Текст книги "Ведьма (Сборник)"

Автор книги: Фриц Ройтер Лейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

ПЕРЧАТКА С ПРАВОЙ РУКИ

На неделе – в Вавилоне,

Прошлой ночью – в Риме.

Р. Ходжсон

Бо зашел за стойку бара и о чем-то тихо переговаривался с Доком. Глаза его так и бегали, лицо отливало нездоровой желтизной. Новенькая до сих пор где-то пряталась. Сид, разобравшись наконец с Марком, направился к Брюсу.

Он махнул мне, и я приблизилась к ним, сопровождаемая Эрихом.

– Приветствую тебя, юноша. Я Сидни Лессингем, хозяин этого заведения и твой соотечественник. Родился в Кингз-Линн в 1654 году, обучался в Кембридже, но Лондон стал моим домом, моей жизнью и смертью. Я пережил Бесси, Джимми, Чарли, вот только Олли не успел ¹⁶16
  Речь идет о королеве Елизавете I, королях Джеймсе I и Карле I, а также об Оливере Кромвеле, лорде-протекторе Англии.


[Закрыть]. Был причетником, соглядатаем, сводником, что почти одно и то же, поэтом-бумагомаракой, нищим, продавал религиозные памфлеты. Короче, «Ты слышишь зов: “Сверши – и все твое!”» ¹⁷17
  Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть]

Услышав слово «поэт», блондин поднял голову, но взгляд его выражал недоверие.

– Не спрашивай меня, я сам тебе отвечу, – продолжал Сид. – Да, я знавал Уилла Шекспира, и был он такой тихоня, что мы никак не могли взять в толк, из чего берутся сюжеты его пьес. Прошу прощения, но твоей царапиной не мешало бы заняться.

Новенькая вышла из Операционной с пакетом первой помощи на подносе. Прикоснувшись тампоном к пораненной щеке Брюса, она проговорила визгливым от волнения голоском:

– Позвольте мне…

Надо же было ей так не вовремя всунуться! Брюс, который хмуро поглядывал на Эриха и потемнел лицом при последних словах Сида, попросту оттолкнул ее. Эрих стиснул мою ладонь. Поднос с грохотом ударился об пол; Бо едва не уронил один из стаканов. С того момента, как Новенькая очутилась на станции, Бо не отпускал ее от себя ни на шаг, хотя, по-моему, ничего серьезного между ними не было. У Бо не оставалось выбора: я тогда увивалась вокруг Сида, а Мод обламывала Дока – она у нас любительница тяжелых случаев.

– Умерь свой пыл! – прикрикнул Сид, одновременно бросая на Бо повелительный взгляд. – Зачем обидел ты невинную девицу? Не трать понапрасну желчь, уж лучше дай ей излиться стихами. Ага, тебя проняло! Признайся, ты поэт?

Сид угадал. Чутье в очередной раз его не подвело.

– Да, я поэт! – воскликнул блондин. – Меня зовут Брюс Марчант, проклятые вы зомби! Я был поэтом в мире, где чистейшие строки Библии и вашего драгоценного Уилла запачканы навозом Скарабеев и ядом Скорпионов! Вы меняете нашу историю, лишаете нас опоры в жизни, уверяете, что всемогущи и хотите помочь, и что же?! Забирайте свою поганую перчатку!

Он сжал перчатку в комок.

– Чем она тебе не угодила, друг? – справился Сид. – Сделай милость, объясни.

– Тебе повезло, камрад, – ухмыльнулся Эрих. – Нам с Марком и того не досталось.

– Чем-чем, – огрызнулся Брюс. – Они обе на левую руку!

И швырнул перчатки на пол.

Мы расхохотались. Он повернулся к нам спиной и пошел прочь, но за него можно было не беспокоиться – он в Пучину не шагнет.

– Mein Gott, Liebchen ¹⁸18
  Боже мой, милая (нем.).


[Закрыть], – прошептал мне на ухо Эрих. – Таковы все Солдаты: чем сильней досада, тем ничтожней причина. Не сомневайся, проверено.

