Текст книги "Власть без славы. Книга 1"

Автор книги: Фрэнк Харди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Он много раздумывал над тем, что Барни Робинсон сказал ему месяца три назад. Когда Джон Уэст заметил, что Скаковой клуб штата Виктория, вероятно, подкупил министров-консерваторов, чтобы они провели закон о запрещении азартных игр, Барни сказал:

– Нет, Джек. Богачам незачем подкупать консерваторов. Это все люди свои. Понимаешь, Джек, крупные землевладельцы и капиталисты не подкупают политических деятелей. Зачем? Видные политические деятели и так получают свое. Вспомни строительную горячку: никто никого не подкупал. Спекулянты просто взяли политиканов в долю, и тогда это стало называться бизнесом. Лидеры консерваторов – сами крупные капиталисты, и законы они издают такие, какие нужны им и их друзьям-миллионерам. Они не преступают закона, а грабят под его крылышком.

Верно! Почему же он не может действовать, прикрываясь законами? Другие миллионеры богатеют так же молниеносно, как и он, только другими способами. Полиция их не трогает; политических деятелей они используют иначе. Ведь и он миллионер; отчего же ему не иметь таких же привилегий, не действовать так же безнаказанно, как все?

Новые планы на будущее складывались в его уме. Тотализатор и клуб закрыты. Не к чему опять открывать их. Остальные его предприятия вполне легальны. Что мешает ему стать почтенным бизнесменом, который не нарушает законов, а стоит выше их? Он будет действовать осмотрительнее, хитрее, чем другие крупные дельцы. В его распоряжении несколько ипподромов; он купит еще – по всей Австралии. У него есть дома, гостиницы; он купит еще несколько. Он импрессарио видных боксеров, футболистов и других спортсменов – он расширит свою деятельность и вытеснит всех остальных импрессарио. У него паи в различных предприятиях – он приобретет еще. Пойдет на биржу и купит акции золотых приисков, много разных акций…

Но политическое влияние все же необходимо. Он распространит его на все партии, может быть даже на консерваторов. Но главное – это лейбористская политическая машина. Когда-нибудь лейбористы будут заправлять всеми парламентами в Австралии, и это он, Джон Уэст, поставит их у власти. Он не ограничится штатом Виктория. Он добьется власти во всех штатах и в федеральном правительстве. Здесь, в штате Виктория, орудовать могут Боб Скотт и Ренфри, а по мере того как будут расти его коммерческие интересы в различных сферах бизнеса, он подберет подходящих людей и в других штатах. Настанет день, когда он один будет выдвигать кандидатов во все парламенты Австралии.

Размах собственных планов кружил ему голову: какое богатство, какую власть они сулили! Он сам будет законом!

Однако с полицией все же придется ладить. Нужно отделаться от Каллинана, и тогда никто не станет мешать. О’Флаэрти теперь ему не страшен. Полиция зависит от парламента. Министр внутренних дел ведает полицией, и он же дает разрешение на конные состязания! Вот когда министром будет его ставленник, ставленник Джона Уэста…

Без головорезов опять-таки не обойтись. Но пользоваться ими надо по-другому, осторожнее. Он оставит при себе только немногих: Артура, Дика Брэдли и еще этого, молодого… как же его зовут? Букмекерствует для меня; ловкий парень: и деньги считать может, и оружием хорошо владеет. Вспомнил: Тэннер, Пройдоха Тэннер. И еще несколько человек, с помощью которых можно действовать издалека, так, чтобы никто не знал.

Осенью 1907 года две заметки, появившиеся в печати, снова напомнили Джону Уэсту, что из всех австралийских миллионеров он один подвергается нападкам со стороны солидных газет.

«Бюллетень» писал:

«Остается только радоваться, что теперь, после закрытия тотализатора и клуба, Джон Уэст превратится в обыкновенного разжиревшего богача с ежегодным доходом в несколько тысяч фунтов, который приносит ему незаконно нажитой капитал; и, конечно, от его лицемерного сочувствия рабочим не останется и следа, поскольку их трудовые гроши не будут больше наполнять его карманы».

