Текст книги "Пророк"

Автор книги: Фрэнк Перетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

– Доктор Деннинг, мы с мужем должны жить своей жизнью, растить наших детей и заниматься нашими делами – итак будет всегда, независимо от того, покажут нас когда-нибудь по телевидению или нет. Мы потеряли дочь и хотим знать почему. Если никто, кроме нас, никогда не узнает о том, что с ней случилось, то по крайней мере мы будем знать. Именно этого мы и хотим – на худой конец.

Казалось, доктор Деннинг был удовлетворен услышанным, хотя все еще сохранял обеспокоенный вид.

– Очень трудно заставить людей видеть действительность в истинном свете, правда? Лесли кивнула.

– Безусловно. Все мы сталкиваемся с этой трудностью. Даже самый беспристрастный репортаж не удовлетворит пристрастного зрителя – и порой ты не можешь выиграть, что бы ты ни делал.

Деннинг рассмеялся.

– Ну, профессия медика – не исключение, позвольте вам сказать. Предположительно мы должны быть объективными профессионалами, опирающимися единственно на опыт, но и мы не застрахованы от предвзятости. Некоторые вещи мы хотим знать, а некоторые – нет. Некоторые факты наши коллеги признают, а некоторые признавать не желают. Одним из условий выживания для представителя нашей профессии является умение правильно обращаться с особого рода информацией. Таковы правила.

– Как, например... – решилась Лесли.

– О неудачных абортах говорить не принято. О своих коллегах, делающих тайные аборты в клиниках, говорить не принято. О неспециалистах, делающих аборты вместо опоздавшего на операцию специалиста, говорить не принято. О рецептах, выписанных неспециалистами на бланках, заранее заверенных подписью специалиста, который вообще отсутствовал на рабочем месте, говорить не принято. Об антисанитарных условиях, преступной поспешности при проведении операций, о мелких нестыковках там и сям, которые допускаются ради экономии времени и увеличения заработка, говорить не принято. – Теперь голос Деннинга звучал расстроено. – Потому что если ты начинаешь говорить об этом, ты превращаешься в противника абортов. Ты заклеймен. Ты проводишь неправильную политику. И ты больше не входишь в круг уважаемых профессионалов. – Он посмотрел на Лесли внезапно заблестевшими глазами. – И знаете, вот сейчас, когда я сижу здесь и разговариваю с репортером – с репортером! – я чувствую себя в полной безопасности. Я знаю, что могу рассказать вам множество леденящих душу историй, одну за другой, но вы не станете предавать их гласности, а если попытаетесь... что ж, мы уже видели, чем кончаются подобные попытки.

Несколько мгновений Лесли молчала, не находя ответа. Потом наконец ответила, очень тихо:

– В настоящее время не могу не согласиться с вами.

– Одним словом, – со вздохом заключил Деннинг, – все мы сели на поезд своей профессии, и он везет нас куда хочет – и мы подчиняемся правилам, поскольку не хотим, чтобы нас вышвырнули прочь.

– Как, например, вас? Деннинг кивнул.

– Да. Вы знаете, сколько связанных с абортами случаев ежемесячно проходит через больницу «Вестлэнд Мемориал»?

– Сколько?

Деннинг пожал плечами.

– Не знаю. Никто не знает. Спросите в архиве – и вам ответят пустым взглядом. Поройтесь в историях болезни – и вы обнаружите там туманные записи. Таков заведенный в больнице порядок, и вы либо подчиняетесь ему, либо долго там не задерживаетесь. – Он немного помолчал, пытаясь справиться с волнением, а потом сказал Дин: – Насколько мне известно из личного опыта и из того, что я видел на отделении патологоанатомии, ваша дочь Энни была лишь одной из множества за последние несколько лет.

Дин мрачно кивнула. Она не удивилась.

– Но кому есть до этого дело? – повторил Деннинг.

– Нам, – с благодарностью сказала Дин. – И мы очень вам признательны.

Деннинг смиренно улыбнулся.

– Что ж, просто ваш муж и его друг, тот пожилой человек...

– Джон Баррет – старший, – сказала Лесли. – Отец Джона Баррета, телеведущего новостей Шестого канала. Деннинг удивился такому странному известию.