Не смеялась лишь Новенькая. Едва она услышала имя Брюса Марчанта, лицо у нее сделалось такое, словно ее причастили святых даров. Я порадовалась тому, что хоть что-то ее заинтересовало – до сих пор она высокомерно воротила нос от всего, что ей предлагали, а по рекомендациям выходило, будто в двадцатые годы ее носили на руках Нью-Йорк и Лондон. Окинув нас неодобрительным взглядом, она подобрала с пола поднос и возложила на него перчатку Брюса.

Бо заговорил было с ней, но она тенью проскользнула мимо, а он не смог ее остановить, так как руки у него были заняты подносом со стаканами. Видно, он решил как можно скорее избавиться от своей ноши и принялся обходить нас. Я глотнула как следует: на моих глазах Новенькая скрылась за ширмой Операционной, а я терпеть не могу эту комнату. Хорошо, что Док вечно пьян, и потому мы ею не пользуемся. С хирургией у меня связаны малоприятные воспоминания, о которых я всей душой хотела бы забыть.

Брюс вернулся.

– Послушайте, – сказал он с усилием, – дело вовсе не в перчатке, как вам наверняка известно, гнусные вы Демоны.

– А в чем же, золотой ты мой? – спросил Сид. Рыжая с проседью борода придавала ему вид наивного простачка.

– В принципе, – заявил Брюс, подозрительно поглядывая на нас. Мы сдержали улыбки. – Смерть надела маску благого всемогущества. Мы не знаем, кто такие Скорпионы; мы видимся только с агентами, вроде нас самих. Скорпионы поднимают нас из могил…

– Что в том плохого, приятель? – пробормотал Сид.

– …воскрешают нас и говорят, что мы должны сражаться против Скарабеев, которые вознамерились покорить космос в его прошлом, настоящем и будущем.

– А разве не так?

– Мы еще не очнулись, а нас уже отправляют на Глубину, кидают в какие-то сточные канавы вне пространства и времени, сажают чуть ли не в выгребные ямы – не обижайтесь, Сидни, я не про ваше Место. Мы вынуждены мотаться из прошлого в будущее, менять историю, расстраивать планы Скарабеев…

– Верно, сынок.

– У нас нет ни секунды передышки, шок накладывается на шок, наши нервы никуда не годятся, всякие представления о жизни рушатся в одно мгновение, слово «реальность» утрачивает всякий смысл. Мы запутались, запутались вконец.

– Мы все прошли через это, сынок, – сказал Сид.

Бо утвердительно мотнул головой.

– Ты бы видел меня, камрад, в мои первые пятьдесят снов, – проговорил Эрих.

– Посмотри на женщин, Брюс, – прибавила я.

– Разумеется, со временем я привыкну. Меня тревожит не сумятица в собственных мыслях, не утрата опоры под ногами, – говорил Брюс. – Я готов примириться с переделкой истории, с уничтожением бесценных красот прошлого, если мне пояснят, ради чего. Скорпионы не устают твердить, что для победы над Скарабеями нужно, чтобы Запад одолел Восток. Но как они того добиваются? Вот вам пример: чтобы стабилизировать положение в древнем Средиземноморье, они возвеличили Крит за счет Греции, превратили Афины в город призраков, Платона – в заурядного писателишку, а греческую культуру – в нечто невообразимое!

– У тебя хватает времени на культуру? – услышала я свой голос и торопливо зажала рот ладонью.

– Но ты ведь помнишь «Диалоги», сынок, – сказал Сид. – И не поливай грязью Крит: у меня там подружка.

– Как долго я буду помнить Платоновы «Диалоги»? И кто еще, кроме меня, помнит их? – горько усмехнулся Брюс. – Другой пример. Скорпионы утверждали, что заинтересованы в могуществе Рима. Они так помогали Риму, что тот пал под ударами германцев и парфян через несколько лет после смерти Цезаря!

Тут в разговор вмешался Бо. По совести говоря, мы все обожали такие ученые беседы.

– Вы забыли упомянуть, сэр, что последнее падение Рима произошло благодаря усилиям образованного Скарабеями нечестивого Тройственного Альянса, в который вошли мусульманизированные христиане, восточные народы и коммунисты. Скарабеи хотели, чтобы власть над миром перешла к византийцам, а от тех – к Восточной Церкви. Таков, сэр, трехтысячелетний план Скарабеев. Мы сражаемся за восстановление былой славы Рима.

