Текст книги "Власть без славы. Книга 1"

Автор книги: Фрэнк Харди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

С каждым шагом волнение Джона усиливалось. Сегодня он познакомится с Нелли Моран. Вот уже несколько месяцев ему казалось, что он влюблен в Нелли, и он решил непременно жениться на ней. По ночам он видел ее во сне.

С женщинами Джон Уэст все еще был робок, как мальчишка. Сестер у него не было; ни друзья, ни книги не научили его, как нужно обращаться с прекрасным полом. Его часто одолевали романтические мечты, но когда ему приходилось наяву разговаривать с молодой женщиной, у него от смущения и страха язык прилипал к гортани.

Работая на обувной фабрике, он познакомился с девушкой весьма веселого нрава, на которую все работницы посматривали неодобрительно; зато среди мужчин у нее было немало друзей. Джон Уэст решил попытать счастья у этой неразборчивой девицы. Как-то зимой, после работы, он уединился с ней в уголке темного фабричного двора. Ее толстые губы прижимались к его губам, а он весь дрожал от испуга и волнения. Потом он не испытал ничего, кроме стыда и смертельного страха. Он не спал всю ночь. Что, если он заболел самой страшной болезнью, какая только существует на свете? Утром он заглянул в медицинский справочник, который его мать хранила у себя в спальне, но не нашел там ничего вразумительного. Целую неделю его терзал страх: он вообразил, что у него появились первые симптомы болезни. Показаться врачу? Но ему было слишком стыдно, да и где было взять денег на врача? Он вспомнил слова Борова о том, что заболеть – минутное дело, а потом всю жизнь не развяжешься. Но прошел еще месяц, «симптомы» исчезли, а вместе с ними все тревоги и страхи.

Он поклялся больше никогда не прикасаться к таким женщинам, а дожидаться встречи с красивой чистой девушкой, образ которой иногда мерещился ему во сне, и во благовремении жениться на ней.

Оставив пальто и шляпу в передней, Джон Уэст нерешительно вошел в зал и остановился у самых дверей. Он сразу увидел миссис Смит, которая восседала в павильоне, где торговали фруктами. Видимо, она попыталась, хотя и без особого успеха, скрыть ухищрениями туалета свои пышные формы.

Это был обычный благотворительный базар, устраиваемый церковью, – с павильонами, лотереей, призами, шумной, празднично разодетой толпой. Женщины щеголяли в платьях со шлейфами и высоченных шляпах; мелькали крахмальные воротнички мужчин, нафабренные усы и бакенбарды.

Уэсты были католиками. Пока Джон и Джо были детьми, мать почти каждое воскресенье водила их на богослужение в церковь святого Иосифа. Она посылала их на исповедь и к причастию, но когда мальчики поступили в школу, она сама реже стала посещать церковь и уже не брала их с собой. В школе они не получили религиозного воспитания, так что Джон и Джо Уэст числились католиками только формально. За последние годы миссис Уэст снова пристрастилась к церковным службам, но, невзирая на ее просьбы, – впрочем, довольно редкие, – сыновья никогда не сопровождали ее.

– Добрый вечер, миссис Смит, – сказал Джон.

– A-а, здравствуйте, мистер Уэст.

Он смущенно переминался с ноги на ногу и, не зная, что сказать, только пуще краснел.

– Э-э-э… очень много народу, миссис Смит. Кучу денег соберут.

– Да, мистер Уэст, народу очень много. А вон там, видите, мисс Моран.

– Да, да, вижу.

Нелли Моран продавала всякие безделушки в павильоне возле боковой двери. Длинное платье с узким лифом в обтяжку очень шло ей; каштановые волосы были собраны в пышный узел, над ним возвышалась разукрашенная лентами шляпка. «Совсем как красавица с репродукций, выставленных в витрине торговца картинами на Джексон-стрит», – подумал Джон Уэст.

Миссис Смит подвела его к Нелли, но им пришлось подождать минуты две, пока она освободится от покупателей. Сердце у Джона Уэста бешено колотилось, под ложечкой сосало, большие уши горели.

