Текст книги "Ночь Бармаглота (ЛП)"

Автор книги: Фредерик Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Я вышел с бутылкой под мышкой и сказал: «Пока, Смайли», а он сказал: «Пока, док», так же небрежно, как обычно, как будто та ночь невнятной болтовни, что ещё не началась, была уже позади… Но позволим вещам идти своим чередом.

Дорога домой.

Всё равно нужно было идти мимо почты, так что я заглянул туда. Отделение, конечно, было закрыто, но вестибюль всегда оставляют открытым по вечерам, чтобы обладатели личных ящиков могли забирать оттуда почту.

Я забрал свои письма, среди которых не оказалось ничего важного, а затем, как всегда, задержался у доски объявлений, чтобы посмотреть вывешенные там бумаги и розыскные циркуляры.

Среди них было несколько новых, и я внимательно прочитал их, изучив фотографии. У меня хорошая память на лица, даже те, кого я видел только на картинке, и я всегда надеялся, что в один прекрасный день встречу в Кармел-Сити объявленного в розыск преступника и сделаю из этого материал в газету, даже если не получу награду.

Через несколько домов я миновал банк, и это напомнило мне о его президенте, Клайде Эндрюсе, который хотел купить у меня газету. Конечно, он не сам собирался её вести; у него был брат где-то в Огайо, работавший в газете, и он ей и займётся для Эндрюса, продай я её.

Определённо, меньше всего в этой идее мне нравилось то, что Эндрюс занимался политикой, и, если он будет контролировать «Гудок», тот поддержит его партию. Я, управляя «Гудком», поливал грязью обе партии, когда они того заслуживали, и каждую из них порой осыпал цветами, когда они, весьма редко, заслуживали этого. Быть может, я сумасшедший, как говорят другие вроде Смайли и Эла, но, думаю, газета должна вестись именно так, особенно если это единственная газета в городе.

Могу отметить, что это не лучший способ заработка. Он доставил мне немало друзей и подписчиков, но от подписчиков газета дохода не получает. Получает она его от рекламы, а большинство горожан достаточно влиятельных, чтобы давать рекламу, запускали руки в политику, и, по какой бы партии я не бил, я, скорее всего, терял тем самым ещё одно объявление.

Боюсь, эта политика также не способствовала моей подаче новостей. Лучший источник новостей – управление шерифа, а в тот момент шериф Рэнс Кейтс был едва ли не злейшим моим врагом. Кейтс честен, но к тому же он глуп, груб и полон расовых предрассудков; а расовые предрассудки, хоть и не играют большой роли в Кармел-Сити, одна из моих любимых мозолей. В своих колонках я не бил по Кейтсу ни до, ни после его избрания. Он оказался замешан лишь потому, что его оппонент, также далеко не интеллектуальный тяжеловес, за неделю до выборов закатился в кабак в Нилсвилле, где был арестован и обвинён в умышленном нападении и нанесении побоев. «Гудок» сообщил и об этом, а следовательно, нёс, должно быть, ответственность за избрание Рэнса Кейтса шерифом. Но Рэнс помнил лишь то, что я сказал про него, и едва ли хоть раз заговаривал со мной на улице. Что, должен прибавить, ничуть меня не заботило лично, но вынуждало получать все полицейские новости окольным путём.

Позади остались супермаркет, и «Братья Бил», и музыкальный магазин Дика, где я однажды купил скрипку, но забыл взять к ней инструкцию, а теперь за угол, и через улицу...

Дорога домой.

Быть может, я немного набрался, потому что в тот момент был совсем не так трезв, как потом. Но мой разум, ах, он пребывал в том восхитительном состоянии кристальной ясности центра и расплывчатости краёв, том состоянии, что постиг, но неспособен ни объяснить, ни определить любой каждый умеренно выпивающий, состоянии, когда даже Кармел-Сити кажется восхитительным, а его убогая политика и всё ей подобное – забавным.

Позади осталась аптека Папаши Хинкла на углу, где я пил газировку, когда был ребёнком, до того, как отправился в колледж, где сделал большую ошибку, став изучать журналистику. Позади магазин кормов Горхэма, где я работал старшеклассником на каникулах. Позади – театр Бижу. Позади – похоронная контора Хэнка Грибера, через которую прошли оба мои родителя, соответственно пятнадцать и двенадцать лет назад.

