Текст книги "Поединок. Выпуск 18"

Автор книги: Франсуаза Саган

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Анатолий Степанов,Анатолий Полянский,Кристиан Геерманн,Евгений Козловский,Владимир Савельев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 57 страниц)

VI

Скандал не раздули лишь благодаря моей малой известности в Голливуде. Несколько замечаний, несколько идиотских поздравлений с блестящим будущим моего протеже. Но слухи не вышли за пределы моего кабинета. Никто из журналистов не постучал в дверь. Единственная строчка в газете сообщала, что молодой дебютант Льюис Майлс подписал контракт у знаменитого Джея Гранта. И лишь Пол Бретт во время ленча в директорате компании серьезно спросил, что я собираюсь делать с Льюисом, Пол похудел, что шло ему, и стал меньше улыбаться, впрочем, обычное явление для сорокалетних в этой стране. И неожиданно он заставил меня вспомнить, что на свете существуют мужчины и любовь. Я весело ответила, что с Льюисом меня ничего не связывает, я очень рада за него и он скоро переедет. Пол посмотрел на меня подозрительно:

– Дороти, мне всегда нравилось, что ты не лжешь и не разыгрываешь идиотских комедий, как другие голливудские женщины.

– Как?

– Не говори мне, что ты целый месяц в целомудрии прожила с красивым молодым парнем. Я полагаю, он не только красив, но и…

Я рассмеялась.

– Пол, ты должен поверить мне. Он не интересует меня, во всяком случае, в этом смысле. Так же, как и я его. Я знаю, это кажется странным, но все так и есть.

– Ты клянешься в этом?

Мания мужчин к получению клятв очаровательна. Итак, я поклялась, и, к моему удивлению, Пол искренне просиял. Вот уж не думала, что он столь доверчив и полагается на женские клятвы, все равно какие. Туг же, правда, я нашла другое объяснение: он так влюблен в меня, что мои заверения доставляют ему удовольствие. Вот когда до меня дошло, что я прожила с Льюисом больше месяца, за это время почти нигде не бывала и, тем не менее, ни разу не оказалась в одной постели с этим красивым парнем, хотя этот вопрос всегда занимал важное место, в моей жизни. Я посмотрела на Пола более внимательно, обнаружила обаяние, элегантность, изысканные манеры и договорилась о встрече с ним на следующий день. Он заедет за мной около девяти вечера, мы пообедаем у Чейзена, а потом потанцуем. Довольные друг другом, мы разошлись.

На следующий день я вернулась домой раньше обычного с твердым намерением роскошно одеться и соблазнить Пола раз и навсегда. Как обычно, Льюис сидел в кресле и смотрел в небо. Он помахал в воздухе листом бумаги. Подойдя, я взяла его. Это был контракт с Грантом. Он включал съемку трех фильмов, высокий недельный оклад в течение двух лет и, разумеется, исключительные права. Я быстро пробежала контракт и посоветовала для надежности показать его моему адвокату.

– Ты доволен, Льюис?

– Мне все равно. Если контракт тебе нравится, я подпишу его. Ты торопишься?

– Я приглашена на обед, – бодро ответила я. – Пол Бретт через час заедет за мной.

Я поднялась наверх и через минуту сидела в ванне по шею в горячей воде, с оптимизмом думая о будущем. Мне удалось выбраться из очень щекотливой ситуации: перед Льюисом открывается блестящая карьера, Пол все еще любит меня, и мы собираемся пообедать, поразвлечься, быть может, заняться любовью – жизнь прекрасна. Я взглянула в зеркало на свою еще стройную фигуру, сияющую физиономию и, что-то напевая, скользнула в шикарный халат, присланный дочерью из Парижа. Затем присела у туалетного столика, вытащила бесчисленное множество баночек с магическими кремами и начала священнодействие. Льюиса я увидела в зеркале. Он без стука вошел в спальню – меня это удивило, но не особенно рассердило, учитывая, как я уже отметила, мое прекрасное настроение, – и сел на ковер возле меня. С одним глазом я уже покончила, со вторым – нет, выглядела наверняка глупо, поэтому продолжила устранение асимметрии.