– Нелли, я хочу тебя познакомить…

– Здравствуйте, миссис Смит. Как много народу, правда?

– Да, много. Нелли, ты не знакома с мистером Уэстом?

– Нет, как будто не знакома.

– Познакомьтесь: мистер Джон Уэст – мисс Нелли Моран.

– Добрый вечер, мистер Уэст, – застенчиво пролепетала Нелли.

– Хм… добрый вечер, мисс Моран. Э-э-э… какая куча народу!

– Да, народу очень много.

– Э-э-э… много денег выручите.

– Да, и на доброе дело.

– Верно, верно.

Щеки Нелли заливала краска, и Джон был уверен, что знакомство с ним весьма ее обрадовало; однако даже эта мысль не помогла ему пересилить робость.

– У нас и лотереи есть, мистер Уэст, – сказала миссис Смит. – Вы что разыгрываете, Нелли?

– У нас два розыгрыша. Билеты по три пенса. Один приз…

– Дайте мне билетов на соверен, – прервал ее Джон Уэст, доставая золотую монету. Вот чем он поразит Нелли: купит на целый соверен билетов и даже не спросит, какие призы разыгрываются!

Нелли Моран не скрыла своего изумления:

– Ах, боже мой! Спасибо, мистер Уэст, это просто чудесно!

Покупатели снова заполнили павильон, и Нелли Моран, извинившись, занялась ими. Джон Уэст, пообещав зайти попозже, стал бродить по базару. Нашлись у него и знакомые, но они, видимо, были удивлены его присутствием. Среди них оказался сам начальник сыскной полиции Девлин в штатском платье.

– A-а, дорогой мой, – приветствовал он Джона Уэста, пожимая ему руку. – Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь. Рад, весьма рад, что и вы вносите свою лепту на доброе дело.

– Я всегда жертвую на добрые дела, – сухо ответил Джон Уэст. – Можете спросить кого хотите.

– И добрые дела бывают разные. А восстановление храма божия – самое доброе из добрых дел.

Джон Уэст кивнул в знак согласия. «Не так бы Девлин со мной заговорил, – подумал он, – если бы знал, что завтра утром откроется „Торговля чаем П. Каммина“».

Девлин повернулся к стоявшему поблизости священнику.

– Ваше преподобие, вы, кажется, не знакомы с мистером Уэстом. Мистер Уэст, познакомьтесь – это отец О’Тул.

Отец О’Тул, тучный, краснолицый ирландец, принадлежал к той породе католических патеров, которые не отказывают себе в земных утехах и ухитряются проводить жизнь в беспечной праздности. Нос его украшали багровые и синие прожилки, дряблые щеки отвисли, нижние веки припухли, толстые чувственные губы выпячивались. И все же лицо его было довольно приятным и источало благоволение ко всем людям, в особенности к католикам.

С первых же слов патер попросил Джона Уэста сделать пожертвование на ремонт церкви, и когда тот расщедрился на пять соверенов, преподобный отец весь просиял, а не менее сияющий Девлин выразил свое полное одобрение.

Базар кончился, гул голосов и шарканье ног утихли, устроители прибирали зал; Джон Уэст подошел к Нелли и скромно, но решительно попросил позволения проводить ее.

– Я здесь с мамой, – ответила она. – Вам придется провожать нас обеих.

Джон Уэст вспомнил о потайном ходе и обрадовался случаю. Миссис Моран уже направлялась к ним. Это была видная рыжеволосая женщина; время пощадило ее: фигура не утратила еще стройности, лицо было свежее, без морщин; она казалась не Матерью, а скорее старшей сестрой Нелли.

– А вот и мама! Мама, познакомься – это мистер Уэст.

– Не трудись, я его знаю. И его самого, и его пресловутую лавку, – сказала миссис Моран весело и, видимо, без всякой задней мысли.

– Я веду дело честно, у меня никто не остается в накладе, – обиженно возразил Джон Уэст.

