Текст книги "Ночь Бармаглота (ЛП)"

Автор книги: Фредерик Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Фредерик Браун
Ночь Бармаглота

Все стихи, предваряющие главы, взяты из произведений Чарльза Лютвиджа Доджсона, известного в Стране Чудес под именем Льюиса Кэрролла.

От переводчика

Все цитаты из «Алисы в Стране Чудес» и «Алисы в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла, используемые в книге, даются по второму варианту перевода Нины Демуровой (стихи в переводе Самуила Маршака, Дины Орловской и Ольги Седаковой), изданному в серии «Литературные памятники» в 1978 году, и не оговариваются в примечаниях.

Глава первая

Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.

Во сне я стоял посреди Оак-стрит, а вокруг была тёмная ночь. Уличные фонари не горели; лишь бледный свет луны отражался на огромном мече, которым я описывал круги над головой, пока Бармаглот подкрадывался всё ближе. Он пыхтел вдоль тротуара, сгибая крылья и напрягая мускулы для последнего рывка; его когти щёлкали по камням, как матрицы по верстаткам линотипа. Затем, что удивительно, он заговорил.

– Док, – сказал он. – Вставайте, док.

Рука – не лапа Бармаглота – трясла меня за плечо.

И были ранние сумерки, а не тёмная ночь, и я сидел во вращающемся кресле за своим потрёпанным столом, глядя через плечо на Пита. Пит улыбался мне.

– Мы готовы, док, – говорил он. – Вам только надо вырезать две строчки из последней гранки, и мы готовы. Рано сегодня.

Он положил передо мной гранку, набранную всего одним шрифтом. Я взял голубой карандаш и вычеркнул две строчки так, чтобы получилось связное предложение, и Питу не пришлось бы ничего перенабирать.

Он подошёл к линотипу и выключил его, и вдруг в доме стало очень тихо, так тихо, что я слышал, как в дальнем углу капает вода из крана.

Я встал и потянулся, чувствуя себя недурно, хоть и немного сонным из-за того, что задремал, пока Пит отливал ту последнюю гранку. На этот раз, в этот четверг, «Гудок Кармел-Сити» рано готов к печати. Конечно, никаких настоящих новостей в нём не было, но ведь их и никогда не бывало.

И всего половина седьмого, и на улице ещё не стемнело. Мы закончили на несколько часов раньше обычного. Я решил, что это призыв к выпивке, здесь и сейчас.

В бутылке из моего стола хватало виски для одной доброй порции выпивки или двух поменьше. Я спросил Пита, не хочет ли он глотнуть, и он сказал, что нет, не сейчас, он подождёт, пока дойдёт до Смайли, так что я угостился как следует, как и надеялся сделать. И было вполне безопасно спрашивать Пита; он редко употреблял до конца дня, и, хотя моя часть работы была сделана, Питу предстоял ещё почти час трудов по механической части.

Напиток согрел меня под поясом, когда я подошёл к окну у линотипа и встал там, глядя в тихий сумрак. Пока я стоял, на Дубовой улице загорались огни. Я спал, видя во сне, что сплю?

На тротуаре через дорогу Майлз Харрисон колебался перед закусочной Смайли, как будто мысль о стакане прохладного пива соблазняла его. Я почти что чувствовал, как работает его разум: «Нет, я помощник шерифа округа Кармел, и у меня ещё есть работа сегодня вечером, и я не пью на службе. Пиво может подождать».

Да, его совесть, похоже, победила, раз он пошёл дальше.

Сейчас мне интересно, хотя тогда я, конечно, не задавался этим вопросом, знай он, что будет мёртв ещё до полуночи, не зашёл ли бы он за пивом? Думаю, так он и сделал бы. Я знаю, что он так сделал бы, но это ничего не доказывает, потому что я сделал бы это в любом случае; у меня никогда не было совести, как у Майлза Харрисона.

Позади меня, у аппарата, Пит вставлял последнюю гранку в первую полосу.

– Окей, док, всё сходится, – сказал он. – Мы готовы.

– Вращай прессы, – ответил я.

Просто манера говорить, конечно. Пресс был только один, и он не вращался, ведь это был вертикальный «Миле», который качался вверх-вниз. И даже не до самого утра. «Гудок» – еженедельная газета, выходящая по пятницам; мы набираем его в четверг вечером, а Пит запускает пресс в пятницу утром. Небольшой пробег.

– Идёте к Смайли? – спросил Пит.

