Текст книги "Муж есть муж"

Автор книги: Фредерика Эбрар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– …Да ты спишь, ангел мой!

Я крикнула «Нет!» и провалилась в глубокий сон. Конечно, я смутно чувствовала, как кто-то лезет в постель и обнимает меня. Но, так как я не была уверена, что это Жан, я продолжала спать. Кажется, однако, я спросила у него, не спал ли он с Консепсьон. Я этого совершенно не помню, но верю, что это было, раз он так утверждает. А потом я уже не чувствовала ни его поцелуев, ни комариных.

Глава 2

Шторы не были задернуты. Когда я проснулась, полосы света тянулись ко мне сквозь ставни.

Все тихо, мы в отпуске.

Жан спал рядом со мной, положив голову на вышитую подушку.

Консепсьон позаботилась постелить нам самое красивое белье с кружевами и переплетенными буквами Ф и П – единственные инициалы, никогда не принадлежавшие ни одной из ветвей нашего рода, что меня всегда смущало.

Жан был очень красив (золотой лоб, черный нос, золотой рот, черная шея) в полосах света и тени.

Эта картина родила во мне рой проектов, и я допустила ошибку, не приступив тотчас к их исполнению. Но нет, вместо того, чтобы броситься на своего мужа, я имела глупость посмотреть на часы! Оказалось, уже больше 10 часов. Тут же я бросилась к окну и распахнула ставни, они щелкнули и моментально привлекли внимание Консепсьон.

Она выскочила из кухни и закричала мне:

– Я иду!

Шум и свет разбудили Жана

– Отпуск! – сказал он и протянул ко мне руки.

Я жестом остановила его:

– Подожди, сейчас придет Консепсьон!

– Слушай, это уже навязчивая идея! – закричал он.

Я не могла понять, в чем дело, потому что не помнила, что говорила ему вчера вечером. Он освежил мне память и сказал, что он не только никогда не спал с Консепсьон, но даже никогда не думал об этом. Он играл моей рукой, и все вокруг нас заволоклось сиянием, как в сказках.

– Но теперь – добавил он серьезно – теперь, когда ты заставила меня об этом подумать, я обещаю рассмотреть твое предложение со всей заслуживаюей его серьезностью.

Я не успела выяснить, шутит ли он, потому что дверь открылась.

– Я не помешаю? – спросила, входя, Консепсьон.

Консепсьон никогда не стучится. Зачем? Ведь даже если она стучится, она входит, не дожидаясь ответа.

Она несла самое красивое в доме блюдо, серебро восемнадцатого века, отмеченное «С.Н.» (С и Н это инициалы моих родителей, но это совершенно случайно, блюдо было найдено на распродаже два года назад). Я видела это блюдо вчера вечером черным от окисей. Значит, она отчистила его сегодня утром, она покрыла его вышитой полотняной салфеткой, она срезала розу, достала две из трех оставшихся чашек Индийской компании, поджарила хлеб, сформовала из масла сердечко…

И потом она сама, несущая блюдо. Ни следа усталости от поездки и бала.

Подумать только, некоторые женщины тратят состояния на эпиляции, массажи, искуссвенный загар, краску и макияж! Немного лимонного мыла и хоп! Консепсьон кажется вышедшей из рук первой придворной дамы Царицы Савской.

Она поставила тарелку нам на колени. Мы ее стеснялись, она нас – ничуть. Она села на кровать по-турецки и начала мазать тартинку маслом. У нее под блузкой как всегда ничего не было, а нам казалось, что она еще обнаженнее, чем обычно.

– Ах, Месье! – приговаривала она, – он в постели с мадам! Вот так! Его надо баловать! Потому что месье, вот так!

Она послала ему воздушный поцелуй и протянула бутерброд.

– Месье хорошо поработал, поэтому теперь нужно набраться сил для отпуска! – сказала она с симпатией.

Потом она сказала:

– Есть новости…

И от этой коротенькой фразы мы покрылись холодным потом. Потому что каждый раз, когда Консепсьон влюблялась, она сообщала нам об этом, стыдливо говоря:

– Есть новости…

Итак, появились новости, и уже пять лет мы знали, что это не предвещает ничего хорошего: влюбленности Консепсьон всегда кончались плохо для нее и, следовательно, для нас.

