Текст книги "Похоронный марш марионеток"
Автор книги: Фрэнк Де Фелитта
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
4
В полицейском отделении Палисейдс было полно народу. На входе в огромную комнату с надписью «Детективы» Сантомассимо едва не сбили с ног двое полицейских, которые вталкивали в дверь сопротивлявшегося длинноволосого парня атлетического телосложения. Появился капитан Уилтон Б. Эмери и, бросив на стол Сантомассимо кипу документов, ушел. Бронте прошел к своему рабочему месту, намереваясь заполнить документы об убийстве на пляже, но перед его столом сидела пожилая заплаканная семейная пара из соседнего штата, которую недавно ограбили. Шум в комнате стоял оглушительный. С потолка были спущены перегородки, но казалось, что они, отражая звук, только усиливают гул голосов, клацанье клавиш и какофонию, доносившуюся из радиоприемников.
Джим Бишоп, который работал в их отделении всего год, перехватил Сантомассимо на полдороге к столу у огромной, как стена, картотеки с бесчисленным количеством выдвижных ящиков. Джим был высокий, темноволосый, с маленькими карими глазками. Из-за его внушительного живота всегда казалось, что полицейская форма ему немного тесновата.
– Лейтенант, за Пали-Хай2424
Пали-Хай – т. е. Палисейдс-хай-скул (средняя школа Пасифик-Палисейдс).
[Закрыть] совершено изнасилование, – сообщил Бишоп. – Капитан Эмери поручил это дело мне. И мне потребуется напарник.
– Возьми сержанта Грисхольма.
– Вчера вечером сержант Грисхольм получил двойной перелом руки. Какой-то подонок ударил его ломом на заднем дворе ресторана «Фраскино».
Сантомассимо проводил взглядом экспертов, которые несли пакеты с собранными на пляже вещдоками в лабораторию, находившуюся в подвальном помещении участка. Бронте был занят с ограбленной парой, показывал им толстую подшивку фотографий для опознания. Двое туристов пытались выяснить, кто из них забыл купить трэвел-чеки, из-за чего им пришлось тащить в Калифорнию наличные деньги.
– А Франклин, – спросил Сантомассимо, – он свободен или нет?
– Его отправили расследовать кражу со взломом в Первой национальной компании электронной охраны.
– Но он же ничего не смыслит в электронике.
– В его задачу входит опросить людей и все подробно записать, прежде чем вызывать федералов.
Сантомассимо вздохнул и посмотрел на график. В списке значились еще два дежурных детектива – Майк Рэндольф и Генри Трэвис. Но Сантомассимо знал, что Рэндольф выехал на место вооруженного нападения, произошедшего в три часа утра за «Сейфуэй»,2525
«Сейфуэй» – крупная американская сеть супермаркетов.
[Закрыть] а Трэвис все еще на строительной площадке, развернутой на задворках офисов агентств по недвижимости поблизости от шоссе Пасифик-Коуст, и ищет останки бесследно исчезнувшего продавца кокаина.
– Подожди, Джим, я посмотрю, что там у меня на столе, – сказал Сантомассимо. – Встречаемся через десять минут. Подгони патрульную машину к входу.
– Хорошо, сэр.
На столе у Сантомассимо лежало дело агента по недвижимости, обвиняемого в сокрытии солидных вкладов, сделанных семью клиентами. Агент давным-давно сбежал, а обманутые клиенты подали в суд на само агентство, и адвокатам потребовались сведения, собранные Сантомассимо.
Были еще два документа, которые требовалось подготовить для суда: отчет о вооруженном нападении на севере от бульвара Сансет с участием двух байкеров и обвинение, как выяснилось, неверно составленное их отделом. По последнему делу Сантомассимо запрашивал сведения из архива.
В Арканзасе был задержан мужчина, и капитан Эмери хотел, чтобы Сантомассимо занимался всеми вопросами, связанными с его экстрадицией. К югу от пляжа был совершен наезд, и виновный скрылся с места происшествия. Полиция Сан-Франциско полагала, что скрывшаяся машина использовалась в ограблении, произошедшем в округе Мишн. От Сантомассимо требовалось перепроверить номера, которые неправильно внесли в компьютер. Подобные ошибки происходили потому, что этой работой часто занимались начинающие сотрудники, так как у опытных дел было невпроворот.
Был обнаружен голый мужчина, в лунном свете мастурбировавший под окном чужой квартиры.
– Вот придурок, – хмыкнул Сантомассимо.