– Интересно, как старик ладит со своим сыном?

– Они... не очень хорошо ладили, разумеется. Деннинг заметил, что Лесли сделала ударение на глаголе прошедшего времени.

– О? Баррет – старший умер? Лесли кивнула.

– Погиб несколько недель назад в результате несчастного случая на складе.

Деннинг заговорил чуть медленнее, из почтения к памяти покойного.

– Очень печально слышать это. – Он вспомнил о своем опыте общения с Джоном Барретом – старшим и улыбнулся. – Он не растворялся в общей массе, во всяком случае, в больнице. Было так удивительно – знаете, словно глотнуть свежего воздуха – встретиться с человеком, чей образ мысли столь резко отличается от образа мысли людей, с которыми я работаю изо дня в день. Думаю, именно поэтому я пошел на такой риск. Как я начал говорить, мистер Брювер и мистер Баррет поймали меня в нужный момент. Я уже был достаточно разочарован и расстроен необходимостью покоряться воле преобладающих ветров в той больнице и обрадовался возможности сделать что-нибудь, хоть один раз, для успокоения совести. Я никогда не лгал в заключениях о вскрытии и записывал все, что обнаруживал. Но я знал правила плюс официальный закон, запрещающий доводить до сведения родителей любую информацию, связанную с абортами, – поэтому мирился с ними. А если кто-нибудь за моей спиной пытался тайком заглянуть в медкарту в поисках какой-то информации, что ж...

– Но насколько я поняла, вас все равно выгнали, – сказала Лесли.

– Полагаю, да. Никаких записей об этом нет, и никто этого не признает, но... – Он взглянул на Дин. – Пожалуйста, не вините вашего мужа. Думаю, он поступил правильно, подняв тогда шум в клинике и потребовав ответа на свои вопросы, но...

– Он навлек на вас неприятности, – сказала Дин. Деннинг кивнул.

– Да, меня вычислили в два счета, вот и все. Я не считал, что доношу на своих коллег, но у них было другое мнение.

– А доктор Лоуренс, гинеколог, занимавшийся случаем Энни? – спросила Лесли. – Полагаю, он проголосовал за ваше увольнение?

– Безусловно. И вам небезынтересно будет узнать, что доктор Лоуренс и доктор Хьюронак – хорошие друзья.

– А кто такой доктор Хьюронак? – спросила Дин. Деннинг усмехнулся себе под нос.

– Вот видите, как мало знают люди? Доктор Майкл Хьюронак производит большинство абортов в Женском медицинском центре. Практически все операции проводит он, работает там шесть дней в неделю. Улавливаете связь? Рыбак рыбака видит издалека, а третий лишний должен держаться подальше.

– Значит... вы нашли другую работу, да? – спросила Лесли.

– В католической больнице. Не скажу, что это рай земной, но по крайней мере там не приходится сталкиваться с проблемой абортов.

Лесли что-то вспомнила и тихо пробормотала:

– Католическая. Католическая школа...

– А?

Дин вынула из сумочки блокнот.

– Повторите, пожалуйста, имя доктора еще раз. Деннинг произнес по слогам:

– Хьюронак. Майкл. Конечно, это не мое дело, но вы не думаете начать судебный процесс?

– Мы пока еще не знаем.

– Что ж... возможно, я сумею помочь вам, если дело дойдет до суда.

Тут Дин и Лесли разом встрепенулись.

– Правда?

– Вы, случаем, не захватили с собой какой-нибудь официальный запрос?

Дин торопливо порылась в сумочке и извлекла оттуда конверт со штампом юридической конторы Харта, Маклаулина, Питерса и Сэнборна.

– Вот... Я являюсь управляющей имуществом своей дочери и в этом качестве имею законное право затребовать ее медицинские документы...

Деннинг встал с дивана и взял конверт. Вскрыв его, он пробежал глазами письмо и сказал:

– Отлично. Это послужит мне прикрытием. Я ничего вам не выбалтывал, вы затребовали сведения в законном порядке. Я сейчас вернусь.

Он ненадолго покинул гостиную, а Барбара, Лесли и Динтем временем налили в свои чашки следующую порцию кофе. Деннинг вернулся с толстым белым конвертом.