– Это случилось вчера вечером на балу, – продолжала она, намазывая маслом тост. – Я встретила кузину…

О– ля– ля ! Когда Консепсьон утверждает, что встретила кузину, можно быть уверенным, что дело в шляпе. “Кузина” это идеограмма, за которой скрывается очередной усатый избранник.

– Только… – (она остановилась и принялась есть тост, за которым Жан уже протянул руку – скорее по привычке, чем от голода). – Только, я боюсь, это расстроит Месье…

Кузина хотела увезти Консепсьон к морю, но она – кузина – была свободна только в ближайшие дни…

– Всего десять дней, – сказала Консепсьон, опуская длинные ресницы. – А бедный Месье хотел прямо сейчас увезти Мадам в свадебное путешествие…

Влетела оса, начала прожорливо жужжать над блюдом с завтраком, и была отправлена к чертовой бабушке изящным и точным жестом Консепсьон. Жан, кажется, потерял дар речи.

– Десять коротеньких дней, продолжала Консепсьон. – И ведь чем раньше я уеду, тем раньше я приеду, а, Мадам?

Жан посмотрел на меня в поисках помощи. Но я не питала иллюзий. Каникулы будут скроены по пунктиру, намеченному Консепсьон. Да и потом будет жестоко не удовлетворить ее просьбу, потому, что, как она сказала, болтая ложечкой в чашке Жана:

– У Месье всегда под рукой Мадам, а у меня…

Нельзя быть бесчеловечными! И мы сказали “да”. На радость Консепсьон было приятно смотреть, она говорила, что я ее мама (какой ужас !), она целовала руку Жана и крутилась по кровати, засыпая нас тостами, потом она сказала :

– Что касается Игнасио…

Я беспокойно замерла с тостом в воздухе.

– С Игнасио все улажено. Моя сестра из Безиерца возьмет его к себе.

– Тетя Кармен? – сказал Жан.

– Тетя Кармен, si . Она приедет за ним сегодня после полудня, если вас не затруднит присмотреть за ним до этого времени. Потому что за мной приедут сегодня утром. На мотоцикле.

Она еще не закончила говорить, когда из голубой дали до нас донесся мощный рев «Кавасаки».

– Уже! – воскликнула Консепсьон, прижимая руки к груди.

Она высунулась в окно, расстегивая блузку сверху вниз и крича:

– Я готова! Я уже иду!

Мужской голос кузины ответил на языке Изабеллы Католической.

– Вот я тебе! – пообещала Консепсьон с жемчужным смехом. Она повернулась, и мы увидели ее грудь и живот. Зрелище, способное прикончить святого Антония.

– Ох! Простите! – с чувством сказала она.

Мы ошеломленно молчали, а ведь за пять лет мы приобрели некоторую стойкость. Она послала нам воздушный поцелуй, а клаксон гласом иерихонской трубы сотрясал стены.

– Иду! Иду!

Мы слышали, как она мчалась по коридору и слетала по лестнице.

– Она уедет совсем голая! – сказал Жан, дрожа от уважения.

Я вылезла из кровати, оставив блюдо у него на коленях и оказалась у окна как раз вовремя, чтобы увидеть, как Консепсьон выскакивает из дома в цветастом платье, на которое пошло не более сорока сантиметров ткани при ширине 80. Но я увидела также кузину, и мне стало страшно. Посреди двора, оседлав огромную машину, крепко стоял на ногах воплощенный ужас. С такой внешностью можно сниматься в детективах! Широкие черные челюсти, грудь, покрытая волосами и амулетами, длинный шрам на щеке, взгляд хищника. Каска, разрисованная эпизодами из “Bloody Billy Butch Le Kid”(американский вестерн), руки, на ладонях каждой из которых я могла бы сидеть, и выражение лица, студящее кровь у любого безоружного человека. Моя малышка Консепсьон грациозно запрыгнула на сиденье за этим зверем, поставила перед ним дорожную сумку, которую я подарила ей на Рождество, обвила монстра руками. Он нажал на педаль, и вонючий дым поднялся ко мне в громком шуме старта.

Потом тишина вновь завладела поместьем, и я услышала над головой шуршание крыльев возмущенной горлицы, присевшей на крышу.

Я сказала:

– Я пойду прогуляюсь в саду…

– Нет, – сказал Жан. – Ты пойдешь прогуляешься в моей постели.

Его талант переворачивать фразы! Я сделала вид, что не поняла, но как бы случайно подошла к нему.

– Ты кончил завтракать? – спросила я притворно заботливо.