В этот момент полицейский подвел к столу Сантомассимо сопротивлявшегося подростка и попытался усадить его на стоявший рядом стул. Подросток вскочил и кинулся бежать, но Бронте успел схватить его и вернуть на место. За спиной неуемного мальчишки Сантомассимо заметил Эла Гилберта – тот с жадностью припал к фонтанчику питьевой воды, а затем ополоснул из него лицо и шею. К столу подсел детектив Хейбер, и тут зазвонил телефон. Сантомассимо снял трубку и, пока разговаривал, наблюдал, как его коллега что-то быстро пишет на розовом листке бумаги. Затем Хейбер вскочил и, прихватив с собой новичка Тервиллигера, исчез.
Преступность в Лос-Анджелесе росла как снежный ком. Все меньше вокруг оставалось прекрасного, и все больше становилось дерьма.
Капитан Уилтон Б. Эмери, шеф отделения детективов Палисейдс, высунулся из окна своего кабинета.
– Фред, – крикнул он, – ты заполнишь форму Ф-6? Я знаю, это скучно, но она нужна для освобождения задержанного под залог.
– Заполню, как только вернусь из Пали-Хай.
– Это по делу об изнасиловании?
– Да. Мы едем с Бишопом.
– А что там на пляже?
– Большая яма, и больше ничего.
– Да, я видел пластиковые мешки. Ты что, весь пляж там перекопал? Ладно, не бери в голову. Надо так надо.
Капитан Эмери ненадолго задумался, возможно, о том, что люди смертны (и он в том числе), а может быть, у него просто случился спазм от несварения, но было очевидно, что его что-то беспокоит.
– Фред, останься в конторе. Трэвис вернулся, пусть он едет с Бишопом.
Сантомассимо внимательно посмотрел на шефа.
– А что случилось?
– Это дельце с самолетом совсем не простое, оно с душком. Я хочу, чтобы вы с Бронте занялись им вплотную. – Эмери посмотрел на часы. – Знаю, поздновато, но я спущусь к вам в лабораторию, когда у вас будет что показать мне.
– Хорошо, – ответил Сантомассимо, понимая, что рабочий день затягивается на неопределенное время.
*
В подвальном помещении полицейского участка Палисейдс было сыро. Сантомассимо наблюдал за тем, как человеческий указательный палец осторожно приложили сначала к чернильной подушке, а потом к маленькому голубому квадратику на полицейской карточке. И Бронте наблюдал за процедурой. Это был один только палец – ни руки, ни тела. Это было то немногое, что осталось от бегуна. Ребенок на трехколесном веломобиле нашел этот палец на шоссе.
По коридору Сантомассимо и Бронте направились в лабораторию судебной экспертизы. Это была большая комната с нависавшими под потолком трубами центрального отопления, откуда постоянно сыпалась пыль, мешавшая проведению тонких анализов. И это при том, что проект здания некогда удостоился премии за архитектуру. «Архитектора, – подумал Сантомассимо, – следовало бы хоть на денек посадить сюда, пусть бы поработал в таких условиях».
Шаги и голоса находившегося этажом выше огромного штата полицейских и муниципальных служащих эхом разносились по коридорам подвала. В самой лаборатории было холодно. Вероятно, экспертная комиссия, принимавшая этот архитектурный шедевр, забыла сюда заглянуть.
Стэн Лейбовиц, главный судебный эксперт, стоял у лабораторного стола, ожидая Сантомассимо и Бронте. Завидев их, он довольно разулыбался. Это был человек невысокого роста, с приплюснутой головой, с очками в толстой оправе на носу, до смешного похожий на очень красивую жабу. В правой руке он держал серебристую модель самолета, а в левой – авторучку, которой крутил пропеллер.
– Добрый вечер, лейтенант Сантомассимо, добрый вечер, сержант Бронте, – поздоровался Лейбовиц.
– Здравствуйте, мистер Лейбовиц, – приветствовал его Сантомассимо. – Что скажете нам о самолете?
Лейбовиц вновь улыбнулся. Человек он был одинокий и потому очень ценил внимание. Продолжая медленно вращать пропеллер, он начал рассказывать:
– Это типичная ранняя модель «мессершмитта». Не слишком детально исполненная. Выпускается фирмой «Рейвел Тойз» в хроме и пластике. Модель, несущая бомбу, была стальной, так что, возможно, ее купили в специализированном магазине, а не в магазине игрушек.
– Выглядит безобидно, – заметил Бронте.
– Пропеллер легко вращается в обе стороны, – продолжал Лейбовиц. – Детонатор закреплен за валом. А за детонатором – около шести унций пластиковой взрывчатки. Пока самолет не врежется в жертву, взрыва не происходит. Врезался – бум! И жертвы больше нет.
– Чтобы управлять самолетом с такой поразительной точностью, убийца должен хорошо знать эти модели.