– Где ты собираешься обедать? – спросил Льюис.

– У Чейзена. Это в Лос-Анджелесе, единственный ресторан, который тебе стоит посетить. Скоро ты появишься там как звезда.

– Не говори ерунды, – он говорил грубо и раздраженно. На мгновение я оторвалась от дела, моя рука с кисточкой для теней замерла в воздухе:

– Я не говорю ерунду. Это очаровательное место.

Льюис не ответил. Как обычно, он смотрел в окно. Я покончила с глазом, но, к моему удивлению, не решалась накрасить губы в его присутствии. Мне казалось, что это так же неприлично, как раздеться перед ребенком. Я пошла в ванную, тщательно подвела губы а-ля Кроуфорд и надела вечернее голубое платье, мое самое любимое. Возникли трудности с молнией, и я полностью забыла о Льюисе, из-за чего, входя в спальню, чуть не наступила на него, все еще сидящего на ковре. Он вскочил на ноги и уставился на меня. Довольная собой, я мило ему улыбнулась:

– Что ты обо мне думаешь?

– Ты мне больше нравишься в наряде садовника.

Я засмеялась и пошла к двери: пора готовить коктейли. Но Льюис схватил меня за руку:

– А я что буду делать?

– Делай, что хочешь, – ответила я в изумлении. – Есть телевизор, копченая семга в холодильнике. Или, если хочешь, можешь взять мою машину…

Он все еще держал меня за руку, лицо его закаменело. Он смотрел на меня пустым взором, и я узнала этот самый взгляд, что поразил меня в студии, взгляд пришельца на Земле. Я попыталась высвободить руку, а когда это не удалось, подумала с надеждой, что скоро приедет Пол.

– Разреши мне пройти, Льюис. Я опаздываю, – я говорила тихо, будто боясь разбудить его. На лбу и вокруг рта Льюиса появились капельки пота, я подумала, уж не болен ли он.

В этот момент он будто увидел меня, очнулся и отпустил мою руку.

– Твое ожерелье плохо застегнуто. – Его руки легко обвились вокруг моей шеи, замочек нитки жемчуга щелкнул. Потом он отступил на шаг, и я вышла из комнаты. Все это длилось не более секунды, но я почувствовала, что крошечная капелька пота скатилась по спине. Не от возбуждения, вызванного прикосновением к шее рук мужчины. Это-то чувство я знала прекрасно.

Пол прибыл вовремя, был мил с Льюисом, несколько снисходительным, но очаровательным, и мы втроем выпили по коктейлю. Мой оптимизм быстро восстановился. Уезжая, я помахала рукой Льюису, стоявшему неподвижно в дверном проеме: высокий, стройный силуэт, красивый, слишком красивый.

Вечер прошел, как я и ожидала. Я повидала массу друзей, часа два протанцевала с Полом, и мы приехали к нему на квартиру. Я снова испытала прелесть табачного запаха, тяжести мужского тела и любовных слов, нашептываемых в темноте. Пол был настоящий мужчина, очень нежный, сказал, что любит меня, и попросил выйти за него замуж. Я, естественно, согласилась, так как, получая удовольствие, готова согласиться на что угодно.

В шесть утра я заставила Пола отвезти меня домой.

Льюис затворил на ночь окно, и только утренний ветерок шелестел высокими сорняками в моем саду.

VII

Прошел месяц. Льюис начал работать – второстепенная роль в сентиментальном цветном вестерне. Тем не менее, когда однажды вечером нам показали снятые куски, Льюис настолько приковал к себе внимание, что о нем начали говорить. Он же, казалось, отнесся ко всей этой суете без всякого интереса, не произнося ни слова, слонялся по студии сколько мог, сидел в моем кабинете, выслушивал похвалы Кэнди, или дремал среди старых голливудских декораций, отдавая предпочтение сделанным для вестернов, тем, что никогда не разбирались: целым деревням с балконами и деревянными лестницами, фасадами, за которыми ничего не было, – пустым, трогательным и отвратительным одновременно. Льюис часами бродил по фальшивым улицам, часто сидел на ступеньках с сигаретой во рту. В конце дня я отвозила его домой. По вечерам он нередко оставался один, хотя я неоднократно советовала ему найти себе компанию. Пол жаждал как можно скорее предстать перед священником, и требовалась вся моя дипломатия, чтобы сдерживать его. Все 'считали, что я разделяю объятия двух мужчин, изображая сирену, и от этого я чувствовала себя помолодевшей. Но где-то в глубине души накапливалось и раздражение.

