Текст книги "Двенадцать отважных"

Автор книги: Фрида Вигдорова

Соавторы: Татьяна Печерникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

НОВАЯ БЕДА НАДВИГАЕТСЯ

Когда в село входила новая вражеская часть, это было очень страшно. Но слухи, которые ползли сейчас из хаты в хату, были еще страшней. Опять скоро начнется охота на людей. Опять их погонят по дорогам Украины в далекую Германию, в рабство.

Через несколько дней в Покровское вошли фашисты. И по селу пошли полицаи с повестками. Село замерло.

Из окон каждой хаты украдкой глядели люди и ждали – войдут к ним или не войдут?

Семья Степана Топчия, как и другие, жила в страхе перед повесткой и в надежде, что, быть может, каким-нибудь чудом их минует эта беда.

И вот настал день, когда они увидели, что к дому их идет полицай Тимашук и с ним немецкий солдат.

– Где Варька? – спросил Тимашук, не здороваясь.

– В Артемовск пошла, – угрюмо ответил Степан.

Жена его сидела тут же, недвижно глядя в пол.

– Я ее вроде недавно видал, – сказал Тимашук. – Да и как это она пошла, коли из села никого не выпускают? Чудеса! – И он поглядел на немецкого солдата, который с равнодушным видом стоял у дверей, держа в руках автомат.

– Вы дурака не валяйте! – продолжал полицай. – Вот повестка вашей Варьке.

Они ушли, а Степан с женой долго смотрели на белый листок, одиноко лежащий на темном деревянном столе.

Когда вернулась Варя, ночевавшая на сеновале, ей не пришлось ничего объяснять – она сразу же увидела повестку.

Потом Степан встал и вышел на улицу. Лицо у него было хмурое, решительное, и жена и дочь посмотрели ему вслед с надеждой.

Через час он вернулся.

– Тимашук не соврал. Все село оцеплено. Муха не пролетит, – сказал он угрюмо.

Родителям казалось, что Варя уже где-то далеко, за тысячу верст. Варина мать старалась не плакать, но слезы сами собой застилали от нее и хату, и мужа, и дочь. Варя тоже молчала и только вечером, когда сели за стол, не выдержала и закричала:

– Батя! Неужто последний вечер с вами?!

Мать тоже заголосила, Степан молчал. Что он мог сказать?

В эту ночь, последнюю для Вари ночь в родительском доме, никто из них не спал. Мать собирала вещи, стараясь собрать побольше и понимая в то же время, что Варя пойдет пешком и много ей не унести.

Когда раздался тихий стук в дверь, они испугались, как всегда забыв, что враги входят без стука, громыхая сапогами, тихо стучат только свои. Степан впустил в хату Васю Носакова.

– Чего тебе?

– Дело есть, – сказал Вася, глядя на повестку, все еще лежавшую на столе. Никто к ней так и не прикоснулся. – Дядя Степан, я за Варей пришел.

Топчий смотрел на него, не понимая.

– Надо торопиться, – сказал Вася, – скоро рассвет.

– Да куда идти-то?

Вася молчал.

– В общем, надо уходить – повторил он.

– Чего зря болтаешь? Село оцеплено, никуда ты из него не выйдешь.

– И что ты, хлопец, выдумал? – горько прибавила мать. – Что ты против них можешь?

Варя заговорила не сразу.

– А что мне терять-то? – вдруг спросила она.

– Жизнь, дуреха, потерять можешь! – сказал отец. – А так, может, и жива останешься.

– Жива? Какая это жизнь… – сказала Варя.

Они замолчали.

– Дядя Степан, ей надо уходить, – повторил Вася.

– А куда она пойдет, я тебя спрашиваю? – вспылил Степан.

– Этого я вам сказать не могу.

– Да вас сейчас обоих на улице пристрелят.

– Мы улицей не пойдем. Ведь пришел же я к вам? Никто меня не пристрелил. А Варю мы спрячем, никто о ней и знать не будет.

Степан молчал.

– Вы думаете, она одна? Надя Курочка уже у нас.

Топчий насторожился.

– У кого это у вас?

– Дядя Степан…

Варя поднялась и стала что-то собирать в узелок.

– Я пойду, батя? Все-таки свои.

– Иди, – сказал Топчий угрюмо.

