Текст книги "Муж есть муж"
Автор книги: Фредерика Эбрар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
– Я такой везучий, что ваш дедушка охотится здесь! Ох! Я больше совсем не могу говорить по французски! – сказал он, обеспокоенный строением фразы.
– Он с наслаждением ел айвовый мармелад.
– Айвовый мармелад? Что это за фрукт?
– Он похож на яблоко, на грушу, и его нельзя есть сырым.
– Айвовый мармелад… это вкусно!(потом он спросил меня Вы пойдете плавать, мадам?
Мадам! Есть чем рассмешить лесных божеств! На мой вкус он был немного церемонным, но я предпочитала это слишком свободной манере некоторых молодых, вы знаете: пикировки, тыканье, “ну, толстушка моя” – и хрясь! – хороший шлепок по спине. Я сказала ему, что полежу на солнце, что поплаваю попозже, и что не надо звать меня мадам, что меня зовут Людовика, что это античное имя, что это римское имя и оно полностью соответствует обстоятельствам.
– Это потому, что я не много вас знаю, поэтому я не осмеливаюсь, – сказал он серьезно, снимая штаны.
Под штанами ничего было, и я окаменела перед его абсолютной наготой.
Он старательно сложил вчетверо свои джинсы и положил их на песок.
– Слишком много плохо воспитанной молодежи, – заключил он. – Вы не находите?
Я тупо кивнула головой. Он улыбнулся мне:
– Вы действительно не идете?
– Сию минуту, – булькнула я.
Он убежал к горке, вскарабкался на нее одним скачком, повернулся, дружески махнул мне рукой и резко исчез.
Он был настоящим блондином.
Он был также настоящим швейцарцем.
Я сказала себе:
– Жан умрет от смеха, когда я расскажу ему эту историю!
…но я не была в этом так уж уверена.
И, однако, я находила поведение Вертера трогательным. Как поведение доверчиво отдающейся девушки.
Невинность.
Вертер меж деревьев райского Сада совсем не прятал лица перед Вечным Богом. Ни лица, ни всего остального.
Если бы у меня было побольше шика, я бы тоже обнажилась. Но воспитанием, корнями и принципами, в которых я мариновалась, я принадлежала к XIX веку. И довольствовалась Мери-Луком, что уже было прекрасной победой над предрассудками.
Я со спокойной душой заснула на солнышке.
Пробуждение было ужасно!
Кричала женщина, и я подумала, что произошло несчастье.
“Nix possible! Forbidden! эээ…Private!”
Ослепленная светом, я не очень различала черты лица скачущего передо мной разбушевавшегося создания.
– Да кто разрешил вам войти? Что вы здесь делаете? Эй! Вы! Я вам говорю! Вы меня слышите? Конечно, она не француженка! Грязная иностранка!
Этот неприятный голос что-то мне напомнил… но что? но кого?
Что-то далекое…
Вдруг я закричала:
– Жинет!
Женщину это ошеломило, а я приблизилась к ней, теперь уверенная, что не ошибаюсь:
– Жинет! Ты меня не узнаешь? Людовика Кампердон! Предвыпускной класс нимского лицея!
– Людовика Кампердон? (Жинет никак не могла оправиться) Ни за что не узнала бы тебя в этом парике!
Парик? Мои прекрасные светлые волосы!
– Ах! Если бы я знала, что это ты, я бы меньше нервничала! Людовика Кампердон… Боже мой, мы не становимся моложе! Людовика Кампердон! Я, видишь ли, совершаю обход! Я шериф Бразинвера! Я бьюсь против всех этих чужаков, заполоняющих и загрязняющих наш лес! Все они мерзавцы, наркоманы, грязные и вообще! Подожгут мне сосновую рощу и даже не заметят! Но я на джипе врезаюсь в толпу! Они не пугают меня, можешь мне поверить!
Я верила. Она сама могла напугать кого хочешь.
– Ах, Людовика, какая встреча! Ох! Как я тебя поздравляю! Ты вышла замуж за знаменитость. У меня судьба менее шумная, но мне тоже не на что жаловаться. Я вышла замуж за Гастона Субейрана. Нотариуса. Старшего из пяти братьев. Тебе это что-нибудь говорит?
