Текст книги "Ночь Бармаглота (ЛП)"

Автор книги: Фредерик Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава четырнадцатая

«Мой отец, ты простишь ли меня, несмотря

На неловкость такого вопроса:

Как сумел удержать ты живого угря

В равновесье на кончике носа?»

Кейтс снова ударил дверным молотком и затряс ручку.

Смайли уставился на меня, а я на него. Я ничего не мог сказать ему – даже если бы придумал, что сказать, – на таком расстоянии, не дав Кейтсу услышать мой голос.

Кейтс снова застучал. Я слышал, как он сказал что-то Хэнку насчёт битого стекла. Смайли нагнулся, положил пистолет на ступеньку сзади, а затем вышел в зал. Не глядя на меня, он направился к двери, и, завидев его, Кейтс прекратил шуметь.

Смайли не пошёл сразу к двери; чуть отклонившись от маршрута, он миновал мой столик. Проходя мимо, он протянул руку и выдернул у меня сигару. Сунул её в рот, а затем подошёл к двери и отпер её.

Мне, конечно, не было видно, что там происходит, и я не высовывал голову из-за угла. Я сидел там и потел.

– Что тебе надо? Что за чёртов грохот? – услышал я вопрос Смайли.

Голос Кейтса:

– Подумал, Стэгер здесь. Этот дым…

– Забыл внизу сигару, – сказал Смайли. – Вспомнил, встал и спустился забрать её. И зачем так шуметь?

– Чёрт возьми, я был здесь полчаса с лишним назад, – воинственно произнёс Кейтс. – Сигары так долго не горят.

– Я не мог заснуть после твоего прихода, – терпеливо сказал Смайли. – Спустился пять минут назад и налил себе выпить. Забыл здесь сигару. – Его голос стал тихим, очень тихим. – А теперь убирайся отсюда ко всем чертям. Ты уже испортил мне всю ночь. Не спал до двух, а ты будишь меня в половине третьего и опять приходишь в четыре. С чем ты там носишься, Кейтс?

– Ты уверен, что Стэгер не…

– Я же сказал, что позову тебя, если его увижу. А теперь вали отсюда, ублюдок.

Я мог представить, как Кейтс багровеет. Мог представить, как он смотрит на Смайли и понимает, что Смайли вдвое сильнее его.

Дверь хлопнула так сильно, что чуть не вылетело стекло.

Смайли вернулся. Не оглядываясь на меня, он тихо произнёс:

– Не шевелись, док. Он может вернуться через минуту-другую.

Он прошёл за стойку, достал стакан и налил себе выпить. Сел на свою табуретку боком, чтобы движения его губ не были видны через окно. Глотнул и затянулся моей сигарой.

Я тоже понизил голос.

– Смайли, – сказал я, – тебе придётся вымыть рот мылом. Ты солгал.

Он ухмыльнулся.

– Ну и что, док. Я сказал ему, что я позову его, если тебя увижу. Я позвал его. Разве ты не слышал, как я позвал его по имени?

– Смайли, – сказал я, – это самая отвратительная ночь в моей жизни, но отвратительнее всего в ней то, что у тебя развивается чувство юмора. Не думал я, что оно у тебя есть.

– Какие у тебя неприятности, док? Что я могу сделать?

– Ничего, – сказал я. – Кроме того, что ты уже сделал, и спасибо от всей души, и хватит об этом. Это что-то, что я должен обдумать, Смайли, и сделать сам. Никто мне не поможет.

– Кейтс говорил, когда первый раз тут был, что ты ма… ма… что это за дурь?

– Маньяк-убийца, – сказал я. – Он думает, что я сегодня убил двух человек. Майлза Харрисона и Ральфа Бонни.

– Да-а. И не трудись объяснять мне, что ты этого не делал.

