Текст книги "Муж есть муж"
Автор книги: Фредерика Эбрар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Потом он с видом знатока провел пальцем по столику у изголовья, заметил, что уборку делали свиньи и ушел, отправив мне воздушный поцелуй.
Какой он был бодряший! Ах! Я прекрасно себя чуствовала! Я посмеялась. Я выспалась, мой солнечный удар прошел. Была хорошая погода, клубничное варенье было вкуснющее, и мне хотелось петь.
Смотри-ка, мама! На первой странице «Миди Либр» ее большая фотография. Изысканная.
“Сенатор Кампердон у источников Фонкода. Наша статья на странице 3.”
Я открываю газету и застываю с чашкой чая в воздухе. Эта несчастная илотка (илоты – раса рабов в древней Спарте), пойманная обьективом на пороге Фонкода, ведро в одной руке, метла в другой, с носовым платком на голове, это должно быть я, поскольку подпись гласит:
“Дочь сенатора, крестница адмирала, жена дирижера, она – сама простота”.
Это я? Но это невозможно! Надо же что-то делать! Мне хочется удушиться между двух матрацев, утопиться в раковине и изьять весь выпуск газеты. Этот человеческий мусор – я? Достойная труженница! Buona, buona…La Mamma! Если я буду продолжать в том же духе, я скоро буду напоминать тех старух, которыми кишит Гомер и которые, иногда, встречая юную богиню со свежей грудью, целуют ей колени, почтительно шамкая беззубым ртом:
– Добрый день, красавица!
Я в последний раз смотрю на себя на этой ужасной фотографии.
Решение принято.
Мне надо пойти повидать мою подружку Морисет
Глава 8
Ровно с 12:59, с берега моря курсом ост-зюйд-ост, я вошла на террасу и направилась к своему столику.
Люсьен жестом остановил меня:
– Это место занято, мадмуазель.
– Мадмуазель? Люсьен, друг мой, о чем вы?
Обалдевший, возвращенный к реальности звуком моего голоса, Люсьен остался передо мной нем и недвижим. Надо сказать, было от чего удивляться.
Морисет взяла меня в свои руки.
На меня смотрели все.
Изящно покачивая бедрами, я пошла к своему столику посреди ошеломленного молчания. Я прекрасно себя чувствовала в своих утыканных рубинами джинсах. Я не уставала созерцать золотистую кожу своего живота. И потом я стала на шестнадцать сантиметров выше. Я уже дважды упала, но, к счастью, ничего себе не повредила. Я повернулась и села лицом к публике. Я запустила руку с ультрамариновыми ногтями в белые кудри своей сумасшедшей растрепанной шевелюры и заказала у Люьсена бокал Шампанского. Я была совершенно счастлива, хотя и немного неуверена в накладных ресницах, которые заставляли меня все время моргать.
«Миди Либр» лежала на многих столиках. Я была спокойна. Никакой опасности, что кто-то узнает добродетельного муравья в скандальной стрекозе, которой я стала.
Уф! Самое время. Когда впереди осталось мало молодости, это не лучший момент, чтобы разбазаривать ее.
– Скажи-ка! Мерси Аспро! – произнес Люсьен, ставя передо мной искрящийся бокал.
Я взяла его за запястье и принудила наклониться ко мне.
– Я действительно вульгарна?
– О-ля-ля! – сказал он уважительно. – А почему вы мне все время подмигиваете?
– Накладные ресницы, – обьяснила я. – С непривычки.
– Жаль. Я стал бы делать вам непристойные придложения!
Это было очень трогательно. От входа, в клубничной блузке и малиновых брюках, на меня смотрела мадам Пакэн. Соблазнитель развернул свой стул на четверть оборота и не покидал меня глазами. Впервые Селеста оставила своего Тинтина-алиби. За столом многочисленной семьи дети прекратили есть. Немного встревоженные прекрасные фиалковые глаза улыбались мне. Мадам Пакэн исчезла и за лаврами я заметила току Шеф-повара.
Они еще ничего не видели! Подождите, пока я вытащу Мерри-Лук, золотую цепочку, жуткие шейные платочки и шорты с бахромой!