– Только придется ползти, – шепнул Вася, когда они вышли из хаты.

Варе страшно было ложиться на землю, но пришлось. Вася полз легко и быстро, она же передвигалась очень неуклюже. Мальчик остановился, протянул руку и взял у нее узелок. Так, не произнося ни слова, ползли они вдоль огородов. Варя двигалась уже из последних сил, когда Вася прошептал ей:

– А теперь не дыши. Скоро будет часовой.

Немецкий солдат стоял в конце села, недалеко от дома Носаковых. Вася взял вправо. Теперь они двигались очень медленно, еле шевеля руками и ногами. Часовой все еще был близко, а впереди маячил второй. Село и вправду оцепили. «Пропадем», – думала Варя, однако они благополучно проползли мимо часовых. Только сейчас она поняла, что они продвигаются к обрыву, недалеко от речки.

«В степь, – со страхом думала она. – Пропадем мы в степи».

Потом они встали на ноги и пошли вдоль обрыва. Пустынно было здесь. Дул холодный ветер, и Варя совсем закоченела. А Вася все шел и шел вдоль обрыва, заросшего густым кустарником. Варе казалось, что конца не будет этому пути. Она хорошо знала эти места – на несколько километров здесь, вдоль берега, не было никакого жилья.

Вася остановился на том месте, где обрыв поворачивал, и полез прямо в кусты. Варя – за ним.

Минуту назад они одиноко брели по берегу и один только ветер был с ними, а здесь тепло и тихо. Горит коптилка. Пахнет полынью. За грубо сколоченным столом сидят знакомые ребята – свои, покровские, и среди них Надя Курочка, которой сегодня днем тоже принесли повестку.

Сперва Варя никак не могла понять, откуда это ощущение счастья, охватившее ее, как только она вступила под низкие земляные своды. Но потом поняла: здесь нет врагов.

Она знала, конечно, что полной безопасности нет и здесь, что рано или поздно враги могут обнаружить этот ребячий тайник. И все-таки здесь было то, о чем она и мечтать не смела. Здесь была жизнь без немцев.

– Что же это такое! – растерянно воскликнула она.

– Это штаб, – серьезно ответил Борис.

СНОВА ПИСТОЛЕТ

Поздней ночью Володя Лагер постучал в окно к Васе. За окном заметалась Домна Федоровна.

– Тетя Домна, извините, – шептал Володя, – до утра никак не мог ждать. Беда у меня.

– Входи, входи.

Вася вышел к ним, шатаясь. Глаза его никак не хотели смотреть. Он недавно лег и спал часа два, не больше.

– Вась, – торопливо говорил Володя, – тот немец вернулся.

– Какой?! – воскликнул Вася, хотя ему уже и самому было ясно, какой это немец.

…Когда Володя Лагер пришел домой, в хате у них сидел человек в немецкой форме. Он сидел спиной к дверям, поэтому Володя его не сразу узнал. Это был не сам обер-лейтенант, у которого он украл пистолет, но его денщик. По счастью, немец не заметил Володи, и тот сейчас же убежал на сеновал. Он долго сидел здесь, стараясь понять, как ему следует действовать дальше.

Эх, как прав был Борис, когда ругал его за дурацкий самопал! А с другой стороны, если бы он не засунул его тогда в кобуру, офицер тотчас бы догадался, что она пуста. Может быть, вообще не нужно было связываться с этим пистолетом?

Но тут Володя вспомнил его вороненый блеск, словно бы почувствовал в руке его приятную тяжесть и представил себе, как точно в цель ложатся, должно быть, его пули. Каким сильным чувствовал он себя с тех пор, как у него в саду за кустами была зарыта жестянка, где в промасленных тряпках, густо смазанный машинным маслом (которое они с таким трудом достали), лежал пистолет!

Нет, что сделано, то сделано!

Володя потихоньку слез с сеновала, подошел к хате и заглянул в окно. К его удивлению, здесь было темно и тихо, похоже на то, что все спали…

Вот о чем рассказал Володя Носаковым.

– Тебе домой идти нельзя, – сказала Домна Федоровна.

– А мать?

Они замолчали.

– Нужно мать из хаты увести и спрятать, – опять начала Домна Федоровна. – Ох, нет, нельзя! Офицер тотчас же догадается, что это в вашей хате пропал пистолет.