– Спасибо, Смайли, – сказал я. И тут до меня дошло, что «не трудись объяснять мне» можно понять двояко. И я снова задался вопросом, говорил ли я сам с собой вслух или нет, когда Смайли спустился по лестнице и отпер дверь. – Смайли, ты думаешь, я чокнулся? – спросил я.

– Я всегда думал, что ты чокнутый, док. Но по-хорошему чокнутый.

Я подумал, как же прекрасно иметь друзей. Даже если я чокнулся, есть двое людей в Кармел-Сити, на кого я могу рассчитывать до конца. Смайли и Карл.

Но, чёрт возьми, дружба должна работать в обе стороны. Это была моя опасность и моя проблема, и мне не следовало затаскивать Смайли во всё это дальше, чем он уже сунул нос. Если я скажу Смайли, что Кейтс пытался убить меня и всё ещё намерено это сделать, что Смайли – уже возненавидевший активность Кейтса – найдёт Кейтса и если не убьёт голыми руками, то попытается пристрелить. Я не мог так поступить со Смайли.

– Смайли, – сказал я, – допивай и иди обратно спать. Мне надо подумать.

– Док, ты уверен, что я никак не могу тебе помочь?

– Вполне.

Он допил остатки в стакане и затушил в пепельнице сигару.

– Ладно, док, – сказал он, – я знаю, что ты умнее меня, и если тебе помогут мозги, то я тут только мешаю. Удачи.

Он вернулся к двери на лестницу. Внимательно оглядел окна в зале, чтобы убедиться, что никто не подсматривает, а затем нагнулся и поднял револьвер со ступеньки, куда его положил.

Он подошёл к моему столику. Он сказал:

– Док, если ты ма… ма… сам знаешь кто, то, можешь, захочешь убить сегодня ещё кого-нибудь. Он заряжен. Я даже поменял те два патрона.

Он положил револьвер на стол передо мной, развернулся и пошёл наверх. Я удивлённо проводил его взглядом. Я никогда не видел человека, который бы не выглядел в ночной рубашке нелепо. До сих пор. Что большее можно сделать в доказательство того, что не считаешь кого-то безумным, если не протянуть заряженный пистолет, а затем развернуться и уйти. И когда я подумал, сколько раз я морочил Смайли голову и глумился над ним, сколько шуточек отпускал в его адрес, мне захотелось…

В общем, я не смог ответить, когда он, прежде чем закрыть за собой дверь, сказал: «Спокойной ночи, док». Что-то было не в порядке с моим горлом, и, попытавшись что-то выговорить, я бы зарыдал.

Моя рука немного дрожала, когда я снова налил себе, совсем немного. Я начинал ощущать выпитое и знал, что этот стакан должен быть последним.

Мне следовало мыслить более ясно, чем когда-либо прежде. Я не мог напиться, не смел этого сделать.

Я попытался вернуться к тому, о чём думал – о чём говорил с человечком, которого там не было, – когда меня прервали спустившийся Смайли и стук Кейтса.

Я посмотрел через стол туда, где в моём воображении сидел Иегуди Смит. Но его там не было. Я не мог его вернуть. Он мёртв и не вернётся. Тихая комната посреди тихой ночи. Тусклый свет единственной двадцативаттовой лампочки над кассовым аппаратом. Скрип моих мыслей при попытке вернуть их в русло. Связать факты.

Льюис Кэрролл и кровавое убийство.

«Сквозь зеркало, и что там увидела Алиса».

Что там увидела Алиса?

Шахматные фигуры и шахматную партию. А сама Алиса стала пешкой. Вот почему она проскочила третью линию на паровозе. Дым которого стоит тысячу фунтов одно колечко – почти так же дорого, как мог бы стоить мне дым сигары, которую Смайли вынул у меня из руки, выдав за свою.

Шахматные фигуры и шахматная партия.

Но кто игрок?

И вдруг я понял. Без всякой логики, ведь у него нет было и тени мотива. Я не видел «Почему», но Иегуди Смит рассказал мне «Как», и теперь я видел «Кто».