– Успешно, надо полагать? – фыркнул Брюс. – Третий пример. Чтобы справиться с Россией, Скорпионы удержали Англию и Соединенные Штаты от участия во второй мировой войне. Нацисты вторглись в Новый Свет, и теперь Великий Рейх простирается от соляных шахт Сибири до нолей Айовы, от Нижнего Новгорода до Канзас-Сити!

Он замолчал. Волосы мои стали дыбом. Сзади нас послышался чей-то невыразительный голос, напоминавший скрип башмаков по снегу:

– Salz, Salz, bringe Salz. Kein’ Peitsch’, gnodige Herren. Salz, Salz, Salz.

Я обернулась. Док, согнувшись в три погибели, так что концы его длинного шарфа подметали пол, приближался к нам неверными шажками, пьяно тряся головой.

Эрих перевел мне слова песенки:

– «Соль, соль, я несу соль. Не бейте меня, господа. Соль, соль, соль». Он говорит на моем родном языке!

Мне вспомнилось, что Док провел последние месяцы своей жизни на нацистской соляной шахте.

Увидев нас, Док выпрямился и поправил цилиндр. Он было нахмурился, потом брови его разошлись, он пожал плечами и пробормотал:

– Дребедень.

– Верно, сэр, – произнес Бо, обращаясь к Брюсу. – Война Перемен покончила с некогда великими цивилизациями. Но их место заняли другие, что прежде были загублены на корню. Мне довелось в семидесятых годах девятнадцатого века плавать по Миссисипи, воды которой никогда не разрезали кили канонерок Гранта ¹⁹19
  Улисс Грант (1822–1885) – главнокомандующий армией северян в годы Гражданской войны в США.


[Закрыть]. Я брал уроки музыки, изучал языки и теорию вероятности под руководством величайших европейских умов в университете Виксберга.

– По-вашему, паршивое американское захолустье может сравниться…

– Брось, сынок, – перебил Брюса Сид. – Все нации равны между собой, как равны безумцы или пьяницы. И не спорь со мной, тебе же будет хуже. Нации не исчезают, как ты ни пытайся изменить прошлое, ибо они – чудовища с железным чревом и медными нервами. Жалей людей, но не нации.

– Именно так, сэр, – сказал Бо, оскорбленный, похоже, нападками на его Державный Юг. – В большинстве своем мы попадаем в Переменчивый Мир с искаженными представлениями о действительности. Почему-то считается, что малейшая подвижка в прошлом полностью изменит будущее. Лишь понемногу постигаем мы суть Закона Сохранения Реальности: когда прошлое изменяется, будущее всего только подстраивается под него. Ветрам Перемен приходится преодолевать мощнейшее сопротивление. Иначе последствия нашей первой операции в Вавилонии были бы катастрофическими: мы уничтожили бы Нью-Орлеан, Шеффилд, Штуттгарт и поселение на Ганимеде, в котором родилась Мод Дэвис!

Брешь, образовавшуюся после падения Рима, тут же заполнили крещеные германцы с имперскими замашками. Лишь опытному историку-Демону под силу определить разницу между древней латинской и нынешней готической католической церковью. Вы говорили о Греции, сэр. Старую мелодию переложили на новый мотив. Да, Великая Перемена не проходит бесследно, однако если не брать в расчет неизбежные несчастные случаи, то культуры, народы и отдельные личности продолжают свое существование.

– Ладно, ладно, – проворчал Брюс. – Быть может, я слегка увлекся. Но объясните мне, почему мы прибегаем к таким отвратительным способам? Зачем мы подсыпали яду Черчиллю и Клеопатре? Зачем пытались похитить младенца Эйнштейна?

– Его украли Скарабеи, – сказал я.

– Ну да, а мы не придумали ничего лучше, как отплатить им той же монетой. – Брюс все больше напоминал мне сварливую кумушку. – Если нам так необходим Эйнштейн, почему мы не воскресили его? К чему нам несмышленыш?

– Прошу меня простить, – снова вмешался Бо, – но, побыв подольше в шкуре Двойника, вы поймете сами, что великих людей воскрешать нелегко. Линии их жизней с трудом поддаются прерыванию.

– Извините, но это ерунда. Я уверен, что они попросту отказываются сотрудничать со Скарабеями или со Скорпионами. Воскрешение такой ценой их не устраивает.