Я вежливо помычала, но ее не удалось провести.
– Нет? Он славный малый… У него большое….большая практика…Кстати, а твой? (она посмотрела вокруг, неожиданно обретя хорошее настроение) Он здесь с тобой?
– Нет, нет, нет, я одна!
Как только я выговорила эту ложь, раздались радостные крики:
– У!У!У!У!
Прекрасный, как Люцифер, наивный, как Бернадетта Собейру (1844-1879. Святая Бернадетта Лурдская, крестьянка, которой в юности 18 раз являлась Святая Дева), Вертер появился на вершине горки.
По лицу Жинет можно было проследить за сменой обуревающих ее чувств. Она стала пурпурной, раздулась, задрожала и окаменела с открытым ртом. Я знала, что у меня нет никаких шансов выйти из этой ситуации, получить понимание и снисхождение жюри. На ее лице явно читалось с трудом сдерживаемое вожделение. Вертер прыгал и кричал с варварским энтузиазмом. Она смотрела на его приближение, как на внезапный прилив.
– Да у нас гости! – сказал он, приближаясь, обаятельный и светский, и поклонился с истинно германской корректностью.
Я с усилием произнесла:
– Жинет, я представляю тебе Вертера, юного швейцарского филолога. …Мадам Субейран…
Вертер протянул ей руку с такой убедительностью, что у нее не хватило энергии отказать ему в своей.
– Очень приятно, – пробормотала она.
Но Вертер не отпускал ее руку. Что-то его, кажется, беспокоило:
– Субейран, – повторил он… – Субейран? Вы жена пастора Субейрана?
– Его невестка, – ответила Жинет. – Она никак не могла вырвать руку и тянула изо всех сил.
– Да это замечательно! – закричал Вертер, радостно тряся ее кисть. – Пастор Субейран – самый крупный специалист по Бернару де Вентадуру! Я три раза писал ему из Санкт Галлена и всегда он мне отвечает такими вежливыми письмами, такими простыми! О! Какой хороший он человек! И это муж брата? Это действительно очень хороший день для меня, сегодня! Вы ему скажете, мадам!
– Я в прохладных отношениях с братом моего мужа, – проскрипела Жинет и наконец вернула себе руку и самообладание. – Мы не общаемся.
– Я очень сожалею, – сказал в замешательстве Вертер.
Воцарилось ужасное молчание. Я протянула руку к термосу:
– Чашку чая, Жинет?
– Нет, спасибо, – ответила она с неприятным смешком.
Кивок мне, кивок Вертеру, она приблизилась к своему джипу и села за руль.
Она завела машину, сдала назад, поравнялась со мной и мило улыбнулась:
– Все мои пожелания твоему мужу! – крикнула она, проезжая на первой скорости. – Хотя он в них не нуждается, он в полосе удач!
Я смотрела, как джип исчез в облаках пыли и неожиданно нашла остроумные и хлесткие ответы…
– О! – сказал Вертер. – Вы плачете!
Уже полные глаза, и я чувствовала все те слезы, что скоро поднимутся, взорвутся, задушат меня…
– Это из-за меня?
Я кивнула головой.
– Это потому, что я снял брюки?
Слезы потекли.
– Мне очень жаль, – сказал Вертер.
– Ерунда! Она корова! – всхлипывала я. – Она была стервой еще в лицее! Стервой из стерв!
– Что я могу сделать?
– Надеть брюки, – икнула я.
Он бросился к своим джинсам, встряхнул их, чтобы убрать песок, натянул и сказал, застегиваясь:
– Не нужно терять присутствие духа, мадам.
– Все хорошо! Все очень хорошо! – уверяла я, безудержно плача.
Я наощупь нашла в машине коробку Клинекса. Я плакала, как старшеклассница, обвиненная в том, что списывала на экзамене. Я плакала, как ученица младших классов, которую только что дернули за волосы. Я плакала, потому что мне было стыдно, и я сердилась на то, что мне стыдно. Это было несправедливо. Я так яростно высморкалась, что толстая птица с сердитым криком поднялась с ближайшего куста.
Сама природа призывала меня к порядку.
