Текст книги "Двенадцать отважных"

Автор книги: Фрида Вигдорова

Соавторы: Татьяна Печерникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

ПРОЩАНИЕ

Назавтра чуть свет в овраг спустилась Домна Федоровна. Она осмотрела Сергея и покачала головой: вокруг незалеченной раны в плече растекалась багровая опухоль, сердце больного стучало часто и неровно.

– Что, худо? – с тревогой спросил Андрей Михайлович.

– Очень худо, – ответила Домна Федоровна. – Видно, заражение. Врача бы надо! Лекарства настоящие. Господи! Когда ж это кончится?

Андрей Михайлович молчал. Домна Федоровна поднялась и тихо пошла к Покровскому. Давно уже не было ей так тяжело. Этот незнакомый юноша живо напомнил ей старшего сына, и ей казалось, что и он умирает сейчас где-нибудь далеко, несчастный и беспомощный.

Шли часы. Андрей Михайлович сидел подле Сергея, то и дело сменяя компрессы. И вдруг в кустах послышался шорох, и Андрей Михайлович увидел перед собой незнакомого мальчика. Он вскочил.

– Не бойтесь, – сказал Володя Моруженко, – я от Васи. Они с Толей прийти не могут. Вот вам обед.

Он подал Андрею Михайловичу узелок с едой, повернулся и исчез в кустах.

…Весь день Вася нетерпеливо ждал. Если бы снова появился Степан Иванович, если бы он помог переправить Сережу к партизанам! В отряде, наверно, есть врач или хоть кто-нибудь понимающий. Найдутся и лекарства… Но Степана Ивановича не было.

Вечером Вася с Толей застали Андрея Михайловича на обычном месте, подле больного. Он сидел неподвижно, не сводя глаз с воспаленного Сережиного лица. Даже теперь, в сумерках, было видно, что Сереже гораздо хуже, чем вчера.

– Вот мы вам принесли, – помолчав, сказал Толя.

Андрей Михайлович поднял усталые, непонимающие глаза. Толя протянул ему сверток: это была одежда – рубашка, брюки и старые, стоптанные башмаки.

– Это вам переодеться, – сказал Толя. – В том, что на вас, далеко не уйдешь. Это Васиного брата вещи.

– Спасибо, ребята. Вот только бы Сереже стало получше…

– Откуда он? – тихо спросил Вася.

– Из Москвы. Студент. Один сын у матери. Еще сестренка у него есть. Он ее часто вспоминал… Галей звать… – Андрей Михайлович умолк, стараясь разглядеть в темноте лицо больного, потом сказал шепотом: – Боюсь, не встанет. Может, напрасно я взял его с собой? Ведь видел, что нет у него сил. Да не мог я его там бросить!

Ребята сидели притихшие. Они не могли уже видеть Сергея, они только слышали его хриплое, неровное дыхание. Вдруг он заметался, простонал коротко и затих. Андрей Михайлович близко наклонился к нему. Прошла минута, другая…

– Все… – сказал Андрей Михайлович.

Мальчики вздрогнули. Толя протянул руку и дотронулся до руки Сергея. Вчера днем, при свете, она поразила его своей худобой: хрупкая, бессильная, она казалась совсем прозрачной. Сейчас она была странно тяжелая, неподвижная, неживая. И Толя горько, всем своим существом почувствовал: юноша умер. Умер, так и не придя в сознание, не порадовавшись близкой свободе, не узнав, что рядом друзья.

Забрезжил рассвет. Андрей Михайлович бережно вынул из кармана Сергея пакетик, завернутый в носовой платок. В пакетике была фотография – улыбающаяся девушка, на оборотной стороне карточки надпись: «Дорогому Сереже от Гали». Вместе с карточкой лежало протершееся на сгибах письмо.

– «Милый мой мальчик, дорогой мой Сережа, когда же мы, наконец, увидимся?» – прочел Андрей Михайлович и не кончил: голос его сорвался. Он снова завернул письмо и карточку в платок и спрятал у себя на груди.