– Брат мой, откуда в них столько величия? – прошептала я.

– Вы приняли Воскрешение, сэр, а значит, и обязательства, которые оно налагает и которыми вы как джентльмен не вправе пренебречь, – заключил Бо.

– Как мне было его не принять? – раздраженно отозвался Брюс. – Получив предложение за десять минут до смерти, я уцепился за него, словно пьяница за бутылку наутро после попойки. Я думал тогда, что смогу исправлять исторические несправедливости, нести людям мир, – голос его становился все звонче. Я заметила, что Новенькая не сводит с него восхищенных глаз. – И вдруг выясняется, что Скорпионам я нужен, чтобы воевать, воевать без конца, чтобы каждой новой Великой Переменой приближать гибель Вселенной!

Пальцы Сида нащупали мою ладонь.

– Как по-твоему, – прошептал он, – чем нам утихомирить этого не в меру буйного паршивца? Что-то он разошелся.

– Я знаю, кто способен унять его, – шепнула я в ответ. – Беда в том, что он на нее и не смотрит.

– Ты про Новенькую? Верно, милая, верно. Он вещает, как ангел во гневе. Сердце мое соглашается с ним, и это мне не нравится.

– Нас посылают в прошлое, – говорил Брюс, – откуда дуют в будущее Ветры Перемен, ломая преграды на своем пути и сшибаясь порой друг с другом. Любой из них может переместить дату нашей смерти за дату Воскресения, и тогда мы растворимся в воздухе или рассыплемся в пыль. То, что мы находимся вне Вселенной, нас не спасет. Дверная щель достаточно широка, чтобы Ветер просочился в нее.

Лица моих товарищей затвердели. Упоминать о Второй Смерти считается среди нас, Комедиантов и Солдат, дурным тоном. Эрих, конечно же, не выдержал:

– Не болтай, камрад! Ты забыл про повторное Воскрешение.

Брюс упрямо не желал ничего слушать.

– А есть оно? Скорпионы обещали его нам, но Двойник, которого они выберут вместо меня, уже не будет мной нынешним. – Он стукнул себя кулаком в грудь. – Да пускай даже он окажется мной, пускай. Зачем его воскресят? Чтобы сражаться вновь и вновь, – голос его поднялся до крика, – во славу всемогущей силы, которая настолько бессильна, что не может обеспечить одного-единственного Солдата своих коммандос парой нормальных перчаток!

Он выбросил вперед правую руку, слегка растопырив пальцы, словно надеялся пробудить сочувствие в наших сердцах.

На этот раз Новенькая все рассчитала правильно. Она протиснулась между нами и, прежде чем Брюс успел пошевелиться, надела на его руку черную перчатку, перчатку для правой руки.

Давно мы так не смеялись. Мы хохотали, проливали вино, падали в изнеможении на кушетки и снова принимались хохотать как сумасшедшие.

– Перчатка, Liebchen, перчатка! – заходился смехом Эрих. – Откуда она ее взяла?

– Должно быть, вывернула старую наизнанку, и из левой получилась правая. Я сама так делала, – прыснула я.

– Тогда была бы видна подкладка, – возразил он.

– Ну, не знаю, – сказала я. – У нас в Кладовой полным-полно всякой всячины.

– Не переживай, Liebchen, – утешил меня он. – Но какая молодец девчонка!

Брюс молча разглядывал перчатку, время от времени напрягая пальцы, а Новенькая смотрела на него так, словно он пробовал пирог, который она испекла.

Когда мы угомонились, Брюс повернулся к Новенькой.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спросил он, улыбаясь во весь рот.

– Лили, – ответила она. Хотите верьте, хотите – нет, но с того момента я зауважала ее: как ловко она утихомирила Брюса!

– Лилиан Фостер, – назвалась она полным именем. – Я тоже родом из Англии, мистер Марчант. А вашу «Юношескую фантазию» я помню наизусть.

– Правда? Это слабая вещь, я нацарапал ее еще в Кембридже, в студенческие годы. Окопы многому меня научили.

– Пожалуйста, не клевещите на себя – и прочитайте что-нибудь из новых стихов! Знаете, то место, где вы погибли, Пашендале, – я переиначила его в Дол Павших.

– В самом деле? Между прочим, так называли его все томми ²⁰20
  Томми – солдат английской армии (жар г.).