Я тут же снова стала хозяйкой дома Бразинвер и повернулась ко все еще неподвижному юному, полному сострадания варвару.
– Молоко или лимон? – спросила я.
– Просто чай, – ответил Вертер.
Чай – это ритуал, и, как все ритуалы, позволяет выйти из затруднительных ситуаций. К концу первого обжигающего стаканчика я уже чувствовала себя лучше. Как же так? Я родила детей, успешно вела дом, помогла мужчине найти его место в жизни… и все еще завишу от милости Жинет? Я что, такая дура? Змея проскользнула по моему саду, большое дело! Змея, она тоже божья тварь. Я выпила еще один стаканчик, и чай, магический напиток, выполнил свою умиротворяющую функцию. Я пешком довела Вертера до поста Катр Мари*( Пост Четырех Марий, легендарное место высадки иерусалимских беженцев, см. Выше.), разрушенной лачуги, работавшей одновременно таможней и местом для отдыха. Я собрала большой букет пахучего розмарина. Вдалеке, повернув головы, на нас смотрели быки, пасущиеся вперемешку с дикими лошадьми. Солнце уже спускалось на запад, и лошади вытягивали шею, вдыхая закат расширенными ноздрями. Пора было возвращаться.
– Какой прекрасный день! – сказал Вертер.
Не надо было на него за это обижаться. Ему двадцать лет. Что ему сведение счетов двух пожилых девчонок из нимского лицея?
Мы выехали на дорогу в обратном направлении. Я устала. Дорога казалась мне длинной. Сваренной от солнца. Обжигающей. Блестящей, как медь. Первый дом показался мне оскорблением красоты творения. Я спросила Вертера, где его высадить. Он ответил, что возвращается в Гро. Благотворное действие чая испарялось, как действие наркотика, он уже не мог спасти меня от боли. Я знала, что мне будет больно. Скоро. Очень скоро. Сейчас. Пожалуйста. Мне больно.
– Моя немецкая бабушка, – сказал Вертер…
Отлично! Теперь еще и немецкая бабушка! Только этого не хватало!
– Моя немецкая бабушка говорила нам поговорку, очень красивую: “So Gluklich wie Gott in Frankreich!” и, видя, что я не понимаю, он перевел:
– Cчастливый, как Бог во Франции!
– Конечно! Немцы всегда очень тепло говорят о Франции. К сожалению, французы не отвечают им взаимностью. Моему отцу совершенно не понравилось в депоротации.
Вертер потерял свою улыбку.
– Простите, – грустно сказал он.
Почему я это сказала? Какой ужас! У меня был голос Жинет! До канала мы хранили молчание. Перед тем, как сойти, он вежливо сказал мне:
– Мадам, нужно развеяться.
Я пыталась его успокоить, но он не дал себя провести
– Я прекрасно вижу, что ваш дух нехорош, – заявил он. – Но сегодня вечером все удачно складывается, есть маленькая встреча… молодежь у Пепе Сардинки, с другой стороны моста… там будут петь, танцевать… это будет хорошо для вашей головы!
Пойти танцевать! Идея ребенка, который верит, что утолит сердечную боль, дав вам карамелек.
Я поблагодарила, помотав головой. Теперь мне не терпелось его покинуть.
– Я уверен, что вы придете, сказал он.
Он стоял на шоссе, и я смотрела на него в последний раз. Он был действительно красив и чист, и мне было приятно знать, что он существует.
– Прощайте, – сказала я.
– До скорого, – ответил он.
До скорого? Какая наивность! Скоро я буду спать. Я буду спать прямо сейчас. Я не пойду ужинать. Я пойду ложиться. Спать. Никого не видеть…
Нет, я никого не хочу видеть! Ни улыбку Селесты, ни Люсьена, который с антильским акцентом обьявляет, когда я прохожу мимо, что “В этот том сапрещено входить светным!”
Как этот тип меня раздражает! Вечно ему надо всех смешить! Мне не смешно, совсем не смешно. Спиной я угадываю его удивление. Действительно, до сих пор я всегда была готова расхохотаться, как только он откроет рот. Так вот, сегодня ничего не выйдет! И пусть не вздумает приносить мне вербену в утешение! Кстати, я закроюсь и не буду отвечать!