– А теперь прощайте, ребята. Спасибо вам.

– Нет, подождите! – тихо, но настойчиво сказал Вася. – Вам надо остаться здесь. Будьте тут, никуда не уходите. А поесть мы вам принесем.

Андрей Михайлович посмотрел на него внимательно, но ничего не спросил.

…Степан Иванович пришел через два дня после похорон Сережи. Он, не перебивая, выслушал все, что рассказал ему Вася, потом, дождавшись темноты, вместе с Васей и Толей Прокопенко спустился в овраг. Пока Степан Иванович разговаривал с Андреем Михайловичем, мальчики их сторожили. А потом Толя подошел к Степану Ивановичу и, по-военному опустив руки по швам, четко произнес:

– Обращаюсь к вам с просьбой зачислить меня в ваш партизанский отряд. Хочу воевать по-настоящему.

– Я тебя вполне понимаю, – ответил ему Степан Иванович, ласково глядя на побледневшее от волнения лицо Анатолия. – Вот и Василий и другие твои товарищи тоже, верно, хотели бы вступить в наш отряд.

– Я старше их! – с отчаянием вырвалось у Анатолия.

– Знаю! Но вы очень нужны здесь… Ведь то, что вы делаете, не игра в прыгалки. Это тоже настоящая борьба!

– Спасибо, хлопцы! – Андрей Михайлович крепко обнял ребят. – Никогда вас не забуду!

Пока артемовские беглецы укрывались в овраге, Вася и Толя ничего не говорили о них остальным ребятам, кроме Володи Моруженко. Это стало у них твердым правилом: каждый знал то, что поручено ему, и один лишь командир знал все, что делали остальные. Поэтому Вася с Толей сами помогли Андрею Михайловичу похоронить Сережу и ни словом не обмолвились друзьям о том, что произошло. Только позже, когда удалось переправить Андрея Михайловича к партизанам, Вася все рассказал ребятам.

…Домна Федоровна посадила полевые цветы на незаметной могиле Сергея. Она часто приходила сюда. И плакала о сыне, о себе, о далекой незнакомой женщине, которая где-то там, в Москве, с тревогой и болью думает о своем мальчике и не знает еще, что никогда уже его не увидит.

ОБЫСК

Беда пришла в один из тихих летних дней. В этот день село выглядело особенно мирно. Мирно стояли мазанки, мирно шумели тополя, никем не взращенные, цвели в садах мальвы и голубой вьюнок. Одни фашисты ушли, другие еще не явились. Через Покровское пока что немецкие части проходили, задерживаясь лишь ненадолго. Однако жители знали, что новые вражеские части могли нагрянуть к ним в любой час.

Домна Федоровна была одна в своей хате.

Когда Домну Федоровну томила тревога, она всегда начинала прибираться в доме. Вымоешь пол – глядишь, легче стало. Но сегодня тревога не проходила. Ну ладно, Вася, Борис, Толя Прокопенко – они постарше, у них голова на плечах. А эти… Лена, Володя, Оля… Ведь они же еще несмышленыши! Могут и забыть, и проболтаться, и осторожности той у них нету. А взялись за дело, которое смертью пахнет.

Ей бы их припугнуть, объяснить, чем это может кончиться, а она еще с советами своими лезет – как получше врагу насолить; листовки пишут – разные слова им подсказывает. Ох, не поблагодарят ее за это их родители!.. А похудели как ребята, вспоминала Домна Федоровна, и сердце у нее заходилось от жалости. Анатолий Прокопенко уж каким богатырем был, когда на школьных вечерах физкультурники пирамиды показывали, скольких ребят он на себе держал. Теперь и половины от хлопца не осталось. Бориса, того и подавно ветром качает, в чем только душа держится, потому что, если случится дома какой кусок, все матери норовит подсунуть, а про себя говорит, что у Носаковых поел. А уж какая у них с Васей еда. Насушила летом щавеля, кореньев разных, картошки немного на огороде накопала – вот и все их запасы. Разотрет сухие коренья, просеет через сито, горсть мучицы для связи подмешает – и галушки готовы.