Глупый вопрос; я всегда хожу к Смайли в четверг вечером, и обычно, закончив запирать набор, Пит присоединяется ко мне, по крайней мере, на какое-то время.

– Само собой, – ответил я.

– Тогда принесу вам вёрстку, – сказал Пит.

Пит всегда так делает, хотя я обычно только пробегаю её. Пит слишком хороший печатник, чтобы выловить за ним какие-нибудь серьёзные ошибки, а что до мелких опечаток, то против них Кармел-Сити не возражает.

Я был свободен, меня ждал Смайли, но почему-то я не торопился уходить. После тяжёлой работы в четверг это было приятно, и пусть вас не смущает тот короткий сон; я работал, стоя там и глядя на тихую улицу в тихих сумерках, и обдумывая интенсивную кампанию ничегонеделания, при помощи нескольких рюмок, на остаток вечера.

Майлз Харрисон, в десятке шагов от Смайли, остановился, повернулся и направился обратно. Хорошо, подумал я, будет с кем выпить. Я отвернулся от окна и надел пиджак и шляпу.

– Увидимся, Пит, – сказал я, спустился по лестнице и шагнул в тёплый летний вечер.

Я недооценил Майлза Харрисона; он уже выходил от Смайли, слишком рано, даже чтобы успеть быстро пропустить по одной, и вскрывал пачку сигарет. Он увидел меня и помахал рукой, дожидаясь под дверью Смайли и раскуривая сигарету, пока я пересекал улицу.

– Выпьем, Майлз, – предложил я.

Он с сожалением покачал головой.

– Хотел бы я, док. Но у меня работа. Знаешь, надо поехать с Ральфом Бонни в Нилсвилл получить его платёжную ведомость.

Конечно, я знаю. В маленьком городке все всё знают.

Ральф Бонни владел компанией «Фейерверки Бонни», совсем недалеко от Кармел-Сити. Они выпускали фейерверки, в основном большие, для ярмарок и городских выставок, продававшиеся по всей стране. И несколько месяцев в году, примерно до 1 июля, они работали днём и ночью, чтобы удовлетворить спрос 4 июля.

А Ральф Бонни что-то имел против Клайда Эндрюса, президента Городского банка Кармела, и вёл дела в Нилсвилле. Он ездил каждый четверг поздно вечером в Нилсвилл, и там открывали банк, чтобы выдать ему наличные по платёжной ведомости ночной смены. Майлз Харрисон, как помощник шерифа, всегда сопровождал его для охраны.

Мне это всегда казалось глупой процедурой, ведь платёжная ведомость ночной смены редко превышала несколько тысяч долларов, и Бонни мог получить их вместе с наличными для дневной смены и держать в офисе, но так уж он вёл дела.

– Конечно, Майлз, – сказал я, – но это не займёт много времени. А один стакан тебе не повредит.

– Знаю, что не повредит, – ухмыльнулся он, – но, возможно, выпью тогда другой, раз первый мне не повредил. Так что я придерживаюсь того правила, что не выпью ни одного, пока я на службе, а если не буду его придерживаться, мне конец. Но всё равно спасибо, док. Возьму скидочный талон.

Он был прав, но хотел бы я, чтобы он так не поступил. Хотел бы я, чтобы он позволил мне купить ему выпивку, даже несколько порций, ведь тот скидочный талон не стоил воображаемой бумаги, на которой он был напечатан для человека, которого убьют ещё до полуночи.

Но я не знал этого и не настаивал.

– Конечно, Майлз, – сказал я и спросил его о детях.

– В порядке, оба. Заходи как-нибудь.

– Конечно, – сказал я и пошёл к Смайли.

Большой лысый Смайли Уилер был один. Он улыбнулся, когда я вошёл, и сказал:

– Привет, док. Как дела редакторские?

А потом засмеялся, как будто произнёс что-то мучительно забавное. У Смайли нет и тени чувства юмора, и он ошибочно полагает, что скрывает этот факт, смеясь почти над всем, что скажет сам или услышит.

– Смайли, ты делаешь мне больно, – сказал я ему. Сообщать Смайли правду всегда безопасно; независимо от того, насколько серьёзно ты говоришь и что имеешь в виду; он думает, что ты шутишь. Если бы он засмеялся, я бы сказал ему, в каком месте он причинил мне боль, но на сей раз он не смеялся.

– Рад, что вы пришли пораньше, док, – сказал он. – Сегодня вечером чертовски скучно.