– Наверное, – согласился Лейбовиц. – Практика – всему голова. Возможно, он тренировался дома. А возможно, прямо на пляже.
– Возможно.
– А что известно о погибшем?
– Если это все-таки Хасбрук, то он был образцом добропорядочного человека, – сказал Бронте. – Его все любили. Вредных привычек не имел.
Сантомассимо обернулся. К ним подходил дактилоскопист, державший в руке карточку. Сантомассимо никогда не интересовался у сотрудников лаборатории, что они делают потом с такими крошечными останками жертв, как, например, палец. Не выбрасывают же их просто в печь.
– Это он, лейтенант, – сказал дактилоскопист. – Отпечатки, снятые в машине и офисе, идентичны отпечаткам найденного пальца.
– Ну что ж, – усмехнулся Лейбовиц. – Половина дела сделана.
– М-м? – промычал Бронте.
– Теперь вы знаете имя жертвы.
*
Только к девяти вечера Сантомассимо собрал все имевшиеся сведения по делу, чтобы представить их капитану Эмери. На стоянке машин и в некоторых кабинетах горел свет, но в подвале и в самой лаборатории было темно, и лишь длинный металлический стол освещался рядом мощных ламп. На столе небольшими кучками был разложен мусор, собранный на побережье, и каждая соответствовала определенному участку пляжа.
Помимо Сантомассимо и Бронте в лаборатории находились детектив Хейбер и суровый капитан Эмери. Отбрасываемые ими тени пятнами ложились на стол. Они были похожи на рабочих, вышедших ночью на поле стадиона «Доджер».
Эмери грузно переминался с ноги на ногу. Ему было за сорок, и за двадцать три года службы он многое повидал. Эмери ненавидел психов. Он мог понять склонность к насилию или непомерную жадность, которая толкает человека на преступление. Но психопаты выводили его из равновесия. А убийство при помощи игрушечного самолета было и вовсе за пределами его понимания. Сантомассимо, отхлебывая из пластикового стаканчика черный кофе, двигался вдоль стола. Свободной рукой он указывал на разделенные лентами кучки мусора, пахнувшие так же отвратительно, как и вся прочая грязь этого больного мира, которую полицейская система, не жалея времени и сил, собирала и утилизировала, не всегда понимая, с чем, собственно, она имеет дело.
– Четырнадцать видов сигарет, – докладывал Сантомассимо, – восемь марок пива и эля, две марки вина, обе дешевые, одна монета в десять центов, два пластмассовых кольца, браслет в четырнадцать каратов, обрывок «Лос-Анджелес таймс» со спортивными новостями, множество камней, в основном мелкие осколки гранита и голыши, презервативы…
– Использованные? – спросил капитан Эмери.
– Да. На одном следы крови, снаружи.
– Хорошо, – ухмыльнулся детектив Хейбер.
Сантомассимо, капитан Эмери и Бронте уставились на него. Хейбер перестал ухмыляться.
– Голубые пользуются резинками, – рассудительно произнес он. – Что же в этом плохого? Напротив, хорошо.
– Да, – согласился Сантомассимо.
Капитан Эмери наклонился, что-то разглядывая и тем самым прерывая возникшую неловкую паузу. Отношение детектива Хейбера к геям стало недавно предметом общественного рассмотрения. Капитан не знал, как относится к ним Сантомассимо, но он знал его отношение к Хейберу. Сантомассимо дорожил четкой работой отдела, а общественные слушания не шли ей на пользу.
– А что скажете о жертве, лейтенант? – без особой надежды в голосе спросил капитан Эмери. – Есть за что зацепиться?
– Нет, сэр. Мы проверили. Все так, как сказал его партнер, Клентор. Столп общества. Поборник здорового образа жизни. Регулярно посещал синагогу.
– Какую синагогу?
– Бет Ам. В Беверли-Хиллз. Он остался ее прихожанином и после переезда в Палисейдс.
– Еврей, которого взорвали бомбой. Есть какая-то связь с Ближним Востоком? – поинтересовался Эмери.
Сантомассимо покачал головой:
– По сведениям, полученным от немногих проживающих здесь, но хорошо информированных израильтян, Хасбрук был далек от политики. Делал пожертвования, но не слишком солидные. Политических связей не имел. Для врагов Израиля его жизнь не представляла никакой ценности. Вот так.
– А конкуренты по кинобизнесу?
– Они предпочитают наносить смертельные удары в суде, а не убивать бомбой на пляже.
– Как насчет его партнера Клентора?
– Чист. Поминутно известно обо всем, что он делал сегодня утром. Когда Хасбрук разлетелся на части, Клентор ехал на работу в своем «мерседесе».
