грязи, голодал и мерз. Рядом с ним умирали люди, но он выжил.

– Я о смерти не думал, потому она меня и не взяла. Я думал о том, чтоб убежать. Только об этом и думал!

В лагере Андрей Михайлович подружился с Сережей Александровым. Сережа тоже был тяжело ранен: пробито плечо и, должно быть, задето легкое. Они, как могли, помогали друг другу, делились каждой коркой хлеба, каждым глотком воды. Узнав, что Андрей Михайлович решил бежать, Сережа захотел бежать вместе с ним. Но рана его не заживала, он очень ослабел и боялся, что Андрей Михайлович уйдет без него.

Время шло. С весной, с теплом стало немного легче, раны начали заживать. И в первый же день, когда их повели копать рвы за окраиной Артемовска, Андрей Михайлович и Сережа улучили минуту для побега. Они сознавали, что у них слишком мало для этого сил и здоровья, но оставаться дольше в лагере они не могли.

Они шли по ночам, порою ползли, припадая к земле и пугаясь каждого шороха; иной раз подолгу лежали, затаясь, в придорожной канаве. Андрей Михайлович очень удивился, услышав от мальчиков, что от Артемовска до Покровского всего только двенадцать километров. На этот путь беглецы потратили три дня, и он показался им нескончаемо длинным. Вчера они заночевали в этом овражке, а наутро Сергей не смог встать. Андрей Михайлович нарвал травы, уложил его поудобнее. Хорошо еще, что рядом бежит ручей, воды вдоволь, но есть давно нечего. А хуже всего, что Сергея все сильнее лихорадит, он не приходит в сознание. Как помочь ему? Как попасть к своим?

Вася с Толей переглянулись. Андрей Михайлович перехватил этот взгляд.

– Ребята… вы знаете? Наверно, вы знаете, где тут партизаны! Как мне к ним добраться?

– Мы постараемся… Мы постараемся что-нибудь разузнать, – ответил Вася. – А вот что с вашим Сергеем делать? Ему бы в постель. Лечить надо…

– Теперь его все равно трогать нельзя, – сказал Андрей Михайлович. – Ночь теплая, а тревожить его я боюсь. Да и куда вы его сейчас потащите?.. Завтра поглядим…