– В Кармел-Сити каждый вечер скучно, – ответил я. – И обычно мне это нравится. Но, Бог мой, как бы я был рад, чтобы хоть что-нибудь случилось как-нибудь в четверг вечером. Хоть однажды за мою долгую карьеру я выдал бы запыхавшейся публике горячий материал.

– Чёрт, док, никто не ищет горячих новостей в окружном еженедельнике.

– Знаю, – сказал я. – Поэтому и хотел бы одурачить их хоть раз. Я издаю «Гудок» двадцать три года. Один горячий материал. Разве я многого прошу?

– Была пара краж со взломом, – нахмурился Смайли. – И одно убийство, несколько лет назад.

– Конечно, – сказал я, – и что с того? Один из рабочих у Бонни заспорил спьяну с другим и слишком сильно пристукнул его, затеяв драку. Это не убийство, это непредумышленное лишение жизни, и, в любом случае, случилось оно в субботу и было давно известно всем в городе к следующей пятнице, когда вышел «Гудок».

– Они всё равно покупают вашу газету, док. Они ищут там свои имена среди посещавших церковные собрания, и у кого есть подержанная стиральная машина, и хотите выпить?

– Пришло время одному из нас подумать об этом, – сказал я.

Он налил мне и, чтобы мне не пить одному, немного плеснул себе. Мы выпили, и я спросил:

– Думаешь, Карл зайдёт вечером?

Я имел в виду Карла Тренхольма, юриста, моего лучшего друга в Кармел-Сити, одного из трёх-четырёх человек в городе, кто играет в шахматы и вовлекается в умные беседы о чём-то помимо посевов и политики. Карл часто заглядывал к Смайли по четвергам, зная, что я всегда захожу хоть на пару стаканчиков, когда закончу с газетой.

– Не думаю, – сказал Смайли. – Карл был тут почти весь день и как следует отметил. Он рано разделался в суде и выиграл дело. Думаю, пошёл домой отсыпаться.

– Чёрт, – произнёс я. – Почему он не мог подождать до вечера. Я бы помог ему. Слушай, Смайли, ты сказал, Карл праздновал, потому что выиграл то дело? Если только мы не говорим о разных вещах, он проиграл его. Ты про развод Бонни?

– Да-а.

– Тогда Карл представлял Ральфа Бонни, а жена Бонни получила развод.

– Ты так написал в газете, док?

– Конечно, – сказал я. – Это самое близкое к хорошему материалу, что есть у меня на этой неделе.

– Карл говорил мне, – покачал головой Смайли, – он надеется, что ты не поместишь это, или, хотя бы, как следует обрежешь, мол, она просто получила развод.

– Я не понимаю, Смайли, – сказал я. – Почему? И разве Карл не проиграл дело?

Смайли доверительно наклонился вперёд через стойку, хотя в заведении были только мы двое.

– Это так, док, – сказал он. – Бонни хотел развода. Его жена была стервой, понимаешь? Только у него не было никаких оснований, по крайней мере, таких, какие он захотел бы тащить в суд, понимаешь? Так что он вроде как купил себе свободу. Дал ей обеспечение, если в суд пойдёт она, и признал обвинения, которые она выдвинула против него. Где ты взял свою версию истории?

– От судьи, – произнёс я.

– Ну, он видел всё снаружи. Карл говорит, Бонни хороший парень, а все те обвинения в жестокости – куча чепухи. Он руки на неё не поднимал. Но эта женщина была таким адом на колёсиках, что Бонни признал бы что угодно, лишь бы от неё освободиться. И дать ей сверх того сто тысяч обеспечения. Карла беспокоило это дело, потому что обвинения в жестокости смотрелись так чертовски глупо.

– Вот дьявол, – сказал я, – в «Гудке» такое не прозвучит.

– Карл говорил, он знает, что ты не сможешь рассказать правду об этой истории, но надеялся, что ты её пригасишь. Просто напишешь, что миссис Б. получила развод, и что уплачено обеспечение, не расписывая обвинения.

Я подумал о своём единственном за неделю настоящем материале, и о том, как тщательно я перечислил все обвинения, что выдвинула жена Бонни, и застонал при мысли, что придётся переписывать или резать статью. А резать придётся, теперь, когда я узнал факты.

– Чёртов Карл, – сказал я, – почему Рон не пришёл и не сказал мне об этом, пока я не написал статью и не отдал в набор?

– Он думал насчёт этого, док. А потом решил, что не хочет использовать дружбу с тобой, чтобы влиять на то, как ты подаёшь новости.