Зато сегодня у них будет пир горой. Галина принесла пузырек подсолнечного масла, немного свежих овощей, фасоли. И Домна Федоровна наварила большой чугун борща. Борщ уже упрел, она отставила его на край плиты и поискала глазами: что бы еще сделать, на что бы еще убить время, которое в Васино отсутствие тянулось особенно медленно. И вдруг кто-то позвал ее с улицы:

– Тетя Домна!

Домна Федоровна распахнула окно и увидела Надю.

– День добрый, – сказала она.

– Добрый день, тетя Домна. Вот я вам гостинец принесла. – Надя говорила негромко, певуче, и обычно строгие зеленые глаза ее лукаво поблескивали.

– От кого же гостинец? – тихо спросила Домна Федоровна.

– От вашей дочки Гали. Бывайте здоровы, тетя Домна.

Надя отошла от окна и неторопливо направилась в степь. На подоконнике остался сверток. Домна Федоровна взяла его в руки – тяжелый, точно чугун. Наверно, патроны. «Серьезные дела пошли, – думала Домна Федоровна. – Ох, ребята, птенцы вы несчастные». Она боялась этого свертка и в то же время очень хотела, чтоб он попал в руки тех, кто стреляет по фашистам.

«Куда же его деть?» – гадала она. И нужно ведь, чтобы его принесли как раз сегодня, когда и без того у нее было так тревожно, так тяжело на душе. Среди бела дня нести по селу такое. Что за отчаянная девчонка! Куда же все-таки его деть пока? Под пол? Нет, в случае чего туда полезут в первую очередь. Клеть, курятник?

Тут Домна Федоровна взглянула в окно и поняла, что у нее нет времени раздумывать – к ним, стуча сапогами, со всех ног бежал кривоногий полицай Сидоренко, а за ним – еще два каких-то незнакомых полицая. «За Надей следили», – мелькнула в голове у Домны Федоровны страшная догадка. Она знала: Сидоренко всегда так врывался в дом, где предстоял обыск, – с ходу, чтобы никто ничего не успел спрятать. Как свора псов, мчались полицаи по улице. Видно, конец…

Она только и успела сунуть сверток в шкаф и прикрыть дверцу. Сидоренко был уже в сенях. Полицаи бросились – один к сундуку, другой в подпол, третий – во двор. Домна Федоровна изо всех сил старалась не смотреть на шкаф, но все-таки видела и не могла не видеть, что дверца шкафа отошла. «Господи, пронеси… – молила она. – Только бы Вася не вернулся! Только бы кто успел предупредить ребят!..»

Сидоренко вывернул из сундука все его содержимое и поднял на хозяйку красное, с набрякшими веками и злыми глазами лицо. И как ни страшно было Домне Федоровне, которая с минуты на минуту ждала возвращения сына, она невольно усмехнулась про себя: все, что было можно, она выменяла на продукты, и в сундуке ничего, кроме тряпья, не осталось. «Не удалось тебе здесь подлататься», – подумала она, спокойно выдержав тяжелый взгляд полицая.

Не было уже никакой надежды на спасение, вот затянется сейчас полицай раз-другой сигаретой, которую он не выпускал изо рта, и к шкафу. Куда же еще! Один только шаг, всего один…

– А где Василий? – неожиданно спросил Сидоренко.

У Домны Федоровны все замерло внутри, но она еще нашла в себе силы улыбнуться.

– Да все рисует, – махнула она рукой. – Вон крыша на хате прохудилась, зима на носу, а ему горя мало! Зальется на полный день в степь и знай себе малюет.

Полицай оглядел стены, увешанные Васиными еще довоенными рисунками, – теперь Вася лишь для виду брал в степь один и тот же незаконченный пейзаж, – и сплюнул на пол потухшую сигарету.