Потом, надо признать, с безразличием, свойственным толпам, каждый вернулся к своей тарелке. Все казалось мне восхитительно вкусным! Я все время улыбалась, мне захотелось спеть за десертом. И меня ужасно огорчало, что за столом многочисленного семейства дела шли все хуже. В этот раз конфликт столкнул не поколения, а отца и мать. Сколько ей могло быть? Старшей дочери где-то около пятнадцати. Четверо остальных – между двенадцатью и тремя годами. Этой женщине было, наверное, лет тридцать шесть, но она была опухшая от усталости, белая от отчаяния. Ситуация становилась все серьезнее, тон повышался. Дети считали словесные удары, наносимые друг другу родителями. Соседние столики затихли. Вдруг женщина закричала: “Я больше не могу! Ты что, не видишь что я больше не могу!”, разрыдалась и бегом бросилась ко входу в отель, прижимая столовую салфетку к залитому слезами лицу.
– Жозет! – заорал ее муж, бросаясь вдогонку.
Я была счастлива, что здесь нет англичанок, сцена была непристойная. И эти несчастные малыши остались одни…
Шлеп! Хлебная корка шмякнулась о мою щеку. Чайная ложка полетела за пределы террасы, упала на шоссе и была тут же расплющена проходящей машиной. Кубик льда вторгся в бокал соблазнителя, и его белая фланелевая куртка жадно впитала выплеснувшееся красное вино. Мой враг, юный корчитель рож, взял ситуацию в свои руки, и младшие братья доблестно вторили ему, бомбя пансионеров всеми снарядами, которые попадались им под руку. Большая девочка попыталась воспротивиться этой вакханалии и получила лужицу пюре прямо в лицо.
Это было слишком! Одним движением руки я оттолкнула столик. Забыв о шестнадцати с половиной сантиметрах каблуков я без единого неверного шага прошла до большого стола и села на место матери, блокировав на лету полную соуса тарелку.
– Ты не моя мама! – закричал мой враг.
– Какое счастье! – закричала я еще громче.
– Убирайся! – заорал он.
Я ответила оплеухой справа, поймав его, когда он сам замахивался на меня, и вырвав у него самурайский крик.
– Ты плохая! – пробормотал он в страхе.
– Очень плохая! – согласилась я, надеясь, что не искалечила его и засунула ложку пюре в рот самого маленького.
– Я сострою тебе рожу, – пригрозил мой противник.
Я презрительно рассмеялась и просто завернула губы.
– Нет! – заорал несчастный, закрывая лицо, чтобы больше меня не видеть.
– Еще! – сказал детский голос. – Еще пюре!
– Мне тоже, мне тоже! – вторили дети вокруг стола.
Только старшая девочка ничего не говорила. Она плакала под своей влажной маской.
– А у меня нет пюре, – засопел побежденный.
– Иди ешь то, что на твоей сестре. Оно, может быть, будет немного соленое, но лучшего ты не заслужил. Кстати… (Я наклонилась к его уху) Что ты сделал с кранами?
В ужасе, он даже не пытался отрицать.
– В мусорных ящиках в гараже, – признался он.
– Хорошо. Ты пойдешь за ними, ты дашь их мне, я их верну… Видишь, какая я добрая, тебя даже ругать не будут, но…
Ложка пюре.
– Но если ты продолжишь всем досаждать…
Ложка пюре.
– Я займусь тобой лично. Понятно?
– Да, мадам, – сказал он, опуская голову.
Ну и ну!
– Вам дальше подавать на этот столик? – спросил Люсьен.
– Нет-нет! – быстро сказала я. – Я сейчас вернусь на свое место!
Самый маленький расплакался, и Люсьен, у которого был след от кетчупа на рубашке, воспользовался этим, чтобы добавить:
– Это не ради меня, сделайте это для Кристины. У нее только что была истерика, пришлось позвать доктора Фавара, вы – наша последняя надежда. Ваше присутствие успокаивает клиентов.
Ну что ты будешь делать?
Самый маленький скользнул ко мне на колени и ел из моей тарелки. Большая девочка вымыла лицо и, всхлипывая, смотрела на меня. Остальные улыбались мне между глотками. Мой враг налил фруктового “Эвиана” в грязный стакан и протянул мне:
– Меня зовут Бернар, – сказал он.
Мы выпили. Мир был подписан.
– Что за история! – неожиданно раздался голос.
Отец детей с озабоченным видом сел передо мной.
– Я уже ухожу, – сказала я.
– О! Я прошу вас, останьтесь еще немного! – стал умолять он.
Дети с беспокойством смотрели на меня.
Я осталась.
– Ваша жена устала, – сказала я, чтобы поддержать беседу.
– Хуже – она беременна!
– Ох! Зачем?
Я не смогла удержаться и выкрикнула свою мысль.