– Чёртов дурак, – сказал я. – Ему всего-то надо было перейти улицу.

– Но Карл сказал, что Бонни отличный парень, и что ему не повезёт, если ты перечислишь все те обвинения, ведь все они на самом деле неправда, и...

– Не дави, – прервал я. – Я изменю статью. Если Карл говорит, что дело обстоит так, я ему поверю. Я не могу сказать, что обвинения были ложны, но, по крайней мере, могу их опустить.

– Было бы здорово, док.

– Само собой. Ладно, налей мне ещё по одной, Смайли, и я пойду поправлю там, пока Пит не ушёл.

Я выпил ещё, ругая себя, что так сглупил и испортил единственный заслуживающий упоминания материал, но знал, что должен это сделать. Я не знал Бонни лично, разве что здоровался на улице, но Карла Тренхольма я знал достаточно хорошо, чтобы быть чертовски уверенным – если он говорит, что Бонни был прав, материал, каким я его написал, нечестен. И я достаточно хорошо знал Смайли, чтобы быть уверенным – он не исказил мне то, что на самом деле говорил Карл.

Так что я, ворча, поплёлся обратно через улицу и вверх по лестнице в редакцию «Гудка». Пит уже закреплял набор первой страницы.

Когда я сказал ему, что нам надо сделать, он ослабил крепления, и я обошёл машину так, чтобы снова прочесть статью, конечно, вверх ногами, поскольку шрифт всегда так читается.

Первый абзац можно оставить, как он есть, и это будет вся статья. Я сказал Питу убрать остальной набор в ящик, а сам подошёл к матрицам и набрал короткий заголовок «Бонни Получил Развод», вместо более длинного у старого материала. Передав строку Питу, я смотрел, как он меняет заголовки.

– В странице остаётся дыра дюймов в девять, – сказал он. – Что втыкаем туда?

Я вздохнул.

– Придётся ставить наполнитель, – ответил я. – Не на первой полосе, но нам нужно найти на четвёртой странице что-нибудь, что можно переместить на первую, а туда поставить девять дюймов наполнителя.

Я спустился к четвёртой странице и измерил длину материалов. Пит подошёл к стеллажу и зацепил там наполнителя. Единственным, что хоть немного приближалось к нужному размеру, была информация Клайда Эндрюса, банкира Кармел-Сити и светила местной баптистской церкви, о распродаже барахла, намеченной приходом на вечер вторника.

Материал был далеко не потрясающей важности, но зато примерно нужной длины, если переставить его с отступом. И в нём было много имён, и это означало, что многим людям, особенно Клайду Эндрюсу, понравится, если я перенесу его на первую страницу.

Так мы и сделали. Затем Пит переустановил его в набор первой страницы, пока я закрывал пробел на четвёртой странице наполнителем и закреплял набор обратно. К тому времени, как я покончил с четвёртой страницей, Пит ещё возился со своей распродажей, и на сей раз раз я дождался, пока он закончил первую страницу, чтобы мы могли пойти к Смайли вместе.

Я мыл руки и думал о той первой полосе. «Первая полоса»[1]1
  «Первая полоса» (1928) – комедия Бена Хекта (1894–1964) и Чарльза Макартура (1895–1956) о взаимоотношениях главного редактора и репортёра газеты, несколько раз экранизированная, в частности, Говардом Хоуксом в 1940 году как «Его девушка Пятница» (с участием Кэри Гранта и Розалинд Рассел) и Билли Уайлдером в 1974 году под оригинальным названием (с участием Уолтера Мэттау и Джека Леммона).


[Закрыть]. Тени Хекта и Макартура. Бедный Хорас Грили[2]2
  Хорас Грили (1811–1872) – знаменитый американский газетчик времён Гражданской войны, в 1872 году – кандидат в президенты США от Демократической партии.


[Закрыть] вертится в гробу.

Теперь мне очень хотелось выпить.

Пит начал ковыряться в вёрстке, и я сказал ему, чтобы он не беспокоился. Может, покупатели и прочитают первую страницу, но я этого делать не собирался. А перевёрнутый заголовок или кривой абзац, пожалуй, её только улучшат.

Пит умылся, и мы заперли дверь. Для вечера четверга было всё ещё рано, чуть позже семи. Ме следовало этому радоваться, и я бы, наверное, радовался, будь у нас хороший номер. Что до только что свёрстанного нами, я задавался вопросом, доживёт ли он до утра.