Через неделю вышел первый номер мельбурнского журнала «Одинокий волк», издаваемого «Бюллетенем». Он был почти весь посвящен убийственному жизнеописанию Джона Уэста под заголовком: «Уэст и его бандиты».

Статья начиналась литературным шедевром Барни Робинсона – письмом, которое он сочинил для прессы, когда Джон Уэст впервые заинтересовался беговым спортом:

«Неудача постоянно сопутствовала тем, кто доселе пытался оживить этот благородный спорт, и бескорыстные энтузиасты, которые преданы ему из любви к конному делу, равно как и те, кто вложил крупные суммы в акции и паи первоклассных коннозаводских предприятий, близки к отчаянию. Они взывают ко мне, чтобы я взял рысистые испытания под свое покровительство, и обещают всяческую поддержку и помощь моим усилиям привлечь к ним внимание публики…»

Дальше в статье говорилось:

«Вышеприведенное объявление Джона Уэста отлично характеризует этого господина и его преступную деятельность. Приглядимся к нему получше. Он начал с того, что принимал ставки на лошадей от своих товарищей по обувной фабрике. В пригороде Керрингбуш всегда было достаточно много нуждающихся, и молодых и старых, которых соблазняла надежда на выигрыш. Джон Уэст обирал их и таким образом приобрел капитал…»

Материал для статьи был получен от Дэйва О’Флаэрти и обработан самым остроумным фельетонистом «Бюллетеня». Он привел много ярких подробностей, живых эпизодов; кроме того, статья была иллюстрирована портретами Джона Уэста и фотографиями старого дома в Керрингбуше, в котором он родился, и роскошного особняка, в котором он обитал теперь.

Джон Уэст сидел в своем кабинете и, весь дрожа от ярости и унижения, читал:

«Умелая раздача денег принесла Джону Уэсту незаслуженную славу щедрого благотворителя, а его лицемерная игра на религиозных чувствах привлекла к нему симпатии определенной части верующих. Многие из сограждан Уэста относились к нему слишком беспечно и, хотя посмеивались над его повадками, все же принимали его за истинного демократа, потому что он был „против правительства“. Хорош демократ, который разжирел на заблуждениях и слабостях рабочего люда…

Джек Уэст мог бы без колебаний поручиться за неоценимые достоинства своих подчиненных. „Мой привратник, – сказал бы он, – в 1887 году был приговорен к двум годам каторжных работ, мой управляющий тотализатором отбывал наказание за воровство и другие неблаговидные поступки, пока не получил двенадцать лет за изнасилование, а мой единоутробный и единокровный родич, услугами которого я постоянно пользуюсь, входит в состав моей личной охраны, из коей одни подвергались порке, другие были приговорены к смертной казни. Вышеозначенный родич, увы, претерпел и то и другое“».

Джон Уэст резко выпрямился, и Фрэнк Лэмменс заметил, как побелели костяшки его пальцев, вцепившихся в журнал.

«…за последние шесть лет грязные деньги Джона Уэста оказывали немалое влияние на выборы в парламенты отдельных штатов и даже в федеральный парламент. Не всегда эта агитация увенчивалась успехом, но неизменно сопровождалась буйством и хулиганскими выходками. У Джона Уэста весьма странные представления о чистоте политических нравов. Он открыто называет некоторых кандидатов „своими людьми“. Когда член лейбористской партии Боб Скотт выступал на созванном им предвыборном собрании, влияние Уэста выражалось столь оригинальным способом, что сторонние зрители не могли удержаться от смеха. Достаточно было задать кандидату каверзный вопрос, чтобы вместо ответа получить по физиономии от ближайшего соседа из шайки Уэста. Трудно себе представить более умилительное зрелище, чем толпа хулиганов, восторженно поддерживающая кандидатуру Скотта и других членов лейбористской партии.

…После назначения Томаса Каллинана на пост начальника полиции борьба с игорными притонами вообще и тотализатором Уэста в частности почти прекратилась…»

В статье подробно описывался захват тотализатора полицией, жульничество на всеавстралийских велогонках и при розыгрыше кубка Каулфилда; заканчивалась она довольно прозрачными намеками на то, что исчезновение Артура Стэси и бомба, брошенная в дом О’Флаэрти, – дело рук Джона Уэста.