На углу у здания суда, где всё ещё горел свет в кабинете шерифа Кейтса, я так развеселился, что за тысячу долларов или вроде того зашёл бы поболтать с ним. Но рядом не было никого, кто бы предложил бы мне тысячу долларов.

Прочь из торгового квартала, мимо дома, где жила Элси Минтон, где она умерла, когда мы были помолвлены двадцать пять лет назад.

Мимо дома, где жил Элмер Конклин, когда я купил у него «Гудок». Мимо церкви, куда я ребёнком ходил в воскресную школу и выиграл однажды приз за заучивание стихов из Библии.

Мимо моего прошлого, слегка петляя, к дому, в котором я был зачат и рождён.

Нет, я не прожил в нём пятьдесят три года. Мои родители продали его и перебрались в дом побольше, когда мне было девять, и там родилась моя сестра, которая теперь замужем и живёт во Флориде. Я выкупил его обратно двенадцать лет назад, когда тот оказался выставлен за продажу за умеренную цену. Это коттедж всего в три комнаты, не слишком большой для человека, живущего там в одиночку, если он любит жить один, а я люблю.

О, людей я тоже люблю. Мне нравится, когда кто-нибудь заходить поговорить, или сыграть в шахматы, или выпить, или всё сразу. Нравится пару раз в неделю сидеть час-другой у Смайли или в какой-нибудь ещё закусочной. Нравится иногда сыграть в покер.

Но вечерами я всему предпочту книги. Две стены моей гостиной уставлены ими, они перетекают в шкафы в моей спальне, и у меня даже в ванной есть полка. Да о чём я? По-моему, ванная комната без книжной полки так же неполна, как и без туалета.

И это хорошие книги. Нет, я не буду одинок сегодня вечером, даже если Эл Грейнджер не заглянет сыграть в шахматы. Как я могу быть одинок с бутылкой в кармане и ожидающей меня хорошей компанией? Ведь читать книгу – почти так же хорошо, как слушать человека, её написавшего и сидящего перед тобой. В чём-то даже лучше, ведь с ним не надо быть вежливым. Можно заткнуть его в любой момент, как захочется, и выбрать кого-нибудь другого. И снять ботинки, и положить ноги на стол. Можно выпить и читать, пока не позабудешь всё на свете кроме того, что прочитал; можно забыть, кто ты, и тот факт, что газета мельничным жерновом висит на твоей шее, весь день и каждый день, пока ты не удаляешься домой, в святилище и беззаботность.

Дорога домой.

И так до угла Кэмбелл-стрит, и до поворота туда.

Прохладный июньский вечер и ночной воздух почти полностью отрезвили меня за те девять кварталов, что я прошёл от Смайли.

Поворот за угол, и я увидел, что в прихожей моего дома горит свет. Я ускорил шаг, слегка озадаченный. Я знал, что не оставлял его, уходя на работу утром. А если бы оставил, то его потушила бы миссис Карр, уборщица, которая приходит каждый вечер часа на два поддерживать в доме порядок.

Мне пришло в голову, что, возможно, Эл Грейнджер покончил с делами и пришёл так рано, но нет, Эл не пришёл бы пешком, а машины рядом припарковано не было.

Это могло бы стать загадкой, но не стало ей.

Когда я вошёл, там была миссис Карр, надевавшая шляпу перед зеркалом в дверце шкафа.

– Я как раз ухожу, мистер Стэгер, – сказала она. – Я не смогла прийти сегодня днём, так что зашла убраться вечером и только что закончила.

– Отлично, – сказал я. – Кстати, на дворе вьюга.

– Что?

– Вьюга. Метель. – Я поднял пакет с бутылкой. – Так что, быть можем, вам лучше немного перекусить со мной перед уходом домой, как думаете?

Она засмеялась.

– Спасибо, мистер Стэгер. Обязательно. У меня был довольно тяжёлый день, и это недурная мысль. Принесу стаканы.

Я убрал шляпу в шкаф и проследовал за ней на кухню.

– Трудный день? – спросил я. – Надеюсь, никаких бед.

– Ну, ничего такого уж серьёзного. Мой муж, он, знаете, работает на фабрике фейерверков у Бонни, обжёгся из-за несчастного случая, который у них там сегодня был, и его отвезли домой. Ничего серьёзного, ожог второй степени, так сказал доктор, но он сильно болел, и я подумала, что лучше останусь с ним после обеда, а потом он, наконец, пошёл спать, так что я побежала сюда, и, боюсь, наводила у вас порядок довольно быстро и не особо хорошо.