Дин встала и протянула руку, чтобы взять конверт. Лесли тоже встала. Такие моменты требуют известной торжественности. Это было сокровище, обретенное в конце долгого пути.

Пока Дин открывала конверт, чтобы взглянуть на содержимое, Деннинг кратко пояснил:

– Там все – все, что я обнаружил. Я могу объяснить вам любые непонятные термины, но суть вам уже известна. Аборт производился в спешке, небрежно; в матке были обнаружены гниющие части эмбриона и плаценты; сама матка была перфорирована, инфекция распространилась по всему организму. Так что первичной причиной смерти явился общий сепсис, то есть общее заражение крови, а вторичной причиной был инфекционный аборт – за который, по моему мнению, несет ответственность гинеколог, проводивший операцию.

– И вы говорите... вы готовы подтвердить это в суде? – спросила Дин.

Деннинг ответил не сразу.

– Да, готов. Сейчас мое положение с работой не столь шаткое, как раньше, но даже если бы все оставалось по-прежнему...мне было так приятно совершить честный поступок в тот единственный раз, что я готов повторить.

Дин хотела обнять доктора, но сдержалась.

– Это... это было бы просто замечательно!

– Но у вас есть возможность доказать, какая именно клиника несет ответственность за смерть вашей дочери? Я готов побиться об заклад, что это Женский медицинский центр и доктор Хьюронак, но наверняка узнать ничего не могу.

– Мы займемся этим, – сказала Лесли.

– И... полагаю, вам захочется записать свидетельские показания на видеопленку?

Лесли, совершенно не ожидавшая такого предложения, удивилась.

– Как я сказала, это вопрос второй. В первую очередь мы хотим докопаться до истины.

Деннинг пожал плечами с таким видом, словно говорил: «Ну, как хотите».

– Если вы можете использовать эту запись... когда-нибудь, кто знает, когда... то отлично. Но это нужно сделать срочно. Мы с Барбарой скоро переезжаем.

– Хорошо, давайте договоримся о времени.

– Давайте.

Дин просто продолжала смотреть неподвижным взглядом на заключение патологоанатома, наконец попавшее к ним в руки, – первую серьезную улику, указывающую на истинную причину смерти Энни Долорес Брювер.

Макс Брювер с хмурым видом взял толстый белый конверт из руки Джона Баррета; рядом с Максом стояла его жена Дин, а рядом с Джоном его сын Карл и Лесли Олбрайт, и все они находились в гостиной Брюверов. Происходящее напоминало небольшой ритуал – приношение умилостивительной жертвы. Джон и Лесли надеялись, что в результате они смогут немного задержаться здесь, а не вылетят с треском из дома Брюверов.

Макс открыл конверт, извлек оттуда заключение о вскрытии и некоторое время листал страницы, продолжая хмуриться, но наконец... когда он просмотрел последние две страницы и понял, что там содержатся все необходимые сведения, а потом еще раз перечитал их – угрюмое лицо его просветлело, на глаза навернулись слезы, и он зашмыгал носом, крепко прижимая к себе Дин.

Джон уже говорил это прежде, но сейчас, когда Макс заметно смягчился, попробовал повторить снова:

– Макс, мы не предполагали, что сюжет пустят в таком перевернутом виде. Мы на вашей стороне, и мы искренне хотим извиниться за боль, которую причинили вам. – Макс ничего не ответил, но смотрел Джону прямо в глаза – и слушал. – В продолжение всей этой истории я переживал тяжелую душевную борьбу, и я знаю, она еще не закончена; но хотите верьте, хотите нет, мне было отнюдь не легко представлять в программе сюжет в том виде, в каком он вышел. Надеюсь, я никогда больше не попаду в такую дурацкую ситуацию. Простите меня, Макс.

Макс посмотрел на Дин, потом перевел взгляд на заключение о вскрытии, а потом проворчал:

– Да ладно, в общем-то особого вреда это никому не причинило. – Потом он сверкнул на Джона взглядом, Джону уже знакомым: горящие глаза, золотое сердце. – Посмотрим. Отколете еще какой-нибудь номер – я за себя не ручаюсь. Но посмотрим.

Джон улыбнулся и протянул руку. Макс пожал ее, и они снова стали друзьями.