Пойти танцевать! Только этого не хватало! Кретинка! Старуха! Только подумать обо всех тех глупостях, что я накупила у Морисет! Их невозможно носить! Даже Вивиан не осмелится их надеть! А ведь у нее как раз тотвозраст. А у меня возраст Жинет. Мой возраст, чего уж там. И похоже, эта стерва еще на год моложе меня! Она ужасна. Нашел панацею! Пойти танцевать! Женщина в возрасте Жинет! Вы грезите, юный Вертер! Я лягу, накроюсь с головой одеялом и попытаюсь ничего вокруг не видеть. И в первую очередь себя…
Раскудрявилась!
И еще, я не буду ужинать!
Мне ничего не хочется. Мне ничего не хочется. Ничего. Ничего. Ичего. Го.
И еще, я не позвоню домой!
Как мне все надоело!
И еще, я голодна! Но я не буду есть. Так мне и надо.
Так мне и надо? А надо ли мне это? Кому это надо?
Случалось мне принимать решения и поумнее…. Пахнет руем и рыбным супом, а рыбный суп здесь – коронное блюдо шеф-повара. Я умираю с голоду. Я в агонии….
Давай, спи! Кто спит, тот ужинает.
Глупости, которым вас учат в детстве остаются с вами всю жизнь!
Кто спит, тот ужинает!
Жан, я хочу домой!
Твое имя освобождает меня, и я взрываюсь, как летняя гроза, я обрушиваюсь, я обваливаюсь, я рыдаю на сто лет вперед. Мне сделали больно, через меня обидели тебя, а тебя не было, ты не смог защитить меня, потому что я тебя бросила. Но с этим покончено, я возвращаюсь, завтра я еду домой. Да, это решено в момент. Я выздоровела. Мне снова хочется рубить лук, понимаешь, подметать кухню и жарить блины…
Нет, мне хочется тебя.
И я клянусь тебе, что на этот раз полог может сколько угодно падать нам на головы… что я говорю “полог”? Небо! Само небо может обвалиться на нас, я не двинусь. Я хочу умереть, прижавшись к тебе.
О, женщина, запрограммированная, как планета, с твоими циклами, лунами и приливами слез, с сияющим лицом, или с темным, ты вращаешься вокруг него круг за кругом. Ты говоришь о свободе, не зная, что для женщины свобода – это могила или одиночество. Ты расправляешь крылья, а потом возвращаешься…
Конечно, я говорю вам о любви. Те, которые не любят, которые не любят любить, у которых нет необходимости любить, они, возможно сильнее меня?
А я люблю Жана. И Жан любит меня.
Несчастный, варивший макароны в холодной воде, потому что его оставила жена…
Я переключаю радио в изголовье пальцами ноги. Сложно, но забавно. Надо сказать, мне уже лучше. Готово, заработало! И еще раз, «бабуля беременна»… Да я прекрасно справляюсь ногами!.. Я нашла Испанию… я пролетаю над Алжиром… я возвращаюсь во Францию…
“…рвом ряду особенно блестящего сегодня зала оказалась великая певица Серафина Козетта Сангрия…”
Погоди-ка!
“…в сопровождении дирижера Жана Мартеля…”
Что?!
“И нам посчастливилось встретить их позднее в Дон Жуане, где, перед тем, как продегустировать перепелку с паштетом, они поделились с нами своими проектами…”
Ох!
“Так вот, для начала, этой зимой будет La Forza del Destino ”…
Голос Сангрии в моей комнате!
“…потому что я обожаю Верди и потом потому, что я обожаю этого!”
“Этот” – уточняет журналист, – это Жан Мартель!”
Я догадалась.
“А кто же еще?” – сказали мы обе хором. Я от этого онемела, а она продолжала:
“Я думаю, что скоро он станет самым великим. Поэтому я его не оставлю! Я не хочу, чтобы другая дива забрала его у меня!”
Жан засмеялся, совсем рядом со мной. Опустошительно.
“…счастливым человеком, Жан Мартель?”