У Смайли было ещё несколько клиентов, и он ждал их, а я был не в настроении ждать Смайли, так что я зашёл за барную стойку, взял бутылку «Старого Хендерсона» и два стакана и отнёс их за столик нам с Питом. Мы со Смайли достаточно знаем друг друга, так что я всегда могу обеспечить себя в любое удобное время, а с ним уладить потом.

Я налил нам с Питом. Мы выпили, и Пит сказал:

– Ну, вот и ещё неделя, док.

Я задумался, сколько раз он повторил это за те десять лет, что работает на меня, а потом задумался, сколько раз об этом уже думал, и это выходило...

– Сколько будет пятьдесят два на двадцать три, Пит? – спросил я.

– А? Чертовски много. А что?

Я посчитал сам.

– Пятьдесят на двадцать три – одна тысяча сто пятьдесят; и ещё дважды под двадцать три даёт сорок шесть. Пит, тысячу сто девяность шесть раз я сдавал эту газету в четверг вечером, и ни разу не было там по-настоящему большой, горячей новости.

– Тут не Чикаго, док. Чего вы ждёте, убийства?

– Люблю убийства, – ответил я.

Было бы забавно, скажи тут Пит: «Док, как вам сразу три за ночь?»

Но он, конечно, этого не говорил. В некотором смысле, однако, он сказал нечто ещё более забавное. Он произнёс:

– Но предположим, это был бы ваш друг? Скажем, ваш лучший друг. Карл Тренхольм. Хотели бы вы, чтобы его убили просто ради материала в «Гудке»?

– Конечно, нет, – сказал я. – Предпочтительно убить кого-то мне неизвестного, если такие вообще есть в Кармел-Сити. Пусть будет Иегуди.

– Что за Иегуди? – спросил Пит.

Я посмотрел на Пита, пытаясь понять, не шутит ли он, но это, очевидно, было не так, и я разъяснил:

– Человечек, которого там не было. Не помнишь стишок?

 
Я человечка у перил
Увидел, но он там не был.
Сегодня нет его опять,
Эх, хочу его прогнать.
 

Пит засмеялся.

– Док, вы всё безумнее. Это опять «Алиса в Стране Чудес», как все те странные шутки, что вы цитируете, когда выпьете?

– На сей раз нет[3]3
  Действительно, это не Кэрролл. Это неточно воспроизведённая первая строфа стихотворения «Антигониш» (1899) Уильяма Хьюза Мирнса (1875–1965). Изначально посвящённое призраку на лестнице, оно приобрело большую популярность как абсурдистское, став объектом множества пародий, некоторые из которых написал сам Мирнс.


[Закрыть]. Но кто говорит, что я цитирую Льюиса Кэрролла, только когда выпью? Я могу цитировать его сейчас, а я едва ли начинал сегодня пить, ведь, как Чёрная Королева сказала Алисе: «Приходится пить изо всех сил, чтобы только остаться на том же месте!» Но слушай, я процитирую тебе действительно кое-что стоящее:

 
Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве...
 

Пит встал.

– «Бармаглот» из «Алисы в Зазеркалье», – сказал он. – Вы, док, мне его не один, а все сто раз цитировали. Я, чёрт подери, сам его уже чуть не выучил. Но мне пора, док. Спасибо за выпивку.

– Ладно, Пит, но не забывай одну вещь.

– Что такое?

И я произнёс:

 
О, бойся Бармаглота, сын!
Он так свирлеп и дик,
А в глуще рымит исполин —
Злопастный...
 

– Эй, док! – позвал меня Смайли из-за телефона, и я вспомнил, как слышал, что тот прозвонил минуту назад. – Тебя к телефону, док, – крикнул Смайли и засмеялся так, словно это было самое забавное, что случилось за долгое время.

Я встал и направился к телефону, по дороге пожелав Питу спокойной ночи.

Я поднял трубку, сказал «Алло» и получил такой же ответ. Затем там сказали: «Док?», а я ответил: «Да».

Тогда там сказали:

– Говорит Клайд Эндрюс, док. – Его голос звучал довольно спокойно. – Это убийство.

Пит, должно быть, уже в дверях; именно это пришло мне на ум первым делом.

– Секундочку, Клайд, – сказал я и, зажав рукой трубку, завопил: – Эй, Пит!

Тот уже стоял в дверях, но повернулся.

– Не уходи, – крикнул я ему через весь бар. – Срочный материал про убийство. Надо переделывать!