– Это еще не все, – сказал Джон, и Карл поставил на стол кассетный магнитофон.

Университет Мидуэстерн. Тэд Кэнан стоял на ступеньках, выходящих на площадь в центре университетского городка, и с любопытством осматривался по сторонам. Да, Вилли говорил, что это интересное место, и он был прав. Множество причудливых зданий из красного кирпича, аккуратно подстриженные лужайки, мощенные плиткой дорожки, увитые плющом стены, тенистые деревья, мелодичные куранты, возвещающие наступление полудня, и куда ни глянь, повсюду очаровательные цыпочки с аппетитными попками. Мммм!

«Надо было мне поступить в колледж, – думал он. – Подумать только, как могла бы сложиться моя жизнь! Я мог бы стать физиком – ядерщиком или кем-нибудь в этом роде. Ай, ладно. Кто из этих ребятишек обладает властью, как я? А у меня есть власть. Я заправляю делами. Я принимаю угодные мне решения. И мне за это платят!»

Тэд оглядел себя: хорошо ли он вписывается в окружение? Честно говоря, не очень. Он крупный мужчина, что замечательно, но выглядит несколько старше, чем все эти бойкие цыплята, а татуировки на руках делают его больше похожим на бандита с большой дороги, чем на будущего физика – ядерщика. А черные сальные волосы? Ладно, он видел тут ребятишек с самыми разными волосами, так что это не проблема. Но ему нужно срочно достать одежонку поприличнее – почище и, возможно, не столь бросающуюся в глаза. Он не хотел оскорблять своим видом ничьи чувства.

Тэд вытащил из кармана карту городка, которую Вилли достал у какой-то большой шишки из правительства штата, и еще раз уточнил по ней местонахождение Кларк – холла, одного из корпусов женского общежития. Ага, вот он. Надо будет провести рекогносцировку местности. Он надеялся найти возле общежития какие-нибудь темные уголки – заросли деревьев, густые кусты или что-то такое. Это облегчило бы ему работу.

– И вы говорите, у нее кровотечение?

– Да, и оно не останавливается!

– Какого рода кровотечение?

Макс и Дин сидели в своей гостиной и внимательно слушали короткую запись, уже хорошо знакомую Джону, Карлу и Лесли.

– Какого рода кровотечение? – спросил диспетчер. – Откуда идет кровь?

– Она сделала аборт, – раздался голос Шэннон Дюплиес. Макс беззвучно выругался – не от злости, а от ужаса. Он сидел, опершись локтем о стол и наклонив голову к самому динамику магнитофона.

– Двенадцатый округ, «служба спасения 231», «скорая помощь 231», маточное кровотечение, дом губернатора, Роанок Уэст, 1527...

Джон, Карл и Лесли сидели вместе с Брюверами за столом, не произнося ни слова – просто предоставив пленке самой говорить за себя.

Голос диспетчера:

– Алло, вы слышите меня?

Мужской голос, полный отчаяния, лихорадочный.

– Кто это? Мне нужен телефон...

– Сэр, это отделение «службы спасения» двенадцатого округа. Мы выслали в дом губернатора машину

«скорой помощи» и «службы спасения». Кто вы, сэр?

– Я губернатор Слэйтер! Это моя дочь!

– Она в сознании, сэр?

– Нет, нет, кажется, нет!

– Она нормально дышит? Губернатор кричит в сторону:

– Она дышит? Эшли! Она дышит? – Женщина истерически кричит что-то в отдалении. Губернатор снова говорит в трубку: – Она дышит, но, кажется, потеряла сознание.

– Она дышит нормально?

– Нет... нет, она задыхается... очень затрудненное дыхание.

– Вы хотите оказать ей первую медицинскую помощь? Я помогу вам.

– Да! Мне просто необходимо...

Женщина что-то кричит. Глухой грохот распахиваемых дверей, торопливые шаги, голоса.

– О, они приехали! Слава Богу!

Пленка крутилась еще несколько секунд после прибытия«службы спасения», потом запись оборвалась. Джон нажал клавишу «стоп».