Так продолжалось около трех недель. Надо ли говорить, как прекрасна жизнь, когда ее любишь! Чудесные дни, волнующие ночи, головокружение от алкоголя и удовольствия, нежные прикосновения, возбуждение, невероятное счастье просыпаться живой, чувствуя, что впереди бездна времени, целый гигантский день, до того как снова заснуть, коснувшись подушки. Я никогда не смогу полностью отблагодарить небеса, Бога или мою мать за свое появление на свет. Все было моим: свежесть простыней или их влажность, плечо любовника, касающееся моего, или мое одиночестве, серый или голубой океан, прекрасная, гладкая дорога к студии, музыка, льющаяся из приемника… и умоляющий взгляд Льюиса. Камень преткновения. Я начинала чувствовать себя виноватой. Каждый вечер у меня возникало такое чувство, что я бросаю его. Когда я подъезжала к съемочной площадке, где он работал, когда, захлопнув дверцу автомашины, направлялась к нему изящной походкой, надеюсь, уверенной в себе женщины, я видела, что он издерган, печален. И иногда, как в бреду, приходило сомнение: а не дурачу ли я себя? А если эта жизнь, принадлежащая мне, счастье, радость, любовь, ощущение совершенства – всего-навсего глупый самообман? И почему бы мне не подбежать к нему, сжать его в объятиях и спросить… Спросить о чем? Что-то пугало меня. Я чувствовала, как меня притягивает к чему-то неизвестному, зловещему, но несомненно существующему, реальному. А затем я брала себя в руки, улыбалась и говорила: «Привет, Льюис». И он всегда улыбался в ответ.

Раз или два я видела его на съемках. Перед ненасытной камерой он держался так же естественно, как дикое животное, довольствуясь несколькими жестами, причем в такой рассеянной манере исполнения, что выглядел отрешенным, как львы, которым надоел зоопарк и которым невозможно смотреть в глаза.

А потом Болтон решил купить его. Ему это удалось без особых хлопот. В Голливуде не было режиссера, который отважился бы в чем-то отказать, ему. Включая и Джея, Болтон встретился с Льюисом, предложил ему лучшие условия и купил контракт у Джея. Я ужасно разъярилась. Особенно потому, что Льюис упорно отказывался рассказывать мне о встрече, Я с трудом заставила его.

– Там большой стол. Он сидел с сигаретой. Предложил мне сесть, потом поднял трубку и позвонил еще какому-то парню.

– Что ты тогда сделал?

– Взял со стола журнал, начал читать.

Я не могла не улыбнуться. Приятно представить себе молодого человека, читающего журнал, сидя перед Болтоном.

– А потом?

– Он положил трубку, спросил, не думаю ли я, что это приемная дантиста.

– Что ты ответил?

– Что не думаю. Я ни разу не был у дантиста, никогда. У меня очень хорошие зубы.

Льюис наклонился ко мне и пальцем приподнял верхнюю губу, чтобы доказать свою правоту. Зубы у него были как у волка, белые и острые. Я кивнула.

– А потом?

– А потом ничего. Он что-то пробормотал и сказал, что это честь для меня, что он мной интересуется или что-то в этом роде. Что он собирается купить мой контракт, он сделает мне карьеру, э… как это он сказал… производящую впечатление карьеру. – Тут он расхохотался. – Производящую впечатление… мне… Я ответил, что мне все равно и я хочу только заработать кучу денег. Ты знаешь, я нашел «ролле».

– Что?

– Я же говорю – «ролле», ты на днях говорила о таком с Полом, в который можно войти, не сгибаясь. Я нашел его для тебя. Ему лет двадцать, он очень высокий, а внутри весь золотой. Мы получим его на следующей неделе. Болтон дал мне достаточно денег для первого взноса, и я его внес.