Джон Уэст молчал, не подымая глаз. Немного погодя Фрэнк Лэмменс, уже успевший прочесть статью, решился заговорить.

– Мы этого не потерпим, – правда, мистер Уэст?

Ответа не последовало. Помолчав еще с минуту, Джон Уэст наконец поднял голову.

– А что прикажете мне делать? – огрызнулся он. – Рвать на себе волосы?

Лэмменс ничего не сказал. Он считал, что знает своего хозяина наизусть. Когда он такой, как сейчас, жди приказа. Остается только выполнить его. Но приказа не последовало.

– Стану я обращать внимание на такой вздор! – сказал Джон Уэст, сердито передернув плечами.

– Можно узнать, кто это писал, и…

Джон Уэст снова погрузился в молчание. Пока он читал статью, его душило бешенство, но оно успело смениться спокойствием, тем зловещим спокойствием, которое всегда помогало ему наносить ответные удары своим врагам. Но на этот раз у него были другие планы: он решил отложить мщение, выждать. Придет время, и все его враги будут у него под пятой. Он заставит замолчать все газеты. Он будет управлять всей страной. Но покамест он должен выждать. Глупо было бы сейчас нападать на автора статьи, глупо и опасно. Он дождется мщения: все они в свое время поплатятся.

– Что вы на меня уставились?

– Я… я думал…

– Вы думали, я полезу на стенку и подстрелю кого-нибудь? Ничего подобного, я буду ждать. Ждать, слышите или нет? – Джон Уэст ударил кулаком по столу. – Вы думали, я не стерплю этого? Ошибаетесь. Я буду ждать. Я уже все обдумал. Я заткну рот всем газетам. И я буду один править всей Австралией, слышите?

Лэмменс даже рот разинул от удивления.

Джон Уэст умолк и откинулся на спинку стула.

Несколько минут оба безмолвствовали. Потом Джон Уэст наклонился к Лэмменсу и сказал негромко:

– Фрэнк, соберите ребят, и пусть они скупят все номера этой дряни, какие еще имеются в Мельбурне.

– Слушаю, мистер Уэст.

– Еще напечатают – опять скупите.

– Слушаю, мистер Уэст.

Лэмменс ушел, и до его возвращения Джон Уэст просидел неподвижно, угрюмо перебирая в памяти все сказанное в статье.

– Я поручил это дело Ренфри. Он созовет тех, кого удастся найти, и они скупят все номера, – сказал Лэмменс, с непривычной робостью глядя на своего хозяина.

– Молодец, Фрэнк!

Джона Уэста точно подменили: голос его звучал приветливо, почти ласково.

– Видите ли, Фрэнк, нам нужно на время притаиться, – сказал он. – У меня есть план – грандиозный план! Скоро я вам все объясню.

Среди самых бедных и обездоленных людей всегда находятся такие, которым удается разбогатеть единственным доступным для них способом. Начинают они обычно с мелких краж или со службы в полиции в качестве тайных агентов или шпиков; потом, скопив немного денег, принимаются за всякие темные делишки; и наконец, став на ноги, торгуют контрабандным спиртом, содержат публичные дома, дают деньги в рост или букмекерствуют.

Так случилось и с Джоном Уэстом.

Если такой бедняк оказывается человеком хитрым, жестоким и бессовестным, он может стать миллионером. Во всяком случае, в Мельбурне 1893 года для этого имелись все возможности; но уже через пятьдесят лет такая карьера была бы почти немыслима, ибо к тому времени всеми богатствами страны уже владела кучка архимиллионеров.

Джон Уэст не знал, что такое власть и почему люди к ней стремятся, но жадно, хоть и безотчетно, тянулся к ней. Он силился понять, куда пройденный путь привел его. С тех пор как он стал обладателем миллионного состояния, он начал смутно сознавать, что его интересы совпадают с интересами других миллионеров. Его власть – власть классовая. В его руках все источники власти, которыми владеют миллионеры; но у него есть и свои источники, открытые им на его тернистом пути к богатству.