– Вы правы, – сказал он. – Пятеро детей это уже вполне достаточно! Я не знаю, чтобы такое могла произойти.
А я вот очень хорошо знала.
Дети закончили и хотели пойти на пляж.
– Но сначала, Люсет, пойди поцелуй маму и скажи ей, чтобы она за меня не волновалась, что я с дамой.
– Могу я предложить вам ликерчик? – спросил он, когда мы остались одни.
– Я предпочла бы красное вино…
– Самое печальное, – продолжил он, – что моя жена не любит детей.
– Чем больше вы ей будете их делать, тем меньше она будет их любить!
– Но что делать? – спросил он, глядя мне в глаза, как будто я могла все устроить.
– А противозачаточная таблетка?!
– У моей жены непереносимость.
– Значит надо ее поменять
– Жену?
– Да нет же, таблетку!
Какой тупица!
– Она пробовала мини?* (минипилюля – новое тогда средство контрацепции с микроскопическим содержанием эстрогена)?
– Она все пробовала!
– Но мини?
– Я думаю, да. Это не помогает.
– Так пользуйтесь сами…
– Женой?
– Да нет же, контрацептивами!
Ох, как меня раздражает этот тип!
– Меня не тянет, – сказал он капризно.
Вопли, донесшиеся с верхних этажей, положили конец этой беседе.
Он встал, посомневался и потом сказал мне с оттенком надежды, от которого делалось больно:
– Я не предлагаю вам провести с нами вечер, …нет?
– Нет! нет! я уже приглашена! – вскричала я с ужасом.
Он убежал, а я налила себе большой бокал красного вина. Он был мне необходим.
Бедная женщина, непереносимость к таблеткам…
– Как вы хорошо одеты!
Селеста с почтением смотрела на меня. Я поцеловала ее. Это был первый поцелуй, с Фонкода. Какой чудный обычай – поцелуи! Я запечатлела еще один у нее в волосах.
– Селеста! не докучай даме! – воскликнула мадам Пакэн.
К ней вернулось спокойствие, но еще было видно, что она плакала. Она села напротив меня и провела рукой по лбу.
– Ты слышышь, что я сказала, Селеста?
Я прижала к себе маленькое тело.
– Она не докучает мне. Я даже хотела бы, чтобы вы мне ее уступили сегодня после полудня. Я хочу повеселиться, и мне нужна подружка. Я могу повести ее на пляж?
Но мадам Пакэн больше не видела меня, больше не слышала. Она встала с дрожащей на губах улыбкой, протянула руки…
– Доктор… – сказала она, как могла бы сказать: "милый"…
Доктор Фавар был великолепен. У него был вид человека, наслаждающегося отменным здоровьем. Он, должно быть, мог удовлетворить много пациенток за раз. Тоном нежного укора он сказал:
– Ну, хорошо, малыш мой, что произошло?
Мадам Пакэн вздохнула на грани слез, он взял ее за запястье и подтолкнул к входу, как мужчина, который знает, что он должен делать.
– Мы сейчас посмотрим, – сказал он.
Звучало очень успокаивающе.
Мы играли, как ненормальные. Для начала, я купила мяч, ведерко, два совочка. Мы рыли, ломали, строили, бегали, кричали, смеялись, плавали, орошали, разрушали, реконструировали, мостили ракушками двор замка…
– Вы выглядите, как принцесса, – говорила Селеста, указывая на золотую цепочку, которая прикрывала меня едва ли меньше, чем мой Мерри-Лук. Когда я вырасту, я буду одеваться, как вы.
Я сняла веломобиль, купила воду «Камарго», сладкие рожки, арахис.
– Не тратьте все ваши деньги на меня, жизнь такая дорогая! – говорила Селеста.
И я отвечала:
– Оставь!
Я поливала ее белым муссом, который делел кожу мягкой и пах солнцем. “Мне!” говорила она, и ее маленькая ручка пробегала по моей голой спине.
Косматый очень мокрый пес пришел и сел перед нами, и мы предложили ему арахиса. Мы ему понравились, и он отряхнулся, оросив нас миллиардом капелек, от чего мы закричали и побежали к морю. Пес в восторге побежал вместе с нами, потом в последний момент передуал и ушел искать свою семью. Две старые англичанки, возвращаясь с группой с прогулки на лошадях, проехали мимо и поприветствовали нас, когда мы выходили из воды.
– Мне нельзя возвращаться очень поздно, – сказала Селеста. – Я должна поужинать с персоналом до того, как начнут накрывать ужин.