– Мне кажется, всё безупречно, – сказал я. Я откупоривал бутылку, а она доставала нам стаканы. – Надеюсь, с ним всё будет в порядке, миссис Карр. Но если вы хотите какое-то время не приходить...

– О нет, я могу приходить как раньше. Он будет дома всего несколько дней, но сегодня его привезли в два часа, как раз когда я собиралась идти сюда, и этого достаточно, спасибо.

Мы коснулись стаканов, и я осушил свой, пока она выпила едва ли половину.

– О, вам звонили час назад, – сказала она. – Сразу как я пришла.

– Узнали, кто это был?

– Он не сказал мне, просто заметил, что это неважно.

Я с грустью покачал головой.

– В этом, миссис Карр, одно из главных заблуждений человеческого ума. В представлении, что вещи можно произвольно делить на важные и несущественные. Как кто-либо способен решить, важен или нет некий факт, если он не знает о нём всё; а нет никого, кто знал бы о чём-либо всё.

Она улыбнулась, но слегка неопределённо, и я решил спустить её на землю.

– Что бы вы назвали важным, миссис Карр? – сказал я.

Она склонила голову набок и серьёзно задумалась.

– Ну, работа ведь важна?

– Нет, – ответил я. – Ставлю вам ноль баллов. Работа – лишь средство для достижения цели. Мы работаем, чтобы иметь возможность делать важные вещи, те, что мы хотим делать. Делать то, что мы хотим, – вот что важно, если важно хоть что-то.

– Звучит занятно, но, возможно, вы правы. Ну, в любом случае, этот человек, который звонил, сказал, что позвонит или зайдёт попозже. Я сказала ему, что вас, наверное, не будет дома раньше восьми-девяти.

Она допила и отказалась повторить на бис. Я проводил её до дверей, сказав, что рад был бы отвезти её домой, но у меня на машине спустились две шины. Я обнаружил это утром, когда собирался ехать на работу. Одну я мог бы, задержавшись, починить, но две обескуражили меня; я решил оставить машину в гараже до субботы, когда у меня будет много времени. Кроме того, я ведь знаю, что должен ходить на работу и обратно пешком, но не делаю этого, пока моя машина в рабочем состоянии. Однако ради миссис Карр теперь я жалел, что не починил шины.

– Тут всего пара кварталов, мистер Стэгер, – сказала она. – Я бы не подумала беспокоить вас, даже если бы машина была на ходу. Доброй ночи.

– О, минуточку, миссис Карр. В каком отделении у Бонни работает ваш муж?

– В отделении римских свечей.

И это заставило меня на мгновение забыть, к чему я задал этот вопрос.

– Отделение римских свечей! – сказал я. – Чудесная фраза; мне она нравится. Если я продам газету, провалиться мне, если на следующий же день я не приду к Бонни. Хотел бы я работать в отделении римских свечей. Ваш муж – счастливец.

– Всё шутите, мистер Стэгер. Но вы в самом деле думаете продавать газету?

– И весьма напряжённо. – И тут я вспомнил. – У меня нет никакого материала про несчастный случай у Бонни, я даже не слышал о нём. И мне очень нужна статья на первую полосу. Вы знаете детали произошедшего? Кто-нибудь ещё пострадал?

Она уже спускалась с крыльца, но повернулась и подошла ближе к двери.

– Ох, прошу вас, – сказала она, – не пишите об этом в газету. Ничего важного; пострадал только мой муж, и он говорит, что это его вина. А мистеру Бонни не понравится, если это будет в газете; у него и так хватает проблем, как набрать столько людей, сколько ему нужно в горячий сезон перед Четвёртым, а так много людей боятся работать с порохом и взрывчатыми веществами. Джорджа, должно быть, уволят, если про это напишут в газете, а ему нужна работа.

Я вздохнул; всё это казалось неплохой идеей. Я заверил её, что писать об этом ничего не буду. А если пострадал только Джордж Карр, и никаких деталей у меня нет, вся история не займёт и дюйма.

И всё же мне бы очень хотелось напечатать ту прекрасную фразу, «отделение римских свечей».

Я вернулся в дом и запер дверь. Я устроился поудобнее, сняв пиджак и ослабив галстук, затем взял бутылку виски и стакан и поставил их на журнальный столик у дивана.