Так в уме Джона Уэста родился новый план, с помощью которого он рассчитывал добиться неограниченной власти.

Уже несколько дней спустя план этот обсуждался на дому у Артура Уэста в несколько странной, но теплой компании: кроме хозяина, присутствовали Дик Брэдли, Боров и Пройдоха Тэннер.

– Вот чего хочет от нас Джек. Что скажете? – спросил Артур Уэст.

Боров вытер свой «пятачок» тыльной стороной руки и сказал:

– Дело подходящее. И это нам не помешает подработать на стороне.

Тэннер сосредоточенно чистил ногти. На первый взгляд он казался обыкновенным бездельником и фатом; но злые, беспокойно бегающие глаза выдавали его истинную натуру. Сифилитик от рождения, он начал свою карьеру конюхом на скаковой конюшне; потом стал жокеем, но располнел, и это занятие пришлось бросить; был «жучком», карманником, взломщиком. Наконец занялся букмекерством для Джона Уэста. Отличился в нескольких «мокрых делах», проявив незаурядные организаторские способности. Он был общителен, приветлив, не лишен храбрости, словом – идеальный вожак юных злоумышленников.

– Что ж, – проговорил Тэннер, – план хорош, куда уж лучше. – А про себя думал: «Для меня в самый раз. Под крылышком Уэста соберу свою шайку. И на него буду работать, и себя не обижу».

Брэдли сидел молча, грузно облокотившись на стол. Он был небольшого роста, но широк в плечах, коренаст; щеки толстые, под глазами мешки; одна сторона его лица столь разительно отличалась от другой, что казалось, будто лицо его склеено из двух разных половинок. Сначала бедность, потом наказание плетьми и тюрьма сделали из него закоренелого преступника. Ходили слухи, что, когда его осудили в первый раз, Брэдли был невиновен. Так или иначе, теперь он стал самым опасным человеком в Австралии, признанным главарем всех уголовников, которому имя Джона Уэста служило залогом безнаказанности.

Брэдли молчал, и все смотрели на него, ожидая, что он скажет. Лицо его, как обычно, не выражало ничего: он способен был убивать и калечить людей с тем же равнодушием к своей жертве, с каким банкир отказывает в возобновлении закладной. Он так и не сказал ни слова. Но этого и не требовалось; все знали: если Дик Брэдли молчит – значит, он согласен.

Так в 1907 году Джек Уэст в сопровождении своего верного оруженосца Фрэнка Лэмменса вступил на путь завоевателя, решив сделаться самым могущественным человеком в Австралии.

После закрытия тотализатора около сотни людей остались без работы, но Джон Уэст не обращал ни малейшего внимания на их жалобы, пока дело не дошло до прямых угроз. Тогда он окружил себя охраной: Боров, Брэдли и Артур Уэст круглые сутки не отходили от него ни на шаг. Он стал бояться сумерек, неосвещенных улиц. Он узнал панический страх перед убийцами, притаившимися за углом. Однажды на него напали трое молодцов; его охране пришлось отстреливаться, и он еле избежал смерти.

Но даже опасности, грозившие ему на каждом шагу, не отвлекали Джона Уэста от его грандиозного плана. Он – миллионер! Он достигнет такой же власти и такого же почета, как и другие миллионеры, но он будет самым могущественным из них!

^{ЧАСТЬ ВТОРАЯ}
ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ ВЛАСТЬЮ
_{(1915–1931)}

Рабочий человек, который отрекается от своего класса, стремится преуспеть и подняться выше него, вступает на путь лжи.

Чарльз Кингсли

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Все гангстеры – патриоты.

Майкл Голд

– Видите ли, мистер Уэст, война тянется уже целый год, а количество новобранцев далеко не оправдывает наши ожидания, – сказал один из членов лейбористского федерального правительства Джону Уэсту.

Беседа происходила осенью 1915 года.

– Почему бы не ввести всеобщую воинскую повинность?

– Наша партия и рабочие против этого.

– Чего же вы от меня хотите?