Мы собрали лопатки мячик, ведерко.
– Все-таки жаль, что ваших детей здесь нет!
Маленький укол в сердце. Конечно…
– О ком вы думаете, мадам?
Ни о чем, моя маленькая ни о чем!
Но Селеста слышит музыку чуств:
– Я тоже иногда очень грущу, когда думаю о моей маме…
Я беру ее руку, я тащу ее, я ей улыбаюсь, я заставляю ее бежать. Перед тем, как прийти в гостиницу, она останавливается, заставляет меня к ней наклониться.
– Я кое-что хочу вам сказать…– и, на ухо, она сообщает мне:
– Вы теперь моя лучшая подруга!
В новой шелковой блузке цвета лютика Кристина радует глаз.
(Какой чудесный доктор, этот доктор Фавар! Он не только лечит своих пациенток, но и делает их красивее)
– Извините меня, – говорит она, заметив нас. – Я была в таком состоянии, что даже не поблагодарила вас!
– Поблагодарила?
– Без вас эти ужасные дети разнесли бы пансион! Вы знаете, с тех пор, как они здесь, я каждый день пишу в страховую компанию? У меня уже, кстати, начинаются сложности с этой стороны. Тут пара очков, там зеркало, куртка Месье Кинета у красильщика…
– Месье Кинет?
– Месье, который ест в одиночестве и у которого как нарочно сегодня днем была белая куртка. И еще водопроводчик говорит, что теперь надо менять все краны!
– Не беспокойтесь за краны. Сегодня вечером они будут у вас.
– Правда? Да вы фея! Селеста, ты хорошо поблагодарила мадам? Она вам хоть не докучала? Вы уверены? Давай, пойдем, моя дорогая, поспешим на ужин, чтобы не задерживать подачу на стол.
Она уходит, легкая, веселая, держа племянницу за плечи, полная отваги, жизненной силы… воскрешение!
– Шокотерапия! – говорит голос за моей спиной. Это Люсьен, который тоже идет ужинать с персоналом.
Свежий душ, поправка макияжа и я ухожу, туго обтянутая моими сверкающими от рубинов джинсами, прогуляться по набережной перед ужином.
Я оставила в регистратуре неряшливый пакет из газетной бумаги, который обнаружила перед своей дверью. У Кристины на десерт будут краны.
Набережная превосходна от поглощенного за день солнца, плавящего жара, резких запахов. Это момент, когда день переходит в ночь. Садишься на террасу спиной к светлому небу, а когда встанешь, будут сверкать звезды. Красные скатерти, белые скатерти, бумажные скатерти, мраморные и железные столики ждали толпу, влекомую голодом и жаждой.
– Скажи-ка! Ну и девица! – цедит меж сжатых губ женщина своему раболепно кивающему мужу.
Речь идет обо мне?
О! Спасибо! Если бы я осмелилась, я бы их расцеловала!
Я вижу Месье Кинета, он штурмует прекрасные фиалковые глаза. С каким изяществом она всегда избавляется от надоеды! Бедный месье Кинет, его белая куртка у красильщика, и он снова надел кутрку яхтсмена.
– Могу я позволить себе предложить вам стаканчик?
Он не теряет времени! Едва его обломала одна, он отправляется на штурм другой. Новый провал. На этот раз у него недовольный вид. Он колеблется, смотрит на меня так, будто сейчас что-то скажет, пожимает плечами и уходит.
Без сомнения, я теперь, по его мнению, не настолько “прилична”, чтобы иметь право отказываться от стаканчика?
Погоди-ка, я позволю себе один.
У одинокой молодой женщины возникла та же идея, что у меня. Она на террасе Кафе де Пари перед мятным ликером. Если бы я осмелилась, я бы заговорила с ней. …но я не осмеливаюсь. Она посылает мне легкую застенчивую улыбку. Я смущенно улыбаюсь в ответ. Я сажусь за соседний столик. Приближается официант.
– Дайте мне мятный ликер.
Как глупо быть такой застенчивоой! Я играю с кошельком, у меня выскальзывает монетка, катится под стол. Я спешу к ней, молодая женщина тоже, мы оказываемся на четвереньках лицом к лицу. Она протягивает мне мою монетку. 20 сантимов. Ее глаза как фиалки. Вблизи она еще красивее.
– Могу я позволить себе предложить вам стаканчик? – говорю я церемонно, и мы обе прыскаем со смеху.
