Текст книги "Поединок. Выпуск 18"

Автор книги: Франсуаза Саган

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Анатолий Степанов,Анатолий Полянский,Кристиан Геерманн,Евгений Козловский,Владимир Савельев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 57 страниц)

На кухне сидели два чекиста в кожаных куртках и ели консервы. – Вон отсюда, – рявкнул Бахтин.

– Чего? – Один из них встал, угрожающе надвинулся. – Ты, ошметок полицейский… – Вон, – Бахтин достал наган, – застрелю, суки.

– Ты чего… Чего… – Второй чекист попытался встать, но упал с табуретки.

На шум вошел Мартынов. Он увидел консервы, хлеб, наган в руке Бахтина. – Вон, – скомандовал он. – Погодите, – Бахтин спрятал наган, – Алфимов. – Здесь я. – Обыщи их.

– По какому праву… – заорал тот, что полез первым.

– По праву революции, – с удовольствием ответил Бахтин.

Они с Мартыновым вышли, а через некоторое время Алфимов вывел этих двоих.

– Наворовали, сволочи, – обратился он к Мартынову. – Арестовать.

– Вы, Федор Яковлевич, не расстраивайтесь, – Бахтин дотронулся до кожаного рукава Мартынова, – это всегда было и всегда будет.

– Нет, не будет, – зло ответил Мартынов, – выжжем каленым железом. – Ну-ну, давайте. Где швейцар? – Здесь я. – Пошли. В кухне Бахтин сел рядом со швейцаром. – Ну, братец, излагай.

– Приехали они заполночь… Значит, мне позвонили. Я им: кто, мол? Они: мы из чеки. Я открыл. Старший ихний одет как барин, с кольцами…

– Стоп. – Бахтин достал фотографию Сабана. – Он?

Швейцар повернул карточку к свету, поглядел внимательно. – Ну! – Точно он. – Они документы показывали? – Бумажки, везде штамп ЧК. – А этого не было? – Бахтин достал фото Рубина.

– Был, господин начальник, точно, он мне-то документы и показывал. – Литвин! – позвал Бахтин. И когда тот вошел, скомандовал: – Снимите показания. – Опознал? – В цвет.

На Лубянке Мартынов позвал Алфимова в свой кабинет. – Миша, ты знаешь, кого убили на Сретенском? – Консула с женой.

– А ты знаешь, что его жена – первая любовь Бахтина. Мне Литвин об этом рассказал. – Ну прямо роман, Федор.

– Только с плохим концом. На Александре Петровиче лица нет. Такое пережить. Тюрьму нашу, потом смерть любимой. – Так, что делать? – Что делать, что делать… Мартынов полез в шкаф, вынул пузатую бутылку.

– Коньяк. Французский. Дай ему, пусть душу облегчит. И закуску приготовь.

Бахтин вошел в комнату своей группы. Никого не было. На его столе стояла открытая бутылка коньяка «Финь-Шампань» и тарелка с консервированным мясом. Бахтин посмотрел на это великолепие, и что-то дрогнуло в его душе. Нет, не все сволочи в этом мире и даже в доме этом. Люди остаются людьми; со своими грехами, добротой, любовью, какая бы власть ни пришла в этот город. Он налил полный стакан и залпом выпил. Ему стало тепло и грустно. И предательски по лицу потекли слезы.

Разбудили его голоса. Бахтин скинул пальто, которым его кто-то заботливо укрыл, и сел на диване. В комнате была вся группа. – Доброе утро. – Выспались? – спросил Алфимов. – Сколько времени-то? – Два пополудни.

Через час Бахтин и Мартынов сидели в кабинете Манцева.

– План ваш, Александр Петрович, хорош, слов нет. Значит, инструктор милицейских курсов Чечель согласен? – Согласен.

– Странная история, неужели Усов не знал, что полковник сдал деньги. – Мартынов закурил.

– А как он мог до этого дознаться? – Бахтин достал из бумажника расписку Красного Креста. – Вот видите, все до копейки передано.

– Ну что ж, – Манцев встал, – пойду доложу Дзержинскому.

– Мы такие вопросы раньше решали на уровне начальника сыскной. – Бахтин прищурился насмешливо.

– Дело уж больно склочное, шведы телефонируют в Наркоминдел по три раза в день. Что вам надо для проведения операции?