Не отвечая, он протянул мне блюдо, и я захотела поцеловать его улыбку. К несчастью, в момент, когда я собралась взять у него поднос и поцеловать его одновременно, убивая таким образом двух зайцев, нам на головы свалилось небо в образе полога от кровати. Ошпаренные чаем, ослепленные муслином, оклеенные мармеладом и с головы до ног обмазанные маслом, мы бились среди простыней, с вышитыми инициалами « F. P.» и забрызганных грязью кружев. Тончайшие занавеси со вздохом разрывались, отдавая Богу столетнюю душу, а Жан кричал, что его уже достал этот полог, что он больше слышать о нем не хочет, что с ним покончено раз и навсегда, что ему не хочется стать калекой, что от такого можно сделаться импотентом, что он удивляется, как до сих пор им не стал за то время, что я заставляю его под ним спать…

– Сто раз я говорил тебе, что она прикончит нас, эта твоя девичья фиговина!

Он ушел, хлопнув дверью, а я получила сильнейший удар куском штукатурки по голове, смягченный, к счастью, мармеладом, которого было полно у меня в волосах.

Мужчины завидуют нашей способности в случае кризиса опираться на “твердую почву домашних дел”. Почва колыхалась у меня под ногами, и выметание мусора, стирка простыней, уборка того, что когда-то было каркасом полога и занавесями, не принесла мне никакой пользы. Матрац сушился на солнышке у открытого окна, а осколки с вензелями Индийской компании были собраны в единственное оставшееся целым блюдце. Вчерашняя партия в бильярд, должно быть, разбудила аппетит игроков, потому что я нашла только часть еды, приготовленной по приезде. И я решила совершить большой рейд за покупками, когда сестра из Безьерс увезет Игнасио.

Он пришел в полдень с мальчишками и очень маленькой мерзкой рыбкой, которую сам поймал в реке. Он хотел сьесть рыбку, но готовая она пахла еще хуже, чем сырая, и я вынуждена была ее вбросить, сперва предложив Октаву, который с трудом подавил рвоту.

– Ты не завтракаешь, папа? – спросил Поль.

Нет, папа не завтракает. Он прокричал это с лестницы, голосом, по которому нельзя было понять, сердится ли он еще.

– Мама, у тебя, кажется, синяк на лбу? – сказал Альбн.

– Полог, – призналась я.

– Он вас прикончит, – предсказал Поль.

– Уже.

Альбин обратился к брату, как будто меня не существовало

– Вот чего я не понимаю в этих женщинах! Они усложняют себе жизнь тарелками, которые нельзя бить, креслами, на которые нельзя садиться, они заставляют тебя снимать ботинки, чтобы не пачкать, они заставляют тебя спать под страшными сооружениями, а потом они плачут: «Ах, мой макияж потек, ах мои складки превратились в черти что, и так далее!

Я позволила себе заметить:

– Это, наверное, выдающиеся женщины, раз они заставляют тебя спать под страшными сооружениями! Хотелось бы с ними познакомиться!

– А что, мяса нет?! – патетически спросил Поль, видя, как я несу сыр.

– Нет! Мяса нет! Когда ты хотел, чтобы я купила мясо?! Мы приехали вчера вечером. Утром уехала Консепсьон, я стирала до полудня…

– Но мама, никто тебя ни в чем не упрекает!

– Правда, тебя ни в чем не упрекают!

– Вот чего я не понимаю в женщинах, – продолжил Альбин. – Ты их ни в чем не упрекаешь, а они плачут!

– Они все такие!

– Надо было нас попросить, мама! Мы бы купили тебе мяса!

Они очень милые. И я попросила их пойти купить мне мяса после обеда. К сожалению, оказалось, что это невозможно. У них забита стрелка с кузенами. И, кстати, они там и заночуют.

– Я тоже, – сказал Игнасио.

– Нет, ты будешь ждать тетю Кармен.

– Почему?! – спросил он со всей возможной мировой скорбью.

– Потому что твоя мама сказала, что твоя тетя специально приедет из Безьерс за тобой, потому что она очень милая….

– Не милая! – В слезах закричал Игнасио. – Не милая! ТОЛСТАЯ!

К счастью, летняя жара, помноженная на час, когда Игнасио проснулся – Игнасио всегда очень рано просыпается – все это скоро его сморило, и я унесла его в постель.