Несколько мгновений Макс сидел в полном оцепенении, словно загипнотизированный. услышанным. В какой-то момент записи Дин схватила мужа за руку и так и застыла, вцепившись в него. Им обоим потребовалось с полминуты, чтобы прийти в себя, выйти из оцепенения, обрести способность двигаться и бессильно откинуться от магнитофона. Макс даже несколько раз глубоко вздохнул, восполнГя нехватку воздуха, которая образовалась, пока он слушал, затаив дыхание.

– Боже Всемогущий! – выдавил Макс.

– О Иисус! – страдальчески воскликнула Дин. – Да что же такое тут происходит?

– Что там говорил Деннинг? – спросил Макс у Лесли. – Что, кроме Энни, были и другие девушки? Лесли кивнула.

– Полагаю, Хиллари Слэйтер входит в их число.

– И, думаю, Папа знал, что за обе смерти несет ответственность Женский медицинский центр, – добавил Джон. – Именно это он и собирался доказать.

– Дедушка знал о смерти Хиллари еще до того, как получил эту пленку, сказал Карл. – Он заказал и получил копию ее свидетельства о смерти всего через несколько дней после того, как она умерла. И он написал об этом губернатору примерно в то же время. Он нащупал какую-то ниточку, и губернатор знал это.

– А теперь он умер, – сказал Макс. – Что я вам говорил, а?

– Многое для нас по-прежнему остается тайной, – сказал Джон. – У нас есть догадки, верно, но мы не можем установить четкую связь между Папой, пленкой и человеком, убившим его.

– Мы найдем их... или они нас найдут, одно из двух. – Слова Макса произвели на всех отрезвляющее действие.

– Ладно, пусть мы находимся в неизвестности о смерти Папы Баррета, сказала Лесли, – но что касается смерти Энни и Хиллари Слэйтер, здесь мы уже подошли близко к разгадке. Все зависит от двух главных свидетельниц, которые могут связать смерть двух девушек с одной и той же клиникой. Одна из них девушка, назвавшаяся Мэри, с которой мы разговаривали в Центре охраны человеческой жизни; а другая... – Лесли указала на магнитофон, – Шэннон Дюплиес. И разговаривать с ними придется вам, Дин. Вы прошли через все это. И сумеете установить контакт с девушками.

– Вы не репортер, – сказал Джон. – Вы мать, простая земная женщина, совершенно реальный человек с реальной целью.

– Что ж... – Дин чувствовала себя польщенной, но не находила слов.

– Нам следует вести дело на уровне реальной жизни – в рамках общения человека с человеком, а не человека со средствами массовой информации. Если впоследствии у нас получится сюжет для программы, прекрасно. Но... я потерял отца, вы потеряли дочь и, возможно, много других людей потеряли своих близких из-за... в общем, из-за всего этого... И я просто хочу сохранить чисто человеческий подход к делу.

Тут подал голос Карл:

– Па, а можно ли сказать, что мы делаем это потому, что это правильно?

Джон улыбнулся сыну.

– Да, и этой причины вполне достаточно. Получим ли мы когда-нибудь две минуты эфира в пятичасовых новостях на этот сюжет, не имеет большого значения, а возможно, и вообще никакого. Все равно это остается делом, которое мы должны сделать.

Макс кивнул:

– Да, сейчас я действительно чувствую себя более уверенно.

– Так что мне делать? – спросила Дин.

– Позвоните Шэннон Дюплиес, – ответила Лесли. – Сейчас уже слишком поздно, у нас два часа разницы во времени, но вот завтра вечером...

– Но что я скажу ей?

– Просто скажите ей правду, – ответил Джон. – А потом спросите, будет ли она правдива с вами.

26

На экранах телевизоров...

В кадре. Величественные горы, лесистые склоны. Над горными вершинами парит орел. Несколько оленей лениво пасутся на зеленом лугу, покрытом яркими дикими цветами. Потраве пробегает рябь от легкого ветерка. Кит появляется изводы, выпускает мощную струю, сильно бьет хвостом, поднимая вспененный фонтан брызг. Голос на фоне торжественной музыки в исполнении флейты и барабана: «Американские индейцы говорят, что Земля – это наша Мать. Вероятно, они правы. Мы, люди, делим планету со всеми представителями царства природы – от деревьев до птиц, от оленьих стад до китовых стай. Для всех нас Земля – дом родной».