Капитан Эмери взял в руки модель самолета и покрутил ее в воздухе, имитируя полет.
– Что было в голове у этого идиота? – вырвалось у него. – Он что, развлекался? Или помешался на игрушках? Вам доводилось, лейтенант, когда-нибудь сталкиваться с таким способом убийства?
– Нет, сэр, – ответил Сантомассимо.
Капитан перевел взгляд на Бронте, затем на Хейбера. Те тоже покачали головами.
– Как насчет других странных способов? – нетерпеливо воскликнул Эмери. – Разве нельзя порыться в компьютере и… и… поискать что-нибудь подобное…
– Сэр, мы уже предприняли такую попытку, – ответил Сантомассимо. – Это нетипичный способ поиска, но…
– Что «но»?.. Что вы нашли?
Когда капитан Эмери поднял голову, его лицо было белым как мел. Никогда еще Сантомассимо не видел его столь раздраженным. Убийство на пляже казалось капитану отвратительным. Он воспринимал его как вызов всему тому, что узнал об этом типе преступлений за время своей службы.
– В Бишопе один субъект забивал проституток до смерти двенадцатидюймовым искусственным членом. Звучит как идиотская шутка, но это правда. Теперь отбывает пожизненное заключение в Чино.2626
…отбывает пожизненное заключение в Чино. – Т. е. в исправительной тюрьме в г. Чино, Калифорния.
[Закрыть]
– Что еще?
– В Сакраменто2727
Сакраменто – административный центр штата Калифорния.
[Закрыть] хозяйка пансиона подсыпала постояльцам в суп секонал2828
Секонал – барбитурат, нередко используемый в качестве транквилизатора; выпускается в капсулах красного цвета, отсюда его второе, широко известное название – «красный дьявол»; смертельная доза для человека составляет 150 мг (т. е. около 5 капсул).
[Закрыть] и, когда они засыпали, выкалывала им глаза штопальной иглой.
– Мерзость!
– Сейчас находится в государственной клинике для душевнобольных в Камарильо.2929
Камарильо – город в штате Калифорния.
[Закрыть]
Капитан Эмери посмотрел на стоявших в тени Хейбера и Бронте. Их темные силуэты хранили молчание. Продолжая держать самолет в руке, капитан указал на мусор, разложенный на столе:
– Ну хоть что-нибудь можно извлечь из этого дерьма?
– Может быть, позже что и всплывет, – сказал Бронте, – но пока…
Капитан Эмери какое-то время пристально разглядывал мусор, потом резко перевел взгляд на Сантомассимо.
– Лейтенант Сантомассимо, – тихо произнес он, – скажите честно, что вы думаете. Он убьет еще кого-нибудь?
– Вы скажите мне, капитан. Назовите возможные мотивы, подскажите направление поиска. Пока все, что у нас есть, – это ни с чем не сообразный способ убийства. Я хочу сказать, что мы не знаем, с кем или чем имеем дело.
– А хотите знать, лейтенант? – спросил Эмери. – Я скажу вам.
Сантомассимо проследил за тем, как капитан поставил модель аэроплана на стол. Казалось, что самолет вот-вот взлетит, взмоет вверх, сделает петлю и, повинуясь пульту дистанционного управления, рухнет на кучки мусора, в которых, быть может, удастся отыскать какие-то улики, позволяющие найти убийцу. Детективы, думая каждый о своем, долго смотрели на бутылочные крышки, использованные презервативы, камни и желтоватый попкорн.
– Мы имеем дело с маньяком, – наконец произнес капитан Эмери.
*
По вечерам в пятницу Сантомассимо обычно ходил в кино. На этой неделе главным хитом в кинотеатре «Уилшир» в Вествуде были «Огни города»,3030
«Огни города» (The Fires of the City) – вымышленное название.
[Закрыть] фильм о двух полицейских, которые положили конец войне бандитских группировок, но сами оказались втянуты в торговлю кокаином; в картине также присутствовали мистические ритуалы гаитянской религии вуду. Публика, в основном молодые парочки, заходилась от восторга, когда бравые копы поливали джунгли свинцовым огнем из своих «узи». Сантомассимо знал, что в жизни все выглядит совсем по-другому. Жизнь и работа полицейских не так однозначна и примитивна, как любят изображать на экране.
Он рассеянно наблюдал за сценой боя с участием вертолетов над морем у берегов Флориды и лениво жевал попкорн, вновь и вновь мысленно возвращаясь к убийству на пляже. Что такого сделал Хасбрук, чтобы разносить его на куски? Кто обставил его последние минуты с таким дьявольским юмором? Чьим любительским фильмом явилась эта смерть – смерть столь ужасная, что ее нельзя было бы показать на настоящем экране?