[Закрыть], а Ипр они окрестили Вепрем.

– Удивительно! Мне кажется, мистер Марчант, нас с вами завербовали в одно время, летом семнадцатого года. Я тогда записалась в Красный Крест, хотя мне не хватало лет и меня собирались уже отправлять из Франции домой.

– Сколько вам было… сколько вам лет?

– Семнадцать.

– Семнадцать в семнадцатом, – пробормотал Брюс.

Слушать их было тошно. Эрих ухмыльнулся и подмигнул мне, словно говоря: «Ну разве не славно, Liebchen? Брюсу есть теперь с кем развлекаться в промежутках между походами!»

Глядя на Лили – густая челка, жемчужное ожерелье, облегающее фигурку платьице до колен – и на Брюса в его шикарном гусарском мундире, я поняла вдруг, что вижу начало того, о чем давно успела позабыть. Мой Дэйв пропал ни за грош, сражаясь против Франко. Почему я не пыталась воскресить его? Потому, что воды с тех пор утекло несчетно; пусть лучше Ветры Перемен не тревожат Дэйва. Но все-таки жаль, что дети на Глубине не рождаются.

– В семнадцатом я не умерла, – говорила Лили, – меня лишь завербовали. Видите, на мне одежда, модная в двадцатые годы. Я намного пережила вас, но давайте не будем об этом, хорошо? О, мистер Марчант, обещайте мне, что вспомните какое-нибудь стихотворение из сочиненных вами в окопах! Неужели они лучше вашего сонета, который кончается такими строчками: «Ночь. Звезды. Ветер шелестит листвой. Спи, бедолага, спи, пока живой»?

Я едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Поэты все одним миром мазаны: обожают свои стихи, как ничьи другие. Ладно, пускай себе милуются, а я пойду к Эриху. Обойдутся без меня.

ВЕЧЕРИНКА ДЛЯ ДЕВЯТЕРЫХ

В Аду мое место. Туда лежит дорога духовников и рыцарей, убитых на турнирах или на войне. Туда пойду и я вместе с храбрыми воинами и любезными кавалерами, вместе с прекрасными дамами, у которых не счесть любовников. Там золото и серебро, горностаи и соболя. Там встречу я менестрелей и великих правителей.

«Окассен и Николетт», средневековый рыцарский роман

Бо в очередной раз обносил всех напитками, и я взяла у него с подноса очередной бокал. Серый туман Пучины потихоньку обрел оттенок утренней дымки над рекой; мне чудилось даже, что в нем искрятся мириады крошечных бриллиантов. Док восседал у стойки бара с чашкой чая в руке – видно, готовился запить пропущенный стаканчик. Сид, посмеиваясь в бороду, переговаривался с Эрихом. Словом, вечеринка была в разгаре, но чего-то ей недоставало.

Красный огонек на панели Большого Компенсатора светился, точно лампа в окне родного дома; кнопки, шкалы, ручки – и одинокая рукоять инвертора, к которой никто из нас не смел прикасаться.

Шторки над кушеткой Мод раздвинулись, и мы увидели наших голубков. Оглядев себя с таким видом, словно он не верил собственным глазам, римлянин произнес:

– Omnia mutantur, nos et mutamur in illis.

Я посмотрела на Бо. Тот не подвел свой виксбургский университет.

– Все меняется, и мы меняемся тоже, – перевел он.

Обведя нас взглядом, Марк улыбнулся, и это вышло у него вполне естественно.

– Нас девятеро, – сказал он, – и столько же кушеток. Значит, можно отдыхать.

Мод хихикнула.

– С возвращением из Пучины, камрад! – крикнул Эрих. Немец по рождению, он считал, что вечеринка обязательно должна быть шумной и хотя бы чуть-чуть помпезной, а потому вскочил на кушетку и объявил:

– Дамы и господа, позвольте представить вам храбрейшего из римлян, Марка Випсия Нигера, легата императора Клавдия Нерона, которому в прошлом временном потоке дали прозвище Германикус. Наш Марк погиб смертью Солдата в десятом году нашей эры в Александрийской битве, сражаясь против парфян и Скарабеев. Гип-гип-ура!