– Мы желали бы, чтобы вы пошли добровольцем в армию, мистер Уэст. Наш премьер, мистер Хьюз, просил меня переговорить с вами. Мы знаем, что вы ярый противник Германии и заинтересованы в том, чтобы увеличить приток добровольцев.

– Это верно. Хуже немцев нет ничего на свете. Вы только загляните в газеты. Они пытают пленных и из трупов вытапливают сало. Конечно, они варвары. Однако я считаю, что принесу больше пользы, работая в тылу.

– Быть может, вы и правы, мистер Уэст. Я знаю о ваших пожертвованиях на военные нужды. Но мы все же хотели бы, чтобы вы пошли добровольцем в армию и помогли нам вербовать солдат. Видите ли, мы используем в качестве вербовщиков разных спортсменов – жокеев, боксеров и футболистов. Но почти все они люди штатские и не пользуются большим влиянием. У вас много сторонников. Если вы сами запишетесь в армию, да еще и выступите в качестве вербовщика, то вы сумеете привлечь тысячи солдат. Мы же гарантируем, что вас не отправят за океан и вы сможете уйти из армии в любой момент, когда пожелаете.

– А я бы не прочь поехать за океан. Из меня вышел бы хороший солдат. Но я думаю, что принесу больше пользы здесь, в Австралии.

– Вы и так уже много сделали, мистер Уэст. Ваш щедрый дар в пятьсот фунтов жене Джека произвел громадное впечатление.

– Всякий дал бы не меньше, когда речь идет о том, чтобы помочь жене первого из наших спортсменов, награжденного крестом Виктории. Если погибнет Англия, то погибнем и мы. Ведь те ребята, которые воюют за океаном, защищают наши домашние очаги.

– Вы правы, мистер Уэст. Но слишком уж много толкуют о том, что богачи уклоняются от военной службы. А вот если б вы вступили в армию…

– Ну ладно, я пойду в армию, раз это лучший способ помочь делу. Если мы проиграем войну, мы лишимся всего. Наше имущество, наши дома и семьи – все погибнет.

– Совершенно верно, мистер Уэст.

– Дайте мне неделю привести свои дела в порядок. Но не забудьте устроить так, чтобы меня не отправили на фронт, за океан, и чтобы я мог уйти из армии, когда захочу. Если вы это сделаете, тогда я смогу уйти из армии, как только увижу, что могу принести больше пользы в тылу.

Через неделю Джон Уэст сидел в гостиной своего особняка в мундире рядового австралийских имперских войск. Он получил недельный отпуск, но военная форма была ему в новинку, поэтому он носил ее и дома – правда, не надевая грубых солдатских башмаков. Он привык к ботинкам из мягкой кожи, и грубая обувь натирала ему ноги. Джон Уэст читал газету, а кругом валялись целые вороха разных газет и журналов. С того дня, как Уэст вступил в армию, он скупал все газеты и журналы, какие только мог достать. Почти вся пресса одобряла его поступление на военную службу. Только «Бюллетень», издававшийся в Сиднее, являлся исключением.

Газетные заметки доставляли Джону Уэсту немало удовольствия; за ним уже установилась репутация почтенного дельца, который ворочает миллионами. Действительно, у него почти не было оснований сомневаться в этом, если не считать случайных выкриков: «Читай „Одинокого волка“, Уэст!», которые ему иногда приходилось слышать на стадионе. Из всех откликов на его вступление в армию больше всего ему понравилась заметка в «Аргусе», органе консерваторов: «Самое замечательное событие в кампании по вербовке добровольцев»:

«Любитель спорта и владелец ипподрома». «Выдающийся патриотический поступок». «Владелец Шелеста, выигравшего кубок Каулфилда… в юности был первоклассным спортсменом».

Читая эту заметку, Джон Уэст призадумался, чего никогда с ним не бывало в молодые годы. Вот перед ним доказательство его огромной власти: можно ли было лучше отомстить «Аргусу», чем заставить эту газету напечатать – да еще на первой странице! – хвалебную заметку об Уэсте.