Закономерность. Тот, кто придумал сегодняшнюю шахматную задачку, играл в шахматы, и играл хорошо. И в зазеркальные шахматы, и в реальные. И он хорошо меня знал – а значит, и я его знал. Он знал мои слабости, знал, на что меня подцепить. Знал, что я поеду с Иегуди Смитом после странной, безумной истории, рассказанной мне Смитом.

Но зачем? Какая ему выгода? Он убил Майлза Харрисона, Ральфа Бонни и Иегуди Смита. И он не тронул деньги, которые везли в том портфеле Майлз с Ральфом, бросив его в багажник моей машины вместе с их трупами.

Стало быть, деньги – не мотив. Либо так, либо мотив – деньги в таком количестве, что пара тысяч долларов, которые были у Бонни с собой, не играют роли.

Но разве жертвой не оказался один из богатейших людей в Кармел-Сити? Ральф Бонни. Его фабрика фейерверков, другие его вложения, его общее состояние составят… ну, пожалуй, с полмиллиона долларов. Человек, убивающий ради полумиллиона долларов, вполне может отказаться от выгод двух тысяч долларов, оставив их рядом с трупами убитых, чтобы помочь свалить преступление на пешку, выбранную им, чтобы отвлечь от себя подозрения.

Связать факты.

Ральф Бонни был разведён днём. И убит ночью.

Следовательно, смерть Майлза Харрисона случайна. Иегуди Смит стал ещё одной пешкой.

Извращённый ум, но блестящий. Холодный, жестокий ум.

И всё же, как ни парадоксально, ум, любящий фантазию, как и я, любящий Льюиса Кэрролла, как и я.

Я стал наливать себе ещё и вдруг вспомнил, что у меня есть только часть ответа, и что даже будь у меня весь ответ, у меня всё же не было бы ни малейшего представления, что мне с этим ответом делать без малейших улик, без хотя бы йоты доказательств.

Ведь я даже не знал причины, мотива. Но он должен быть; всё остальное слишком хорошо спланировано, слишком логично

Я видел только одну возможность.

Я сидел, прислушиваясь, не приближается ли машина; ночь была такая тихая, что я мог расслышать это за целый квартал.

Я посмотрел на пистолет, который вернул мне Смайли, поколебался и всё-таки сунул его в карман. Затем я ушёл через заднюю комнату и выбрался через окно в тёмный проулок.

Дом Карла Тренхольма был в трёх кварталах. К счастью, он находился на соседней, параллельной Оак-стрит улице. Я мог пройти всё это расстояние переулком, нужно было только перейти несколько улиц.

Переходя вторую улицу, я услышал приближающуюся машину и спрятался за мусорным баком, пока она не проехала. Двигалась она медленно, и, вероятно, это были или Хэнк с шерифом, или два других помощника. Я не выглядывал, боясь, что они могут просвечивать прожектором переулки.

Я подождал, пока шум окончательно затихнет, и только потом пересёк улицу.

К Карлу я вошёл через заднюю калитку. Поскольку его жены дома не было, я не знал, в какой спальне он ляжет, но нашёл камешки, принялся швырять их в самое вероятное окно и угадал.

Оно поднялось, и показалась голова Карла. Я подошёл поближе к дому, чтобы не кричать.

– Это док, Карл, – произнёс я. – Не зажигай свет нигде в доме. И спустись к чёрному ходу.

– Иду, док. – Он закрыл окно.

Я поднялся на заднее крыльцо, дождался, пока дверь откроется, и вошёл. Дверь я за собой закрыл, и в кухне стало темно, как в гробу.

– Чёрта с два я знаю, где фонарик, док, – сказал Карл. – Мы не можем зажечь свет? Ужасно себя чувствую.

– Не стоит, – ответил я. Но я всё-таки зажёг спичку, чтобы добраться до стула, так что увидел Карла в мятой пижаме, с взлохмаченными волосами и видом общего предка всех похмельных.