– Это мне не известно, молодой человек. Но я предпочла бы, чтобы ваши люди не бегали через мой двор, когда к вам приходит полиция. Я видела их в тот вечер.

– Очень сожалею, – сказал Джон Уэст. – Это было сделано без моего разрешения.

– Так пусть это будет в последний раз. Ваш тотализатор отравляет мне жизнь. Весь день я слышу топот ног и гул голосов. Хорошо еще, что я не разбираю слов, но когда кто-нибудь громко кричит, я такое слышу, что боже упаси. Боюсь, мистер Уэст, что среди ваших служащих и клиентов есть очень плохо воспитанные люди.

Она говорила шутливым тоном, словно стараясь смягчить смысл своих слов. Джон Уэст пробормотал невнятные заверения в том, что впредь не будет так шумно.

Домой они шли не спеша, разговаривая о погоде и о базаре. Джон упомянул о пожертвованных им пяти соверенах, в расчете на то, что расположение к нему матери и дочери с лихвой окупит понесенные издержки. Он решил повременить со своей просьбой относительно потайного хода. Он шел рядом с Нелли, и ее близость волновала его. Ему хотелось поговорить с ней наедине, но когда они подошли к крыльцу, миссис Моран сказала:

– Ну, Нелли, пора спать. Спокойной ночи, мистер Уэст.

Два месяца спустя миссис Моран согласилась на устройство двух потайных выходов из лавки Каммина. За это Джон Уэст обязался ежемесячно уплачивать по соверену. Она дала согласие явно скрепя сердце, и это подтвердило догадку Джона Уэста, что ей приходится туго. Два других тотализатора работали вовсю, и между тремя владельцами шла бешеная конкуренция.

Джон Уэст, который отличался большой распорядительностью и удерживал в свою пользу меньший процент со ставок, очень быстро переманил к себе клиентов, и его оборотный капитал округлился до тысячи фунтов. Нередки были и драки между соперничающими группами, но и тут победа оставалась за лагерем Джона Уэста главным образом благодаря таким его соратникам, как Боров, Дик Капуста, Ренфри и Мик О’Коннелл.

Через неделю после открытия тотализатора между Джоном и миссис Уэст произошла жестокая ссора. Джон обозлился и заявил матери, что ему наплевать, нравится ей его дело или нет: он может уйти из дому и жить где-нибудь в другом месте. Она заплакала и попросила его остаться. Мало-помалу она снова впала в угрюмую озлобленность, и атмосфера в доме опять стала натянутой и напряженной.

На фасаде лавки все так же красовалась вывеска, все так же виднелся в витрине покрытый пылью, никому не нужный цибик чая, но входная дверь всегда была на запоре и укреплена цепями и толстыми железными прутьями. Клиентов пускали только с черного хода.

За три месяца дело Джона Уэста приобрело такой размах, что он снова взял на службу своего брата Джо и Джима Трэси. Произошло это за месяц до прекращения стачки на обувной фабрике, кончившейся компромиссом с хозяевами. Джо вернулся к работе в тотализаторе, уверовав в то, что полицейских налетов больше не будет, а Джима Трэси толкнула на это нужда.

Усилившаяся эпидемия игорного азарта вызвала новую волну возмущения: с церковных кафедр гремели обличительные проповеди, в редакцию местной газетки сыпались протесты; даже мельбурнская пресса раза два упомянула о тотализаторах в Керрингбуше.

Целых полгода Джон Уэст соблюдал крайнюю осмотрительность; но затем он пришел к выводу, что Девлина, видимо, так поразила щедрая помощь, оказанная Джоном католической церкви, что он решил пожаловать ему неприкосновенность. Джон Уэст стал пренебрегать мерами предосторожности. И вот однажды, субботним вечером, в середине 1895 года, запряженная четверкой карета, битком набитая людьми, промчалась по Джексон-стрит и свернула на Силвер-стрит. Когда полицейские стали выскакивать из кареты у задних ворот лавки, караульный Джона Уэста узнал в одном из них самого констебля Грива. Поднялась суматоха, все успели сбежать во двор миссис Моран, кроме злополучного Джима Трэси. В довершение беды он держал в руках пачку билетов и три картонных щита, которые и послужили вещественными доказательствами его вины. Но если в лавке Каммина полиции удалось задержать только Трэси, то налет на два другие тотализатора оказался успешнее: один из владельцев был арестован самим Девлином, другой – констеблем Броганом.