– А вы думаете, мама, он и так не догадался? – спросил Вася.

– Все дело в том, когда они его хватились. Смотри, сколько дней прошло. Да за это время офицер мог уже в нескольких деревнях ночевать!

– И ни разу не вынуть пистолета?

– А что же, коли он штабной, – вмешался Володя. – Зачем ему пистолет?

– Могло быть, конечно, и так.

Все опять замолчали.

– Нет, – сказал Володя, – нужно возвращаться домой!

– Да, видно, нужно, – отозвалась Домна Федоровна.

– Я пойду с тобою, – сказал Вася.

– Э, нет, – сказал Володя. – Тебе рисковать нельзя. Я пойду один.

– Я провожу тебя, – сказал Вася.

Они вышли на улицу. Было уже ясное утро, по улице ходили гитлеровцы, показавшиеся им сегодня особенно страшными. Мальчики свернули в проулок и пошли огородами.

– Слушай, – сказал Вася, – что бы немец ни говорил, чего бы ни требовал, на все отвечай: ничего не знаю. Не знаю – и все. Если мама права и он толком не знает, в какой хате пропал пистолет, это самое правильное, что ты можешь сделать. Ничего не знаю – и все.

– Хорошо, – ответил Володя.

– А если…

«А если он будет стрелять или жечь хату…» – хотел сказать Вася, но промолчал.

– Он, наверно, пойдет в комендатуру?

– Посмотрим! Я сейчас соберу ребят, мы будем рядом, за огородом твоим. В случае чего…

Вася опять не договорил. Что смогут сделать они, ребята, «в случае чего», Вася и сам не знал. И все-таки очень важно знать, что друзья неподалеку!

Теперь они шли проулком. Между тем на улице послышался какой-то шум. Им показалось, что кричит женщина.

– Пошли быстрее! Посмотрим, что там, – шепнул Вася.

И мальчики побежали на улицу. Нет, это не кричала, это смеялась женщина! Как давно они не слышали, чтобы на улице их села громко смеялись! А эта… Уж лучше бы она кричала.

По улице шли трое солдат. Двое вели под руки девушку. Третий бегал вокруг, пытаясь пристроиться то справа, то слева и заглядывая девушке в глаза. Она же, закидывая голову, громко смеялась.

Это была Ксана Маринченко. Мальчики не сразу узнали ее. И не только потому, что Ксана обрезала косы и завила волосы. И не только потому, что она была пьяна и шаталась на своих высоких каблуках.

Между тем Ксана их заметила.

– А, ребятки! – выкрикнула она. – Смотрите, что весело живу? Смотрите, смотрите!

Солдаты, смеясь, ее поддерживали. Впрочем, все они были тоже изрядно пьяны.

– Пошли, – сказал Вася.

Мальчики поспешно свернули обратно в проулок. Любой из Ксаниных кавалеров мог ради развлечения в них выстрелить.

Остановились они только около лагеровской хаты.

– Видал? – спросил Вася.

– Мразь!

Они долго, очень долго стояли на огороде и молчали.

– Ну что же, – сказал Володя, – я пошел.

– Иди!

Вася стоял за деревом и смотрел, как товарищ его идет к своему дому.

…Потом Вася собрал мальчиков на лагеровском огороде. В доме Лагеров было тихо.

– Боюсь, что немец пошел в комендатуру, – сказал Борис.

– Он вроде не выходил.

– Нам крыльца отсюда не видно.

– Зато видно было бы, как он идет по улице.

Время тянулось бесконечно долго. Казалось, уже многие часы сидят они здесь, на земле, и смотрят на безмолвный Володин дом.

– Что мы, словно мыши, бегаем да прячемся? – вдруг сказал Борис. – Нужно действовать!

Это был разговор, который уже не первый день вели они с Васей.

– Нужно напасть на комендатуру! – продолжал Борис. – Оружие у нас есть.

– Стойте! – шепнул Толя Цыган. – Стойте!

Они примолкли и оглянулись. Вдоль огорода шел сын Тимашука.

– Опять он! – прошептал Толя Погребняк. – Что ему здесь нужно?

– Ох, я бы ему вдарил! – так же тихо ответил Цыган.