Пока спичка догорала, он тоже сел.

– В чём дело, док? Кейтс с Гэнзером тут тебя искали. Разбудили меня с час назад, но ничего не рассказывали. Ты вляпался, док? Кого-то убил?

– Нет, – сказал я. – Слушай, ты же вёл дела Ральфа Бонни? В смысле, все, не только сегодняшний развод.

– Да.

– Кто его наследник, теперь, когда он разведён?

– Док, боюсь, не могу тебе сказать. Юристу не следует рассказывать дела клиентов. Ты знаешь это не хуже меня.

– Кейтс не сказал тебе, что Ральф Бонни мёртв, Карл? И Майлз Харрисон? Их убили по пути обратно из Нилсвилла с платёжной ведомостью, около полуночи.

– Бог мой, – произнёс Карл. – Нет, Кейтс мне не говорил.

– Я знаю, – сказал я, – что тебе по-прежнему не следует рассказывать о его делах до оглашения завещания, если оно есть. Но давай так, я выдвину предположение, а ты скажешь мне, если я ошибся. Если я догадаюсь верно, тебе незачем подтверждать это; просто держи рот на замке.

– Продолжай, док.

– У Бонни был незаконнорожденный сын двадцать три года назад. Но он поддерживал мать мальчика всю жизнь; умерла она недавно; она работала модисткой, но он давал ей достаточно денег, чтобы жила она лучше, чем могла бы обеспечить себя сама, так что она послала мальчика в колледж, предоставив ему все возможности.

Тут я остановился и подождал, а Карл хранил молчание. Я продолжал:

– Бонни по-прежнему содержал мальчика. Вот почему он – чёрт, назовём-ка его по имени – вот почему Эл Грейнджер живёт, не работая. И, если даже он не знает, что вписан в завещание Бонни, у него есть доказательства отцовства, так что он всё равно может претендовать на немалую часть состояния. А оно, должно быть, составляет полмиллиона.

– Уточню, – сказал Карл. – Около трёхсот тысяч. И ты правильно догадался про Эла Грейнджера, хоть я и не знаю, как. Связь Бонни с миссис Грейнджер и Элом держалась в такой тайне, с какой я в жизни больше не сталкивался. Собственно говоря, кроме них самих, только я про это и знал – или, точнее, подозревал. Как ты догадался?

– По случившемуся со мной сегодня – а это слишком сложно объяснить прямо сейчас. Но Эл играет в шахматы, и у него тот ум, что делает всё самым сложным образом, а именно так всё сегодня и происходило. И он знает Льюиса Кэрролла, и… – Я остановился, потому что всё ещё нуждался в фактах и не хотел пускаться в объяснения.

Ночь была почти на исходе. Я увидел в темноте зеленоватый отблеск, напомнивший мне, что Карл носит наручные часы со светящимся циферблатом.

– Сколько времени? – спросил я.

Блеск исчез, как только он повернул циферблат к себе.

– Почти пять. Где-то без десяти. Слушай, док, ты столько знаешь, что, наверное, и про остальное в курсе. Да, у Эла есть доказательства отцовства. И, как единственный сын, законорожденный или нет, он может претендовать на всё состояние теперь, когда Бонни холост. Конечно, он мог бы получить часть от этой суммы и до развода.

– Он оставил завещание?

– Ральф таким не занимался. Мешали суеверия. Я часто пытался говорить ему, что надо бы составить завещание, но он этого так и не сделал.

– А Эл Грейнджер знал это?

– Допускаю, что мог, – сказал Карл.

– У Эла есть причины так спешить? – спросил я. – В смысле, изменилось бы его положение, если бы он немного подождал, а не убивал Бонни в ту же ночь после развода?

Карл подумал с минуту.

– Бонни собирался уехать завтра в долгий отпуск. Элу пришлось бы ждать несколько месяцев, и, возможно, он представил, что Бонни может снова жениться – встретит кого-нибудь в намеченном круизе. Так порой бывает, на волне развода. А Бонни всего... было всего пятьдесят два.