Поздно вечером Джон Уэст взял на поруки насмерть перепуганного Трэси. Джон попытался подбодрить его, посулив уплатить за него штраф, но Джим поплелся домой к жене весь бледный и дрожащий от страха.

Столичные газеты напечатали подробный отчет о суде над владельцами тотализаторов, и это событие вызвало большой интерес в самом Керрингбуше и за его пределами.

Суровый молодой судья, который в прошлый раз судил Джона и Джозефа Уэст, в своем заключительном слове упомянул о «преступнике, не сидящем на скамье подсудимых», и приговорил всех обвиняемых к трем месяцам тюрьмы, без замены штрафом. Изумлению и злобе Джона Уэста не было границ. Джим Трэси побледнел как полотно и почти в обмороке упал на скамью.

Джон Уэст видел, как Джим, унылый и пристыженный, прощался с женой. Миссис Трэси, маленькая, бедно одетая, уже поблекшая женщина, обняла мужа и, еле держась на ногах, судорожно всхлипывая, вышла из притихшего переполненного зала суда. Джон Уэст догнал ее и сделал неловкую попытку сказать несчастной женщине что-нибудь в утешение. Она подняла голову, посмотрела на него из-под прядей волос, упавших ей на лоб, и сказала, с трудом подавляя рыдания, но смело и гневно:

– Ну, теперь вы довольны?

Однажды вечером, месяца полтора спустя, констебль Броган в штатском платье явился к Джону Уэсту на дом с черного хода.

– Можно поговорить с вами с глазу на глаз? – спросил он, когда Джон Уэст отпер дверь.

Они обогнули дом и подошли к воротам.

– Девлин не посылал меня, но… – запинаясь, заговорил Броган.

– И вы, и ваш Девлин можете катиться ко всем чертям, если желаете знать! – сказал Джон Уэст. «Вот собака, – подумал он, – сколько перебрал у меня денег, а что толку?»

– Э-э-э… Вы меня не поняли, – поежившись, продолжал полицейский. К Джону Уэсту он относился так, как любой взяточник относится к дающему взятку: угодливо, но зная наперед, что, как ни старайся, будешь получать щелчки.

– Отлично понимаю, – сказал Джон Уэст. – Вы боитесь, что я расскажу про деньги, которые я вам платил.

Джон Уэст вовсе этого не думал. Но его душила злоба, оттого что пришлось прикрыть тотализатор и унизиться до букмекерства; ему хотелось хоть чем-нибудь отомстить полиции.

– Этого вы не сделаете, – возразил Броган.

– Вы уверены? А вот увидите.

Броган – игрок, пьяница и распутник – постоянно нуждался в деньгах, и без соверена, который он раньше ежемесячно получал от Джона Уэста, ему обойтись было трудно. Поэтому он предпочел не ссориться и продолжал как ни в чем не бывало:

– Вы этого не сделаете, когда услышите, что я вам скажу. Так вот: начальник не посылал меня, но я думаю, вы можете спокойно открыть свой тотализатор.

– Как так?

– А так, что это будет стоить вам пять соверенов в неделю, и все устроится.

– Что? Пять соверенов Девлину и по пяти соверенов каждому постовому? Ну, знаете, мне надоело платить за то, чего я не получаю.

– Пять соверенов за всё про всё. Постовой – только один. Это я сам. Значит, кроме меня и Девлина, никто вас не тронет. Платите мне пять соверенов в неделю, и я ручаюсь, что все будет в порядке.