Сын Тимашука брел своей неуклюжей походкой и смотрел на них во все глаза, не мигая. Мальчики молчали, пока он не скрылся из виду.

– Ох, убил бы я его! – повторил Цыган.

– Да, опасен нам этот выродок, – задумчиво сказал Вася. – Для нас он хуже, чем его отец.

Им послышался крик. Да, женский крик и причитания неслись из дома Лагеров.

– С Володькой беда! – дрогнувшим голосом сказал Цыган.

– Постойте здесь, – сказал Вася, поднимаясь, – я схожу посмотрю, что там такое. Если что…

– Смотрите, бежит!

От хаты изо всех сил бежал Володя Лагер. С великим трудом остались они на своих местах – так хотелось всем вместе ринуться ему навстречу. Он упал на траву рядом с ними.

– Что? Что? Говори!

– Ничего не понимаю, – сказал Володя, еле переводя дух.

– Ну, давай, давай рассказывай!

– Сперва рыжий был зол как собака. Только я пришел, кинулся ко мне и кричит: «Ти, ти – пиф-паф!» Я испугался, думал, он застрелить меня хочет. Да и смешно мне стало, как он такой здоровый, а кричит «пиф-паф». Но только вообще-то мне было не до смеха. Он кричал, наверно, целых полчаса, а потом…

Володя сел и удивленно оглядел всех присутствующих.

– …А потом вынул плитку шоколада и дал мне. И говорит так сладко, тоненько: «пиф-паф, пиф-паф». Ну, тут уж я совсем ничего не мог понять.

– Это он просил тебя вернуть пистолет?

– Да, получается, что так.

– А потом?

– А потом он опять озверел, глаза вылупил, орет что-то. Но мне уж тогда не так страшно было. И вдруг как кинется на меня, как схватит за волосы – да как больно-то! – и давай бить головой о стенку. У меня в голове зазвенело и все кругом пошло, ничего не вижу. И тут, как назло, вошла мать. Она как заплачет и давай меня отнимать. Тут рыжий схватил меня да и вышвырнул за дверь. А я к вам. Вот и все.

– Давайте думать, – сказал Вася. – Ну, во-первых, как мама и говорила, немец не знает, где именно у них украли пистолет. Он только подозревает, что здесь.

– Подозревает? – переспросил Борис. – Фашисты ни за что деревни жгут, а уж когда подозревают…

– Конечно, этот рыжий должен был бы прежде всего сообщить в комендатуру. Привести туда Лагеров, ну и все прочее… – сказал Володя Моруженко.

– Но зол он как собака, – повторил Володя Лагер.

И вдруг они услышали, как в доме хлопнула дверь, и через минуту на улице показался рыжий. Коренастый и грузный, он шел, широко расставляя ноги в сапогах.

Он шел к комендатуре.

Ребята бежали огородами, пригибаясь к земле и стараясь не упустить врага из виду. Вот он поравнялся с домом, где помещалась комендатура, но в дом не вошел, а двинулся дальше по улице. Потом остановился. Ребята тоже остановились и стали ждать.

– Он просто не знает, где комендатура, – сказал Цыган, – сейчас спросит у кого-нибудь и вернется.

Но немец стоял и ничего ни у кого не спрашивал. На улице показался тяжелый немецкий грузовик. Рыжий поднял руку, грузовик остановился. Он сел в кабину и уехал. Уехал из села!

– Уехал! Уехал! – кричал Цыган. – Укатил рыжий! Ура!

– Погоди радоваться, – сказал Вася. – Мы еще не знаем, почему он уехал.

Ну и денек! Трудно сказать, что было в нем самое страшное: рыжий денщик, вернувшийся за пистолетом, или пьяная Ксана, разгуливавшая по улицам под руку с гитлеровскими солдатами. Ребятам казалось, что и то и другое они видели во сне.

Однако если рыжий до поры до времени ничем о себе не напоминал, то Ксану они видели почти каждый день, так как она не упускала случая появиться на улице то в новой кофте, то в новом цветастом платке.

Люди проходили мимо Ксаниного дома, ускоряя шаг, боясь, как бы она не вступила с ними в разговор.

Между тем Ксана, казалось, ждала лишь случая, чтобы перемолвиться словом и похвастать обновками. Не раз она заискивающе окликала кого-нибудь из своих бывших подруг, а как-то явилась к Погребнякам с банкой немецких консервов.