И как быть с душой? Тетя Роза из Бруклина свято верила, что в день Воскресения тело человека должно быть целым, дабы он мог возродиться к вечной жизни. А немногочисленные останки Хасбрука уже либо исчезли в огне лабораторного крематория, либо преданы земле Майлзом Клентором. Евреи быстро хоронят своих мертвецов.
Сантомассимо заехал в «Средиземноморье» – итальянское кафе на бульваре Санта-Моника, где готовили великолепный «эспрессо» и настоящие dolce pane,3131
Сладкий хлеб, похожий на кекс (ит.).
[Закрыть] о которых американцы ничего толком не знали. Здесь также подавали салат из морепродуктов под томатным соусом, который за пределами Неаполя просто не найти – его не было даже в Маленькой Италии3232
Маленькая Италия – район в Южном Манхэттене (Нью-Йорк), традиционное место проживания итальянских иммигрантов.
[Закрыть] на Манхэттене. Рыбу – и ту привозили сюда с побережья Мексики, где вода была менее грязной.
К счастью, «Средиземноморье» миновала эпидемия хрома, черно-белой плитки и алюминиевых ламп. Здесь царил стиль старой доброй Европы, было по-домашнему уютно, стояли огромные бутылки «Кьянти» с горлышками в три фута, висели связки чеснока и колбасы, одну из стен украшало зеркало в тосканской резной раме и имелся огромный выбор соусов, выставленных в стеклянных мисках, чтобы посетитель мог сделать выбор по собственному вкусу.
После развода, состоявшегося два года назад, жизнь Сантомассимо постепенно вошла в спокойное русло. Правда, почему-то изменились некоторые его пристрастия, и рационального объяснения этому он найти не мог. Теперь он пил только «эспрессо», а до развода отдавал предпочтение чаю. Он вновь полюбил итальянскую кухню, но признавал только хорошие рестораны. Раньше он обожал молочный шоколад, а теперь – горький. Он перестал смотреть мелодрамы и перешел на триллеры и полицейские фильмы.
Развод отрезвляет. Он научил его видеть женщин такими, каковы они на самом деле.
– Dolce? – спросил официант, указывая на стойку с десертами.
– Dolce? Да, Фил, пожалуй. Dolce far niente.3333
Безделье сладостно (ит.).
[Закрыть]
– Ну, это не про вас, лейтенант. Не такой у вас вид! Трудное дело?
– Все дела трудные.
Официант принес марципановую булочку на красивом, покрытом салфеткой блюде.
Сантомассимо внимательно просмотрел последний выпуск «Лос-Анджелес таймс». Ни строчки об убийстве на пляже. Странно. Вероятно, капитан Эмери намеренно не делал заявления, выжидая, когда номер будет сверстан. Но уж толстяк Стив Сафран наверняка не только рассказал об убийстве, но и показал сюжет с места происшествия в 11-часовых новостях. Он страсть как любил все экстравагантное, жестокое и жуткое. Его ночные новости неизменно заставляли содрогаться.
Сантомассимо помешивал ложечкой кофе, наблюдая за тем, как океанский бриз колышет ветви пальм на противоположной стороне бульвара Санта-Моника. У кинотеатра через дорогу красовалась афиша фильма «Урожай убийцы».3434
«Урожай убийцы» (Killer's Harvest). – Такого фильма в действительности не существует; однако это же название имеет рассказ американского писателя Роберта Лесли Беллема (1902–1968), который был впервые опубликован в июле 1938 г. в палп-фикшн-журнале «Детектив с перчиком» и входит в длинную серию (более 300) авторских историй о голливудском детективе Дэне Тернере, как правило расследующем дела, связанные с миром кино. Впервые появившись на журнальных страницах в 1934 г., Тернер со временем удостоился персонального палп-издания («Дэн Тернер, голливудский детектив», 1942–1950), а также стал одной из популярных фигур американской массовой культуры, героем комиксов, кино-и телефильмов и т. п.
[Закрыть] Одному богу известно, какие мысли рождались в голове выходивших из кинозала зрителей – на вид самых обычных граждан.
Он размышлял, не посмотреть ли ему этот фильм – в темноте кинотеатра обычно хорошо думалось, – но потом решил, что на сегодня хватит, он слишком устал.
– Еще чашечку кофе, лейтенант? – спросил Фил.
– Нет, спасибо. Лучше поеду домой спать. Если лимонные пирожные свежие, я возьму с собой несколько штук.
– Вечерняя выпечка.
– Ну и отлично.
Сантомассимо взял белый бумажный пакет с пирожными и направился к своему голубому «датсуну».