Я кивнул – самому себе, ведь Карл не мог меня видеть в темноте. Эти сведения охватывали всё, что касалось мотива.

Теперь я знал всё, не считая деталей, не имевших особого значения. Я знал, зачем Элу всё это делать; ему требовалось железобетонно обвинить кого-то ещё, ведь, как только он заявит претензии на состояние Бонни, его мотив станет очевиден. Я мог даже догадаться, какие причины побудили его избрать козлом отпущения меня. О некоторых из этих причин.

Должно быть, он ненавидел меня и тщательно это скрывал. Теперь, узнав о нём больше, я понимал, почему это произошло.

У меня язык без костей, и я часто ласково поругиваю людей, если вы понимаете, о чём я. Сколько раз, когда Эл обыгрывал меня в шахматы, я с улыбкой говорил ему: «Ладно, ублюдок. Но попробуй-ка сделать это снова». И отдавал себе, конечно, отчёт, что ни минуты не предполагаю, будто он действительно ублюдок.

Должно быть, он люто меня ненавидел. В каком-то смысле он мог выбрать жертву полегче, кого-то, кто с большей вероятностью, чем я, совершил бы ограбление и убийство. С моим участием план становился тарабарщиной; я должен был рассказать историю настолько безумную, чтобы никто не поверил ни единому слову, решив вместо этого, что я безумен. Конечно, он знал и то, как сильно ненавидит меня Кейтс; он рассчитывал на это.

Внезапная мысль потрясла меня; мог ли Кейтс сговориться с Элом? Это объяснило бы его попытку убить меня, а не запереть. Быть может, дело в этом – за двести или пятьсот долларов от наследства Кейтс согласился застрелить меня под предлогом, что я напал на него или пытался сбежать.

Но, подумав ещё, я решил, что это не так.

Я провёл с Кейтсом наедине в его кабинете почти полчаса, покуда Хэнк Гэнзер возвращался из Нилсвилла. Кейтсу даже слишком легко было бы убить меня тогда, подложить мне оружие и заявить, что я пришёл и напал на него. А когда в моей машине нашли бы два тела, история стала бы безупречно убедительной. Она даже подчёркивала бы, что я стал безумным убийцей.

Нет, Кейтс жаждал убить меня по личным мотивам, из чистой злобы на то, что я писал о нём в редакторских колонках и как воевал с ним на выборах.

Он хотел убить меня и увидел внезапную возможность, когда в моей машине нашли трупы. Он упустил куда лучший шанс, покуда я находился с ним так долго в его кабинете, потому что тогда ещё не знал про те трупы.

Нет, определённо это было дело рук одного человека, не считая Иегуди Смита. Эл нанял Смита отвлечь меня, но, сделав свою работу, Смит был устранён. Ещё одна пешка.

Шахматы – не командная игра.

– Как ты в этом замешан, док? – сказал Карл. – Что я могу сделать?

– Ничего, – произнёс я. Это была моя проблема, а не Карла. Я не впутывал в это Смайли и не впутаю и Карла. Не считая той информации и помощи, что он мне уже предоставил. – Иди спать, Карл. Мне надо ещё немного подумать.

– Чёрт с ним. Я не могу спать, когда ты сидишь тут и думаешь. Я сяду тут и заткнусь, пока ты сам со мной не заговоришь. Ты всё равно не заметишь, здесь я или нет, если я заткнусь.

– Тогда заткнись, – сказал я.

Я подумал про доказательство. Но какое? Где-то, но Бог знает где, лежал труп актёра, нанятого Элом сыграть роль Иегуди. Но это было спланировано, и хорошо спланировано. Надлежащее избавление от этого трупа было подготовлено задолго до того, как Эл забрал его из особняка Уэнтвортов. Я не собирался действовать наугад, а догадки, где он спрятал или зарыл труп, были одна не лучше другой. У него была куча времени на это, и он досконально продумал каждый шаг, который собирался предпринять.