– Здравствуйте! – сказала она.

Нина и Толя молчали. Ксана села за стол. Хозяева все молчали.

– Толь, открой консервы!

Ей никто не ответил. Она встала и ушла.

Однажды Надя увидела, как Ксана подозвала к себе маленького Костика. Мальчик подходил нерешительно, то и дело останавливаясь.

– Иди сюда, иди, Костик, – говорила она ласково. – Не бойся!

От этого «не бойся» Костик, кажется, боялся еще больше, но все-таки шел, потому что Ксана протягивала ему начатую плитку шоколада. Костик не знал, что такое шоколад, но яркая глянцевая обертка и особенно серебряная бумага привлекли его. Он решился и подошел совсем близко.

Надя стояла и смотрела, как он, глядя исподлобья, протягивает руку ладошкой вверх.

– Смотри, какая вкусная конфетка, – громко сказала Ксана и покосилась на Надю. – Кушай себе на здоровье.

Надя молча подошла к Костику, взяла его за руку и повела прочь. Костик не заплакал – удивительный мальчишка, он никогда не плакал! – он покорно пошел, но все время оглядывался. Серьезно и внимательно смотрел он на шоколад, торчавший из яркой глянцевой обертки и серебряной бумаги.

Надя шла и разговаривала с Костиком.

– Она плохая, – говорила Надя, – и конфеты у нее плохие.

Костик вздыхал: очевидно, у него было свое мнение о конфетах. «Что теперь говорить, – было написано на его лице, – когда конфет все равно не дали».

Надя услышала за собою шаги и обернулась. Следом за нею – уже в который раз! – шел сын Тимашука. «Наверно, все видел, – подумала Надя, – надо бы от него уйти».

Она свернула в проулок, и Тимашук тотчас же свернул за ней.

«Видит же, что я его заметила! Что ему надо?» – подумала Надя.

Тимашук все шел за нею.

– Беги домой! – сказала Надя Костику и остановилась, пропуская вперед Тимашука.

Но он остановился рядом с нею. Тогда Надя взяла да побежала. Она бегала легко и быстро, а тут прямо летела. Пусть попробует догонит. К ее удивлению, он бежал за нею, спотыкаясь, задыхаясь и нелепо размахивая руками… Ей показалось даже, что он кричит ей: «Подожди меня!» Что в конце концов он может ей сделать? Надя остановилась. Тимашук подбежал к ней, тяжело дыша. На толстом лице его было отчаяние.

– Погоди, – еле проговорил он.

Надя смотрела на него с отвращением. Он зажмурился, затряс головой и повторил:

– Погоди! Дышать не могу.

– Дыши, – презрительно сказала Надя.

– Я за тобою уже не первый раз бегу… – начал он.

– Бедненький.

Тимашук, раскрасневшийся было от бега, вдруг сильно побледнел и опустил голову.

Раньше ей казалось, что у врага – убийцы и предателя – должно быть какое-то совсем особенное лицо, да и повадки особые, звериные. Теперь она уже привыкла видеть врагов, она знала, что они живут, как все люди, едят, пьют, смеются, могут даже любить своих жен и детей – и все-таки они звери. И потому она спокойно смотрела в лицо сыну Тимашука.

Он почему-то заложил руки за спину и рассматривал свои башмаки.

«Что, стыдно тебе?» – подумала Надя.

– Отец дознался, – вдруг сказал Тимашук.

– Ты это о чем?

– Дознался, что вы сходитесь.

«Неужели все пропало?! – подумала она. – Или это он ловит? Конечно, ловит! Иначе зачем бы ему было все это мне говорить? Ну, на такую удочку ты меня не возьмешь. Однако, что-то они знают, непременно нужно узнать – что».

– Чего-то я тебя не пойму, – сказала она. – Кто с кем сходится?

– Вы с ребятами.

– С какими ребятами?

– Ты мне не веришь, – торопливо продолжал он, – только я тебе правду говорю. Батька вчера узнал, что вы в сарае у Погребняков что-то пишете. Его вызвали в Артемовск. И завтра он вернется…

Гриша все еще задыхался, может быть, теперь уже не от бега, а от волнения.