“Очень счастливым, – говорит Жан. – Вы знаете, исполняется мечта моей юности… Верди… Опера!…”
Опера! Жан будет дирижировать в Опере! Мне хочется подпрыгнуть в воздух, упасть на колени! Опера! Я больше ничего не слушаю, однако я все слышу. Радио предсказывает мою жизнь. Еще до того, как мы сделаем новое вино, будут настроены скрипки и невидимые работницы вышьют платье Леоноры….o diletta! О, мадам, а какое место вы отводите мне? Я немного беспокоюсь. Мне нужно будет считаться с вами, но не обманывайтесь: вам придется считаться со мной. Вы, может быть, будете немножко спать с ним, но вам придется смириться с мыслью, что со мной он будет спать гораздо больше. И если мы будем страдать, это будет живым доказательством, что у нас есть не только воспоминания, но и будущее.
Evviva la guerra, evviva! (Да здравствует война. Итал)
Программа закончена, какой-то месье поет какие-то ирландские мотивы, мне на них наплевать, я сворачиваю ему шею и поднимаю телефонную трубку.. .А! вот так? неполадки на линиях… какие-то мы в этой стране недоразвитые! Неважно, у нас прекрасная Опера!
А я что буду делать? Не думаете же вы, что я смогу сейчас уснуть! Мне необходимо говорить, петь, танцевать!
Танцевать?
Я не знала, что можно одеться, причесаться и накраситься так быстро! А ведь я не экономила краски! Но вперед! Я иду хоронить холостую жизнь!
Я бегом спустилась по лестнице.
– Видимо дела идут получше, – незлобливо свистнул Люсьен.
Как я могла быть неприветлива с ним? Я целую его. Я целую Селесту. Англичанки машут мне руками с зелеными ногтями на одной и с голубыми на другой. Они хотят увидеть меня вблизи. Боже мой! они в утыканных камнями джинсах! Какая жалость! И по крику, который они испускают, видя мой макияж, я угадываю, что завтра вечером, они станут похожи на двух берлинских травести.
– Вы не ужинаете? – спрашивает Кристин.
– Нет, она идет приставать к мужикам! – отвечает Люсьен.
Да, да, да!
Я лечу вдоль улиц, я уже танцую, я пересекаю разводной мост. Пепе Сардинка с другой стороны канала, в незнакомом мне районе. Это дискотека, куда каждый вечер сбивается местная молодежь. Сверкающая вывеска, слегка напоминающая рыбу… это должно быть здесь.
Я вхожу и пугаюсь.
Звук сумасшедший. Dirty Corpses – исполнители пасторалей из восемнадцатого века рядом с быками, которые вопят в этом притоне. Прожектора всех цветов крутятся в абсолютной темноте, высвечивая молодых, молодых, молодых, и все они исступленно танцуют.
Я получаю мощный удар по ягодицам:
– Привет, Морисет! – визжит мальчишка, и только потом видит, что обознался. (Но он вежливый, он выдает мне еще один шлепок). – Все равно привет!
Вот я брошена в толпу мальчиков и девочек, танцующих со всеми и ни с кем. Это развратно, но не сладострастно. Ко мне приклеивается веселый африканец. Он разражается смехом и целует меня в кончик носа:
– Кнопочка, ты мне нравишься! Ты мне нравишься! Ты мне нравишься!
Я в ужасе отодвигаюсь насколько возможно. Он думает, что я не поняла и его добрая воля не знает более границ:
– Не говорить по-французски? Speak English? Sprehen Sie Deutsch? Ах! Ах! ты мне нравишься!
К счастью в оранжевой вспышке я увидела Вертера и бросилась на него.
Мы укрылись в несколько более тихом углу, в баре, где немой длинноволосый и длиннобородый тип подавал безалкогольные напитки.
Я выпила Колы из горлышка. Мы не слишком могли говорить, но все-таки надо было поставить Вертера в известность, сказать ему до-свидания, рассказать ему историю об Опере…
– Я пришла, чтобы сказать тебе, что…
Я говорю Вертеру “ты”! Как приятелю. Я вне себя! По всей видимости, его это не смутило. Он, улыбаясь, смотрел на меня и, вдруг спросил:
– У тебя новости о муже?
Вот так-то! Ну и Вертер! Он угадал!