Заметка в газете «Голос труда» – таково было теперь новое название газеты «Набат» – не оставляла никаких сомнений в том, что многие лейбористы симпатизируют Джону Уэсту.

Репортер этой газеты сообщал:

«На прошлой неделе в городскую ратушу, где помещается пункт записи добровольцев, вошел плотный, небольшого роста человек, а всего через несколько минут Джон Уэст, владелец ипподрома, издатель газеты и обладатель крупного состояния, вышел оттуда уже рядовым солдатом. Он принес присягу сражаться в зловонных окопах Галлиполи, стрелять в других и подставлять свою грудь под пули, лежать под ураганом свистящих снарядов, любой из которых может мгновенно оборвать жизнь Джона Уэста…

Если Джон засядет в окопах Галлиполи и будет оборонять их так же решительно, как некогда он оборонял от полицейских свой тотализатор в Керрингбуше, то туркам не сдвинуть его с места. Желаем тебе успеха, Джон Уэст!»

Но Джон Уэст и без того уже достиг успеха. Сейчас он владел ипподромами в пяти штатах и в трех штатах держал в своих руках все состязания боксеров. Его предпринимательская деятельность развертывалась по плану, разработанному им еще в 1907 году. Теперь он издавал ежедневную газету в Квинсленде, владел гостиницами, шахтами, стадионами, ипподромами, театрами, кафе и доходными домами, занимался букмекерством, бегами и скачками, был пайщиком акционерного предприятия Бенджамена Леви по продаже мебели в рассрочку. По подсчетам Джона Уэста, его капитал составлял почти два миллиона фунтов.

За год войны Джон Уэст успел прослыть «ура-патриотом». Однако он упустил из виду одно очень важное обстоятельство: чем дольше тянулась война, тем решительнее протестовали против нее те самые люди, которые и служили источником его власти, источником надежд на ее дальнейшее расширение, – рабочие, католики, лейбористы. Они выступали против кровавой бойни, ярым сторонником которой Джон Уэст оставался вплоть до самого ее конца. Он видел, что у него нет ничего общего с людьми, по спинам которых он взобрался к власти.

Сейчас Джон Уэст сидел у камина и читал «Голос труда».

На стене гостиной висел портрет его матери. Горькие разочарования, пережитые ею, наложили глубокие морщины на ее поблекшее лицо. Она умерла несколько лет назад, и с тех пор Джона Уэста мучило сожаление, что между ними не было близости; ему хотелось бы вычеркнуть из жизни все то, что воздвигло между ними холодную каменную стену. Смерть отца нисколько его не тронула – он отнесся к ней так, словно прочел в газете о смерти совершенно незнакомого человека.

Ему казалось, что глаза матери грустно и тоскливо смотрят на фотографию ее трех сыновей, висевшую на противоположной стене, – фотографию, снятую давным-давно, когда все трое были еще детьми, – задолго до ужасного преступления Арти, до «тяжелых времен», до тайного тотализатора, задолго до того, как двое ее сыновей оттолкнули свою мать и опозорили ее старость.

Джон Уэст смотрел на портрет матери, и ему казалось, что в ее взгляде он читает упрек. Приход Нелли и старшей дочери Марджори, крепкой и цветущей четырнадцатилетней девочки, вывел его из задумчивости.

– Я сказала всем ребятам в школе, что мой папа теперь солдат и уезжает на войну, – сказала Марджори, подбегая к отцу.

Джон Уэст прижал к себе девочку, что было весьма редким для него проявлением отцовской нежности. У Джона Уэста было уже четверо детей – две девочки и два мальчика; все они росли, ничего не зная о прошлом своего отца, и Нелли воспитывала их как благочестивых католиков.

– Не бойся, никуда твой папа не уедет, – перебила девочку Нелли. – Ступай, Марджори, позанимайся, а потом пойдешь играть. – Девочка тотчас же послушно вышла.

– Почему это я не уеду? – сухо спросил Джон.

– Ты же сам говорил, что делаешь это лишь для приманки добровольцев.

– Так вот, могу тебе сообщить, что я твердо решил ехать за океан и драться!