Мальчишки мыли посуду, за что я была им бесконечно благодарна. Из “детской гостиной” я смотрела, как они крутятся по кухне. Они такие непохожие из-за двух лет разницы, которая совершенно сотрется с течением времени… С Поля еще не сошел детский пушок, у него бывали приступы наивности и взгляды, выдававшие совсем маленького мальчика. Он еще пытается сорвать поцелуй. Еще вчера он спрашивал:

– Если я буду слушаться, что ты мне дашь?

Он говорит еще иногда, “ложить” вместо “класть” как во времена “Пифа”*(детские коммиксы) и воздушных шаров. Альбин же как раз посреди мутации. У него жуткий смех, он хлопает дверьми, закрывает шкафы ударом ноги, ржет, как кентавр. Оба употребляют слова, за значением которых я должна лезть в словарь, хотя я их там, конечно, не нахожу. И когда их учителя эмоционально убеждают меня, что они очень милые и воспитанные мальчики, я спрашиваю себя, каковы же тогда остальные.

– Смотри-ка, она за нами шпионит! – сказал Альбин, заметив меня.

Никогда нельзя показывать свои эмоции. Это и зовется стыдливостью.

– Я надеюсь, мы плотно поужинаем у кузенов, потому, что завтрак был – извините! – продолжил Поль, чтобы позлить меня.

Но я не поддалась.

– Хочешь, я открою тебе «Канигу»* (собачий корм), милый? – любезно предложила я.

– Поль, ты не станешь отбирать “Канигу” у несчастного пса! – сказал Альбин.

– Нет! Я лучше отведу Октава ужинать с нами. У него слегка бледноватый вид.

– А вы уверены, что Монику устроит, что вы к ней идете?

– Монику? Ей все равно! У нее уже семеро детей, семь или девять, какая разница!

– Тем более что у них гостят на каникулах друзья. Она даже не заметит нашего присутствия!

Они уехали без пижам, без зубных щеток, с псом, бегущим за велосипедами в таком же упоении, как они. Игнасио, к счастью, все еще спал. Воздух гудел от насекомых, пьяных от пыльцы и жары. Расставляя посуду, я нашла чашки Индийской компании. Мальчишки их склеили…

“Не трогать до моего возвращения” написал на бумажке Альбин.

Я прошла в гостиную. Жан разобрал пианино. Он был похож на водопроводчика со всеми своими ключами для настройки.

– Хочешь кофе?

Он обернулся ко мне и улыбнулся.

– Потом, сначала поцелуй меня…

Класс, мы больше не ссоримся!

– Знаешь, оно в этом нуждалось, – сказал он, перед тем как снова погрузиться в работу.

Лето входит в дом, это хорошо… Скоро приедет Тетя Кармен… Потом у меня будет уйма времени, чтобы устроить грандиозный поход по магазинам… Еще нет и трех часов.

Через десять дней над нами взойдет медовый месяц…

Вышитые простыни уже высохли! Замечательная погода! Я вдыхала запах горячего, белоснежного белья, будто надушенного солнцем. В ожидании тети Кармен, я начала гладить на кухонном столе. Зевая, спустился Игнасио, его босые лапки чудно шлепали по кафелю. Он потянулся, еще теплый ото сна, с блестящими глазами.

– Тетя Кармен? – спросил он.

– Приедет, – подтвердила я, дав ему последний йогурт из холодильника. “C кусочками настоящих фруктов”. Эти молочные сладости, сдобренные красителями, напоминают мне реликвии, на которые был падок XIX век. «Настоящий кусок позвоночника Святого Неясно-кого», или «ключица благословенного Как-Его-Там» или «фрагмент настоящего Креста»…

Я продолжила гладить. Закончив полдник, Игнасио попросил:

– Включи телевизор.

– Здесь нет телевизора.

– Включи телевизор, – терпеливо повторил он, не обращая внимания на мое замечание.

Когда он понял, что в доме действительно нет телевизора, его обуял приступ безнадежности, способный выбить слезу из секретаря комитета по усыновлениям. Обещание поиграть в бильярд его не слишком утешило. Мое описание восхитительной жизни в Безьерце вызвало недоверие. К счастью, Жан вошел в кухню и нарисовал ему человечка, пока я готовила кофе.

– Я сегодня выведу тебя в свет, – сказал Жан, счастливый от того, насколько это известие доставило мне удовольствие. – Название Петит Фугю (сеть фешенебельных ресторанов) тебе что-нибудь говорит? Шаффори играет в Вервиле, мы пойдем на концерт, а потом поужинаем с ними. Согласна?