На мгновение я остолбенела.

– Ты хочешь сказать, что купил мне «роллс»?.

– Разве ты не хотела его иметь?

– И ты полагаешь, что и дальше будешь осуществлять все мои школьные мечты? Ты сошел с ума!

Льюис успокаивающе махнул рукой: жест, более уместный для мужчины зрелых лет. Наши роли переменились. Прежние отношения, бывшие платоническими, теперь становились просто смешными. Трогательными, но смешными. По моему лицу Льюис все понял, так как тут же надулся.

– Я думал, тебе будет приятно… Извини, я должен уйти сегодня вечером.

Прежде чем я успела что-либо сказать, он встал и скрылся в доме. Терзаемая раскаянием, я отправилась спать, около полуночи поднялась, чтобы написать Льюису письмо с благодарностью и извинениями, столь приторными, что пришлось в конце концов вычеркнуть несколько фраз. Зайдя в комнату Льюиса, я сунула письмо под подушку и еще долго не могла заснуть, ожидая его возвращения. В четыре утра Льюис еще не появился, и со смесью облегчения и грусти я заключила, что он наконец нашел любовницу.

Чтобы хоть немного выспаться, я отключила телефон; позевывая, появилась в студии лишь к полудню и, естественно, оказалась не в курсе последних событий. Когда я вошла, Кэ нди подпрыгнула в кресле, глаза у нее были совершенно бешеные. «Уж не укусила ли ее электрическая пишущая машинка», – подумала я. Она обняла меня за шею:

– Что ты думаешь об этом, Дороти? Что ты думаешь?

– Бог мой, о чем?

Я увидела перед собой грандиозную перспективу нового контракта, за который заплатят кучу денег. Я как раз простаивала, и Кэнди не позволила бы мне отказаться от работы. Вопреки тому, что я, очевидно, вполне здорова, каждый, с самого моего детства, считал своим долгом приглядывать за мной, словно за умственно отсталой.

– Ты ничего не знаешь? – блаженство, разлившееся по ее лицу, породило во мне сомнения. – Джерри Болтон мертв.

Я с ужасом вынуждена была отметить, что, как и она, да и все на студии, восприняла это известие как хорошую новость. Я села напротив Кэнди, только теперь заметив, что она уже достала бутылку шотландского и два стакана, чтобы отметить событие.

– Что значит мертв? Льюис еще вчера видел его.

– Убит, – радостно сообщила она.

Тут я спросила себя, не результат ли моих литературных творений эта ее мелодраматическая манера поведения?

– Но кем?

Неожиданно она смутилась и, запинаясь, ответила: – Я не знаю, смогу ли я сказать… Кажется, мистер Болтон имел… э… моральные принципы… которые… которые…

– Кэнди, – сухо сказала я, – у каждого есть свои принципы, неважно какие. Объясни подробнее.

– Его нашли, в одном доме, около Малибу, кажется, он был там старым клиентом. Он пришел с молодым человеком, который потом исчез. Он и убил Болтона. По радио это назвали банальным преступлением на почве секса.

Итак, тридцать лет Джерри Болтон скрывал свое лицо. Тридцать лет он играл роль безутешного, нетерпимого в вопросах нравственности вдовца. Тридцать лет он пачкал грязью молодых актеров определенного типа, похожих на женщин, часто, несомненно, в целях самозащиты, губил их карьеру… Жуть какая-то.

– Почему они не замяли дело?

– Убийца, как полагают, сразу же позвонил в полицию, а затем в газеты. Тело нашли в полночь. Тайное, как говорится, стало явным. Владельцу этого притона пришлось раскрить карты.

Механически я поднесла стакан к губам, затем с отвращением поставила обратно на стол. Для спиртного слишком рано. Я решила пройтись по студии. Всюду царило оживление. Я могла бы даже сказать, народ веселился, как на празднике, и мне стало немного досадно. Человеческая смерть никогда не делала меня счастливой. Все эти люди в свое время натерпелись от Болтона, и двойная новость о его тайной жизни и смерти доставляла им нездоровое удовольствие. Я отправилась к площадке, где работал Льюис. Съемки начинались в восемь утра, но после такой бурной ночи едва ли он мог предстать перед камерой в хорошей форме. Однако я нашла его, прислонившегося к стене, улыбающегося и непринужденного, как обычно. Он направился ко мне.