Он ожидал, что эти слова произведут на жену впечатление. Ему пришлось, однако, разочароваться.

– Вот еще выдумал, – заметила она.

– Да, я так решил и уеду очень скоро. – Он встал и обнял Нелли, однако почувствовал, что драматический эффект не удался.

Она ответила:

– Что ж, дело твое.

Он крепко прижал ее к себе, но Нелли осталась равнодушной.

– Я вернусь, – сказал он. – Исполню свой долг и вернусь!

Нелли не находила в себе никакого сочувствия к мужу. Она давно уже не питала к нему ничего, кроме холодной ненависти. Их отчуждению еще больше способствовала его неверность. Четыре года назад он сошелся с актрисой, которая играла главную роль в обозрении, шедшем в одном из его театров. Они так афишировали свою связь, что об этом, как Нелли убедилась, говорила добрая половина Мельбурна. Нелли ничего не сказала мужу, но с тех пор стала с ним холодна как лед. Скандальная связь прекратилась с отъездом актрисы. Джон Уэст был рад, что все кончилось. Эта история подрывала его власть. Она давала его врагам козырь против него. Нет уж, больше никаких глупостей не будет, решил он про себя.

Через два дня Джон Уэст собрался ехать на север, в Сидней, а оттуда в Брисбэн, чтобы уладить некоторые дела. Предприятия, в которые были вложены его капиталы, находились главным образом в Мельбурне; он мог спокойно оставить их на попечение Фрэнка Лэмменса, но было необходимо повидаться еще с доверенными, банкирами и управляющими в других штатах.

Джон Уэст продолжал собирать газетные вырезки и так упивался ими, что начал даже верить, будто все это сущая правда; больше того, он стал серьезно подумывать, не отправиться ли ему и в самом деле на фронт, в Галлиполи.

В поезде он прочел стихи, помещенные в последнем номере газеты «Голос труда»:

 
Для злобы, наветов и лжи
Мишенью ты часто служил,
Джон Уэст.
Теперь ты такое загнул,
Что рот лицемерам заткнул,
Джон Уэст.
 

 
Кричали они о войне,
С трибун призывали к резне,
Святоши,
Но час испытаний настал —
И ты нашим знаменем стал,
Солдат Уэст.
 

 
Победу стяжавши в борьбе,
Не станешь кричать о себе,
Солдат Уэст.
Исполнив свой долг на войне,
Вернешься к семье и жене,
Джон Уэст.
 

Джон Уэст перечитывал эти стихи снова и снова. Конечно, он внесет свою лепту в общее дело борьбы с врагом. Он уже видел себя в жестоком бою среди месива грязи; кровь хлещет из пронзенной его штыком груди турка или, что еще лучше, ненавистного немца; брошенные им ручные гранаты точно попадают в цель; он представлял себя сначала бойцом, а потом в отпуску в Лондоне или Париже: по улицам маршируют колонны солдат, й он сам гордо шагает впереди с винтовкой и распевает «Типперери». Он представлял себе войну только в ее мишурном блеске, не думая об ее ужасах и разрушениях.

«Из меня выйдет хороший солдат, – думал он. – Я сумею выдвинуться, это можно устроить». Как всегда, Джон Уэст мечтал о грандиозном успехе. Он станет генералом, будет руководить сражениями, получит крест Виктории; он выиграет войну. На призывном пункте Джон Уэст сказал, что ему сорок лет; на самом же деле ему было сорок шесть. Смешно, ей-богу, – в последнее время он стал уменьшать себе года. Ну что ж, возраст человека определяется не количеством прожитых им лет, но его самочувствием, а большинству генералов больше сорока шести лет.

Прервав свои мечтания, он снова занялся чтением газеты. Его внимание привлекло письмо в редакцию. Письмо разозлило его. Оно напомнило ему о том, что некоторые лейбористы придерживаются иных взглядов. Автор письма протестовал против шумихи, поднятой вокруг вступления Джона Уэста в ряды армии, и утверждал, что Джон сделал это только потому, что в случае поражения он потеряет больше, чем кто-либо другой. Письмо заканчивалось так:

«Современное положение в Америке доказывает, что рабочему движению следует больше всего опасаться людей вроде мистера Уэста и пагубного влияния, которое они могут оказать на деятельность рабочих организаций. Если мы не хотим докатиться до того прискорбного беспомощного положения, в каком находится рабочий класс в Америке, где он не играет никакой роли в политике страны, мы должны решительно искоренять влияние таких людей».