А как вы думаете!

Я сыграла самую веселую партию в бильярд в моей жизни. Потом Игнасио пошел со мной выбирать, что я надену вечером. Он померил мои туфли на каблуках, напудрился, надел пять ожерелий, которые спускались у него до колен, двусмысленные действия, которые возможно будут иметь фатальное влияние на его будущее, но которые позволили мне положить на место матрац и застелить постель. Отвратительтые дыры в потолке еще свидетельствовали об утреннем происшествии, но будущее рисовалось в гораздо более радужном свете.

Часы пробили семь раз. Тата Кармен скоро будет. Я с огромным трудом отвязалась от Игнасио, который хотел принять со мной ванну. Я обернулась очень быстро, чтобы уступить место Жану. Я оделась. Жан присоединился ко мне, и мы начали ждать.

В 8:10 он поднялся, сказав, что пойдет и отменит наш вечер. Я не дала ему, заметив, что он мог бы пойти один. Ведь для него это важно. Для него музыка это профессия. Я – другое, для меня это только удовольствие! И вообще, не стоит беспокоиться, я присоединюсь к нему чуть позже, как только Тата Кармен заберет Игнасио.

– Я хочу есть! – сказал последний.

– Покорми его, – сказал Жан.

Чем? К счастью, я нашла банку кукурузы, банку консервированных фруктов и пачку печенья, которую его мама приготовила для поездки в Безьерс.

– Она не слишком торопится, – заметил Жан. – Кстати, как вообще-то зовут тетю Кармен? Ты не знаешь?

Нет, совершенно не знаю. Я спрослла у Игнасио:

– А ты знаешь, как зовут тетю Кармен?

– Конечно! – ответил он. – Ее зовут Тетя Кармен.

Мы здорово продвинулись в этом вопросе. Я вытолкала Жана и продолжила ждать.

В 9:05 я уложила ребенка.

В 9:25 я сняла платье и влезла в старый халат.

Я со злостью смывала макияж. Я наложила огуречный крем на крылья носа, клубничный крем вокруг глаз, и сельдерейный крем на шею. Шишка на лбу уже превращалась в синяк… Музыка, должно быть, парила над Вервилем, а я торчала здесь, как идиотка. Я хотела есть, я не ужинала, и – самое страшное – я потеряла чуство юмора. Я не находила ничего забавного в том, что Консепсьон и Bloody Billy Butch the Kid где-то забавляются в то время, как я, голодная и обиженная, нянчусь с плодом ее легкомыслия. Замечательно начинается отпуск! Очень веселым обещает быть столь желанный медовый месяц! И сколько я ни изучала проблему, я не находила выхода. Как добраться до тети Кармен? Я видела ее всего один раз, когда она приезжала за своей сестрой. Одетая в черное, жирная, как оладья, грустная, как инфанта. Плевала она на меня, эта Тетя Кармен!

Клаксон вогнал меня в стыд. Как я могла так плохо о ней думать?! Уже больше десяти часов, а несчастная женщина, перегруженная работой и детьми, отнимает у себя часы сна, чтобы лететь мне на помощь! Я издала радостный крик “Аrriba Tata Carmen!” и спустилась по лестнице почти так-же быстро, как Консепсьон утром.

– Игнасио готов! Я его бужу, одеваю и он ваш сию же минуту! – выпалила я, открывая дверь.

Но передо мной стояла не толстая Кармен. Блондинка с длинной прядью, способной с успехом скрыть косоглазие, исследовала меня единственным глазом и явно искала чего-то или кого-то другого.

Я констатировала:

– Вы не Тетя Кармен.

Девушка слегка нахмурила лоб и встряхнула головой, что позволило мне увидеть ее второй глаз

Мы обе были растеряны. Девушка выглядела застенчиво и, говоря, слегка заикалась, так что я не сразу поняла, что она спрашивает меня, не здесь ли живет Жан Мартель. Я обьяснила, что его нет дома и, так как у нее был несчастный вид, добавила:

– Я его жена.

– Это досадно, – мягко ответила она.

Я не могла оставить ее стоять на пороге и пригласила войти.

– Какой красивый дом, – проговорила она, оглядываясь. Потом густо покраснела и с трудом произнесла, – Меня зовут Фанни.

Фанни? Я издала успокаивающий звук, но я совершенно не знала, кто такая Фанни. Фанни?