– Льюис, ты слышал новости?

– Да, конечно. Завтра мы не работаем, траур. Мы сможем заняться садом. – Помолчав, он добавил: – Нельзя сказать, что я принес ему удачу.

– Ты нашел мое письмо, Льюис?

Он посмотрел на меня и покраснел.

– Нет. Меня не было всю ночь.

Я рассмеялась.

– Ты имеешь полное право. Я только хотела сказать, что очень обрадовалась «роллсу», но от изумления начала молоть какую-то чушь. И поэтому ты не понял моей радости. Вот и все. Потом мне было так стыдно.

– Ты никогда не должна чувствовать себя винова

той из-за меня, – заверил меня Льюис. – Никогда.

Его позвали. Репетировалась короткая любовная сценка с участием восходящей звезды Джун Пауэр, брюнетки с жадным ртом. Она с явным восторгом устроилась в объятиях Льюиса, и я поняла, что теперь он вряд ли будет проводить ночи дома. Так и должно быть, решила я и отправилась к зданию дирекции студии, где собиралась позавтракать с Полом.

VIII

«Роллс» застыл, огромный и таинственный: машина для дальних поездок, грязно-белый, с черной обшивкой или когда-то бывшей черной, с медными деталями, тускло блестевшими повсюду. В лучшем случае, это была модель 1925 года. Настоящий кошмар. Так как в гараж вторая машина не помещалась, нам пришлось оставить его в саду, в котором и так уже негде было повернуться. Высокие сорняки очаровательно покачивались вокруг «роллса». Льюис радовался, как ребенок, его все время тянуло к машине, а заднее сиденье он предпочел даже креслу на террасе. Мало-помалу он заполнил «ролле» книгами, сигаретами, бутылками и, возвратившись на студии, обычно там и устраивался, высунув ноги в открытую дверь и наслаждаясь смесью запахов ночи и затхлости, исходящих от старых сидений. Слава Богу, Льюис не заикался о ремонте «роллса». Честно говоря, я совсем не представляла, как ему вообще удалось доставить этого старичка к дому.

К общему удовольствию, мы решили мыть «ролле» каждое воскресенье. И тот, кто в воскресное утро не чистил «ролле» 1925 года выпуска, стоящий, как статуя в запущенном саду, потерял одну из самых больших радостей в жизни. Полтора часа уходило на наружную часть и еще полтора – на внутреннюю. Обычно я начинала с помощи Льюису, занимавшемуся фарами и радиатором. Затем, уже самостоятельно, переходила к обивке. Интерьер – это мой конек! За «роллсом» я ухаживала лучше, чем за собственным домом. Я покрывала кожу сидений специальной пастой, а затем полировала ее замшей. Драила деревянные части приборной доски, заставляя их блестеть. Потом, подышав на диски приборов, протирала их, и перед моим восторженным взором на сверкающем спидометре появлялись цифры «80 миль/ час». А снаружи Льюис, в тенниске, трудился над покрышками, колесами, бамперами.

К половине двенадцатого «ролле» сверкал в полном великолепии, а мы, млея от счастья, потягивали коктейли, ходили вокруг машины, поздравляя себя с завершением внутренних работ. И я знаю, чему мы радовались: полной бессмысленности наших трудов. Пройдет неделя – ветки снова сплетутся вокруг «роллса», а мы никогда не будем им пользоваться. Но в следующее воскресенье мы все начнем сначала. Вновь вместе откроем радости детства, самые неистовые, самые глубокие, самые беспричинные. На следующий день, в понедельник, мы возвратимся к своей работе, за которую получаем деньги, размеренной и регулярной, позволяющей нам пить, есть и спать, к работе, по которой все о нас и судят. Но как же я иногда ненавидела жизнь и ее деяния! Вот ведь странно: может быть, чтобы любить жизнь по-настоящему, надо уметь как следует ее ненавидеть…