– Тысячи две франков, наших денег побольше, хорошие мужские вещи, модную женскую одежду, квартиру и людей. – Это не проблема. – Тогда я начинаю.

Бахтин шел по Маросейке. Улицу замело, дворники-подлецы не работали, поэтому пробираться приходилось по узкой, протоптанной дорожке. День был солнечный, яркий. Снег искрился на солнце. Над домами в безветрии стоял печной дым. Спокойной была утренняя Москва, радостной, словно в преддверии Рождества. Вот навстречу заскользила по намятому снегу барышня в синей бархатной шубке с песцовым воротником. Стрельнула в Бахтина лукавыми серыми глазами и пронеслась мимо.

Война войной, переворот переворотом, а люди живут, радуются, на свидания бегают. Живет Москва, живет!

Бахтин свернул в Колпачный и приятно удивился. Тротуар был аккуратно разметен.

Он оглянулся, перепроверяя, и зашел в дверь с надписью на стекле «Антиквариат».

Звякнул колокольчик, Бахтин спустился на две ступеньки и попал в мир старых вещей.

Ничего особенно дорогого он не увидел. Темные от времени картины с ликами неведомых чиновников и штатских господ в старинных камзолах, бронзовые часы с грудастыми наядами и могучими мужиками, шкатулки прекрасной резьбы, целый табун каслинских чугунных коней.

Много вещей собрал Каин в своем магазине, но, видимо, самое ценное для подлинных любителей прятал где-то в закромах.

– Кто там? – Бахтин услышал знакомый голос и шаркающие шаги.

Появился Фролов в теплой фуфайке и полосатых брюках, заправленных в валенки. Он взглянул на Бахтина и сказал: – Кто видел? – Нет. – Тогда в задние комнаты прошу.

До чего же квартира московская на питерскую похожа. Тот же буфет огромный, лампа под зеленым абажуром на цепях под потолком, диван с зеркальцем, плюшевые кресла.

– А у тебя, Петр Емельянович, все по-старому. Впрочем… – Бахтин подошел к дивану. Над ним висел картонный плакат с плохо выполненными стертыми фотографиями и надписью «Вожди революции». – Вместо государя императора повесил?

– Именно, именно. Каждая власть от Бога. – Фролов назидательно поднял палец. Посмотрел внимательно на Бахтина.

– Потрепала вас тюрьма, господин коллежский советник, совсем с лица спали. – Есть немного.

– А мне верные люди сказали, что расстреляли вас. Я заупокойную у Ивана Воина заказал. А вы бежали, значит. – Не рад? – Если честно – рад. И денег дам, и схороню.

– Спасибо тебе, Петр Емельянович, только выпустили меня. – Быть не может! – Вот слушай… – Один секунд, я только закусить соображу.

За коньячишком хорошим, да закусочкой Бахтин поведал Каину о своих злоключениях.

Все рассказал, особенно подробно о разговоре с покойным Адвокатом.

– Да, Александр Петрович, что же получилось, вы, скажем так, полковник, кавалер императорских орденов, в чекисты пошли.

– Нет, Петр Емельянович, у меня к Сабану и Лимону свой счет. Я с них получу. – Понимаю. А не боитесь?

– Опасно, конечно, но надо. Теперь у меня к тебе, Петр Емельянович, два дела. – Говорите. – Первое, как к моему агенту… – Ох, уволили бы вы меня от дел этих. – О том тоже поговорим. К тебе придет Сабан. – Уверены?

– Уверен. Ты ему скажешь, что вот этот человек продал тебе десять тысяч франков. – Бахтин положил на стол фото Чечеля. – Одет был в бекешу офицерскую, фуражку с наушниками, суженки и сапоги. Сабан спросит, где его найти. Ответишь, что он в кафе «Бом» на Тверской. – И все? – засмеялся Каин.

– Все. На этом твоя служба в сыске закончена.

Бахтин встал, вышел в прихожую, из кармана пальто вынул сложенную вдвое папку с агентурным делом «Макаров». Вернулся в столовую, положил папку на стол. – Проверь, Петр Емельянович, здесь все.

Каин схватил папку, достал из ящика комода очки, подошел к окну. Читал он долго, потом открыл дверцу голландки и кинул папку в огонь.