– …Завтра он придет туда с обыском. Вы уберите там…

– Не пойму я тебя! – сказала Надя. – Несешь невесть что. Пусть твой папаша лазит, где хочет! Мне-то какое дело!

Она повернулась и пошла. Ей казалось, что Тимашук смотрит ей в спину горестным взглядом.

…Вечером каровцы долго обсуждали это происшествие. Они действительно раза два-три писали листовки в сарае у Погребняков.

– Гришка, конечно, хочет нас поймать, – сказал Вася. – Ему, наверно, так отец велел. Но меры мы на всякий случай примем.

Навести порядок в сарае у Погребняков было не таким уж и сложным делом. Главное – быть внимательным и не упустить какой-нибудь мелочи, которая может их погубить. Прежде всего нужно унести и надежно спрятать всю бумагу, чтобы ни одного клочка здесь не оставалось. Пузырек с чернилами и ручки-вставочки они, когда стемнело, закопали на огороде у Моруженко. Коптилку унесли в хату. Больше всего возни было с большой плахой, на которой они обычно писали и которая изрядно была украшена кляксами – ее пришлось скоблить ножом.

– Ну, кажется, все, – сказал Вася.

– Могут приходить, – добавил Володя Лагер. Вы завтра сидите дома, – приказал Вася, обращаясь к Толе Погребняку и его сестре, – ждите гостей. Лучше пусть они придут при вас. Мало ли что…

– Да никто не придет! – вмешался Цыган. – Наврал ваш Тимашук.

День тянулся очень медленно. Толя и Нина не выходили из дому. Все поглядывали в окно. Дел в хате было, как всегда, много, но работа валилась из рук. Под конец им уже хотелось, чтобы поскорее пришел Тимашук, хотя это и было очень страшно. По крайней мере кончилось бы это ожидание.

Но Тимашук не шел.

– Конечно, Гришка наврал! – сказал Толя. – Он думал, что Надя сейчас же все ему выболтает.

– Нашел дуру! – рассмеялась Нина.

И в этот миг они услышали, как стукнула калитка. Тимашук с какими-то двумя парнями, пересекая двор, грузно шагал к сараю.

– Бежим туда! – шепнул Толя.

Накануне, когда они сидели со всеми ребятами, Толя и Нина думали, что сегодня здесь, в сарае, они будут спокойно наблюдать, как Тимашук ищет, ищет и ничего не находит. А теперь им было страшно.

Осмотрев плаху, на которой они писали, – а осматривал Тимашук все очень внимательно, – он вдруг свернул ее на сторону, и ребята увидели, что под нею белеет какая-то бумажка. «Пропали!» – подумала Нина.

Но нет! Это лежало всего лишь куриное перо.

Тимашук подошел к невысокой поленнице дров. «Ну, а вдруг, – подумала Нина, – вдруг туда залетел какой-нибудь листок?» Тимашук уперся плечом в поленницу и опрокинул ее. Дрова с грохотом посыпались на землю.

И вот тут-то действительно небольшой листок – совсем небольшой – выпорхнул из дров и полетел на пол. Узкая полоска бумаги!

И тогда Толя вспомнил.

Однажды – дело шло уже к утру, и все они сильно устали – он, переписывая листовку, сделал ошибку, а так как бумаги у них всегда не хватало, он оторвал клочок с испорченным текстом. Но вот что он сделал с испорченным клочком? Неужели действительно бросил на дрова? Или просто уронил?

Какое это имело теперь значение! Узкий клочок бумаги упал на земляной пол. И совсем рядом с ними.

И тут Нина сделала шаг вбок и прикрыла листок ногою. Брат и сестра стояли, боясь поднять глаза.

Однако Тимашук по-прежнему орудовал около дров, а его подручные молча стояли у дверей.

«Ах, сестренка, дорогая!» – подумал Толя Погребняк.

Так до самого конца обыска и стояла Нина, как приклеенная, все сильнее и сильнее вдавливая в землю злополучный листок.

– …А выходит, что не соврал этот Гришка! – сказал Володя Моруженко.

– И все-таки ему верить нельзя, – ответил Вася. – Может быть, все это нарочно подстроили, чтобы мы его в свой отряд приняли?

– Но и гнать его тоже нельзя! – возразила Надя. – А вдруг он хочет нам помочь?

– Посмотрим, что будет дальше, – решил Вася.