На высоком гребне горы появляется крепкий, красивый молодой человек; он шагает по тропе, на фоне зубчатых заснеженных гор вдали, опираясь на дорожный посох, перекинув куртку через плечо – он приближается к камере. Внизу экрана появляются слова: «Эдди Кинглэнд, звезда телевизионного шоу «Возлюби соседа своего». Легкий ветерок играет волосами Эдди, который смотрит в камеру проникновенным взглядом и говорит: «Я посвящаю много времени делу охраны окружающей среды, наших бесценных природных ресурсов, поскольку – и это все мы должны понимать – мы и Земля либо будем жить вместе, либо умрем вместе, и судьба наших детей, их мир находятся сейчас в наших руках. Вот почему я счастлив оказать поддержку человеку, который служил вашему штату – и планете Земля – со всей заботой, уважением и дальновидностью. Хирам Слэйтер любит Землю, на которой он родился, и понимает, сколь многим он обязан ей. Если вам дорога планета Земля, отдайте свой голос за Хирама Слэйтера».

Смена кадра. Орел, распластавший крылья в пылающем закатном небе. Под ним появляются слова: «Хирам Слэйтер: заря нового дня разгорается». А ниже: «Оплачено Комитетом по переизбранию губернатора Слэйтера. Председатель Вилма Бентхофф».

На экране появляется эмблема Шестого канала, медленно проплывают слова «Окно в жизнь» под нежное, умиротворяющее пение рояля.

В кадре. Джон Баррет в домашней обстановке, в простой повседневной одежде он сидит в мягком кресле, подавшись вперед, и говорит кому-то, находящемуся за кадром: «Я часто чувствую особую внутреннюю связь с людьми, о которых мы рассказываем в репортажах, поскольку в любом событии участвуют реальные люди, и, когда наша камера входит в их мир, мы словно открываем окно, через которое можем разделить их чувства – их радость, боль или надежду... то есть все и вся, что делает нас людьми. Ни одно другое средство массовой информации не в состоянии достичь эффекта такой близости. – Он на мгновение задумывается, а потом улыбается пришедшей в голову мысли: – Понимаете, каждый вечер я вижу жизнь глазами новых людей, и... несомненно, вы тоже можете расширить свой взгляд на мир».

Изображение исчезает, по белому экрану медленно проплывают слова: «Новости Шестого канала. Мы с вами».

Маленький переносной телевизор стоял на верстаке, холодный, тихий и безжизненный, уставившись в пустоту мертвым глазом: ему было нечего сказать, нечего сообщить, и никто не смотрел его.

Но в мастерской все равно царила теплая и радостная атмосфера, когда Джон с Карлом принялись обшивать каркас маленькой шлюпки судовой фанерой. Они разговаривали за работой – иногда о важных делах, иногда о разных пустяках, часто смеялись, порой даже спорили, но они разговаривали и работали вместе все утро.

Вечером того же дня Джон сидел за своим компьютером в шумном отделе новостей, пытаясь довести до ума сценарий семичасового выпуска. Хотя некоторые сюжеты казались слишком многословными и растянутыми, Джон решил оставить все как есть: он не мог сосредоточиться на работе, не находил сил возиться со сценарием дальше. Он неотступно думал о Брюверах, о том, как там у них идут дела.

Карл в это время занимался лодкой – и пока подгонял друг к другу и сажал на клей фанерные листы, думал о работе. Но как только он закончил и зажал фанеру струбцинками, мысли его сразу же обратились к Брюверам. Ну давай, Дин, не подкачай!

Брюверы только что закончили обедать. Дин и дети в восемь рук перемыли и убрали на место всю посуду, и теперь в доме стало относительно тихо и спокойно. Дин села в кресло Макса, рядом со стоящим на тумбочке телефоном. Лесли уже дала ей номер Шэннон вместе с номером своего абонемента на пользование междугородным телефоном, и Дин нацарапала их в самом верху страницы со своими заметками.

– Я так и не знаю, что говорить, – сказала она, недоуменно покачав головой.

– Не волнуйся, детка, – сказал Макс. – Ты мама Энни. Просто помни это, и слова сами придут.

– Я знаю, что Джон, Карл и миссис Баррет все молятся за вас, – сказала Лесли. А потом добавила: – И я тоже.