– Но откуда ты знаешь?
– У тебя счастливый вид, – сказал он.
Глава 9
Я еду прямо вперед.
Я знаю, куда я еду.
Я возвращаюсь!
Машина пахнет свежей рыбой…
Я не смогла удержаться, я сделала покупки! Видели бы вы мою рыбу! Чудо! Десять минут готовки, белое масло, мякоть лимона. “Они пальчики оближут!” – сказала продавщица.
Тем более что они меня не ждут! Они ничего не знают! Еще сегодня утром были неполадки на линиях! Это будет большой сюрприз!
Я запихала в чемодан мое платье трехдневной давности, платье тех времен, когда я была старухой, вперемешку со всеми маленькими чудесами от Морисет. Когда я заводила мотор, Морисет как раз открывала.
Прощай, Морисет, спасибо за все!
Прощай, мадам Пакэн, такая счастливая сегодня утром в своей сливовой блузке и персиковых брюках.
– Доктор Фавар всегда предсказывал мне, что моя сестра выздоровеет быстрее, чем мы думаем, – говорит она, и щеки ее цветут.
Одной рукой она прижимала к себе Селесту, другой рукой держала письмо, обьявляющее им, что больная возвращается домой. Больше не больная. Выздоровевшая.
– Моя мама выздоровела! – говорит Селеста.
Мама Селесты выздоровела! Выздоровела! Я выздоровела, ты выздоровела, она выздоровела, мы выздоровели!
Как это прекрасно.
– Папа Селесты купил ей билет на самолет, – говорит Кристин,– гладя маленькую хорошо причесанную голову. – Совсем одна на самолете, как большая! Вы понимаете?
– Я первый раз лечу на самолете, – добавляет Селеста, – мне везет!
– И это еще не все, – говорю я, доставая из своей сумки знаменитую золотую цепочку. – Держи…
Ее взгляд загорается, но она опускает глаза. Она хорошо воспитана. Она колеблется. Она прижимается к тете, а та говорит:
– Не следует…
Я успокаиваю их, цепочка не золотая.
– А потом, Селеста, ты же не будешь огорчать свою лучшую подругу?
Тогда она надела цепочку себе на шею и улыбнулась, настоящая женщина, настоящая красавица.
Прощай Селеста!
Прощай Люсьен!
А Люсьена я натурально сделала, когда садилась в машину. Он уложил багаж, рыбу и ящики с персиками в Заячью губу. Он увидел, что я что-то ищу в своей сумке и жестом остановил меня:
– Я прошу вас! Вы меня обижаете!
Я выдержала паузу, а потом сделала изумленные глаза:
– Вы не хотите, чтобы я дала вам адрес? Но как вы тогда сможете приехать к нам перед греческими островами?
Я думала, он разрыдается.
А ведь он черствый, Люсьен. Потешный.
Ты видишь, Жан, это все я везу тебе вместе с рыбой, Мерри Луком, розмарином из Бразинвера. Все, что заставляло биться мое сердце вдали от тебя. Для тебя. Как святое причастие для тех, кто не свят, но все равно приглашен к столу.
Впрочем, я их немало наприглашала.
Честно говоря, я пригласила их всех.
Что вы хотите, себя не переделаешь!
Тот африканец вчера вечером тоже был симпатичный, он заставил меня танцевать невероятные вещи, я потеряла туфли. Он звал меня “Кнопочка” и обязательно хотел знать, что я рассчитываю делать дальше, когда вырасту. Я заставила его повторить. Было слишком прекрасно слышать:
– А ты, Кнопочка, чем ты хочешь заняться позже, когда вырастешь?
Я засмеялась! Но он был очень серьезен:
– Ты учишься или уже работаешь?
Я сказала:
– Я бабушка!
Но он мне не поверил, и прижал меня к своему эбеновому телу, пообещав:
– Сегодня будет твой праздник, бабушка!
Что привело меня в ужас и заставило преждевременно покинуть дискотеку около 3 часов утра с обувью в руке, не повидав еще раз Вертера.
Но это не страшно. Вертер приедет. У него есть адрес.
Он сказал:
– Я очень весел узнать мужа.