Мы дружно подняли бокалы. Послышались одобрительные возгласы. Сид накинулся на Эриха:

– Не порть мне мебель, неслух ты этакий! – Потом усмехнулся и прогудел: – Веселитесь, ребята.

Мод с Марком присоединились к нам. Марк, сам того не желая, слегка обидел Бо, отказавшись от фалернского и предпочтя ему виски с содовой. Завязался общий разговор.

Мы рассуждали обо всем сразу.

– Скарабеи ставят в Пучине мины.

– Ерунда, разве можно минировать ничто?

Кто-то требовал бурбон, кто-то искал заколку для волос, кто-то утверждал, что Марка надо было напичкать стабилитином. Сам Марк пустился в воспоминания.

– Марсия? Ее здесь больше нет…

(Она угодила в Вихрь Времени и истлела прямо на наших глазах, но рассказывать об этом я не собиралась.)

Потом, не жалея красок, римлянину расписали случай с Брюсом и его перчаткой, а Марк в ответ поведал нам о легионере, которого замучил живот, потому что ему случайно выдали в паек сахар вместо обычной соли. Эрих спросил Сида, не припас ли тот Призрачных Красоток. Старый греховодник подергал себя за бороду.

– Что тебе в них, любострастный аллеман ²¹21
  От латинского названия Германии – Allemagne.


[Закрыть]? Есть, есть у меня красавицы, а среди них – графиня из Вены времен Штрауса. Эх, если бы не вон та милашка…

– За тобой нужен глаз да глаз, мой маленький фон Хогенвальд, – проговорила я, упершись пальцем в грудь Эриху. – Ты явно питаешь слабость ко всяким призракам.

Он фыркнул, прижал меня к себе, доказывая, что я ошибаюсь, и предложил показать Брюсу Художественную Галерею. Когда я попробовала отговорить его, он уперся. Брюс с Лили охотно согласились. Царапина от удара саблей на щеке Брюса была еле заметна: Лили смыла всю запекшуюся кровь.

Наша Галерея сильно отличается от всех. В ней хватает картин и скульптур, но главное место отведено разным поделкам, которые смастерили перебывавшие на станции Солдаты. Материал, что пошел на эти поделки, волей-неволей напомнит вам о Войне Перемен – медные патроны, потрескавшийся кремень, осколки древней глиняной посуды, собранные воедино каким-то ваятелем-футуристом, современная чеканка на золотых слитках инков, хитроумные кружева из лунной проволоки, картина, написанная темперой на потрескавшемся куске кварца, что стоял некогда в иллюминаторе звездолета, шумерская надпись, выбитая на кирпиче из атомной печи.

В общем, в Галерее так всего много, что я каждый раз обнаруживаю там нечто новенькое, чего не видела раньше. Глядя на статуи и прочие вещицы, начинаешь задумываться о тех, кто приложил к ним руку. Порой, когда меня одолевает тоска, я прихожу сюда, чтобы мне стало еще хуже. Если настроению некуда падать, оно поднимается. В Галерее – история нашего Места, и то, что ее составляет, выдерживает пока все шквалы Ветров Перемен.

Эрих болтал без умолку, но я не прислушивалась к его словам. Я размышляла о том, как ужасно, что для нас существует лишь Перемена с большой буквы. Каково это, по-вашему: знать, что мысли, которые тебя осеняют, или чувства, которые ты испытываешь, вполне могут оказаться последствиями вмешательства в прошлое Скорпионов или Скарабеев?

Ветры Перемен несут с собой не только смерть. Они бесконечно опережают время, и никто не скажет вам, как далеко они проникают, какие разрушения сулят и скоро ли успокоятся. Глубина есть Глубина.

Мы, Демоны, боимся того, что однажды потеряем себя, что наши тела займут другие. Считается, что Перемены на нас не действуют; потому-то мы – Демоны, а не Призраки, как остальные Двойники, и не зомби. Бо не солгал: среди нас нет великих. Зато и людей толпы можно пересчитать по пальцам. Таких, как мы, поискать; поэтому Скорпионы вынуждены вербовать нас без оглядки на наше прошлое. Мы – Иностранный Легион Времени, диковинные существа, смышленые и неприметные, печальные и циничные. Мы меняем личины с легкостью центаврийских оборотней; наша память – бездонный колодец. Мы – Народ Перемен, сливки общества проклятых.