Мой мятный ликер поставлен рядом с ее, мой круглый столик опустел, мы еще не очень хорошо знаем, о чем будем говорить, но мы довольны, что у нас достало смелости познакомиться.
– Вы не слишком скучаете совсем одна? – спрашивает она.
Она удивлена, когда я ей говорю, что нет. Она смертельно скучает! Она такая застенчивая, она ни с кем не осмеливается заговорить! Если бы не упала моя монетка…
– Это ужасно! Я ненавижу июль! Я ненавижу отпуск! Я ненавижу море! Я ненавижу слонце! Я ненавижу Юг! Каждое лето – это кошмар! И это длится уже семь лет!
Я удивлена, что она с упорством приезжает в место, которое не любит.
– У меня в жизни есть мужчина, – говорит она.
Тем лучше, это хорошая новость
– Да, но женатый мужчина…
Ах! жалко, это плохая новость.
– Женатый мужчина с детьми, с семьей, с женой! с чувством долга! …Он никогда не покинет свою жену! НИКОГДА! Он всегда говорит мне: “ Мы должны думать о ней!” Он замечательный!
Я его уже ненавижу.
– Я тем более одинока, что поссорилась со всеми своими подругами. Все мне говорили: “Брось его! Брось! Он разрушит твою жизнь!” Они не могут понять! Когда он говорит мне: "Жена – это жена…"
– Он ее любит?
– Он ее уважает!
Какой ужас!
– Так вот, каждый год в это время я приезжаю в Гро-дю-Руа и я надеюсь… Но я не докучаю вам своими историями? Вы не подумаете обо мне плохо, потому что я вам все это рассказываю? Мне так надо выговориться…
Бедная. Я успокоила ее.
– Спасибо, мне приносит такое облегчение рассказать вам все. Вы знаете, я приезжаю сюда, потому что у нее семейное владение между Нимом и Монпелье, так вот иногда он может вырваться… О! Редко! Ненадолго! Но это хорошо. Я говорю ему: «Жан, дорогой мой!..»
– Жан?
– Да, Жан. Вы не любите это имя?
Нет же! Я люблю это имя! Настолько, что я вдруг заледенела, моторы остановились, я объята ужасом…
Жан. Есть другие Жаны! Но у его жены фамильное владение между Нимом и Монпелье… Уже семь лет, фиалковые глаза ждут в летнем зное… иногда он может вырваться… и это хорошо…
– Часто я говорила ему… (она продолжает говорить, она ничего не заметила, мне надо знать…), я говорила ему: “Жан, мой дорогой, я исчезну!” Вы знаете, что он мне отвечал? Он мне отвечал: “Командовать буду я!” и это правда! Это Жан командует! О! Я бы хотела, чтобы вы его узнали! Он бы вам понравился, я уверена! А потом, я горжусь им. Он…дирижер, мой Жан!
Я уже спрашивала себя, скоро ли в полиции подумают об убийстве из ревности, когда она продолжила с дрожанием гордости в голосе:
– То есть, как дирижер…Он управляет отделом нарушений системы налогообложения в сельском хозяйстве в министерстве Финансов, как дирижер оркестром!
Милый Жан! Я вдруг стала веселой, счастливой! Я бы с удовольствием его поцеловала! Чего он ждет, этот ненормальный налоговый инспектор, когда ему надо разрушить семейный очаг, бросить свою семью, бежать в ее обьятия? Ах! мужчины, воистину они меня всегда удивляют! Люсьен прав, женщины действительно несчастны! Слишком беременная, недостаточно беременная, любимая или осмеянная, уважаемая или обманываемая, брошенная или переутомленная вниманием, обожаемая или преданная, женщина может выбирать только между пустотой или переизбытком.
Счастливы ли они, будут ли они счастливы, эти две кариатиды, на которых с любопытством оборачивается толпа? Мускулистые, атлетические, спокойные, они, должно быть, добрались из своей родной Дании вплавь, без малейшего учащения пульса. Они невозмутимые, проходят перед нами, и я обнаруживаю сопровождающую их группу, которую они прятали своими телами.
– Вертер!
Я его за ними не видела.
– Вертер! Эй! Эй! Вертер! Это мой маленький швейцарец, – говорю я молодой женщине.
Я встаю и иду к нему.
Я думаю, он узнал меня по голосу. Он засмеялся.
– Вы выросли, мадам!
Я увлекаю его к столику и знакомлю их. То есть я говорю: “Вертер! …Подруга!” Я прошу его сесть. Но возможно, он хочет, чтобы я так же пригласила его спутников?