– А откуда я знаю, что Девлин не помешает? Вы сами сказали, что он не посылал вас ко мне.

– Видите ли, собственно говоря, Девлин не участвует в этом деле. – Броган многозначительно кашлянул. – Ему неудобно, сами понимаете. Но если вы будете платить мне по пять соверенов в неделю, Девлин не станет вас беспокоить. Я знаю, что говорю. Открывайте лавочку – сами увидите. Понятно, потом, может быть, вам придется еще кое-кого поблагодарить. Без этого нельзя.

– Еще бы! – сказал Уэст. – Ну ладно, я уж вижу, что вы решили разорить меня. Приходите завтра вечером. И смотрите – без глупостей: я вовсе не желаю, чтобы полицейские со всего Керрингбуша сбежались ко мне за подачками.

– Будьте покойны, мистер Уэст.

Они расстались, и Джон Уэст отправился спать в сильнейшем волнении. Как раз теперь, когда он уже готов был признать себя побежденным, надежда снова блеснула перед ним. Он похвастался перед своими служащими и клиентами, что он только притаится на время и еще покажет себя проклятым ищейкам. И что же? Оказывается, это была не похвальба, а сущая правда.

Разговор с Броганом воскресил его веру во всемогущество подкупа. Все люди продаются, разница только в цене. Он решил отныне неизменно придерживаться этого принципа.

Завтра же он соберет своих служащих, и в будущую субботу тотализатор снова заработает. Теперь уж его не заставят прикрыть лавочку. Он пойдет на любой риск – пусть хоть в тюрьму сажают. А если кто вздумает мешать ему, того он либо подкупит, либо смахнет со своего пути.

Прошло шесть недель. Однажды вечером в лавке, за крепко запертыми дверями, собралось человек двадцать пять. Дело было в пятницу. В субботу на ипподроме Муни Вэлли должны были состояться скачки, и клиенты Джона Уэста, шумно обсуждая возможный исход состязаний, делали ставки. Погода стояла ненастная, завывал ветер, в окна хлестал дождь.

Джон Уэст сидел за столом в задней комнате, спиной к потайной двери, и писал на листе картона при свете настольной керосиновой лампы.

Тотализатор, вновь открытый полтора месяца назад, работал без помех. Сначала Джон Уэст опасался, что Броган действовал без ведома и согласия своего начальства, и старался как можно чаще встречаться с Девлином на улице. Неизменная любезность начальника полиции не оставила в душе Джона Уэста и тени сомнения, что Девлин получает львиную долю той суммы, за которой Броган аккуратно являлся каждую пятницу.

В первое время после открытия тотализатора миссис Уэст пролила много слез, но сын убедил ее, что никакие полицейские налеты ему теперь не грозят. Она, видимо, поверила его словам, а может быть, покорилась необходимости, и домашние ссоры по этому поводу прекратились.

За последние шесть недель произошло только одно неприятное событие: оба конкурирующих с Джоном Уэстом тотализатора тоже открылись, невзирая на вынужденное отсутствие владельца. Джон Уэст подозревал, что Девлин и Броган приложили к этому руку. Впрочем, его тотализатор работал лучше всех и пользовался заслуженной любовью клиентов; доходы уже равнялись сорока соверенам в неделю.

Раздался стук в дверь черного хода. После открытия тотализатора прежний условный стук был изменен, а сейчас стучали по-старому. Джон Уэст поднял голову, прислушиваясь. Боров помедлил немного, потом подошел к двери и отодвинул засов.

В комнату вошел человек столь необычного вида, что не только Боров в недоумении уставился на него, но глаза всех присутствующих немедленно обратились в его сторону. Росту он был небольшого, сутулый, с узкой впалой грудью; насквозь промокшее рваное пальто складками висело на страшно исхудалом теле. Глаза глубоко ввалились, голова была выбрита. Он походил на утопленника, и все с ужасом, в зловещей тишине, не отрываясь смотрели ему в лицо. Никто его не узнавал.