Однажды чудесным сентябрьским вечером я лежала на террасе, закутавшись в один из свитеров Льюиса, которые мне нравятся: теплый, грубый и тяжелый. С определенными трудностями, но я все же уговорила Льюиса сходить как-то раз со мной в магазин, и он, благодаря своему весьма приличному заработку, пополнил свой до того скудный гардероб. Я часто надевала его свитера; я любила носить одежду мужчин, с которыми жила, – думаю, это единственный грех, в котором они могут меня упрекнуть. В полудреме я просматривала удивительно глупое либретто для кинофильма, к которому от меня требовали за три недели написать диалоги. Речь шла о глупенькой девчушке, которая встречает интеллигентного молодого человека и под его влиянием расцветает прямо на глазах, или о чем-то в этом роде. Единственная проблема состояла в том, что эта простая девушка казалась мне куда более интеллигентной, чем молодой человек. Но к сожалению, ставился фильм по бестселлеру, так что линию сюжета изменить я не могла. Итак, зевая, я с нетерпением ожидала прихода Льюиса. Но увидела вместо него в простом твидовом, почти чёрном костюме, но зато с огромной брошью на воротнике знаменитую, идеальную Лолу Греветт.

Ее машина остановилась перед моим скромным жилищем. Лола промурлыкала что-то шоферу и открыла ворота. Ей не сразу удалось обойти «ролле». А когда она увидела меня, в ее темных глазах застыло изумление. Должно быть, я представляла собой исключительное зрелище: падающие на глаза волосы, огромный свитер, шезлонг и бутылка шотландского. Я, вероятно, напоминала одну из тех одиноких алкоголичек, героинь пьес Теннеси Уильямса, которых, кстати, я так люблю. Лола остановилась в трех шагах от террасы и дрогнувшим голосом произнесла мое имя:

– Дороти, Дороти…

Я не могла поверить своим глазам. Лола Греветт – национальное достояние, она никуда не выходила без телохранителя, любовника и пятнадцати репортеров. Что она делала в моем саду? Мы уставились друг на друга, как две совы, и я не могла не отметить, что она превосходно выглядит. В сорок три она сохранила красоту, кожу и очарование двадцатилетней. Вновь услышав: «Дороти», я поднялась с шезлонга, проквакала: «Лола», без особого энтузиазма, но достаточно вежливо. Тут. она заторопилась, прыгая по ступенькам, как молодой олень, от чего груди под блузкой как-то беспомощно затряслись. Она упала мне в об-ьятия. Только теперь я сообразила, что мы обе были вдовами Фрэнка.

– Бог мой, Дороти, когда я думаю, что меня здесь не было… что тебе одной пришлось обо всем заботиться… Да, я знаю, ты вела себя изумительно, все об этом говорят. Я не могла не повидать тебя… Не могла…

Пять лет она не обращала внимания на Фрэнка, ни разу даже не виделась с ним. Поэтому я решила, что y нее свободный день или ее новый любовник не может удовлетворить ее духовные запросы. В Лоле не было ничего от печальной женщины, ищущей утешения. Размышляя подобным образом, я предложила ей стул, виски, и мы начали состязаться в восхвалении Фрэнка. Лола первым делом извинилась, что отбила его у меня (но страсть извиняет все), я тут же ее простила (время все сглаживает), и так далее, в том же духе. По правде говоря, она чем-то удивляла меня. Говорила избитые фразы с пугающими вспышками нежности или ярости. Мы воскрешали в памяти лето 1959 года, когда приехал Льюис.

Улыбаясь, он перепрыгнул через бампер «роллса». Да, немногие мужчины так красивы и стройны, как он. Старая куртка, вылинявшие джинсы, черные волосы, падающие на глаза. Я видела его таким каждый день, но сегодня смотрела на него глазами Лолы. Пусть это покажется странным, но она задрожала. Так дрожит лошадь перед препятствием, так дрожит женщина, увидев мужчину, которого захотела страстно и мгновенно. Улыбка Льюиса исчезла, как только он увидел Лолу: он не любил посторонних. Я дружески представила их друг другу, и Лола немедленно пустила в ход все свое обаяние.