– Я больше не могу, – сказала она и я испугалась, что она упадет в обморок у входа.

Я подвинула ей кресло моего деда и села напротив. Кто такая эта Фанни?

– Я ехала не останавливаясь, – сказала она. – Я умираю, но я здесь. Я так хотела ему сказать!

Сказать?

– О концерте! – объяснила она, видя мое непонимание. – О вчерашнем концерте! Я ведь его ученик. Его ученица.

Ага! Фанни – ученица Жана! Боже мой, он, наверное, пригласил ее к нам на каникулы?! Мог хотя-бы предупредить меня! Воистину, Жан становится все рассеяннее. Фанни? Когда он говорит о своих учениках, он всегда говорит: “ Мои бородатые-волосатые”. Волосы у нее действительно есть, но я напрасно рассматривала тонкую кожу ее подбородка, я не нашла ни малейших следов бороды… В то же время я увидела себя в зеркале в прихожей! Огородные кремы, шишка, старый халат, все было при мне! Я встала, и Фанни, неверно истолковав мой жест, тоже поднялась.

– Я пойду в гостиницу и вернусь завтра, – сказала она.

– У вас заказана гостиница?

– Нет, но я что-нибудь найду, – заявила эта наивная.

Традиции гостеприимства запрограммированы во мне с незапамятных времен. Я услышала собственный голос, предлагающий ей провести ночь в доме и услышала, что она приняла приглашение.

– Было ужасно сложно найти ваши владения на карте, – сказала она, располагаясь.

Ага! Значит Жан не в курсе…

– Нет, Я сделаю ему сюрприз! Месье Мартель будет так счастлив увидеть меня, когда вернется! – добавила она, одарив меня первой, очаровательной улыбкой.

Пока она принимала душ, я постелила ей постель. Я стерла крема, надела другой халат и спрашивала себя, чем бы я могла ее покормить, когда вспомнила о маленькой баночке паштета. С вином Фонкода и тем, что Игнасио оставил от консервированных фруктов это будет прекрасный “медианоче”*( полуночная трапеза), как говорят в Ла Скала.

Фанни надела длинное кимоно цвета морской волны, закрытое, как тюрьма, ноги ее были босы. Ни следа помады, ни крошки пудры, но неприкрытая, абсолютная женственность…

Забавно оказаться вдруг в интимной обстановке с человеком, о существовании которого не подозревал мгновенье назад… Не знаю почему, босые ноги этой девочки смущали меня…

– Нас ждет легкий ужин! – весело сказала я, ведя ее в детскую столовую.

Она без выражения посмотрела на печенку и сказала, что она вегетарианка. Вообще-то, это не имеет никакого значения, ей хватит помидора, она очень мало ест. Когда я хотела налить ей бокал вина, она жестом остановила меня. Она пьет только воду. И никогда – вино. НИКОГДА. Перед этой эльфой я вдруг почувствовала себя чудовищным созданием, и не отважилась себе налить. Я смотрела на Фанни, которая резала помидор и ела его с бесконечной медлительностью. Шишка болела. Я попыталась пошутить и насмешить ее:

– Вы видели мою шишку? Я получила балдахином по голове!

– Что вы говорите! – вежливо отозвалась она.

Я предложила ей пойти лечь, она отказалась. Я приготовила ей чай. Я произнесла все банальности, все нелепости, смешащие профессионалов от музыки:

– …А что вас заставило учиться на дирижера? Вас, наверное, немного в классе? В каком возрасте вы почуствовали призвание? В вашей семье есть музыканты? Вы скорее классик или скорее…

Наконец ночная тишина была нарушена возвращением машины Жана, и Фанни оживилась, как по волшебству. Я не успела еще подняться со стула, а она уже была у входа и открывала дверь.

Я слышала восторженные восклицания, смех, радостные крики, вопросы.

– Какой сюрприз, – сказал Жан, входя в столовую.

Он держал ее за плечи, и рядом с ним она выглядела еще меньше, еще хрупче. Но настолько живее!

– Тетушка Кармен? – спросил Жан.

– Не приехала…

– Но это невыносимо! Так глупо, что ты не смогла поехать, мой хороший, – сказал он, целуя меня, – ты бы гордилась, слыша, что люди говорили мне о передаче.

– О! Передача, – закричала Фани. – О! Маэстро, это было… превосходно!

– Спасибо, – ответил Жан, отрезая себе ломоть печеночного паштета. – Так, значит, Фанни, ты проводишь каникулы в этой местности?