– Нет, нет, – говорит он. – Я свободен.
Он все такой же красивый, но у него менее сияющий вид. Я спрашиваю, что он видел в Камарге.
– Я видел швейцарцев, – отвечает он смущенно.
Я обьясняю сиреневым глазам, что этот молодой человек ученый, что он изучает провансальскую литературу.
– А! Неужели? – говорит она.
Она трогательна. Маленькая девочка, только что обретшая приятелей.
– Я уеду очень грустным, – говорит Вертер, с белой капелькой молока над губой. – Везде туристы! О! Я знаю, где он скрывается, истинный Камарг. В Рьежском лесу и в Бразинвере. Но они закрыты на ключ.
– У меня есть ключ.
– Ключ? – спрашивает моя новая подруга, без сомнения ожидая увидеть, как я выну его из сумки.
– Ключ? – спрашивает Вертер, с новой надеждой.
Я рассказываю им об охотничьем заповеднике, о дедушке, о гранате… Я не уверена, что найду дорогу, я не могу обещать, что нас не прогонят, но ведь можно попытать счастья.
– Бразинвер, – повторяет Вертер, молитвенно складывая руки.
– Итак, 8:30, завтра, перед гостиницей “Пляж”. Вы с нами? – спрашиваю я у молодой женщины.
– С удовольствием! – говорит она с энтузиазмом. – Я сделаю фотографии, чтобы показать их Жану!
– Вы знаете, это будет моя первая экскурсия за все семь лет? Как мило с вашей стороны! О! слушайте, я еду, но с одним условием: сегодня вечером в гостинице я приглашаю вас на ужин!
Я тут же согласилась, и она обрадовалась, как ребенок. Мы встали, чтобы вернуться в гостиницу, легкие, веселые, как две школьницы. В конце набережной она осмелилась взять меня за руку, а когда мы подходили к гостинице, я держала ее за талию.
– Тетушка! – закричала Селеста, из-за олеандра. – Девушка пришла!
Я почувствовала, что она дрожит, и крепче обняла ее.
Кристина шла нам навстречу.
– А! Мадмуазель, вас ждут!
– Боже мой, – сказала она одними губами.
– Я думаю, месье в баре…
Но месье уже шел сюда, разгневанный, одетый так, как они обычно одеты в министерстве Финансов, с блестящими от негодования очками, с усами, дрожащими от праведного гнева.
– Жан!
Этот взволнованный крик заставил прохожих обернуться, но месьене было наплевать.
– Ты видела, сколько времени? Нет, ты видела, сколько времени?! – пыхтел он, стуча по наручным часам. – Это ты ночью возвращаешься с пляжа?
Я убрала руку, пока его взгляд не расплавил ее. Молодая женщина пошатнулась, и это умножило его гнев:
– Я вот торчу здесь, как идиот, жду тебя! А ведь ты знаешь, что для меня значит вырваться! Ты это знаешь, а?! И в это время… что ты делала? Ты купалась? С прожектором?
– Но Жан, я не могла знать, – сказала она потерянно.
Вдруг он стал еще омерзительнее: он улыбнулся.
– Ладно, пошли, забыто, – великодушно сказал он.
Он решительно увлек ее за собой, но у меня было время расслышать:
– Что это за крыса, ты к ней прилипла, как банный лист к заднице? Ты знаешь, я не очень люблю, чтобы ты общалась с подобными…
– Казанова – не фонтан, – сказал Люсьен мне в ухо. Я направилась к своему столику. У пансионеров были довольные мины. Мое превращение, поражение корчителя рож, а теперь эта семейная сцена… великолепный день…
Старые англичанки поприветствовали меня над своим абсентом. А соблазнитель решительно повернулся ко мне спиной.
– А где большое семейство?
– В маленькой столовой. Ее придется перекрашивать после сезона. Мадам Пакен взяла дело в свои руки и сказала, «или это, или выселение». Кстати: спасибо за краны.
– Я извиняюсь за ужин…
Запыхавшаяся, задыхающаяся, передо мной стояла молодая женщина.
– Ничего страшного!
– Правда, ничего? – спросила она, начиная отход.
– Да нет же!
– В другой раз? – произнесла она облегченно.
Я пообещала, и она исчезла, как джин из волшебной лампы.
Все это прибавило мне радости и аппетита.
– Я голодна! – сообщила я, разворачивая салфетку.