– Знаем мы таких художников! – сказал он, подморгнув второму полицаю, который вылезал из подвала, где лежали пустые рассохшиеся бочки из-под соленьев да немного угля.

У полицая были черные, словно у трубочиста, лицо и руки, и он ругался на чем свет стоит. Даже отмахнулся от предложенной ему Сидоренко сигареты, настолько он был зол, так не хотелось ему уходить отсюда с пустыми руками. И вдруг взгляд его задержался на приоткрытом шкафе.

«Теперь уж все, – подумала Домна Федоровна. – Скажу, что нашла узелок на улице. Только бы не вернулся Вася до того, как меня уведут…»

Сидоренко бесцеремонно отстранил рукой второго полицая и шагнул к шкафу, но в эту минуту на пороге хаты появился третий полицай.

– Эй! – крикнул он торжествующе. – Идите сюда! Тут недалеко велосипеды обнаружены. Скорее!

Сидоренко и его подручные выбежали на улицу. Велосипеды подлежали конфискации и попадали затем, как правило, в руки полицаев.

Домна Федоровна метнулась к двери, плотно прикрыла ее и прислушалась. Она понимала, что жизнь сына зависит сейчас от нее. Только от нее. Не раздумывая, она подбежала к шкафу, вынула сверток, подошла к плите, где стоял чугун с борщом, подняла крышку, вывалила патроны в борщ – они глухо всплеснули – и вновь опустила крышку. Бумагу она, скомкав, сунула в плиту. «Ну, кажется, нипочем им теперь не догадаться», – подумала она.

Вскоре полицаи вернулись.

– Что, Трофим Денисович, – обратилась она к Сидоренко, – невеселая у тебя должность?

– Должность как должность! – буркнул тот. – Не хуже других.

– Ну ищи, милый, ищи.

Когда Вася, который услышал про обыск, ворвался в хату, полицаев уже не было. В развороченной горнице недвижно сидела Домна Федоровна. Она была очень бледна.

– Нашли? – спросил Вася.

– Кабы нашли, я бы здесь не сидела, – спокойно ответила мать.

У Васи заныло сердце от нестерпимой жалости к ней. Сколько она из-за них страдает, не спит ночей. И ни единого упрека, даже сейчас, когда они перед ней так виноваты. Конечно, Надя поступила очень неосторожно с этими патронами, надо было сразу же отнести узелок в их тайник.

– Что же делать, мама? – виновато сказал Вася. – С обыском к нам еще ни разу не приходили…

– Что делать? – переспросила Домна Федоровна. – Перво-наперво патроны из борща вынуть. Может, им вовсе и нельзя там находиться.

– Из борща?!

Вася кинулся к дверям. Возле крыльца стояли Борис, Лена и Володя Лагер.

– Идите сюда! – позвал их Вася. – Скорее! Вы только послушайте…

С почтительным восхищением смотрели ребята на Домну Федоровну, когда та по обыкновению очень скупо рассказывала им про обыск.

– Ведь это надо – патроны в борщ! – заливалась смехом Лена. – Наверно, сам Каров и то бы не догадался! Тетя Домна, вы такой герой, прямо ужас!

– Может, и герой, – согласилась Домна Федоровна, – только ноги мои что-то совсем не ходят. Все подгибаются. – Она устало улыбнулась.

– И все-таки, ребята, – нахмурил брови Борис, – больше нам здесь собираться нельзя. И ничего приносить сюда больше мы не будем. Даже клочка бумаги, не то что патроны. Нужно что-то срочно придумывать.

– Я придумал, – ответил Вася. – Пещера!

ОЧЕНЬ ТРУДНО!

Место для пещеры выбрали самое что ни на есть подходящее – в глухом углу под обрывом, густо заросшим невысоким кустарником. Обрыв находился метрах в двухстах от хаты Носаковых и от речки недалеко. Как после выяснилось, это было очень кстати.