Вернувшись в Мельбурн, Джон Уэст начал выступать на бесконечных митингах, устраиваемых с целью вербовки добровольцев. Вскоре он убедился, что уговаривать молодых людей становиться под боевые знамена – занятие трудное и неблагодарное. На первом же митинге он получил ясное представление о том, чего следует ожидать в дальнейшем. Митинг происходил днем, перед городской ратушей, где собралась толпа, привлеченная видом разукрашенного флагами высокого помоста и звуками военного оркестра.

Джона Уэста представили публике как известного любителя спорта и филантропа.

– Это что еще за кривоногий тип? Для солдата он как будто ростом не вышел! – сказал своему соседу какой-то оборванец, стоявший в первом ряду толпы.

– Теперь на это не смотрят, – отозвался тот, – теперь добровольца днем с огнем не сыскать. Это Джек Уэст. Я читал в газете, что он записался добровольцем. На днях уезжает.

– Ну и ехал бы себе поскорее, чем зря глотку драть.

– …Я поступаю так, как должен поступить каждый гражданин, годный к военной службе: я еду сражаться за свою родину, – неуверенно начал Джон Уэст. Ему и без насмешек было тошно.

– Эй! Чего же ты не едешь? Мы тебя не держим! – крикнул первый оборванец.

– Молчи ты, трус несчастный! – зашикала на него какая-то воинственно настроенная старая дама.

– У тебя-то, старая ведьма, небось нет сыновей, которых можно отправить на войну.

– А вот я сейчас позову полицию! Пусть все знают, что ты трус.

– Да, на днях я покидаю Австралию, – продолжал Джон Уэст, – но меня попросили перед отъездом принять участие в кампании по набору добровольцев. Нельзя терять ни минуты. Мы рассчитываем привлечь в армию тысячу спортсменов. Гарантируем, что ни один из тех, кто вольется в эту тысячу, никогда не будет знать, что такое нужда. Джон Уэст позаботится об этом! Как бы мы ни относились к Англии, но если ее разобьют, будем разбиты и мы. Все, что у нас есть, сейчас поставлено на карту…

– А мне нечего терять. У тебя всего полно, так ты и воюй, а сейчас заткни-ка свою глотку! – заорал второй оборванец.

Эти слова привели старую даму в полную ярость.

– Да замолчи же, трус ты этакий! – крикнула она.

Какой-то солидный, хорошо одетый господин, по виду делец, протиснулся вперед сквозь толпу, до отказа заполнившую тротуар и часть мостовой.

– Не мешайте оратору говорить, или я пошлю за полицией! – громко и внушительно сказал он. Этот солидный господин только что заключил контракт на крупные военные поставки, поэтому чувствовал себя ярым патриотом.

Реплики и пререкания публики привели Джона Уэста в некоторое замешательство, но он все же кое-как продолжал свою речь. Эндрю Фишер сказал: «Мы пошлем на фронт за океан всё – до последнего человека и до последнего шиллинга».

– А вот я так знаю одного парня, который не желает, чтоб его посылали, – хриплым голосом перебил первый оборванец.

– Верно! – громко поддержал его второй. – А в сберегательной кассе у него лежат несколько шиллингов, которые он и не подумает отсылать. Пусть английские томми сами за себя воюют.

Это замечание затронуло национальные чувства стоявшего в толпе рослого ирландца.

– Что верно, то верно, ребята! – крикнул он. – Уж лучше я буду воевать за свою старую Ирландию, если придется!

По толпе пробежал неодобрительный ропот. Солидный господин, позабыв о своем достоинстве, просто велел ирландцу «заткнуться». Воинственная дама заявила, что вся беда в том, что у нас нет всеобщей воинской повинности, а то бы всех лоботрясов заставили идти на войну.