– О! нет, я специально приехала из-за вас.

– Специально? – повторил он с таким ошеломлением в голосе, что я поспешила сказать:

– Поэтому я пригласила ее остаться!

Но Фанни не заметила беспокойства в голосе своего учителя, она склонилась перед ним со сложенными руками:

– Я была такой глупой тогда, в Версале!

– Глупой?

– Я не осмелилась подойти к вам! Я была так потрясена! Когда вам заапплодировали музыканты… я убежала… я плакала всю ночь! И поэтому приехала сюда!

– И хорошо сделала, – сказал Жан, который прикончил паштет и налил себе бокал вина. А потом налил и ей, несмотря на крики. Я обьяснила:

– Знаешь, она никогда не пьет.

Но он заявил:

– Никогда – возможно, но не сегодня вечером!

И, действительно, она смочила губы в стакане. Сперва с сомнением. Она поколебалась, потом выпила с удивленным и счастливым видом.

– Девственность? – спросил Жан.

– По-моему – да – ответила она, опуская ресницы.

– Ну и как?

– Удивительно, – проворковала она, глядя ему в глаза.

Это правда, вино с наших виноградников – хорошее вино.

Меня разбудила маленькая ручка, блуждавшая по моему лицу. Игнасио пытался открыть мне глаза. Мне показалось, что часы показывают 9:30, но более пристальный анализ обнаружил, что всего лишь без пятнадцати шесть, что было ближе к привычкам моего маленького друга.

– Здравствуй, Ика, – вежливо сказал он и поцеловал меня. Жан пододвинулся ко мне и Игнасио строго скомандовал:

– Нельзя будить папу.

На завтрак мы съели последние припасы. В 9 часов я поехала с Игнасио в супермаркет. Все в доме еще спало. Я оставила письмо для Жана на столе в кухне: “Если приедет Тетушка Кармен, мы в магазине. Пусть ждет. Я быстро”.

Быстро! Разве такие вещи делаются быстро? Во-первых, я дважды теряла Игнасио. Он хотел, чтобы я ему купила клеющихся зверюшек, он плакал, и люди начали на меня коситься. Я уступила, и его слезы высохли как по волшебству. Скоро моя тележка наполнилась, и я должна была толкать сразу две. Я думала, что выбрала очередь поменьше, встав за юной скандинавкой, у которой был только батон крестьянского хлеба, но вдруг подоспели пять викингов, ее братьев, с тележками, ломящимися от селедки и мороженных чипсов.

– Как доооолго, – ныл Игнасио.

Наконец я заплатила и направилась к выходу, ведя мою двойную ношу и чуствуя себя спасенной, как вдруг на меня набросился молодой человек, пахнущий анисом, с большими ногами и огромными усами. Он поднял одну мою руку в воздух, словно я была боксером и только что выиграла. Я действительно выиграла и с помощью всех громкоговорителей узнала, что являюсь “Водяной каруселью дня”. Я хотела освободиться: нет, спасибо, месье, я очень спешу, извините, меня ждут… короче, все, что говорят, когда ищут спасительный выход. Но молодой человек хорошо знал жизнь. Он взялся за Игнасио и сказал ему:

– Ты не дашь своей маме уйти! Она выиграла для тебя! Ты бесплатно сделаешь пять кругов на водяной карусели! Ты доволен, малыш?

Малыш был очень доволен и все очень хорошо понял. Меня сделали. Водяная карусель находилась в чем-то вроде разборного бассейна из красно-голубого пластика на асфальте стоянки. Итак, все еще таща свои две тележки, сжимая сумку, я была вытолкана сквозь завистливую толпу к бассейну, где Игнасио взобрался на борт лодки и начал крутиться, сначала с радостью, потом с тревогой и, наконец, с ревом, который легко перекрывал громкоговорители. Молодой человек обнял меня, демонстрируя обезображенным ненавистью неудачникам, оставшимся без приза.

– Громко скажем ей “браво”! Благодаря водяной карусели она выиграла йогурт, который осмелился отвернуться от фруктов и посмотреть в лицо овощам, сказал он, возлагая корону мне на голову.

– Эта совершенно счастливая дамочка поедет домой с фаршированным филе – с морковью, репой и луком-пореем! А прямо сейчас она попробует йогурт со шпинатом!