Машина, в которой Иегуди Смит привёз меня в особняк Уэнтвортов, и которую он подменил на мою, использовав мою для мнимого ограбления. Нет, я не мог найти эту машину, чтобы использовать как доказательство, да и в любом случае она ничего не меняла.

Машина была – вполне вероятно – угнана, а теперь вернулась обратно на своё место, так что владелец ничего не заметил. И я даже не помнил ни марку, ни модель. Я помнил лишь что, что там были ручка переключения передач из оникса и кнопочное радио. Я даже не знал, был ли это кабриолет «Кадиллак» или бизнес-купе «Форд».

Подготовил ли себе Эл какое-нибудь алиби?

Может, да, а может, и нет, но какое это имело значение, если я не мог найти против него ничего, кроме мотива? Лишь мотив и моя собственная уверенность, что он сделал это. У меня алиби не было, совсем никакого.

У меня была невероятная история, а в машине – два тела и похищенные деньги. И шериф с тремя заместителями, разыскивающие меня и готовые стрелять на месте.

Орудие убийства было у меня в кармане. Как и ещё один пистолет, заряженный.

Мог ли я пойти к Элу Грейнджеру и припугнуть его, чтобы он подписал признание?

Он рассмеётся мне в лицо. Я сам посмеюсь такой попытке. Человек с изуродованным мозгом, придумавшим нечто вроде сегодняшнего плана Эла, не станет говорить мне, даже сколько сейчас времени, лишь потому, что я нацелю на него пистолет.

В окно пробивался слабый свет. Теперь я мог различить даже Карла, сидящего за столом напротив меня.

– Карл, – произнёс я.

– Да, док? Знаешь, я не мешал тебе думать, но рад, что ты заговорил. Просто у меня идея.

– Идея мне нужна, – ответил я. – Что за идея?

– Хочешь выпить?

– Это и есть идея? – спросил я.

– Это и есть идея. Знаешь, мне жутко худо с похмелья, и я не могу выпить с тобой, но я только что понял, как паршиво вёл себя с гостем. Так хочешь выпить?

– Спасибо, – сказал я, – но я уже выпил. Слушай, Карл, расскажи мне об Эле Грейнджере. Не спрашивай, что именно. Просто рассказывай.

– Что угодно?

– Что угодно.

– Ну, мне всегда казалось, что он слегка не в себе. Блестящий, но… вывихнутый, что ли. Может быть, тут влияло его знание, кто и что он такое. Смайли тоже всегда это чувствовал; он говорил мне как-то. Не то чтобы Смайли знает, кто и что такое Эл, просто он чувствовал, что что-то не так.

– Моё мнение о Смайли сегодня вечером немало изменилось, – сказал я. – Он умнее и лучше, чем оба мы вместе взятые, Карл. Но продолжай про Эла.

– Эдипов комплекс, осложнённый незаконнорожденностью. Вероятно, он каким-то непостижимым образом пытался винить Бонни в смерти матери. Не настоящий параноик, но близок к этому. Садизм – в чём-то им наделены мы все, но Эл – чуть больше остальных.

– Большинство из нас в чём-то наделены чем угодно, – сказал я. – Продолжай.

– Пирофобия. Но об этом ты знаешь. Не то чтобы фобий нет у любого из нас. Твоя акрофобия и моя боязнь кошек. Но Эл совсем плох. Так боится огня, что не курит, и я заметил, как он вздрогнул, когда я зажёг сига…

– Заткнись, Карл, – сказал я.

Я должен был подумать об этом сам ещё раньше. Куда раньше.

– Я выпью, Карл, – произнёс я. – Только по одной, но как следует.

На сей раз я нуждался в этом не физически, а душевно. Мне делалось жутко от одной мысли о том, что я собираюсь сделать.