Светлые камыши канала слегка дрожат. Небо чисто. Я проехала пески, где растет вино, я проехала горы морского песка. Я приближаюсь к старому городу короля Людовика Святого. Заячья губа неистовствует, я еду на шестидесяти, это опьяняет!
“Вы, у которых жирные волосы” – мило говорит мне только что совершенно самостоятельно включившееся машинное радио, – “вы, у которых жирные волосы, не отчаивайтесь, мы здесь.”
Нужно нечто большее, чем волосы, чтобы повергнуть в отчаянье бабушку, у которой вчера вечером спросили, чем она хочет заняться, когда вырастет! Я хорошо знаю, что у Пепе Сардинки было очень темно, но все-таки, это бодрит кровь!
Ч стная со ственность
оход запр
Длинная аллея извивается посреди виноградников со дна времен, службы пусты, аркой изгибается вход и там, перед домом, цветет терраса.
Я еду медленно, я хотела бы прийти пешком, как адмирал, с поэмой на устах, с веткой лавра в руке…
Я знаю, что если я посигналю, они все выйдут из дома, подбегут, обнимут меня… но я предпочитаю остановить Заячью губу пораньше и застать пустые декорации.
Никто меня не видел…
Нет, Тибер. Он очень громко сопит, приветствуя меня. Он, кажется, лучше себя чувствует… он обещал, не так ли?
Этот старый дом… Я смотрю на него, как если бы видела его в первый раз. Но может быть это действительно первый раз, когда я правильно смотрю на свое царство. Хрупкое царство, оно, похоже, разрушается, и, может быть, разрушится? Ничтожные богатства: старый дом, вино, которое мы не можем больше продавать, мраморная Венера, которой не существует… вазы Андуза держатся только благодаря своим железным обручам, старые ванны ржавеют под зеленой краской, маленькая Диана в беседке рассыпается, а розовая пыль, по которой я иду, это еще одна черепица, покинувшая крышу… Однако, мне не грустно. Я угадываю, что во всем этом есть смысл, что, может быть, он будет мне открыт. Я не знаю, почему я прячусь. Просто чувствую, что момент выйти на сцену еще не пришел.
О! Вивет! Я ее не видела. Она щебечет в манеже. Она играет с линялыми деревянными шариками. Как когда-то Вивиан. Потом мальчики. И Игнасио. И очень давно я, Людовика.
– Как дела, малышка?
Вивиан, не видя меня, высунулась в окно своей комнаты, причесывая длинные волосы, как Мелисанда*( Героиня пьесы Жерара де Нерваля “Пелеас и Мелисанда”), которую она однажды споет. Потом она исчезает в комнате, говоря с кем-то, должно быть с Томасом.
С грохотом открывается дверь, я немного лучше прячусь и вижу Консепсьон (Вернулась! Осанна! Амнистия!) Она выходит с обоими мальчиками. Мне кажется, или они ластятся к ней больше, чем до ее отьезда? Но это доказывает, что они нормальные. Ну же, я не буду стервой в день возвращения. Они взрослые, мы все взрослые. Даже я. Кстати, Консепсьон твердой рукой посылает их к источнику наполнить керамические кувшины. Она хватает вылетевшего из-за угла Игнасио, целует его и тащит на кухню.
– Я тебе покажу!
Снова на пустой сцене нет никого, кроме Вивет.
Мне страшно.
Жан, ты где?
Все тихо, а там где ты, всегда есть музыка. Все тихо. Почему ты не играешь для ящератории? Почему?
Может быть, тебя здесь нет? Ты, может быть, совершил отличный от моего путь? Я покинула тебя, не предупредив. Я возвращаюсь, не предупредив. С чего бы тебе меня ждать? Это женщины ждут, не мужчины, это известно со времен глубокой Античности.
Может быть, я была неправа, что уехала? Может быть, я нарушила порядок?
Мне страшно.
– Агу!
Вивет увидела меня и здоровается. Она радуется, выпрямляется, опирается на стойки манежа. Ее улыбка растет по мере моего приближения.