Чуть не целый день спорили ребята о том, какой должна быть их пещера.

– Надо не меньше двух комнат, – говорил Моруженко. – В одной мы будем собираться, в другой хранить отрядное имущество…

– Постой, – прервал его Прокопенко, – мы что – хату себе подземную будем рыть? Нам штаб нужен. А ты – комнаты. Может, еще кухню заведем?

– А кухню, между прочим, надо обязательно, – сказала Варя. – Мало ли по скольку времени мы будем здесь сидеть. Может, еще придется и обед сготовить, и переночевать.

– Печку сложим, – насмешливо вставил Борис, – трубу повыше выведем, чтоб все знали, откуда дымком попахивает.

Простодушный Володя Моруженко, однако, принял его слова за чистую монету и добавил мечтательно:

– Стены досками обошьем, пол настелим.

– Кошечку заведем, – в тон ему снова вставил Борис, – клетки с птичками развесим.

– А ну тебя! – вспыхнул Володя. Их давняя ссора из-за кошки все еще порой давала о себе знать.

– Нам нужен штаб, – продолжал настаивать Прокопенко, – и оружейный склад.

В конце концов решили устроить большое и удобное подземное убежище. Подле входа – дежурку, а затем коридор, кухню и два зала.

На следующий день собрались все у обрыва. Сюда заранее были снесены лопаты и ведра. Но с первого же удара лопатой, которую Вася держал в руках, ребятам стало ясно, за какое трудное дело они взялись. Земля была вся прошита спутанными и крепкими корнями. Лопата отскакивала, кривилась, но не могла их перерубить. Здесь нужны были топоры.

С великим трудом за день прорубили они в корнях небольшое окно и выбрали лопатами землю. Земля кучей лежала на виду и поэтому, прежде чем копать дальше, пришлось унести ее к реке. Ведра с песком оказались такими тяжелыми, что девочки их нести не могли, им приходилось таскать по полведра.

Работа шла очень медленно еще и потому, что вход в пещеру должен быть неширок, и лопаты ребят мешали друг другу. Даже двоим и то работать рядом было нелегко.

Кроме того, рыть пещеру приходилось в полной тайне. Но покровчане и на улицу-то без крайней надобности не показывались, а фашисты, может, потому и с обыском к Носаковым долго не приходили, что не любили окраин. А тут – глубокий, сумеречный овраг. Словом, ребята чувствовали себя здесь полными хозяевами. Но однажды, только было взялись они за работу, смотрят – по берегу реки идет Степанида, жена полицая Сидоренко. Ребята побросали лопаты, ведра в кусты спрятали и стали с криком гоняться друг за другом, словно играли в догонялки. Потом из осторожности они на два дня сделали перерыв – вдруг пройдоха Степанида что-то заподозрила, – и снова за работу.

За несколько дней им все же удалось вырыть довольно большое углубление, его уже могло хватить для дежурки. Только для дежурки! А до остального было еще очень далеко.

ПИСТОЛЕТ

Когда в селе раздавались пальба и треск мотоциклов, жители знали: это квартирьеры, значит через полчаса, через час войдет какая-нибудь вражеская часть. К квартирьерам обычно рысцой бежал Сидоренко. Ребята не раз слышали, как он говорил немецким солдатам «ваше благородие» – слова, которые были им известны только из книг да из фильмов.

Гитлеровцы ходили по хатам, выбирая помещения получше. Они останавливались то в одних домах, то в других. Но в школе неизменно устраивали конюшню.

Село затихало. «Каковы-то будут эти? Надолго ли они?» – гадали сельчане.

Володя Лагер шел к Погребнякам, когда в село неожиданно въехали мотоциклисты. Володя увидел, что один из мотоциклов мчится на него. Он свернул в сторону, однако фашист, сделав поворот, снова направил мотоцикл на него.

Володя подбежал к забору, прижался к нему, и немец опять навел мотоцикл на него и только в последнюю секунду отвернул мотоцикл и погнал по середине улицы. Володя успел заметить, что мотоциклист смеется. Он, видимо, развлекался.