– Вот за это спасибо. Век помнить буду. Так какое второе дело-то?

– теперь, Петр Емельянович, я тебя не как агента прошу, а как авторитетного Ивана, не как сыщик прошу, а как человек, в тюрьме настрадавшийся.

Бахтин налил в фужер коньяк, выпил. Каин, хитро прищурившись, смотрел на него. Он понимал, что агентурное дело ничего не стоит. Слову Бахтина поверит любой московский жиган. Скажи он кому, и найдут его, Каина, с пулей в башке. – Так говори дело-то, Александр Петрович. – Найди мне щель, куда Лимон закопался. – И только-то. – Сможешь?

– Он в Петровском дом купил, в цыганской слободе. Завтра Мишка Цыган придет, я его спрошу, вот и все. – Спасибо.

– Александр Петрович, слышал я, твоя жена в Финляндии? – Да. А тебе зачем? – Хочу через месячишко подорвать. – А граница?

– Есть человек. Да ты его знаешь, капитан Немировский.

– Значит, мы с тобой по одной тропе ходим. Запоминай: Черная речка, семь, госпожа Нечволодова. Думаю, я тебя там встречу. – А если нет?

– Тогда, – Бахтин вынул из галстука булавку, – передай ей это. Каин повертел булавку. – Дорогая вещь. – Подарок жены. Пора мне.

Бахтину повезло, на Маросейке он взял извозчика. – Первая Тверская-Ямская, 57, – назвал он адрес.

И потащились санки по снежным колдобинам. Бахтин сначала пожалел, что не сел в трамвай, но чем дальше он ехал, тем лучше ему становилось. Зимняя Москва гостеприимно распахнулась перед ним. Бульвары, засыпанные снегом, горбатые переулки Сретенки, все еще элегантная Петровка. Почти каждая улица была связана с ним невидимой нитью воспоминаний. Прекрасных и добрых. В них не было места тому, чем он занимался сегодня. Это была память о святочных обедах, рождественских балах, новогодних елках. И жили в ней веселые друзья и прелестные девушки. Все те, кого он больше никогда не увидит.

Дверь ему открыла сама Абрамова. Она узнала его сразу. – Беда какая, господин начальник? – Да нет, мне Михаил нужен.

А в коридоре уже появился Мишка Чиновник. Был он в бархатном халате с атласными бортами. – Александр Петрович, прошу. – Нет, Михаил, у меня к тебе два слова всего. Мадам Абрамова деликатно исчезла. – Ты теперь, говорят, крупье в Столешниковом? Михаил кивнул. – Нарисуй-ка мне план вашего притона.

Они прошли на кухню, и Мишка сноровисто нарисовал план. – На второй двери ключи есть? – От какой? – Черного хода. – Да. – Когда тебе скажут, откроешь? – Значит, брать нас будете?

– Радуйся, что я приду. Как мы войдем, ты свалишь сразу. – Спасибо.

– Не на чем. А это тебе на память. – Бахтин положил на стол папку агентурного дела.

На Пименовской улице было совсем темно, правда вопреки времени и логике один газовый фонарь горел. Свет его желтовато-синий был настолько слаб, что с трудом освещал стену соседнего дома.

Хряк шел за водкой, рядом во дворе ею торговала здоровенная бабища Афанасьевна. Промыслом этим она занималась при всех властях: при царе, при Керенском и нынче при большевиках. Качество напитка в зависимости от политических потрясений резко менялось. Казенная, ханжа, а нынче самогон. Хряк спрятался в подворотню, чтобы прикурить. И тут кто-то крепко взял его за плечо. – Тихо, Хряк. Признал?

Хряк чиркнул спичкой. Перед ним стоял высокий бородатый человек в рваном малахае и стеганой фуфайке. – Ты кто? – Ну, зажги еще одну спичку-то, не жалей. Слабый огонек вновь осветил лицо незнакомца. – Да не признаю я. Вот голос… – А еще трактир хочешь открыть…

– Ваше высокоблагородие, ну, как в театрах прямо. Дело какое есть?

– Разрешение на трактир я тебе схлопотал. Помнишь шашлычную Автандила? – Век не забуду. Что делать должен?