Вошедший сделал несколько шагов и остановился перед столом, за которым сидел Джон Уэст. Освещенная с одной стороны настольной лампой, с другой – светом, падающим из открытой двери в лавку, фигура пришельца казалась еще более нелепой и жуткой.

Джон Уэст, напряженно выпрямившись, с минуту удивленно вглядывался в незнакомые черты, но вдруг точно судорога прошла по его лицу – он узнал.

– Боже мой! – хрипло проговорил он. – Джим Трэси! – Звук собственного голоса успокоил его, он откинул голову и громко, отрывисто засмеялся.

– Ничего смешного тут нет, Уэст!

Все по-прежнему молчали, не спуская глаз с Джона Уэста и Джима. В лавке тоже затихли голоса, и несколько человек подошли к открытой двери.

Смех застрял в горле Джона Уэста.

– Ничего смешного тут нет, сволочь кривоногая!

– Зря ты так говоришь, Джим, – неуверенно сказал Джон, бросив быстрый взгляд в сторону Борова. Тот немедленно пришел в движение и стал позади Трэси, готовый действовать.

– Вовсе не зря! Ты платил мне паршивый соверен в неделю, а когда меня засадили, ты хоть подумал о моей жене и ребенке? Если бы не Эдди Корриган и его жена, они умерли бы с голоду! – Трэси был вне себя от ярости, он уже не говорил, а кричал, пронзительно, надсадно – Зачем вы, ребята, ему верите? Он же вас обирает. А когда его служащих сажают в тюрьму, он и гроша не дает их семьям!

Джон Уэст растерялся. Плохо дело. Это может повредить его репутации. Трэси прав – он совершенно забыл о его существовании.

– Откуда я мог знать, что твоя жена бедствует? Она ко мне не обращалась, – смущенно заговорил он. – А ты можешь завтра же приступить к работе и будешь получать вдвое больше, чем раньше. Я ведь всегда готов помочь, тебе это известно. Я просто не знал.

– Не знал! Лучше скажи – не хотел знать! Работать я к тебе не пойду, хоть плати ты мне пятьдесят золотых в неделю. Я уезжаю в Калгурли.

Джон Уэста корчило от презрительных слов Трэси.

– А раз так, то ступай хоть к черту на рога! – злобно выкрикнул он.

Трэси поднял руку и наотмашь ударил Джона Уэста по щеке.

– Я сейчас уйду, но раньше я проучу тебя! Вставай, выходи!

Джон Уэст отшатнулся, озираясь по сторонам, взглядом взывая о помощи. Боров набросился сзади на Трэси и стал выворачивать ему правую руку за спину. Но Трэси не сдавался. Отчаянно отбиваясь, он продолжал кричать клиентам, глядевшим на него с удивлением и страхом:

– Он начал свое дело с жульнических гонок голубей. А лотом с каждой ставки снимал тридцать три с третью процента!

Внезапно он вырвался из рук Борова, вильнул в сторону и кинулся через стол на Джона Уэста; тот отскочил назад, опрокидывая стул.

Боров снова схватил Трэси и с помощью Дика, прибежавшего из лавки, потащил его к выходу.

Трэси попробовал сопротивляться.

– И это еще не все! – кричал он. – Уэст скрывает от вас, кого вычеркивают из заезда, и вы ставите на лошадей, которых и на старт не выводят. Голуби приносят ему эти сведения, а он не объявляет их! Это истинная правда! Я знаю. Каждый день он обворовывает вас!

Продолжая отчаянно отбиваться, он проклинал Джона Уэста, пока его не подтащили к двери. Боров, не выпуская Джима, распахнул дверь одной рукой, и вместе с Диком они с размаху выбросили его на темную, мокрую от дождя мостовую; потом тщательно заперли за ним дверь.

* * *

Следующий год был для Джона Уэста годом непрерывного процветания.