– Флехххх! – говорит она, явно заинтересованная моей одеждой. Она хватает меня за палец, пытается проглотить ультрамариновый ноготь, отступает и теряется в созерцании рубинов на моих джинсах…
Вивет, капелька моей крови, ты, которой в 2000 году будет двадцатьпять лет, мне надо рассказать тебе секрет:
Я влюблена
И я боюсь. Ты понимаешь меня, потому что ты женщина. Я принадлежу прошлому. Ты принадлежишь будущему, но у нас общий знаменатель – Мужчина.
Ты будешь смеяться, думая о старушках без лифчиков, мечтавших освободить женщину.Ты будешь перемещаться в прозрачных пузырях, чтобы попасть из одной точки в другую, одетая в белое, обтянутая синтетической кожей. Ты будешь жить в доме из металла. Фонкод будет старым воспоминанием, и ты будешь рассказывать своим детям:
– Я знала необычайный дом. Дом старинных времен…
Ты будешь так же вспоминать о женщинах старинных времен: твоей матери, твоей бабушке, твоей прабабушке.
Ты тихо скажешь:
– Они любили своих мужей…
И я надеюсь, что детский голос продолжит:
– Как ты, мама.
Потому что я очень хочу, чтобы мир менялся, при условии, что младенцы останутся чистыми и нежными, а мужья всегда любимыми. Я готова существовать пережитком среди мутантов, если буду уверена, что мужчины никогда не забудут, что они изобрели любовь и музыку.
Музыка.
Еще до того, как раздались первые ноты, я почувствовала, как задрожали ящерицы в виноградных лозах.
Сердце Фонкода билось, и мое билось вместе с ним, счастливое, успокоенное.
Я оставила девочку в ее манеже и очень медленно ушла к музыке.
К Жану.
Жан. Я люблю смотреть на тебя, когда ты об этом не знаешь. Я не понимаю, как я могла тебя покинуть. Ты такой серьезный. Ты так хочешь делать хорошо! Ты склоняешься над нотами, как школьник. Ты поднимаешь голову. Ты размышляешь. Ты улыбаешься. Ты записываешь что-то и продолжаешь свое исследование. Ты играешь увертюру к La Forza del Destino. Ты играешь мгновения нашей жизни.
Я не смогла долго выдержать.
Я подошла, обвила руками твою шею и – как вечером твоего приезда – ты целовал кожу, которая проходила у твоих губ.
Потом ты понял.
Пианино замолчало. Ты не сразу посмотрел на меня. Ты сначала закрыл глаза, как будто говорил ”Наконец-то!”. Когда ты их открыл, ты увидел меня. Ты испустил громкий крик, потом рассмеялся и бросился на меня.
Слава Богу, ты ничего не имеешь против блондинок!
Я перевела дыхание и обнаружила Альбина и Поля, окаменевших на пороге гостиной. Бедные малыши, они думали, что их отец предается разврату под самой сенью семейного очага! Облегчение Поля, закричавшего: “черт, это мама!” растопило мне сердце.
После была коррида, они все пришли, и я решила уезжать почаще, потому что меня никогда до такой степени не любили, я никогда не получала столько поцелуев, ласк, комплиментов. Прыгал, лаял и плакал Октав. Хороший сторожевой пес, смотри-ка, он даже не услышал, как я пришла! Я переходила из рук в руки, меня находили обалденной, великолепной, отпадной!
Вдруг я сказала:
– У меня рыба в машине!
Ура! Все началось с начала, я снова подпоясаю фартук, буду резать лук… но Жан удержал меня за руку, пока остальные бежали к Заячьей губе.
– Нет, – сказал он.
И я осталась.
Мы долго смотрели друг на друга. Потом он меня обнял.
Мне было хорошо.
Слышно было, как дети смеются в саду.
В воздухе что-то витало, как аромат сдержанного обещания, и я поняла, какой цемент скрепляет наши камни.
Ты прижал меня к себе еще сильнее и сказал:
– Ты увидишь…
…Как молодой человек из прошлого. Молодой человек, которого я встретила давным давно на концерте. Молодой человек, которого крестный когда-то пригласил выпить чаю у Коломбина. Молодой человек, у которого было два места в Оперу.
Одно для тебя, одно для меня. Два места в Оперу.
Два места на всю жизнь.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