– Надо, чтобы Сабан узнал, что тот фраер, которого ты пас, заходил к Каину. – И все? – Все.

Сабан с Рубиным играли в карты. Просто так. Без интереса, чтобы скоротать время. Григорий Львович карт терпеть не мог, любимая его игра была лото.

– Гриша, – Сабан начал тасовать карты, – мы у того консула взяли прилично. Может, пора мотать.

– Дня три еще полковника пусть твои ребята поищут, а там поглядим. – Ты паспорта шведские отдал человеку?

– На. – Рубин бросил на стол синюю книжку с тремя золотыми коронами на обложке.

Сабан открыл паспорт. Печать на его фото ничем не отличалась от печати на втором листе. – Молодец твой гравер. – За такие деньги плохо не делают.

– Как жить будем дальше? – Сабан налил в фужер тягучего ликера.

– У нас на очереди профессор Васильев. Наводчика я нашел. Договорился, что он ко мне в эти три дня придет. – А если найдем полковника?

– Мочи его, Коля, и отбирай валюту. Я сейчас поеду. Буду человека ждать.

– Значит, через три дня? – Сабан сквозь зубы вытянул обжигающую влагу.

– Да. Под чекистов работать нельзя. Пойдем к нему как специалисты из Швеции. – Дай Бог. – Три дня, Коля, я на дне. А потом телефонирую. – Если что, я тебе тоже телефонирую.

Рубин встал. Прошелся по комнате. За стеной спорили о чем-то налетчики.

«Пора, – подумал он, – что-то заигрался ты, Гриша».

– Ну, бывай. – Он протянул руку и вышел.

Сабан остался один. Кинул три карты, вышло очко. Снова кинул, опять очко. Да черт его знает, этого Рубина. А может, он зря с ним связался. Денег у него был лом. Есть камушки неплохие. Может, завалить любимого друга Гришу, забрать его долю. Но у того деньги в Стокгольме, и большие. Нет, надо добраться туда, а там он из него все выбьет. В дверь заглянул налетчик по кличке Пашка Сучок.

– Сабан, Коля Малый пришел, говорит, до тебя разговор есть. – Пусть войдет.

Коля Малый, здоровенный парень под два метра ростом, плюхнулся на диван, застонавший под его тяжелым телом. – Налей, Сабан. Сабан взял фужер, наполнил его ликером до краев. Коля в два глотка выпил, икнул. – Ну что у тебя?

– Помнишь того фраера, который в Банковском от нас ушел? – Ну. – Его Хряк видел. – Где? – Сабан вскочил. – Он у Каина был.

– Ну и фраера же мы. – Сабан затопал ногами. – Конечно. Где ему валюту-то скинуть. Поехали. – Куда? – К Каину.

Рубин вел авто сквозь темноту переулков у Патриарших прудов, стараясь кратчайшим путем вырваться на Тверскую. На Триумфальной его остановил милицейский патруль. Но магическое слово «комиссар» и подпись Ленина на мандате сделали свое дело. Его отпустили без проволочек. На темном Петербургском шоссе он вдруг подумал о том, что только эта власть могла его, мальчишку с Привоза, сделать комиссаром и уважаемым человеком. Только здесь, в России, для таких, как он, открыта необыкновенная возможность войти во властные структуры. Он даже на секунду пожалел, что не может их реализовать.

Полковника Сабан найдет или нет – неизвестно. А вот профессор Васильев, дело верное. Не зря Рубин завел дела с Левенцовым из Гохрана. Человек он был корыстный и жадный. Именно он должен привести его и Сабана на квартиру профессора. Ну а там…

Все. Через три дня берем Васильева и прямо с дела в Петроград. А там через границу. Видимо, он зря боялся Бахтина. Сломала тюрьма сыщика. Сломала. Машина шла ходко. Успокаивающе урчал мотор. Рубин чувствовал себя комфортно и спокойно.

Фролов спал чутко. Сторожей у него не было. Он сам да авторитет в жиганском мире охраняли его добро. Поэтому, когда в окно заскребли, проснулся сразу. Прямо на белье накинул пальто, сунул в карман наган. К окну подошел, всмотрелся в темноту. В черном проеме забелело лицо. Появилось и исчезло.

– Ты, Колька? – сказал Каин тихо и пошел отпирать черный ход.