В ответ на выпад Джима Трэси он объявил, что впредь все его служащие, арестованные в лавке, будут получать от него в виде возмещения пятьдесят фунтов в течение первых трех месяцев заключения и сто фунтов ежемесячно за время, превышающее этот срок. Он пустил слух, будто дал денег Трэси на проезд до Калгурли. Разоблачения Трэси принесли выгоду клиентам – Джон Уэст перестал утаивать имена лошадей, вычеркнутых из заезда.

Дело шло бойко, доходы выросли до пятидесяти с лишним соверенов в неделю, оборотный капитал превысил пять тысяч фунтов. Так велика была слава Джона Уэста, что даже игроки, которые жили не в Керрингбуше, стали приходить к нему или делали ставки по телефону, с недавнего времени заменившему почтовых голубей. Нередко крупные столичные букмекеры, боясь зарваться, передавали часть принятых ими ставок «многообещающему Джеку Уэсту».

Единственное, что омрачало жизнь преуспевающего Джона Уэста – это его сердечные дела. Раз в месяц он являлся к миссис Моран с условленной платой за пользование ее двором; во время этих визитов Нелли обходилась с ним весьма любезно; когда они встречались на улице, – а он старался встречаться с ней как можно чаще, – она краснела и приветливо отвечала на его робкий поклон. Он даже стал ходить в церковь и иногда возвращался оттуда вместе с Нелли и ее матерью. Вскоре он узнал, что у Нелли имеется еще один поклонник – школьный учитель, с которым она бывает на танцевальных вечерах и в театре. Но Джон твердо решил не отступать. Наконец он тоже пригласил ее в театр, на водевиль! Она согласилась, но, увы, мать ее отправилась вместе с ними.

Он уже подумывал, не выучиться ли ему танцевать, но от этого намерения его удержал страх показаться смешным и распространенное в их компании убеждение, что танцы – пустое баловство.

Однажды, когда Джон Уэст сидел в лавке и тешил себя любовными мечтами, во дворе появился Девлин; вести, которые он принес, круто изменили ход мыслей Джона Уэста.

Сперва он услышал голос Мика О’Коннелла:

– За чем пожаловали, начальник? У нас, как нарочно, распродажа со скидкой. Но вам, человеку солидному, многосемейному, может быть, желательно взять семифунтовую коробку? Чай-то не какой-нибудь – от Грифина. Как сказано на этикетке: «Грифина марка – лучше нет подарка», и хоть я-то лично предпочитаю стаканчик виски, а все же скажу…

– Помолчи, – прервал его голос Девлина. – Ты что, во сне бредишь или пьян? Вставай, скажи Джеку Уэсту, что мне нужно его видеть.

– Незачем мне вставать. Добро пожаловать, как мухе говаривал паук. Ступайте прямо к нему. Он сидит в своей конторе – денежки считает.

Джона Уэста несколько удивило посещение Девлина: после первого налета на тотализатор тот ни разу не появлялся в лавке.

– Что случилось, начальник?

– А то случилось, что и вам и мне грозит беда. Все говорят, что я потакаю вашему заведению, и шлют в газеты письма… До того дошло, что полицейское управление в Мельбурне заинтересовалось нашими тотализаторами. Я получил достоверные сведения, что там собираются устроить облаву и на вас, и на Рэйена и Коэна.

Джон Уэст откинулся на спинку стула, положил ладони на стол и задумался. Потом он вытащил из кармана маленький револьвер и стал вертеть его в руках.

Девлин, еще более разжиревший за последний год, тяжело шлепнулся на стул и вытер пот со лба.

– Говорил ведь я, что для отвода глаз нужно иногда устраивать облавы. Да, пожалуй, и сейчас не поздно. Я сделаю налет на все три тотализатора в будущую субботу.

Джон Уэст поднял свои непроницаемые глаза и в упор посмотрел на Девлина.

– Понятное дело, – продолжал тот, – я задержу только кое-кого из ваших людей. Ни вас, ни Джо я не трону.

– Я уже говорил вам, Девлин, – никаких налетов. Если еще раз кто-нибудь попадет под суд за то, что работал здесь, – я пропал. Устраивайте облавы на других, а меня оставьте в покое!