Разумеется, она не поперла напролом, словно неопытная кокетка, наоборот, показала, что она женщина с головой на плечах, женщина с положением, профессионал Ее поведение восхитило меня. Она не пыталась ни ослепить Льюиса, ни даже взволновать его. Она постигла дух, царивший в доме: говорила о машине, о саде, небрежно налила себе еще бокал, рассеянно поинтересовалась намерениями Льюиса – словом, играла роль женщины-друга, с которой легко ладить и которая далека от «всего этого» (то есть нравов Голливуда). По взгляду, брошенному на меня, я поняла, что она считает Льюиса моим любовником и решила сделать его своим. После бедняги Фрэнка это уже перебор, решила я. Признаюсь, меня все это рассердило. Одно дело, когда она развлекается разговором с Льюисом, но делать из меня идиотку, заходить так далеко… Страшно подумать, куда может завести уязвленное самолюбие. Впервые за шесть месяцев я позволила себе вольность, жест собственника по отношению к Льюису. Он сидел на земле, наблюдая за нами, почти не разговаривая. Я протянула ему руку:

– Прислонись к моему креслу, Льюис, а то у тебя будет болеть спина.

Он прислонился, а я небрежно провела рукой по его волосам. Он тут же откинул голову и положил ее мне на колени. Закрыл глаза, улыбался, казалось, он безмерно счастлив, а я отдернула руку, будто ее обожгло. Лола побледнела, но это не доставило мне никакого удовольствия – так стало стыдно за себя.

Лола тем не менее какое-то время продолжала разговор с хладнокровием тем более похвальным, что Льюис не поднял голову с моих коленей и демонстрировал полное безразличие к беседе. Мы, несомненно, являли собой счастливую любовную парочку, и, когда развеялась первая неловкость, мне захотелось рассмеяться. Лола наконец утомилась и поднялась. Я – следом, что явно расстроило Льюиса: он встал, потянулся и одарил гостью таким ледяным, безразличным, так жаждущим ее отъезда взглядом, что вынудил Лолу взглянуть на него столь же холодно, будто на неодушевленный предмет.

– Я покидаю тебя, Дороти. Боюсь, я помешала тебе. Оставляю тебя в приятной компании, даже если мне она и не рада.

Льюис не шелохнулся, я тоже. Шофер уже открыл дверцу. Лола вспылила:

– Разве вы не знаете, молодой человек, что обычнодам провожают к выходу?

Она смотрела на Льюиса, а я слушала ее, просто остолбенев: редчайший случай – она теряла свое знаменитое самообладание.

– Дам – конечно, – спокойно ответил Льюис и опять не шелохнулся.

Лола подняла руку, собравшись ударить его, а я закрыла глаза. В реальной жизни Лола отвешивала пощечины так же часто, как и на экране. Отработала она их прекрасно: сначала ладонью, затем тыльной стороной руки, не пошевелив при этом плечом. Но удара не последовало. Тогда я взглянула на Льюиса. Он стоял застывший, слепой и глухой, каким я уже видела его однажды; он тяжело дышал, а вокруг рта выступили маленькие бисеринки пота. Лола сделала шаг назад, затем еще два, от греха подальше. Как и я, она испугалась.

– Льюис, – я взяла его за руку. Он очнулся и поклонился Лоле в старомодной манере. Лола свирепо, поглядела на нас:

– Тебе надо подыскивать менее молодых и более вежливых, Дороти.

Я не ответила. Честно говоря, расстроилась. Завтра весь Голливуд будет об этом судачить. И Лола возьмет реванш. Мне предстояли две недели непрерывных мучений.

Лола ушла, а я не удержалась, чтобы не сказать об этом Льюису. Он посмотрел на меня с сожалением:

– Тебя это действительно беспокоит?

– Да, я ненавижу сплетни.

– Я позабочусь об этом, – успокоил меня Льюис.

Но он не успел. На следующее утро по дороге в студию Лолин лимузин с открытым верхом не вписался в поворот, и она свалилась в ущелье глубиной метров сто.