– О Иисус, – произнесла Дин, подняв глаза к небу. – Я тоже молюсь. Помоги мне сделать все правильно.

Она взяла трубку и начала набирать номер. Автоответчик попросил Дин назвать номер абонемента, и она прочитала его, заглядывая в записи.

Короткая пауза.

– Длинные гудки, – доложила Дин. Щелчок.

– Алло?

«0'кей, – сказала себе Дин. – Теперь все зависит от тебя».

– Здравствуйте, это Шэннон?

– Нет, это ее соседка комнате.

– О... а Шэннон может подойти к телефону?

– Подождите минутку. – И девушка сказала в сторону: – Шэннон, это тебя.

– Алло? – послышался в трубке другой голос.

– Алло... Шэннон?

– Да, я.

– Шэннон, меня зовут Дин Брювер. Я мать четверых детей... Вернее, у меня было четверо детей, сейчас осталось только трое... – Дин поколебалась – словно новичок парашютист у открытой двери самолета перед первым прыжком. – Шэннон... я понимаю, вы меня не знаете, но... – Больше ей ничего не оставалось сказать, кроме Правды. Дин возвела глаза к Небу и заговорила: – Шэннон, у меня было четверо детей, но моя старшая дочь Энни, семнадцати лет, умерла после аборта, который ей сделали в Женском медицинском центре, – в той клинике на Кингсли – авеню. И я... – У Дин тряслись руки, и голос начал дрожать. – В общем, Энни умерла в мае. Двадцать шестого мая. И я не собираюсь...Алло, вы слушаете меня?

Молчание. Дин посмотрела на Макса и Лесли встревоженным взглядом.

– Шэннон?

Голос Шэннон прозвучал еле слышно:

– Где она умерла?

– В больнице.

Казалось, Дин попала в самую точку. Некоторое время Шэннон молчала, тяжело дыша в трубку. А потом проговорила:

– О Господи...

– Шэннон? Милая, вы еще слушаете меня?

– Извините, повторите, пожалуйста, ваше имя.

Дин Брювер. Моего мужа зовут Макс, а нашу дочь звали Энни.

– Миссис Брювер... что они сделали с ней?

– Ну...

– Она умерла от кровотечения?

– Нет. Они... полагаю, они слишком спешили. Они оставили в матке части зародыша и прорвали стенку матки. У Энни началось общее заражение крови, и она умерла.

Шэннон говорила сдавленным, прерывистым голосом. Вероятно, она плакала.

– Откуда вы узнали мой номер телефона?

Дин на миг замялась, но потом вспомнила слова Джона:

«Просто скажи ей Правду» и решила так и поступить.

– Шэннон, мы с мужем пытаемся выяснить, что произошло с Энни и кто виноват в случившемся, и два хороших человека с телевидения, с Шестого канала, помогают нам. Мы только вчера вечером достали подлинное заключение о вскрытии тела Энни, и это первое серьезное доказательство, которое мы получили. Сотрудники клиники отказываются разговаривать снами – они скрывают истинные факты.

– Шестой канал?

– Да, именно. Они знают, что в клинике творится что-то неладное, и помогают нам.

– Мне звонила некая Лесли Олбрайт несколько дней назад.

Дин заметила встревоженное выражение на лице Лесли, засомневавшейся в необходимости говорить правду и только правду, но она собиралась победить или умереть.

– Да. Лесли сейчас находится здесь – сидит рядом.

– Но... она говорила, что хочет сделать сюжет обо мне как о первой стипендиатке фонда Хиллари Слэйтер. На это Дин не нашлась что ответить.

– Может, вы хотите поговорить с ней? Шэннон заколебалась.

– Может, вы спросите ее лично, и она все объяснит вам?

– Хорошо.

Дин передала трубку Лесли.

– Здравствуйте. Это вы звонили мне?

– Да. Кажется, во вторник вечером. Мы говорили о том, что вы являетесь первым стипендиатом фонда Хиллари Слэйтер, и... в общем, я...

– Вы все еще хотите сделать сюжет?

Лесли встрепенулась.

– Э-э-э... Шэннон, я должна сказать вам... на самом деле в первую очередь я звонила не по этому делу, я просто...