– Как же это можно, Джек? В Мельбурне говорят, что я с вами друг-приятель, что я и не стараюсь изловить вас, потому что вы мне за это платите. Уж молчали бы мельбурнцы, сами-то хороши. Лет десять назад правительственная комиссия расследовала дела о взяточничестве в полиции. Ну, ну, скажу я вам, – открылись там делишки! Огласки, само собой, это не получило. – Девлин совсем разгорячился. – Туда же! Наговаривают на Патрика Девлина! – продолжал он тоном оскорбленной невинности. – Да я просто святой по сравнению с мельбурнскими ловкачами.

– Значит, в управлении есть люди, которые взяли бы… то есть, я хочу сказать, с которыми можно договориться. Так почему бы не воспользоваться этим!

– Нет, нет, Джек, ни за что! Я и так очень рискую. На большее я не пойду! – Девлин наклонился к Джону Уэсту и заговорил почти просительным тоном: – Джек, вы бы закрыли свое заведение! Ведь вы и так много нажили. А то мы хлопот не оберемся…

– За кого вы меня принимаете? – Джон Уэст вызывающе приблизил свое лицо к лицу Девлина. – Тотализатор будет работать до тех пор, пока я сам не захочу, закрыть его. А я и не подумаю закрывать его сейчас только потому, что вы струсили! И мне очень не нравится, что покровительство полиции обходится мне все дороже и дороже. Я платил Брогану и еще кое-кому, а облаву у меня устроил Грив. Теперь я плачу вам, Брогану и некоторым другим, а изловить меня хочет мельбурнская полиция. Где же этому конец?

– Ну, хорошо, – нерешительно сказал Девлин. – Пусть пока между нами все остается по-старому. Может быть, немного погодя я сумею договориться с кем-нибудь в Мельбурне.

– Сами понимаете, мне нет смысла платить за то, чего я не получаю. Если мельбурнская полиция не оставит меня в покое – зачем же я буду платить вам деньги?

Девлин и раньше замечал, что Джон Уэст с каждым днем наглеет и уже не стесняется говорить с циничной откровенностью. Он явно считал, что начальник полиции целиком и полностью в его власти. Девлин сделал слабую попытку возмутиться:

– Уж больно вы заважничали, как я на вас погляжу! Кто помог вам нажить капиталец? Попробуйте только порвать со мной, и я расскажу всему свету о том, что вот уже несколько лет творится в Керрингбуше…

– Не расскажете. Слишком вам своя шкура дорога, – ответил Джон Уэст, подбрасывая на ладони револьвер. – Все останется по-старому, но вы должны во что бы то ни стало предупредить меня о налете мельбурнцев.

– Хорошо. Как только что-нибудь узнаю, немедленно сообщу вам. А вы не сердитесь, что я пошумел немного. Просто очень расстроен сегодня.

Джон Уэст пропустил мимо ушей извинения Девлина. Губы его были плотно сжаты, глаза полузакрыты.

– Так вот, не сердитесь. Я постараюсь узнать, когда они намерены нагрянуть. Думаю, что медлить они не станут. А вы будьте осторожны: как бы сюда не проникли шпики под видом клиентов. Это делается для того, чтобы потом на суде предъявить билеты как вещественное доказательство.

Джон Уэст поднял голову.

– Понимаю, – сказал он. – Ну что ж, мы сумеем принять их! Всех будем проверять у ворот, и только того пустим, за кого поручится кто-нибудь из завсегдатаев. – Он говорил с твердостью, постукивая кулаком по столу. – Я удвою караул вокруг лавки. А вы глядите в оба, не зевайте и держите язык за зубами. Остальное предоставьте мне.

После ухода Девлина Джон Уэст остался сидеть за столом, погруженный в невеселые мысли. Так. Значит, теперь придется воевать еще и с мельбурнской полицией!

Он с тревогой думал о будущем, но вместе с тем гордился своей ролью и был преисполнен решимости.