– Мадам де Сомбрей, пившая в обмен на жизнь своего отца, кровь, поднесенную санкюлотами ( так называли революционно настроенных бедняков в Париже во времена Великой Французской революции) едва ли понадобилось большей смелости, чем мне, чтобы проглотить ужасную смесь. Мне удалось удрать от своего палача, и я поспешила к бассейну, чтобы спасти Игнасио, он уже умоляюще протягивал ко мне руки. Я чуть не упала в воду, но, к счастью, карусель неожиданно остановилась и после нескольких минут безумной славы мы оказались одни, забытые толпой.

Мы крепко-крепко обнялись, я отдала Игнасио свою корону, чтобы привести его в чувство и, наконец, смогла добраться до машины.

Все в доме было неподвижно, когда мы приехали, но из стеклянных дверей гостиной слышалась музыка.

Я тихонько подошла посмотреть, вернулись ли ящерицы. Они были здесь, на виноградных лозах фасада, неподвижные, горячие от солнца. Их горлышки дрожали в такт музыке. Каждое лето они приходят слушать фортепьяно, и Жан говорит, что играет для Ящератории.

Потом они замерли. Музыка прекратилась. Я посмотрела внутрь гостиной. Жан взял партитуру в руки. Он читал, а Фанни с уважением смотрела на него.

– Да, сказал он, это хорошо… Для дирижера, понимаешь, самое главное – это уметь слушать… а ты очень хорошо слушаешь…

– Тетушки Кармен не видно? – спросила я.

– А? А, здравствуй, дорогая! Нет, Тетушки Кармен не видно, – ответил он и снова вернулся к партитуре и Фанни.

Тетушки Кармен не видно… да это начинает наводить беспокойство… тетушки Кармен не видно…

– …вода, воздух, земля и огонь, и потом есть еще пятая стихия: музыка. Это наша стихия.

Фортепьяно зазвучало вновь и покрытые золоченой эмалью горлышки ящериц снова раздулись от удовольствия.

Тетушки Кармен не видно… Ах, как бы я хотела стать ящерицей на виноградной лозе…

На завтрак Фанни поела арбуз, огурцы, салат, зеленую фасоль и абрикосы. Но она пила вино со сладостями, глядя Жану в глаза, потому что это он поднес ей первый стакан.

– Как мне это нравится! – говорила она.

Он отвечал:

– Как много еще должна открыть эта девочка!

А я, смеялась, говоря:

– Возраст, возраст!

Я мыла посуду под музыку.

Потом я не знала, что делать… Игнасио заснул, музыканты снова отправились в Ящераторию… Когда много работы, никогда не знаешь с какого конца за нее взяться. Солнечный луч, не сумевший пробиться сквозь грязное стекло, продиктовал мое дальнейшее поведение. Я взяла ведро, мыльную воду, резиновые перчатки для защиты рук и носовой платок моего деда для защиты волос, я спустилась на первый этаж, чтобы атаковать окна лестничной клетки.

Пианино в гостиной смолкло.

Они поставили пластинку.

Симфония №4 соль мажор Малера. Красота.

Я открыла окно и смело бросилась в бой. И вдруг там, за виноградниками, на пологом холме, где до сих пор находят галло-римские черепки, под зелеными дубами с земляничником и можжевельником я увидела возвращающихся детей и их кузенов. Белая веселая флотилия, которая побросала велосипеды, цикломобили и мопеды в тмин и лаванду. Они должно быть во что-то играли и пытались друг друга поймать, ибо я видела, как они бегают друг за другом и, не слыша их, чувствовала, как они смеются. И – пусть они сами этого не знали и никогда не узнают – я знала, что их радость была радостью музыки, звучащей рядом со мной, они танцевали в ритме Малера, в ритме лета и юности. И даже наш старый параличный конь, наш старый Тибер выпорхнул вдруг из миртовой рощицы, и его встретили овациями, а Октав прыгал вокруг, опьяненный природой и свободой. И – самое прекрасное – я увидела Альбина, который потихоньку удалялся от группы с одной из своих кузин. Остальные их не видели, но я видела. Они сели не краю маленького рыжего карьера, где папа нашел фрагмент колонны. Их ноги висели над пустотой. Он медленно говорил ей. Она слушала. Патриция? Лорет? Я не различала, они так быстро меняются в этом возрасте… Потом Альбин замолчал и, все еще не глядя на нее, положил свою руку на руку малышки. Они больше не двигались и сидели, глядя прямо перед собой.