Он ехал к шоссе, тянувшемуся вдоль бесконечно длинной полосы пляжей. Ему нравился вид, нравилось смотреть, как мерно колышется черный шелк океанской воды, в котором отражаются огни города. Завораживающе-таинственная картина, вызывающая в душе щемящее чувство одиночества. Бескрайняя тьма Тихого океана казалась такой же непостижимой, как смерть.
Сантомассимо оставил машину в подземном гараже многоэтажного дома на бульваре Сансет,3535
…многоэтажного дома на бульваре Сансет… – Для насквозь «кинематографического» сюжета книги небезразлично, что герой живет именно на бульваре Сансет; на этой улице – одной из самых известных в Лос-Анджелесе – расположены многочисленные особняки голливудской элиты, кроме того, она дала название вышеупомянутому «черному» фильму Билли Уайлдера о стареющей звезде немого кино Норме Десмонд, планирующей вернуться на экран с помощью бедного молодого сценариста, которого она берет на содержание и делает своим любовником, а в финале убивает в припадке безумия.
[Закрыть] стоявшего прямо над шоссе Пасифик-Коуст, с видом на пляж… и на то место, где произошло убийство. Он поднялся на лифте наверх, открыл дверь, походил из угла в угол, съел одно из пирожных, подошел к окну и стал смотреть на пляж. Соседние дома и пальмы частично закрывали вид, но его воображение восполняло то, что было скрыто от глаз.
Ему хотелось знать, что думает об этом расследовании Бронте. Они оба были итальянцами, и это делало их больше чем просто коллегами по участку. Но Бронте, как человек семейный, был вечно взъерошенным и постоянно куда-то спешил. Из-за этого его недооценивали. Бронте очень встревожило убийство на пляже. Подобные странные убийства было сложнее всего расследовать не только из-за их иррациональной природы, но и потому, что существовал лишь один ключ к разгадке: новые жертвы. Второй труп. Третий. Четвертый.
*
Щелчок.
– Техника… Вот к чему все сводится… К технике…
Щелчок.
– Эта чертова техника… О боже…
Щелчок… Медленно поползла пленка… пошла запись…
– Киношники обладают удивительной техникой. Я говорю не о мелочах вроде замедленной съемки или наплыва. Я имею в виду… как преобразить комнату настолько, чтобы, снимая в одном направлении, получить на экране два разных вида этой комнаты, как не зависеть от законов природы и от материальности вещей. Снимая кино, вы фабрикуете все. АБСОЛЮТНО ВСЕ. Вы заставляете людей верить во что угодно. Вы соединяете два куска пленки и убеждаете зрителей в том, что человек, которого они видят, находится на берегу Амазонки, тогда как на самом деле он пребывает в Бербанке.3636
Бербанк – северный пригород Лос-Анджелеса.
[Закрыть]
Понимаете, это то, во что люди верят, во что их можно заставить поверить. Это может быть очень, очень реальным. Я поясню, что имею в виду. Я предупреждал, что это будет не так просто, как кажется на первый взгляд. И вам придется слушать. Выбора-то у вас нет!
Я сбежал из Небраски. «Сбежал» – вполне подходящее слово. Я украл у отца двести долларов и добрался на поезде до Огайо, где мой дядя работал монтажером дешевых фильмов. Этот старый пердун даже не узнал меня. Мне пришлось назвать ему день рождения моей матери и упомянуть еще какую-то семейную хрень, прежде чем он впустил меня в дом. Я показал ему свои фильмы. Я ведь никогда не прекращал снимать. Показал все восьмимиллиметровки и даже один шестнадцатимиллиметровый, черно-белый, снятый на просроченную пленку, которую мне дали в торгово-посылочной конторе. Она обошлась мне в сто пятьдесят долларов. Ну так вот, я показал все эти фильмы дяде. Он был законченным алкоголиком, и его всего трясло. Я никогда не видел таких красных, обрюзгших лиц, таких мешков под глазами. И все, о чем способен был говорить этот толстобрюхий болван, это то, каким великим монтажером он стал бы, если бы его приняли в союз.
И вот, когда я вынимал из проектора шестнадцатимиллиметровую черно-белую пленку, я увидел в его красных глазках то, что было для меня самым дорогим, – страх. Я чуял его безошибочно. Такой же страх я видел на лицах людей в Небраске. Люди, особенно старые, чья жизнь подходит к концу, боятся природного таланта. И я знал, что, несмотря на несовершенство моих фильмов, неровный монтаж, примитивную режиссуру, дядя увидел в них пусть еще не отточенный, но настоящий талант, способности и силу, которых у него никогда не было.