«А что, если бы на моем месте был какой-нибудь старый дед?» – подумал Володя.

На этот раз в село прибыла немецкая батарея. Грузовики с солдатами тащили за собою полевые пушки, которые кивали на ухабах своими стволами в брезентовых чехлах. На улице сразу стало очень шумно. Слышалась чужая речь и чужой смех.

Едва войдя во двор, Володя Лагер увидел, что дома неладно. На крыльце стояли сапоги, чужие и блестящие.

Мать торопливо вышла к нему навстречу. Она и мигала ему и махала рукой, словно хотела, чтобы он сейчас же ушел. Володя остановился в нерешительности.

– Чш-ш-ш! – сказала мать. – У нас ихний главный спит.

До сих пор в их доме еще ни разу не останавливались фашисты. Володя вошел в хату. Ему казалось, что все должно сразу стать совсем по-другому. Однако ничего как будто не изменилось. Та же широкая, недавно беленная печь, те же фотографии на стенах, окруженные бумажными розами, в углу стеклянная горка с давно знакомыми графинами и кружками, тот же стол, который он изрезал как-то кухонным ножом и получил за это по затылку. Те же лавки. И все-таки все здесь стало чужим и враждебным.

На столе стояла большая консервная банка, сверкавшая яркими красками. Стояла так нахально, словно она теперь хозяйка в этом доме. Появился какой-то чужой запах. И, наконец, за перегородкой кто-то сильно дышал.

Володя заглянул туда. На высокой кровати родителей спал грузный и лысый человек. Лица его не было видно. Володя вернулся на крыльцо. Мать крошила картофель в чугунок.

– Много их? – спросил Володя ее шепотом.

Вместо ответа она подняла глаза и поглядела на улицу.

– Еще денщик, – сказала она вполголоса. – Пошел, видно, кур искать.

Володя вернулся в хату. Ему не давал покоя револьвер, висевший на узком ремешке, зацепленном за шарик кровати. Он снова зашел за перегородку. Ярко-желтая кобура висела у самого лица офицера.

Вдруг он почувствовал, что в комнате очень тихо, и в этой тишине невыносимо звонко стучат ходики и очень громко дышит немец. И так же громко бьется его, Володино, сердце, что с ним никак нельзя подходить близко к спящему.

А ярко-желтая кобура висела совсем близко, до нее ничего не стоило дотронуться. Но дотронуться было страшно, казалось, от одного прикосновения к ней все взлетит на воздух.

Все-таки Володя тронул кобуру, и в тот же миг офицер приподнялся и плюхнулся на спину. Прошептал что-то. Вздохнул. Но не проснулся.

С бешено бьющимся сердцем Володя стоял и ждал, что будет дальше. А затем, стараясь не думать о том, что делает и что может из всего этого получиться, он отвел кобуру подальше от постели, отстегнул на ней тугую кнопку и вынул невиданно блестящий вороненый пистолет. Немец не просыпался.

Теперь Володя боялся уже не так сильно. Ему даже пришла в голову новая мысль. Он достал в сенцах из угла свой деревянный самопал, вернулся за перегородку и засунул его в пустую кобуру. Застегнуть кнопку не решился, она щелкнула бы слишком громко.

Володя залез на сеновал, не помня себя от волнения, счастья и гордости. Сверкающий, новенький автоматический пистолет тяжело лежал у него в руках. Еще совсем недавно он был безмерно горд оттого, что в сарае у него мокнет в керосине разобранный на части ржавый маузер, который он нашел в степи. А теперь в распоряжении их отряда будет новый автоматический пистолет с восемью патронами в обойме.

Быстро стемнело, стало холодно. Володя зарылся в сено, которое щекотало его жесткими травами и, как всегда, немного дурманило своим запахом. Спать он не мог. Он думал о том, как явится к ребятам, которые на рассвете должны собраться в дальней степной балке.