– Ах, ах! Сейчас неплохо поорудуем вилкой, а, моя рыбка ротанчик? Нам на пользу морской воздух?
– Мне все на пользу, Люсьен! Я хочу айоли, вина, жареного хлеба, масла, соуса из анчоусов, маслин и галету!
Люсьен записал заказ с самым серьезным видом, выразил сомнения в возможности доставить весь товар, но пообещал, что котелочек у меня будет хорошо наполнен. Он удалялся к кухням, и тут раздался громкий женский крик.
Люсьен резко обернулся и спросил меня:
– Что с вами?
– Что “Что со мной”?
– Это не вы кричали?
– Да нет же!
Другой крик. Мы посмотрели друг на друга. Это с верхних этажей… мелодичные стоны, обрываемые пронзительными жалобами. Все подняли головы, кроме двух англичанок, они уже ничего не слышат, кроме звона Биг Бена ….
– ЖААААН!
Первым взрывается смехом Люсьен. Я кусаю губы, потом прекращаю бороться. Люди неистовствуют. Наша веселость покрывает звуки шумной страсти фиалковых глаз и мытаря. Мои накладные ресницы отклеиваются, я кладу их на край тарелки, щеки у меня черные от туши. Англичанки доверчиво смеются, счастливые, что участвуют в неком забавном старинном французском обычае. Соблазнитель поворачивается ко мне и пытается поймать мой затуманенный слезами взгляд. Мадам Пакен приходит из регистратуры, удивленная, но довольная что все так веселятся:
– Люсьен! Через минуту – шампанское и лангуста в пятую комнату!
Она не может понять, почему люди находят этот заказ таким смешным и бьются головами о столы. Тогда Люсьен кланяется величественно, как в Комеди Франсез и провозглашает:
– Мы с вами посреди постыдного дебоша!
И под изумленным взглядом своей хозяйки и гром апплодисментов выходит через заднюю дверь.
– …гранатовое дерево всегда покажет тебе путь…
…но где он, этот гранат, о котором я в детстве думала, что это “она” – граната – взрывное устройство на берегу Камарга?
Я была уверена, что никогда не найду дороги. Цивилизация смешала все пути. Столько домов, стен, асфальта, камней, поставленных там, где раньше рос чертополох и дикие лилии…
Какой ужас, если я сделаю круг и снова окажусь с Вертером перед бассейном ресторана-ранчо, полного гнедых лошадей! Бедный Вертер, он пришел на место свидания в 8 часов утра.
– Вас нетерпеливо дожидается молодой человек! – сказала мне Кристина.
Не знаю, какая муха ее укусила, эту Кристину, но она не захотела отпустить со мной Селесту. У малышки глаза были полны слез…
– Нет! Я сказала – нет! Значит – нет!
Сжатая, официальная, нудная.
– Ты уже достаточно докучала даме вчера!
Докучала даме? Что позволяет ей…
Черт! я не найду дороги!
И вдруг я увидела его.
Зажатый между уродливой каменной кладкой и металлической оградой, но все еще стоящий.
Гранат.
Живой межевой столб показывал мне дорогу своими плодами, еще близкими к цветам.
Потом нужно было только ехать вдоль мертвого рукава зеленоватого канала и чьих-то красивых владений, где деревья скрывали дома. Поля спаржи. Виноградник. Сосны. С розовой, завуалированной акацией крыши на нас смотрят два павлина. Самцы взлетают, оскорбленные и великолепные.
Это было только начало настоящей красоты. Нам предстояло вернуться на века назад.
– Вы поехали по дороге со встречным движением! – вдруг встревожился Вертер.
– Это значит, что я на правильном пути.
Дорога из соли и глины. Земля уступила место песку, воде. Машина ехала по тонкой дамбе, поднятой между квадратными лужами, старинными солончаками, где птицы поднимались, шумя розовыми и серыми крыльями. Пухлая нутрия пересекла дорогу перед колесами и нырнула в рыжую воду.
В этих плоских землях все кажется миражом. Размеры и обьемы – иллюзия. Этот лес вдали – быть может, это только пучок травы? Море исчезло, но, может быть, оно притаилось, ворча, с пеной на губах, за этой легкой дюной? И вдруг – вот он, лес, прилепившийся к земле, как огромный мох, причесываемый ветром с рождения первого дерева, весь склоненный к востоку, будто кляняясь началу дня.