Я ощутил, как в баре Смайли внезапно повисла тишина. Разговор между двумя другими посетителями оборвался на полуслове, и оба повернулись ко мне. Пит, от дверей, повернулся ко мне. Смайли, с бутылкой в руке, повернулся ко мне и даже не улыбался. Собственно говоря, как только я опять отвернулся к телефону, бутылка выскользнула из рук Смайли и рухнула на пол с таким шумом, что я подпрыгнул и быстро зажал рукой рот, не давая выпрыгнуть из него сердцу. Бутылка, разбившаяся о пол, на какой-то миг прозвучала револьверным выстрелом.

Я подождал, пока не ощутил, что снова могу говорить, а затем убрал руку от микрофона трубки и спокойно – или почти спокойно – сказал:

– Хорошо, Клайд, продолжай.

Глава вторая

Спросил я: «Старый, старый дед,

Чем ты живёшь? На что?»

Но проскочил его ответ

Как пыль сквозь решето.

– Ты же уже сдал номер в печать, док? – произнёс голос Клайда. – Должен был, потому что я пытался звонить сперва в редакцию, а там кто-то мне сказал, что раз тебя нет, ты у Смайли, но это значило, что ты уже…

– Всё в порядке, – сказал я. – Продолжай.

– Я знаю, док, это натуральное убийство – просить тебя изменить статью, когда ты уже почти подготовил газету и ушёл, но, понимаешь, та распродажа, которую мы хотели устроить во вторник, она отменилась. Ты ещё можешь грохнуть статью? Иначе многие прочитают об этом, придут во вторник в церковь и расстроятся.

– Конечно, Клайд, – сказал я. – Займусь этим.

Я повесил трубку. Я вернулся и сел обратно за столик. Я плеснул себе виски, а когда вернулся Пит, налил и ему.

Он спросил меня, кто звонил, и я рассказал.

Смайли и те два посетителя всё ещё пялились на меня, но я помалкивал, пока Смайли не позвал:

– Что случилось, док? Разве ты не говорил что-то про убийство?

– Я просто пошутил, Смайли, – сказал я. Он засмеялся.

Мы с Питом допили виски, и он сказал:

– Я знал, что-то будет неладно, раз мы так рано закончили. Теперь у нас опять на первой полосе дыра в девять дюймов. Что мы туда засунем?

– Будь я проклят, если знаю, – ответил я. – Но чёрт с ним со всем на сегодня. Зайду, когда ты займёшься этим утром, и что-нибудь придумаем.

– Это сейчас вы так говорите, док, – сказал Пит. – Но если вы не зайдёте ровно в восемь, что мне делать с той дырой в странице?

– Твоё неверие меня ужасает, Пит. Если я сказал, что зайду утром, то зайду. Возможно.

– А если нет?

Я вздохнул.

– Делай что хочешь.

Я знал, что, если я не зайду, Пит как-нибудь всё поправит. Перетащит что-нибудь с задней полосы, а её засыплет наполнителем или рекламой. Выйдет паршиво, потому что у нас уже есть один рекламный блок и чертовски много наполнителя; ну, тех заметочек, которые сообщают, сколько футов доски в секвойе и каковы современные темпы производства кефали в долине Евфрата. В малых дозах смотрится отлично, но когда насыпаешь целую колонку…

Пит сказал, что лучше он пойдёт, и на сей раз так и сделал. Я не без враждебности посмотрел, как он уходит. Пит Кори – хороший печатник, и я плачу ему почти столько, сколько беру сам. Возимся мы примерно одинаково по времени, но это мне нужно беспокоиться, если вдруг есть о чём, а так почти всегда и бывает.

Другие посетители Смайли ушли почти вслед за Питом, и я не хотел сидеть один за столиком, так что перебрался к бару.

– Смайли, – сказал я, – не хочешь купить газету?

– Хм-м? – И он засмеялся. – Шутишь, док. Её же напечатают не раньше полудня, а?

– Нет, – ответил я. – Лучше ждать всю будущую неделю. Следи за этим, Смайли. Но я имел в виду не это.

– Хм-м? О, ты имеешь в виду, хочу ли я купить твою газету. Вряд ли, док. Не думаю, что буду хорош в этом деле. Не выходит почему-то хорошо писать. Слушай, ты же говорил мне как-то, что Клайд Эндрюс хотел её у тебя купить. Почему бы не продать ему, раз ты хочешь её продать?

– Кто, чёрт возьми, сказал, что я хочу продать её? – спросил я. – Я просто спросил, не хочешь ли ты её купить.