Я ещё не снял ни галстука, ни туфель; приятнее делать это постепенно, когда всё больше и больше расслабляешься.

Выбрав несколько книг, я разложил их в пределах досягаемости, налил себе выпить, уселся и открыл одну из книг.

В дверь позвонили.

Рано же, подумалось мне, пришёл Эл Грейнджер. Я подошёл к двери и открыл её. Там стоял человек, поднимавший руку позвонить вновь. Но то был не Эл; этого человека я никогда прежде не видел.

Глава третья

Как он умело шевелит

Опрятным коготком!

Как рыбок он благодарит,

Глотая целиком!

Он был невысок, примерно с меня ростом, но, раздаваясь вширь, казался даже ниже. Прежде всего на его лице выдавался нос; длинный, тонкий, заострённый, гротескно не сочетавшийся с пухлым телом. Свет, падавший из-за моей спины, отражался мерцающими точками в его глазах, придавая им кошачий блеск. Однако в нём не было ничего зловещего. Пухлому коротышке невозможно выглядеть зловеще, как ни падай свет ему в глаза.

– Вы доктор Стэгер? – спросил он.

– Док Стэгер, – поправил я. – Но не доктор медицины. Если вам нужен медик, один живёт в четырёх дверях к западу.

Он улыбнулся, весьма мило.

– Мне известно, что вы не медик, доктор. Доктор философии, Бергойн-колледж, тысяча девятьсот двадцать второй год, полагаю. Автор «Льюиса Кэрролла в Зазеркалье» и «Чёрной Королевы и Белой Королевы».

Я был поражён. Не тем, что он знал мой колледж и год выпуска с отличием; потрясало остальное. «Льюис Кэрролл в Зазеркалье», исследование на дюжину страниц, было отпечатано восемнадцать лет назад едва ли сотней экземпляров. Если один из них существовал где-либо за пределами моей собственной библиотеки, я был бы сильно удивлён. А «Чёрная Королева и Белая Королева» была журнальной статьёй, появившийся по меньшей мере двенадцать лет назад в издании, малоизвестном и тогда, а теперь, когда оно давно перестало выходить, и вовсе забытом.

– Да, – сказал я. – Но не могу представить, откуда вам это известно, мистер...

– Смит, – серьёзно проговорил он. А затем усмехнулся. – А зовут меня Иегуди.

– Нет! – произнёс я.

– Да. Видите ли, доктор Стэгер, меня назвали сорок лет назад, когда имя Иегуди, хотя и малораспространённое, ещё не получило того комического оттенка, который имеет сегодня. Мои родители не догадывались, каким забавным оно станет и как особенно нелепо будет смотреться в сочетании с фамилией Смит. Знай они, с какими трудностями я ныне сталкиваюсь, убеждая людей, что не разыгрываю их, называя своё имя... – Он печально рассмеялся. – Я всегда ношу с собой визитки.

Он протянул мне одну. На ней было написано:

Иегуди Смит

Не было ни адреса, ни иных сведений. Тем не менее, я решил сохранить эту карточку и убрал её в карман, а не вернул обратно.

– Знаете, некоторых людей зовут Иегуди, – сказал он. – Есть Иегуди Менухин[4]4
  Иегуди Менухин (1916–1999) – один из крупнейших скрипачей 20 века, получивший известность как виртуоз ещё в ранней молодости.


[Закрыть], скрипач. И есть...

– Прекратите, пожалуйста, – прервал я. – Вы убеждаете в правдоподобии этого факта. Мне больше нравилось обратное.

Он улыбнулся.

– Тогда я не ошибся в вас, доктор. Вы когда-нибудь слышали о «Стрижающих мечах»?

– Во множественном числе? Нет. Конечно, в «Бармаглоте»:

 
Раз, два! Раз, два! Горит трава,
Взы-взы – стрижает меч.
 

– Но Бог мой! Зачем мы говорим о стрижающих мечах у двери? Заходите. У меня есть бутылка, и я надеюсь и полагаю, что нелепо спрашивать человека, говорящего о стрижающих мечах, пьёт ли он.

Я отступил в сторону, и он вошёл.

– Садитесь где угодно, – сказал я. – Принесу ещё один стакан. Вам смешать или запьёте?

Он покачал головой, и я отправился на кухню за новым стаканом. Вернувшись, я наполнил его и передал гостю. Тот уже устроился поудобнее в мягком кресле.