Сабан сидел в комнате за столом, не снимая дорогой барской шубы.

– Сдохнешь ты скоро, Каин, куда деньги денешь? Живешь как червь. Тьфу!

– Ты не плюйся. За этим будил среди ночи? Это, Коленька, голубчик, у тебя денежки, а у меня так, на хлебушек.

– «На хлебушек», – передразнил Сабан, – сколько ты только через меня поимел? – То все прахом ушло. Война да революция. – Тоже мне Рябушинский, заводы отобрали.

– Ты чего, Колечка, пришел, старика ночью пугать?

– Тебе, старое падло, валюту кто недавно сбрасывал? – Валюта разная бывает. – Франки. – Откуда нынче франки? – Темнишь, гад старый!

Сабан вскочил, надвинулся на Фролова, заскрипел зубами.

– Ты фуфель не гони, был у тебя военный? Говори, падло старое, иначе…

Лицо Сабана пятнами пошло, заиграли на скулах желваки.

И вдруг распрямился старик. Ласковость с лица как смыло. Глаза жесткими стали, страшными. Зверь стоял перед Сабаном, хоть и старый, но зверь, по-прежнему опасный и сильный.

– Ты на кого прешь? Да когда ты еще пьяных раздевал, я уже шниффером был. Забыл, кто тебя на первый налет взял, к делу приспособил? Я за себя еще ответить смогу на любом толковище, да и есть кому за меня слово сказать. Отодвинулся Сабан, сник: – Да разве я… – А если так, так какое у тебя ко мне слово? – Был у тебя военный? Фролов пожевал губами.

– Мои дела ты знаешь, Сабан, я на доверии живу. Мое слово дорого стоит. – Сколько?

– Большие деньги. Сабан бросил на стол пачку. – Мало.

– На, гад старый, подавись. – Сабан вывернул из кармана кучу кредиток. Фролов аккуратно собрал их. Сложил в одну пачку.

– Клиента тебе отдаю, с которого много пользы мог бы поиметь. – Да не тяни ты.

– Франков у него много. Я все скупить не смогу, так вот он теперь в кафе «Бом» на Тверской обретается. Там сбрасывает, я ему наколку дал.

Сабан не прощаясь вышел. Фролов запер за ним дверь, вошел в другую комнату, где аппарат телефонный стоял. – Барышня, мне 22-345. – Да, – раздалось на том конце провода. – Кто у аппарата? – Литвин. – Передайте Бахтину, что гость был. – Давно? – Только что ушел.

Рано утром в ЧК готовили Чечеля к «новой жизни». Специально гримера из уголовно-розыскной милиции вызвали. Его одевали и так, и эдак. Наконец остановились на английском пиджачном костюме и касторовой шубе с шалевым воротником из бобра. Подобрали такую же шапку. Бахтин, Манцев и Мартынов внимательно оглядели Чечеля. – Вроде ничего. А? – сказал Манцев.

– Как вам, Александр Петрович? – поинтересовался Мартынов. – Чего-то не хватает. Чего-то не хватает. Бахтин, как театральный режиссер, рассматривал Чечеля. – Василий Борисович, снимите-ка шубу. Бахтин взглянул и хлопнул себя по лбу.

– Понял. Федор Яковлевич, Василий Николаевич, часы золотые нужны и перстень. Но дорогие.

– Ох, подведете вы нас под монастырь, Александр Петрович, – засмеялся Манцев, – но что делать. Добудем. А где же дама?

– Это по моей части. – Мартынов встал, вышел за дверь.

Все с нетерпением ждали. Наконец дверь распахнулась, и на пороге появилась прелестная женщина, закутанная в черно-бурый мех. Маленькая шапочка чудом держалась на пепельных волосах, глаза были пронзительно синими. – Вот это да, – сказал Чечель.

– Интересно, – Манцев встал, подошел к даме. – Откуда в наших суровых стенах такое чудо?

– Знакомьтесь, это наш товарищ Нина, она работает в ИНО.

– Ну, теперь все готово. – Манцев довольно потер руки. – Александр Петрович, начинайте инструктаж.