Смайли выглядел озадаченным.

– Никогда не поймёшь, – сказал он, – серьёзен ты, док, или нет. Серьёзно, ты действительно хочешь продать её?

Хотел бы я это сам знать. Я медленно проговорил:

– Не знаю, Смайли. Прямо сейчас меня это чертовски искушает. Думаю, меня не тянет уйти, в основном, потому, что сперва мне хочется сделать один хороший выпуск. Просто один хороший выпуск за двадцать три года.

– Если ты продашь её, то что будешь делать?

– Полагаю, Смайли, я проведу остаток своих дней, не редактируя газету.

Смайли решил, что я опять шучу, и засмеялся.

Дверь открылась, и вошёл Эл Грейнджер. Я помахал ему бутылкой, и он подошёл к бару, где я стоял, а Смайли достал ещё один бокал и воду на запивку; Элу вечно нужно запить.

Эл Грейнджер – всего-навсего юный выскочка лет двадцати двух или трёх, но он один из немногих шахматистов в городе и ещё более немногих, кто понимает моё увлечение Льюисом Кэрроллом. Кроме того, он вполне себе тянет на Таинственного Обитателя Кармел-Сити. Не то чтобы для этого нужно быть таким уж таинственным.

– Привет, док, – сказал он. – Когда ещё раз сыграем в шахматы?

– Нет лучшего времени, чем настоящее, Эл. Здесь и сейчас?

Смайли держал под рукой набор шахмат для таких чокнутых, как мы с Элом Грейнджером и Карлом Тренхольмом. Он достал их и, как всегда, держал так, словно ожидал, будто они взорвутся у него в руках.

Эл покачал головой.

– Хотел бы я найти время. Надо идти домой кое-что сделать.

Я плеснул ему виски и немного пролил, пытаясь долить до краёв. Он медленно затряс головой.

– Белый Конь едет вниз по кочерге, – сказал он. – Того и гляди упадёт.

– Я только на второй линии, – ответил я. – Но ход будет удачный. Проскочу до четвёртой на паровозе, знаешь ли.

– Поторопись, док. Знаешь, сколько стоит дым от паровоза? Тысячу фунтов – одно колечко!

Смайли переводил взгляд с одного из нас на другого.

– Чёрт возьми, о чём вы, ребята? – желал он знать.

Пытаться объяснять было бессмысленно. Я указал на него пальцем и проговорил:

– Взгляни-ка! Там сидит… Знаешь кто? Баобабочка! Она вся деревянная, а усики у нее зеленые и нежные, как молодые побеги! А ест она стружки и опилки.

– Смайли, – сказал Эл, – ты должен спросить его, что случится, если их не будет.

– Тогда я скажу, – ответил я, – что она, конечно, умрёт, а ты скажешь, что часто так бывает, а я скажу, что всегда.

Смайли снова посмотрел на нас, медленно покачал головой и сказал:

– Вы правда чокнутые.

Затем он отошёл вымыть и вытереть стаканы.

Эл Грейнджер ухмыльнулся мне.

– Какие планы на вечер, док? – спросил он. – Возможно, я смогу ускользнуть на пару партий. Ты будешь у себя наверху?

Я кивнул.

– Я как раз подумывал, не пойти ли домой, а там почитать книжку. И выпить ещё разок-другой. Если ты зайдёшь до полуночи, я буду достаточно трезв для игры. Во всяком случае, достаточно трезв, чтобы победить такого юного щенка, как ты.

Эту последнюю часть можно было сказать без проблем, ведь она была так очевидно ошибочна. За последний год Эл выигрывал у меня две партии из трёх.

Он усмехнулся и процитировал:

 
«Папа Вильям, – сказал любопытный малыш, —
Голова твоя белого цвета.
Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.
Как ты думаешь, правильно это?»
 

Ну, раз у Кэрролла был на то ответ, нашёлся и у меня:

 
«В ранней юности, – старец промолвил в ответ, —
Я боялся раскинуть мозгами,
Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,
Я спокойно стою вверх ногами».
 

– Может, у тебя там что-то и есть, док, – сказал Эл. – Но пропустим следующие строфы, чтобы ты сразу добрался до «Сосчитаешь ступень за ступенью!» Мне всё равно уже пора.

– Ещё по одной?

– Думаю, нет, пока не закончу работы. Ты можешь пить и думать разом. Надеюсь, в твоём возрасте мне это тоже удастся. Изо всех сил постараюсь забежать к тебе сыграть партию, но не ищи меня, если я не появлюсь к десяти, по крайней мере, к половине одиннадцатого. И спасибо за угощение.