Он смотрел мои фильмы и пил, а потом начал плакать, едва держась на ногах, принялся ходить по кухне, доставать из разных углов и показывать мне свои награды за монтаж. Он всхлипывал над каким-то старым фильмом в пыльной коробке, к которой, видимо, не прикасался лет двадцать. Это было омерзительно. Меня едва не стошнило. Наконец он дал мне адрес своего нью-йоркского знакомого – монтажера по имени Джерри Грин.
Я отправился на Манхэттен, двигаясь где автостопом, где пешком, где «зайцем». Наверное, я был бы подавлен небоскребами и огромным количеством полубезумных людей, поделенных на богатых и на тех, кого жизнь столкнула на обочину, но меня спасло то, что я, с чемоданом в одной руке и шестью коробками фильмов в другой, сразу же принялся разыскивать маленькую студию Грина.
Ну, Грин был ничего. То есть он был маленьким жирным евреем в дурацкой желтой рубашке с крокодилами, которая, вероятно, стоила целое состояние. Как и мой дядя, он любил выпить, и, когда алкоголь согревал его внутренности, он начинал предаваться воспоминаниям о старых деньках. Но в конце концов он вставил мои фильмы в «стинбек»3737
«Стинбек» – просмотрово-монтажный аппарат для 16-миллиметровых и 32-миллиметровых лент, выпускавшийся с начала 1930-х гг. фирмой Вильгельма Стинбека.
[Закрыть] – у него даже была возможность смотреть восьмимиллиметровки, – и мы смотрели их там, в его обветшалой каморке с белыми стенами. Грин был не слишком разговорчив. Он посмотрел фильмы, сложил их в коробки и вернул мне.
Но это было чудо. И хотя, порывшись в роллодексе,3838
Роллодекс – настольный перекидной блокнот.
[Закрыть] он отыскал там имена всего лишь трех-четырех человек, которые могли бы помочь мне, он говорил со мной как с равным. Понимаете? Без тени превосходства. Безо всякого ненужного вздора. Он понимал, что вместо оборудования у меня было дерьмо. Понимал, что и Небраска – дерьмо. Но, несмотря на это, я снимал фильмы. И он признал во мне собрата.
Он разрешил мне спать на полу в его кабинете, и это было весьма великодушно с его стороны, если учесть, что он меня совершенно не знал и что у него имелось немало дорогих вещей, которые я мог украсть. Он не был женат, но и ко мне не испытывал противоестественного влечения. Это был просто одинокий человек. Постепенно я начал осваиваться на Манхэттене.
Понимаете, мной владела романтическая идея, мне казалось, что я встал на верный путь. Спишь на полу студии. Ходишь из офиса в офис, где на тебя бросают снисходительные взгляды. Денег у тебя нет, один сандвич приходится растягивать на целый день. При этом тебя могут ограбить. Меня грабили дважды. Ты редко моешься, и от тебя дурно пахнет. Погода портится. Ты встречаешь людей, которые когда-то мечтали снимать кино, а теперь сидят на кокаине и алкоголе или продают свое тело по ночам, чтобы на следующий день было чем заплатить за пленку. Но, несмотря ни на что, ты продолжаешь верить, что в конце концов добьешься успеха. Живое воплощение американской мечты, не так ли?
Короче говоря, я был словно в аду. Но моя вера оставалась непоколебимой. Я только чувствовал, что время уходит. Мне уже исполнилось двадцать четыре. Орсону Уэллсу было двадцать пять, когда он снял «Гражданина Кейна».3939
Орсону Уэллсу было двадцать пять, когда он снял «Гражданина Кейна». – Дебютный фильм американского режиссера Джорджа Орсона Уэллса (1915–1985) «Гражданин Кейн» (1941), принесший автору мировую известность, явился беспрецедентным для тогдашнего Голливуда примером работы кинематографиста в условиях абсолютной творческой свободы. Студия «РКО Пикчерс» предоставила молодому постановщику практически неограниченный бюджет и возможность самостоятельно выбирать сюжет и актеров будущего фильма, а также гарантировала ему четвертую часть от кассовых сборов картины. В результате на свет появился фильм, совершивший художественную революцию в мировом кино. Радикально порвав с условностями киноязыка 1930-х гг., Уэллс рассказал историю газетного магната Чарльза Фостера Кейна в новаторской стилистике, принципиальными элементами которой стали так называемые глубинные мизансцены, смелое использование широкоугольных объективов и обилие нижних ракурсов, придающих образу визуальную масштабность, сложная, многоплановая композиция, сделавшая заглавного героя глубокой, неоднозначной, почти мифологической фигурой. Вызвав общественный скандал, спровоцировав конфликт между режиссером и студийными боссами и, по сути, провалившись в прокате, «Гражданин Кейн» спустя десятилетия единодушно признан критиками шедевром, раздвинувшим эстетические горизонты и преобразовавшим прежние представления о драматургических и технических возможностях кинематографа.