– Я готова поговорить с вами. И я хочу поговорить и с другой женщиной тоже.

– С миссис Брювер?

– Да. Мне нужно время подумать, и я знаю, что должна поговорить с кем-то. Я не могу жить с этим... – Голос ее прервался от волнения. – Извините меня.

– Шэннон... – Лесли слышала, что девушка плачет, поэтому говорила очень мягко. – Я снова передам трубку миссис Брювер, хорошо? Она понимает ваши чувства лучше, чем кто-либо другой.

Лесли передала трубку Дин и прошептала:

– Она плачет.

У Дин было такое ощущение, будто она разговаривает с дочерью.

– Шэннон, я здесь. – Дин услышала плач девушки и сама залилась слезами. Не стесняйся, золотко, поплачь. Я обнимаю тебя, слышишь? Я крепко обнимаю тебя.

Они встретились и обнялись по-настоящему в центре университетского городка – под раскидистым дубом в очаровательном сквере с подстриженными лужайками, извилистыми дорожками, столетними деревьями и кирпичными оградами, разбитом на чуть холмистой местности. Со всех сторон сквер окружали кирпичные здания, построенные в девятнадцатом веке. Неподалеку плескался фонтан, где резвились бронзовые дельфины, выпуская вверх тонкие струйки воды, а там и сям на ровно подстриженной траве стояли скульптуры – бронзовые, мраморные и гранитные, словно огромные игрушки. Была суббота, теплый и ясный октябрьский день.

– Это мой муж Макс.

Макс протянул свою ручищу, и Шэннон сердечно пожала ее.

– Я поброжу тут немного, поглазею по сторонам, – сказал он, – а вы пока поговорите. Когда мы встретимся?

Они посмотрели на часы и договорились встретиться через час. Макс удалился – просто погулять по городку, посмотреть, чем таким интересным тут можно заняться.

Шэннон и Дин нашли скамейку в милом укромном уголке в зарослях кустарника, населенного крохотными щебечущими пташками. Они немного рассказали друг другу о себе и о своей, такой разной, жизни: Дин, выросшая в захолустном городишке, в семье убежденных баптистов, никогда не жила зажиточно и не стремилась сделать карьеру, но была счастлива судьбой жены сварщика и матери четверых детей; Шэннон, выросшая в состоятельной семье социально-активных пресвитерианцев и дружившая с детьми высокопоставленных лиц, в настоящее время усердно изучала юриспруденцию и экономику.

Потом они поговорили об Энни, которая была немногим моложе Шэннон к моменту своей смерти, – о юной девушке с блестящим будущим, обладавшей умом и волей для того, чтобы осуществить все свои мечты. Понять и оценить ее жизнь было легко. Но вот попытаться найти какой-то смысл в ее смерти и обстоятельствах, ее вызвавших, не представлялось возможным.

Потом Шэннон внезапно сказала:

– Пожалуйста, не вините меня. Дин страшно удивилась:

– Шэннон, за что я должна винить тебя?

Шэннон перевела взгляд вдаль, собираясь с мыслями и стараясь справиться с чувствами. Она заранее решила, что сегодня они должны служить ей, а не властвовать над ней.

– Насколько я понимаю, если бы я заговорила тогда, если бы что-нибудь рассказала, если бы в клинике провели расследование, Энни была бы жива сегодня. С самого дня смерти Хиллари я постоянно боялась, что такое может случиться еще с кем-нибудь, и когда вы позвонили... в общем, я поняла, что это случилось. И теперь мне придется жить с этим.

Девушка снова перевела взгляд на Дин; губы ее дрожали от волнения, глаза блестели от слез.

– Миссис Брювер, на меня оказывали страшное давление, вынуждая молчать. Поймите это, пожалуйста. И будучи человеком далеко не идеальным, не имея твердых убеждений к этому моменту своей жизни... я выбрала легкий путь – или путь, казавшийся мне легким. Так было с апреля, когда умерла Хиллари. Но я больше не могу так. Так просто больше не может продолжаться. Я очень много думала и пришла к заключению, что мне остается выбрать одно из двух. Я могу хранить молчание и умереть душой – просто прекратить свое существование как живой, чувствующий человек. Или я могу заговорить и, вероятно, погубить свое будущее, связанное с образованием.