Однако иногда я задаюсь вопросом: в самом ли деле мы помним все? Быть может, мы забыли минувшее, забыли, что забыли его?..

Вот так всегда, стоит мне только заглянуть в Галерею.

– Иди-ка ты лучше к своему коменданту, Грета, – одернула я себя.

Эрих рассматривал зеленую чашу, на которой сплетались золотистые силуэты то ли дельфинов, то ли космических кораблей.

– По-моему, – сказал он, – в искусстве этрусков сильны египетские мотивы. Ты согласен, Брюс?

Довольно улыбаясь, тот обернулся к нему:

– Что-что?

Лицо Эриха потемнело. Я порадовалась, что наши лихие гусары оставили сабли в Прихожей. Эрих открыл было рот, но тут вмешался Док – он забрал у немца чашу.

– Чудесный образчик среднесистемного венерианского стиля, – Док находился в том состоянии, когда пьяный кажется трезвее трезвого. – Мастер Эйтайх говорил мне, что при взгляде на нее нельзя не припомнить, как шуршат над крышами домов на Северных Отмелях морские волны. Пожалуй, надо бы ее инвертировать. Угу… Кто вы такой, молодой человек? А, дребедень.

Аккуратно вернув чашу на подставку, Док поплелся дальше.

По правде сказать, он единственный из нас знал назубок, что и где стоит в Галерее, и если бы он не был постоянно навеселе… Эрих хотел догнать Дока, но я не разрешила.

– Его «дребедень» меня доконает, – пожаловался он. – Будь моя воля, Liebchen, я бы повыгонял всех русских даже из Комедиантов.

Я улыбнулась ему и сжала его руку.

– Док здорово сдал в последнее время.

Эрих усмехнулся.

– Я не любитель ссор, Грета, но порой веду себя как старый ревнивый болван.

Насчет «старого» он явно загнул: несмотря на седые волосы, ему не исполнилось еще и тридцати трех.

Наши влюбленные ворковали у ширмы Операционной. Я бы так не смогла, но Лили, должно быть, не разделяла моего предубеждения. Она говорила, что, прежде чем попасть к нам на станцию, отведала службы в полевом госпитале Скорпионов, но навряд ли ей довелось познать то, что пережила я в бытность медицинской сестрой. Помню как сейчас: врач повернул переключатель, и тяжело раненный человек превратился в продолговатый сверкающий кокон… Уф, до сих пор пот прошибает. А папочка Энтон мечтал, что его Грета будет лечить людей!

Ну да ладно, хватит брюзжать. В конце концов вечеринка у нас или не вечеринка?

Док что-то втолковывал Сиду. Только бы ему не вздумалось подражать крикам животных. Впечатление, скажу я вам, остается отвратительное. Инопланетян, которые как-то заглянули к нам, Док попросту оскорбил в лучших чувствах.

Мод показывала Марку коленца двойного степа двадцать третьего века. Бо подыгрывал ей на пианино.

Просветлев лицом, Эрих потащил меня к ним. Мои каблучки простучали по мозаичному полу, который мы не накрываем ковром потому, что так нравится нашим приятелям с других планет. Усадив меня на кушетку рядом с пианино, обложив подушками и вручив бокал с вином, мой ненаглядный комендант важно прокашлялся. Он готовился излить свою Weltschmerz ²²22
  Мировая скорбь.


[Закрыть] в песне, но меня это не встревожило – голос у Эриха приятный.

Компенсатор работал в холостом режиме, поддерживая существование Места и его привязку к космосу, иногда производя требуемые корректировки. Что ни говори, но в заброшенности и отдаленности Места есть свои прелести.

Бо подмигнул Эриху, тот кивнул, и они затянули песню, которую знали мы все, хотя, кто ее сочинил, я, например, так и не дозналась. Почему-то я подумала про Лили и про обычай называть этим именем всех новеньких на всех станциях восстановления. Редко так бывает, чтобы имя совпадало с устоявшимся прозвищем.

 
На краю Пучины, на краю всего
Дверь раскрыта настежь дома твоего.
Буйствуют, шалеют Перемен Ветра.
Ты зовешь Солдата, говоришь: «Пора,
Воевал ты славно, отдохни теперь.
Заходи скорее и захлопни дверь!»