Я вновь сел на диван и поднял свой стакан, сказав:

– Несомненно, тост за него. За Чарльза Лютвиджа Доджсона, известного в Стране Чудес под именем Льюиса Кэрролла.

– Вы уверены, доктор? – тихо произнёс он.

– В чём?

– В фразеологии вашего тоска. Я бы сформулировал так: За Льюиса Кэрролла, скрывавшегося за мнимой личностью Чарльза Лютвиджа Доджсона, почтенного оксфордского дона[5]5
  Традиционное название членов совета колледжа в Оксфордском и Кембриджском университетах, элемент внутриуниверситетского сленга.


[Закрыть].

Я ощутил смутное разочарование. Это ещё одна, даже ещё более нелепая теория, Бэкона-как-настоящего-Шекспира? Истрически сложилось так, что не могло быть никаких сомнений в том, что преподобный Доджсон создал под именем Льюиса Кэрролла «Алису в Стране Чудес» и её продолжение.

Но главным в тот момент было напиться. Так что я торжественно произнёс:

– Во избежание любых трудностей, фактических или семантических, мистер Смит, выпьем за автора книг об Алисе.

Он склонил голову с серьёзностью, не уступавшей моей, затем откинул её назад и выпил до дна. Я немного запоздал, удивившись – и восхитившись – его манерой пить. Я никогда не видел подобного. Стакан внезапно замер в добрых трёх дюймах от его рта. А виски текло внутрь, не проливая ни капли. Я и раньше видел, как люди забрасывают его в рот, но не с такой небрежной точностью и не с такого большого расстояния.

Своё я выпил более прозаичным способом, но решил попробовать его систему как-нибудь наедине и с полотенцем или носовым платком наготове.

Вновь наполнив стаканы, я сказал:

– И что теперь? Мы спорим о личности Льюиса Кэрролла?

– Давайте начнём с этого, – произнёс он. – Собственно говоря, давайте отложим этот вопрос, пока я не смогу представить вам определённое доказательство того, во что мы верим, точнее, в чём мы уверены.

– Мы?

– «Стрижающие мечи». Организация. И, должен добавить, весьма небольшая организация.

– Почитателей Льюиса Кэрролла?

Он подался вперёд.

– Да, конечно. Любой грамотный и наделённый воображением человек почитает Льюиса Кэрролла. Но не только это. У нас есть тайна. Довольно эзотерическая.

– Касательно личности Льюиса Кэрролла? Вы имеете в виду, что верите, как некоторые верят или верили в пьесы Шекспира, написанные Фрэнсисом Бэконом, что не Чарльз Лютвидж Доджсон, а кто-то иной написал книги об Алисе?

Я надеялся, что он скажет «Нет».

Он сказал:

– Нет. Мы верим, что это Доджсон. Сколь много вам о нём известно, доктор?

– Он родился в тысяча восемьсот тридцать втором, – сказал я, – и умер незадолго до окончания столетия, в девяносто восьмом или девятом. Это был оксфордский дон, математик. Он написал несколько математических трактатов. Он любил и сочинял акростихи и другие загадки и задачи. Он так и не женился, но обожал детей, и лучшие его книги созданы для них. По крайней мере, он думал, что пишет только для детей; в действительности, «Алиса в Стране Чудес» и «Алиса в Зазеркалье», будучи очень привлекательны для детей, литература взрослая – и великая. Мне продолжать?

– Вне всякого сомнения.

– Он также был способен создать и создал несколько почти невероятно плохих произведений. Должен быть принят закон, запрещающий издание томов Полного собрание сочинений Льюиса Кэрролла. Его следует помнить за то великое, что он написал, а плохое зарыть с его останками. Хотя признаю, что даже в плохих произведениях встречаются порой отблески. В «Сильвии и Бруно»[6]6
  Роман-эпопея, вышедший в 1893 году; нравоучительная сказка о пересечениях реальных людей с живущими в волшебной стране феями, последнее произведение Льюиса Кэрролла, которое он сам считал своей главной книгой.


[Закрыть] есть моменты, которые едва ли не стоят того, чтобы прочесть их, продравшись через тысячи скудных слов. И есть случайные хорошие строки или строфы даже в худших стихотворениях. Возьмём первые три строки «Чертога лжи и чуши»[7]7
  Раннее стихотворение Льюиса Кэрролла, написанное в 1855 году и сатирически изображающее судебный процесс. Цитируется в переводе А. Москотельникова.