О том же думал он и утром, когда бежал задами к речке. «Я немного опоздаю, – думал он, – они меня станут ругать, спросят, почему опоздал. А я скажу – занят был». От холодной росы стыли босые ноги. Володя спустился к речке, пробираясь сквозь серые заросли ивняка. Солнце еще не всходило, речка казалась сизой, и по ней брел туман. Володя ступил на круглые и скользкие от росы мостки. «Или я скажу так, – думал он. – Да, между прочим, я добыл одну штуковину. И даже бровью не поведу. Как? Откуда?! Да ничего особенного, взял у одного фрица».

Он бежал по степи, трясясь от холода и придерживая рукой на животе под рубахой тяжелый пистолет.

Володя и вправду немного опоздал, все уже были в сборе. Только Вася почему-то еще не пришел. Это было обидно, показать пистолет без Васи – значило бы потерять половину удовольствия. Между тем Лена, как всегда, первая учуяла, что с ним произошло нечто необыкновенное.

– Ребята, с Володей что-то случилось, – говорила она в волнении. – Я же вижу! Я же вижу, как он на всех поглядывает!

Ребята обступили Володю.

– Давай выкладывай, – повелительно сказал Борис.

– Да что выкладывать? – стараясь сдержать улыбку, неудержимо расползавшуюся по лицу, ответил Володя. – Если хотите, вот, пожалуйста…

И он вынул из-за пазухи пистолет. Ребята смотрели как завороженные. В довершение всего воздух вдруг дрогнул, брызнул свет, и все кругом стало розовым, и сами они стали розовыми. Это взошло солнце. В первых лучах его пистолет так и засверкал.

– Вот это да! – сказал Борис. – Вальтер. И совсем новенький.

Лена прыгала, ребята галдели и смеялись. Торопясь и путаясь, Володя рассказал свою историю. Восторгам и удивлению не было конца.

– Это еще не все, – продолжал Володя. – Вы думаете, я немцу ничего взамен не оставил? Как можно! Я запихнул ему в кобуру свой самопал!

– Послушайте! – закричала Лена. – Послушайте! Он захочет в кого-нибудь выстрелить, потянется за револьвером, а там, а там…

– А там деревяшка! – перебил Толя. – Ну, молодец!

Ребята стонали от смеха. Но Володя Лагер уже не смеялся – он смотрел на Бориса. А Борис был мрачнее тучи. И внезапно наступила тишина.

– Да ты понимаешь, что ты сделал? – тихо спросил Борис. Володя молчал.

– Надо же додуматься – самопал положил!

– А чего… – без всякой уверенности сказал Володя.

– Ты бы уж просто записку оставил: «Револьвер взял я. Остаюсь с приветом. Владимир Лагер». Чтобы немцу ясней было. Ну, хорошо, о себе ты не подумал, о нас ты не подумал. Ну, а о матери своей ты подумал?

Ребята молчали, удрученные.

– Может быть, успеем положить его на место? – нерешительно спросила Надя.

– Может быть, – угрюмо ответил Борис.

– Ах, Васьки нет, – вздохнула Лена.

– Послушайте, ребята, – сказал Борис, – я сперва не хотел вам говорить, все надеялся, что обойдется. Васька вот уже две ночи как дома не ночевал. Тетя Домна места себе не находит…

…Верные своему правилу, ребята стали расходиться поодиночке. Только Володя Лагер пошел с Борисом. Осторожно пробрались они в огород и подползли к хате Лагеров. За сараями их не было видно, зато им хорошо было видно крыльцо. В доме было шумно, слышались громкие голоса. «Наверно, заметили, – с ужасом подумал Володя. – Сейчас допрашивают маму».

– Слушай, Борис, – прошептал он, – я, пожалуй, пойду в дом.

– Погоди, – тоже шепотом ответил Борис.

– Если я скажу, что пистолет взял я, они, может быть, ничего маме не сделают. Скажу, что взял поиграть. А там будь что будет.