[Закрыть] С другой стороны, мне иногда казалось, что я круче Уэллса, что я более последовательный и цельный… Меня преследовали образы, сцены, целые эпизоды, и я боялся, что не успею запечатлеть все это на пленке. Эти образы бурлили и клокотали во мне с такой яростной силой, которую невозможно описать. У меня не было ни съемочной группы, ни даже камеры, и я стал записывать свои видения в виде сценариев, чтобы не забыть. За четыре месяца их, кажется, накопилось тринадцать штук, и это при том, что я слонялся по городу, захаживая в кинотеатры и музеи, сидел в библиотеке, а по ночам подрабатывал мытьем посуды; ночная жизнь Нью-Йорка меня не особенно интересовала, поскольку мои запросы, откровенно говоря, всегда были выше среднего уровня. Я рассказываю все это для того, чтобы вы поняли, какой энергией я обладал и какой интенсивной жизнью жил.
А что мои родители, спросите вы. Кажется, они написали мне одно письмо. Я же вообще им не писал. Им не нравилось мое увлечение. Они стыдились меня. Нью-Йорк? Съемка фильмов? Для них это было чем-то вроде коммунизма или зоофилии. В разговорах с друзьями они даже не упоминали обо мне.
В декабре в Нью-Йорке становится чертовски холодно. Плохая идея – построить город в таком месте. Джерри Грин выставил меня под предлогом того, что переезжает в маленькую звуковую студию. Некоторое время я делил комнату с приятелем, с которым познакомился в кафе, где мы вместе мыли посуду. Не надо воображать невесть что: мы спали на разных кроватях. Но даже полцены за постой было для меня слишком дорого. Мне не на что было купить зимнюю одежду, и я все время простужался, у меня даже грудь начала болеть. В нашей комнате окно покрывалось изнутри изморозью, с потолка свисали сосульки. Мне вот-вот должно было исполниться двадцать пять. Я дошел до крайней точки и чувствовал, что, если не найду применения своему таланту, он вскоре умрет. Мне стало казаться, что неудачи, преследовавшие моего дядю, Джерри Грина и других сломленных жизнью одиночек из мира кино, подобны заразной болезни, которая может сгубить и меня, ибо я утратил иммунитет.
Я сделался чуть ли не параноиком. Я перепрятывал сценарии, чтобы мой сосед по комнате не нашел их, что было совершенно нелепо – он едва умел читать по-английски и вряд ли знал, что такое сценарий.
Но послушайте, что произошло дальше. Я победил. Я получил работу. Какие-то ерундовые съемки в Нью-Йорке. Работа – это слишком громко сказано. Я был одним из двенадцати или тринадцати неоплачиваемых ассистентов. Нашей платой был опыт, приобретаемый на съемочной площадке. Почти сразу я понял, что им нужны люди, которые работают на голом энтузиазме и готовы выполнять любую черную работу. Было много молодых, только что окончивших школу ребят, горевших желанием поработать в «настоящем» кино. Подобно мне, они были одержимыми и дрались за работу, за которую не получали ни цента. Одному богу известно, на что приходилось идти девчонкам ради этого. Но все вкалывали столько, сколько было нужно. И я был одним из них.
Я подметал и подносил кофе. Помогал двигать мебель в комнате, где проходила съемка. Таскал кабели – не камеру, к дорогой технике меня и близко не подпускали; помнится, бюджет фильма составлял полтора миллиона долларов, съемочная группа была большой, и все знали, что снимают дешевку. Режиссер и операторы были тупицами, но держались высокомерно. Они все время хотели кому-то что-то доказать. А я понимал, я чувствовал, что они знают о кино гораздо меньше, чем знаю я. Я видел классику, я, можно сказать, вырос на целлулоиде, а эти клоуны были рекламщиками, онанистами, великовозрастными детьми, в чьих руках случайно оказались дорогие игрушки.
Их следовало бы посадить в тюрьму за то, как они с нами обходились. Как с рабами. Ни один из них ни разу не назвал меня по имени. Я работал по шестнадцать часов в сутки, шесть дней в неделю, мои легкие выворачивались наружу от кашля, в дырявые ботинки проникал мокрый снег. И все это время меня терзали видения, которые я по ночам или в короткие перерывы между съемками переносил на бумагу. Я делал это из страха, что умру, не успев воплотить свои идеи в жизнь. Я боялся, что не успею необратимо изменить сознание людей….