[Закрыть]:

 
Приснился мне чудной чертог,
Для мошек мраморный мирок —
Не трогал тверди топот ног.
 

– Конечно, ему следовало остановиться на этом, а не добавлять полтора-два десятка дурных терцетов. Но «мошек мраморный мирок» великолепен.

Тот кивнул.

– Выпьем за это.

Мы выпили за это.

– Продолжайте, – сказал он.

– Нет, – сказал я. – Я только что осознал, что легко могу делать это часами. Могу процитировать каждую строчку стихов в книгах об Алисе и большую часть «Охоты на Снарка». Но я надеюсь и предполагаю, что вы пришли сюда не для того, чтобы слушать мою лекцию о Льюисе Кэрролле. Мои сведения о нём довольно подробны, но вполне ортодоксальны. Полагаю, что ваши не таковы, и хотел бы услышать их.

Я наполнил наши стаканы.

– Вполне верно, доктор, – медленно кивнул он. – Должен сказать, наши сведения в высшей степени неортодоксальны. Думаю, ваши образование и склад ума позволят их постичь и поверить в них, увидев доказательства. Более ординарному уму они показались бы чистой фантазией.

С каждой минутой всё лучше и лучше.

– Только не останавливайтесь, – сказал я.

– Очень хорошо. Но, прежде чем продолжить, должен предупредить вас, доктор, кое-о-чём. Эти сведения также чрезвычайно опасны. Я говорю не легкомысленно и не метафорически. Я имею в виду, что они представляют серьёзную, смертельную опасность.

– Это, – сказал я, – чудесно.

Он сидел там, играл со своим стаканом, в котором плескалась всё ещё третья порция, и не смотрел на меня. Я изучал его лицо. Интересное лицо. Тот длинный, тонкий, заострённый нос, настолько несочетавшийся с его телосложением, что его можно было бы принять за нос подлинного Сирано де Бержерака[8]8
  Французский писатель и философ Сирано де Бержерак (1619–1655), по легенде, обладал чрезвычайно длинным и крупным носом. Это послужило основой сюжета пьесы Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак (1897), не имеющей под собой историко-биографической основы.


[Закрыть]. И теперь, в ярком свете, я мог заметить глубокие морщинки вокруг его мясистого рта. Поначалу я предположил бы, что ему тридцать лет, а не сорок, как он утверждал; теперь, изучив его лицо вблизи, я видел, что он не преувеличивал свой возраст. Нужно долго смеяться, чтобы вытравить такие борозды.

Но сейчас он не смеялся. Он выглядел смертельно серьёзным – и совсем не выглядел безумным. Но произнёс нечто, звучавшее безумно. Он сказал:

– Доктор, вам никогда не приходило в голову, что фантазии Льюиса Кэрролла – вовсе не фантазии?

– Вы имеете в виду, – спросил я, – что фантазия часто ближе к фундаментальной истине, чем так называемая реалистическая литература?

– Нет. Я имею в виду, что они буквально, действительно истинны. Что это вовсе не вымысел, что они нечто сообщают.

Я уставился на него.

– Если вы так полагаете, тогда кем или чем, по-вашему, был Льюис Кэрролл?

Он слабо улыбнулся, совсем невесёлой улыбкой.

– Если вы действительно хотите знать и не боитесь, – сказал он, – сегодня вечером сможете узнать. Будет собрание, недалеко отсюда. Придёте?

– Могу я быть откровенным?

– Естественно.

– Думаю, это безумно, – сказал я, – но только попробуйте меня удержать.

– Несмотря на то, что существует опасность?

Конечно, я пойду, опасно это или нет. Но, возможно, его настойчивые предупреждения можно использовать, чтобы вытянуть из него еще что-нибудь. Поэтому я сказал:

– Могу я спросить, какого рода эта опасность?

Он как будто поколебался, а затем извлёк бумажник и вынул из его внутреннего отделения газетную вырезку примерно на три абзаца и протянул мне.