Надо остановиться, потому что здесь закрыто – невинный барьер, его даже коровы смогут открыть. Мы въехали, закрыли за собой. Снова забрались в машину. Это был другой мир. Земля, покрасневшая от сосновых иголок, освеженная тенью, с углублениями, зелеными, как край источника.
Вертер молчал.
Мы были далеко от лесов-храмов германской Священной Римской Империи. Здесь Аполлон своей рукой посадил мирты и розмарин, осветил их своими лучами и заставил асфодели пробиться из тины.
Человек хорошо знает, что его только терпят в этом святилище. Он входит на цыпочках, чтобы не потревожить тайны. Нимфы и дриады спокойно живут в этом своем последнем прибежище. Трава, растущая здесь, священна: убор и пища бога.
Бога, явившегося нам за поворотом дороги.
Огромный, черный, спокойный.
Бык смотрит на нас, потом без спешки поворачивается. Чего ему бояться? За что он мог бы держать на нас обиду? Он не знал несчастий.
Лес становится светлее, его прорезают широкие поляны: иногда зеркала воды, иногда земля, потрескавшаяся от зноя. Варианты Начала, моменты генезиса, слияние четырех элементов.
Мы находимся в самой старой части Камарга. Совсем близко отсюда лежит берег, где высадились изможденные женщины, принесшие нам Кровь и Слово Христово ( В провинции Камарг, есть небольшое, но очень старинное место – Сан-Мари-де-ля-Мэр. По легенде туда в 40 году нашей эры была выброшена на берег лодка без весел и паруса с беженцами из Иерусалима. В лодке находились Мария (сестра Богородицы), Мария Саломея, мать апостолов, Мария Магдалина и Лазарь (тот самый, которого воскресил Христос). Две Марии остались в Сен-Мари, Лазарь позже стал первым Епископом Марселя, а Мария Магдалина ушла в горы, в Сент-Бом, где и прожила в пещере около 30 лет, до самой своей смерти.)Именно здесь, в этих соленых песках Дельты, в этом подарке ветра, в этой победе над морем Крест укоренился и расцвел над Европой.
Вертер все молчал.
Я остановила машину в расщелине, под тенью дикого тамариска. Мы ехали с открытыми окнами, но только мы вышли из машины, нас обхватил аромат времени. Такое качество танцующего воздуха, такая почти музыкальная вибрация атмосферы, такой туман радости, я думаю, можно встретить только в Камарге.
Вертер посмотрел вокруг и начал со своим швейцавским акцентом:
Amo de longo renadivo
Amo jouiouoso e fiero e vivo
T’apelo, incarno te din mi vers prouvencau!
Мне было стыдно, что я не могу продолжить поэму Мистраля. Чтобы не остаться в долгу, я подарила море. Оно было здесь, совсем близко за горкой. Ни корабля, ни паруса. И на белом песке – никаких других следов, кроме птичьих. Начало мира. Вдруг воздух заворчал: дикие лошади выскочили из леса и миновали нас не глядя, гривы по ветру, сопя, они ускакали вдоль моря в бахроме пены, орошающей их шкуры.
– Я чрезвычайно голоден! – сказал Вертер с той же убежденностью, что Поль, когда обещает, что вот-вот грохнется в обморок.
Я обнаружила, что тоже голодна. Можжевельник предоставил нам более серьезную тень, чем тамариск. Кристина надавала нам в дорогу деликатесов. Без сомнения, в благодарность за вызволение кранов.
Мы мало говорили. Я чувствовала, что Вертер хочет впитать в себя все, что учил наизусть под сводами библиотеки Санкт Галлена. Я ничего не могла ему рассказать. Я только открыла ему дверь святилища. Он знал, что Грааль был пронесен здесь, а потом затерялся в тумане Севера. Он знал, что Марта укротила Тараска своей лентой (Легенда о драконе, который был укрощён Святой Мартой, стала распространяться в Провансе в XII веке и была связана с появлением здесь в 1187 году священных реликвий, связанных со Св. Мартой. Дракон был поражен прекрасным пением святой и уснул у ее ног, а она надела на него ошейник из ленты) Он знал, что Мистраль подарил хуторской девчонке бессмертие. Если бы он мог пересечь Рону, добраться до Ваккарэ, если бы он мог встретить Чудище (Чудище из Ваккаре – персонаж, напоминающий Пана, рогатый человечек с козлиными ножками, по легенде живущий в пруду Ваккаре), он бы протянул ему дружескую руку, чтобы вытащить его из тины и вернуть его радости, музыке цикад и полету розовых фламинго – этих летающих цветов Маркиза.