Он вышел, и через окно забегаловки я разглядел, как он садится в свой блестящий кабриолет. Он сдавил клаксон и помахал мне в ответ, забираясь на сиденье.

Я взглянул на себя в зеркало на задней стенке бара и задумался, насколько старым меня считает Эл Грейнджер. «Надеюсь, в твоём возрасте мне это тоже удастся», в самом деле. Звучало так, словно он думал, что мне как минимум восемьдесят. Мне скоро исполнится пятьдесят три.

Но приходилось признать, что выгляжу я стариком, и волосы мои поседели. Я смотрел на себя в зеркало, и эта белизна слегка пугала. Нет, я был ещё не стар, но уже на пути. И я люблю жизнь настолько же, насколько она меня раздражает. Я не хочу стареть и не хочу умирать. Тем более, что не способен видеть впереди, как многие мои честные сограждане, вечную игру на арфе и выковыривание вшей из крыльев. Как и вечное копание угля, если уж на то пошло, хотя это в моём случае всё-таки вероятнее.

Вернулся Смайли. Он указал пальцем на дверь.

– Не нравится мне этот парень, док, – сказал он.

– Эл? Да нормальный парень. Может, молоко на губах слегка не обсохло. Ты предубеждён, потому что не знаешь, откуда он берёт деньги. Вдруг он завёл станок и сам их печатает? Если задуматься, у меня печатный станок есть. Не попробовать ли?

– Чёрт, да не в этом беда, док. Не моё дело, как он зарабатывает деньги и где их берёт, если не зарабатывает. Суть в том, как он говорит. Ты тоже говоришь безумно, но ты, ну, мило это делаешь. А когда он мне что-то говорит, ощущение, что он хочет заставить меня почувствовать себя тупым ублюдком. Может, я такой и есть, но…

Мне вдруг стало стыдно за всё, что я когда-либо сказал Смайли, заранее зная, что он не поймёт.

– Дело не в интеллекте, Смайли, – произнёс я. – Это просто вопрос образования. Выпьем, и мне пора бы идти.

Я налил ему на сей раз больше, чем себе. Эффект уже ощущался, и я не хотел слишком надираться, чтобы Эла Грейнджера ждала хорошая партия в шахматы, если он заглянет.

И я безо всяких причин сказал:

– Ты хороший парень, Смайли.

А он засмеялся и сказал:

– Ты тоже, док. Вопрос образования или нет, ты слегка того, но парень ты хороший.

А потом, поскольку мы оба смутились, заметив, что болтаем такое, я поймал себя на том, что смотрю поверх Смайли на календарь над барной стойкой. Это был обычный для таких мест календарь с почти слишком сладострастной обнажённой женщиной, отпечатанный братьями Бил.

Я заметил, что слегка нервничаю из-за того, что уставился на него, хотя выпил слишком мало, чтобы это как-то подействовало на голову. Прямо в тот момент, например, я думал о двух вещах разом. Часть моего мозга, к отвращению моему, упорно задавалась вопросом, смогу ли я убедить «Братьев Бил» давать объявление на четвёртую часть страницы вместо восьмой; я пытался подавить эту мысль, говоря себе, что сегодня вечером мне всё равно, кто и когда вообще будет помещать рекламу в «Гудке», но эта часть моего мозга продолжала спрашивать меня, почему, чёрт побери, я упустил шанс продать «Гудок» Клайду Эндрюсу, раз уж так к этому отношусь. Но другая часть моего сознания всё больше и больше раздражалась от картинки на календаре, и я сказал:

– Смайли, тебе надо убрать этот календарь. Он лжив. Таких женщин не бывает.

Он обернулся и тоже посмотрел на него.

– Думаю, ты прав, док; таких женщин не бывает. Но мечтать не вредно, а?

– Смайли, – сказал я, – если это не первая глубокая мысль, тобой сказанная, то уж точно самая глубокая. Ты прав. Более того, я разрешаю тебе оставить календарь.

Он засмеялся и отошёл протереть остальные стаканы, а я стоял там и удивлялся, почему не иду домой. Было ещё рано, не пробило и восьми. И я пока не хотел выпить. Но к тому времени, как приду домой, захочу.

Так что я достал бумажник и подозвал Смайли. Мы подсчитали, на сколько я отлил из бутылки, и я одобрил, а затем я купил ещё одну бутылку, полную кварту, а он завернул её мне.