Я прочёл её и узнал шрифт и набор; вырезка была из «Бриджпортского Аргуса». И я вспомнил, что читал это пару недель назад. Я подумывал вырезать её на обмен, но затем решил этого не делать несмотря на то, что заголовок заинтересовал меня. Он гласил:

ЧЕЛОВЕК УБИТ НЕИЗВЕСТНЫМ ЧУДОВИЩЕМ

Фактов было мало, и они были просты. Человек по имени Колин Хоукс, живший отшельником неподалёку от Бриджпорта, был найден мёртвым на лесной тропе. Горло мужчины было разорвано, и, по мнению полиции, на него напала большая и злобная собака. Но репортёр, написавший статью, допускал возможность, что раны мог нанести волк, или даже пантера либо леопард, сбежавшие из цирка или зоопарка.

Я снова сложил вырезку и вернул её Смиту. Конечно, это ничего не значило. Такие истории легко найти, если поискать. Человек по имени Чарльз Форт[9]9
  Чарльз Форт (1874–1932) – американский публицист, составитель справочников по сенсациям и непознанному, считается основателем уфологии.


[Закрыть] нашёл их тысячи и поместил в четыре написанные им книги, стоявшие у меня на полках.

Конкретно эта была менее загадочна, чем большинство из них. Собственно говорят, тут вовсе не было никакой подлинной тайны; несомненно, убийство совершила некая злобная собака.

И всё же что-то покалывало у меня в затылке.

Конечно, это был заголовок, а не статья. Забавно, что может сделать с вами слово «неизвестный» и вызванные им мысли. Если бы статья была озаглавлена «Человек убит злобной собакой», или львом, или крокодилом, или любым другим определённым существом, каким бы злобным и опасным оно ни было, в этом не было бы ничего пугающего.

Но «неизвестное чудовище»... Ну, если у вас такое же воображение, как у меня, думаю, вы поймёте. А если нет, то и не смогу объяснить.

Я взглянул на Иегуди Смита как раз вовремя, чтобы увидеть, как он снова, будто фокусник, втягивает в себя виски. Я вернул ему вырезку и опять наполнил наши стаканы.

– Интересный материал, – сказал я. – Но где связь?

– Наше последнее собрание было в Бриджпорте. Это всё, что я могу вам сообщить. В смысле, об этом. Вы спросили, в чём заключается опасность; поэтому я и показал это вам. И пока ещё не поздно сказть «нет». И не будет поздно, пока мы туда не доберёмся.

– Куда?

– Всего в нескольких милях отсюда. У меня есть указания, как добраться до дома на дороге, именуемой Дартаун-Пайк. У меня есть машина.

– У меня тоже, – некстати сказал я, – но колёса спустились. Сразу два.

Я задумался про Дартаун-Пайк.

– Вы, случайно, направляетесь не в дом, известный как «Тот самый Уэнтворт»? – произнёс я.

– Да, так он именуется. Вам он известен?

Будь я совершенно трезв, я бы там же и тогда же увидел, что всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Унюхал бы ложь. Или кровь.

– Нам придётся взять свечи или фонари, – сказал я. – Этот дом пустует с тех пор, как я был ребёнком. Мы прозвали его домом с привидениями. Поэтому вы его и выбрали?

– Да, конечно.

– И ваша группа собирается там сегодня вечером?

Он кивнул.

– В час ночи, если быть точным. Вы уверены, что не боитесь?

Бог мой, конечно, я боялся. Кто бы не боялся после той вырезки, которую он только что показал мне?

Так что я ухмыльнулся ему и сказал:

– Конечно, я боюсь. Но просто постарайтесь держать меня подальше.

И тут меня осенило. Если я собирался в час ночи в дом с привидениями, чтобы поохотиться на Бармаглотов, попытаться вызвать дух Льюиса Кэрролла или сделать что-нибудь ещё столь же разумное, не помешает иметь рядом кого-то знакомого. И если Эл Грейнджер заглянет, надо уточнить, не заинтересуется ли он. Конечно, он – фанат Кэрролла, но остальное было мне неизвестно.

– Один вопрос, мистер Смит, – сказал я. – Один мой юный друг может скоро зайти сыграть в шахматы. Насколько эксклюзивно это предложение? Я имею в виду, ничего страшного, если он тоже пойдёт, если захочет?

– Вы полагаете, он достаточно квалифицирован?

– Зависит от того, что считать квалификацией, – ответил я. – Навскидку я бы сказал, что надо быть поклонником Льюиса Кэрролла и немного не в себе. Или, если подумать, это одна и та же квалификация?

Он засмеялся.

– Они немногим отличаются. Но расскажите мне что-нибудь о вашем друге. Вы сказали: «молодой друг»; насколько он молод?