– Постой, – повторил Борис.

Дверь курятника отворилась, оттуда вышла Володина мать с решетом в руках и направилась к дому. Володя только было хотел ее окликнуть тихонько, как из дому на крыльцо вышел грузный лысый обер-лейтенант. Он, оказывается, был мал ростом, а тогда в постели казался огромным. Слева на поясе его блестела желтая кобура.

С ним вышли еще двое офицеров, за ними денщик с громадным рюкзаком, обвешанный флягами. В других хатах тоже началось движение. Фашисты спешили.

Наконец на улице показалась небольшая машина защитного цвета, за ней грузовики. Из хат выбегали немецкие солдаты. На улице стало людно и шумно. Однако во всей этой суетне Володя и Борис видели только лысого обер-лейтенанта с ярко-желтой кобурой. Обер-лейтенант шел к легковому автомобилю.

Вдруг он остановился и взялся за кобуру. «Ну, все!» – подумал Володя и почувствовал, как Борис сжимает его руку. Но обер-лейтенант лишь поправил ремень, передвинул кобуру назад и сел в машину. Очкастый шофер нажал стартер, маленький автомобиль пошел, переваливаясь в глубоких колеях дороги, за ним двинулись грузовики. Враги уходили из Покровского.

Володя бессильно уронил голову на руки.

– Боря, – сказал он, не поднимая головы, – они больше не вернутся?

– Ты мне лучше скажи, как дурень твой по весу не почувствовал, что в кобуре у него деревяшка.

– Ох, Борька, я сам не знаю!

– А я, пожалуй, знаю. У них в кобуре есть еще запасная обойма, это я у одного фрица подсмотрел. Она-то и прибавила вес твоему самопалу. Да еще твой фриц спешил.

– Борь, – нерешительно сказал Володя, – а пистолет-то все-таки у нас остался.

…Вася не пришел домой и на третий день. Домна Федоровна, до сих пор старавшаяся что-то делать по дому, теперь больше стояла у ворот и смотрела на дорогу.

Ребята сидели во дворе у Домны Федоровны – Лена, Борис, Толя Цыганенко и Толя Прокопенко. Они прекрасно понимали, как неубедительно звучат их утешения для тети Домны. С Васей могло случиться решительно все, вплоть до самого худшего. Да и была ли в последнее время Домна Федоровна спокойна за сына, даже если он сидел дома, в четырех стенах! Что же могло утешить ее сейчас, когда он исчез, не сказав никому ни слова?

– А я знаю, где Вася, – сказала Лена. – Он у партизан.

– Откуда ты знаешь?

– Вот увидите, он у партизан.

Домна Федоровна не слушала ребят. Она неотступно смотрела на дорогу.

– Ты что-нибудь знаешь или так говоришь?

– Вот увидите.

С Леной последнее время творилось что-то странное. Глаза ее загадочно блестели, но она была как будто сдержанней и тише, чем обычно. «Не иначе, как что-то замышляет», – с тревогой думал Борис. «Ты чего?» – спрашивал он.

«Ничего», – отвечала Лена и смотрела в сторону.

– Что ж, мы так и будем сидеть без дела? – спросил Толя Прокопенко.

– Да куда же без Васи… – грустно сказал Толя Цыганенко.

– А если он и вовсе не вернется, – ответил Толя Прокопенко, – что ж, так до конца дней и будем сидеть?

– Рехнулся! – прошептала Лена, показав глазами на Домну Федоровну. – Совсем ничего не соображаешь!

Домна Федоровна, казалось, по-прежнему не слышала их. Прокопенко виновато взглянул на нее, на ребят и замолчал.

– А что? – сказал Толя Цыганенко. – Чего мы, на самом деле, сидим сложа руки?

– Есть одно дело, – сказал Борис. – Сегодня ночью мы с Володей Лагером и Толей Цыганенко пойдем… Все остальные будут копать пещеру, – добавил он.