– Ему года двадцать три. Недавно из колледжа. Хороший литературный вкус и образование, то есть, он знает и любит Кэрролла. Может цитировать почти столько же, сколько я. Играет в шахматы, если это относится к квалификации, но мне кажется, что да. Доджсон не только играл в шахматы, но и выстроил «Алису в Зазеркалье» на шахматной партии. Зовут его, если это важно, Эл Грейнджер.

– И он захочет пойти?

– Честно говоря, – признал я, – под этим углом я вопрос не рассматривал.

– Надеюсь, он пойдёт, – сказал Смит, – и если он поклонник Кэрролла, я буду рад знакомству. Но, если он пойдёт, обещаете ли вы молчать обо всём, рассказанном мною вам, по крайней мере, пока я не буду способен составить о нём хотя бы некоторое мнение? В самом деле, было бы почти беспрецедентным взять на себя смелость самолично пригласить кого-либо на столь важное собрание, как сегодняшнее. Вы приглашены, поскольку мы многое о вас знаем. За ваше приглашение проголосовали, и, могу сообщить, что сделано это было единогласно.

Я вспомнил, что он знаком с двумя забытыми трудами о Льюисе Кэрролле, мной написанными, и не усомнился, что он – или они, если он в самом деле представляет группу – кое-что обо мне знает.

– Но, если у меня будет возможность встретиться с ним, – произнёс он, – и убедиться, что он действительно подходит, я могу рискнуть спросить его. Можете ли вы ещё что-нибудь о нём рассказать? Например, чем он зарабатывает на жизнь?

На это ответить было трудно.

– Ну, он пишет пьесы, – сказал я. – Но не думаю, что он живёт на это; собственно говоря, не уверен, продал ли он хоть одну. Он в своём роде загадка Кармел-Сити. Живет тут с рождения, не считая учёбы в колледже, но никто не знает, откуда у него берутся деньги. У него шикарная машина и собственный дом, где он жил с матерью, умершей несколько лет назад, и, кажется, денег на расходы ему хватает, но никто не знает, откуда они. – Я ухмыльнулся. – И это чертовски раздражает весь Кармел-Сити. Сами знаете эти маленькие городки.

Он кивнул.

– Разве не логично было бы предположить, что он унаследовал деньги?

– В каком-то смысле, да. Но это не слишком правдоподобно. Его мать всю жизнь трудилась модисткой, но так и не обзавелась собственным магазином. Весь город, помнится, задавался вопросом, на какие заработки ей удалось купить собственный дом и послать сына в колледж. Но она не могла заработать достаточно, чтобы сделать всё это, ещё и оставив ему достаточно денег, чтобы поддерживать его праздность. Ну, может, писание пьес и не праздность, но оно не вознаграждается, если за несколько лет их не продал. – Я пожал плечами. – Но, вероятно, никакой тайны тут нет. Должно быть, у неё был доход от сделанных мужем инвестиций, а Эл или унаследовал доход, или получил сам капитал. Возможно, он не говорит о своих делах, потому что любит выглядеть загадочным.

– Его отец был богат?

– Отец умер до его рождения – и до того, как миссис Грейнджер переехала в Кармел-Сити. Так что его отца тут никто не знал. И, думаю, это всё, что я могу рассказать вам об Эле, не считая того, что он почти всегда обыгрывает меня в шахматы, и что я надеюсь, что вам удастся с ним повидаться.

Смит кивнул.

– Если он придёт, посмотрим.

Он взглянул на свой пустой стакан, я понял намёк и наполнил оба. Вновь я, заворожённый, наблюдал за его невероятным способом пить. Могу поклясться, что на сей раз стакан не приблизился к его губам и на шесть дюймов. Несомненно, это был фокус, которому я могу научиться. Хотя бы затем, что вкус виски мне не нравится в той же степени, в какой радует его воздействие. При его способе пить, похоже, у него не было ни малейшей возможности ощутить вкус напитка. Тот был там, в стакане, а затем исчезал. Кадык, похоже, не работал, и если он говорил в тот момент, когда пил, то слова едва ли прерывались.

Зазвонил телефон. Я извинился и поднял трубку.

– Док, – произнёс голос Клайда Эндрюса, – это Клайд Эндрюс.

– Ладно, – сказал я, – полагаю, ты понимаешь, что сорвал мой еженедельный выпуск, сняв материал с первой полосы. Что отменяется на сей раз?