Странное это было кафе – «Бом». Воздух в нем слоистый от табачного дыма, стены давно свой цвет потеряли, размазаны, расписаны, заклеены обрывками афиш. Народа в нем всегда полно. Актеры, журналисты, писатели, поэты, сторонники различных фракций и так, праздные, бездельные люди, которых так много развелось в Москве. Сюда приходят поговорить, узнать новости, посплетничать или просто побывать на людях. Поэты сюда приходят вечером, тогда чтение стихов, споры, гвалт. Сейчас на пустой сцене гармонист в расшитой борчатке играет старые вальсы и романсы. Хорошо играет. Голос гармошки, резковато-нежный, щемящий, заполняет зал воспоминаниями о прошлом: о покое, стабильности, сытости, счастье. Люди Сабана сидели в углу с утра. В кафе ничего не подавали, кроме горького, как хинин, желудевого кофе с сахарином, да странных булочек из темной муки с повидлом, которые здесь именовались пирожными. Но у бандитов все всегда было с собой: и спирт, и окорок, и хлеб пшеничный. В другом конце зала сидел Хряк, он уныло глотал бурду, именуемую кофе, и жевал пирожное. Правда, и ему спиртяги перепало и теперь он мучительно думал, где найти еще выпить. Внезапно зал затих. Даже гармонь словно поперхнулась. В кафе вошла дама редкой красоты, в черно-бурой шубе, следом за ней роскошно одетый господин. Они сели за стол, мужчина достал из кармана бутылку «Бенедиктина» и разлил в чашки. Дама отхлебнула, устало взяла папироску и равнодушно поглядела в зал. В ее огромных синих глазах была одна только скука и презрение ко всем этим дурно одетым, суетящимся людям. Хряк встал, вынул из кармана платок, вытер лоб и пошел к выходу.

– Он, – сказал Семен, – здесь он командовал, и все бандиты подчинялись ему.

– Возьмем, больно уж одежда богатая, – сплюнул на пол Пашка Сучок.

– Нет, его пасти надо. Пусть приведет нас к кассе своей. Смотри, смотри.

К столу Чечеля подбежал маленький юркий человек и положил сверток. Чечель вынул пачку франков и протянул человечку. И тот исчез, словно растаял.

– Глянь-ка, – заржал Семен, – валюту сбросил. Ну и жох парень.

А Чечель встал, взял подружку-даму, и они вышли.

Уже смеркалось, но на Тверской было людно. Барский вид Чечеля и его дамы резко контрастировал с убогой толпой. – Они идут за нами, – сказала Нина. – А вы боитесь? – У меня в муфте браунинг. – Я думаю, пока до этого не дойдет.

Они перешли Страстную площадь, прошли мимо заколоченного Елисеевского и свернули в Козицкий. Потом на Дмитровку. А вот и Столешников.

– На лошадок пошли, – обрадовался Семен, – телефонируй Сабану, пусть приезжает.

Чечель и Нина вошли в дверь столовой. Обычной нынешней обжорки, где кормили овсяной кашей и почему-то пахло тухлым мясом. Мимо раздевалки свернули к двери. – Куда-с? – словно из стены вырос человек.

– На лошадок. – Чечель протянул ему сотенную ассигнацию. – Прошу-с. – Человек открыл дверь.

Они поднялись на второй этаж. Опять дверь, со звонком. Чечель повернул его три раза. Из распахнувшейся двери на темную лестницу вырвался свет и веселые голоса. Швейцар в ливрее, фуражке в галунах, получив мзду, принял их пальто бережно, словно они из фарфора сделаны. – Прошу-с, господа.

Одна из комнат – буфетная. Да, здесь не знают о нужде и голоде. В свете свечей переливались разноцветные бутылки, лежали в вазах фрукты, шоколад, бутерброды. – Ты выпьешь шампанского? – спросил Чечель. – Немного.

А буфетчик в черном фраке, белоснежной манишке с бабочкой. Все как в старые добрые времена, уже хлопнул пробкой. Заискрилось, запенилось в бокалах веселое вино. К стойке подошел человек в щеголеватом пиджаке, с жемчужной булавкой в галстуке. – Папиросы есть? – Асмоловские-с. – Дай, любезный, пару пачек.

Мельком посмотрел на него Чечель и узнал Мартынова. С трудом, но узнал. И сразу же ему стало спокойно: – Мне тоже пачку. Буфетчик протянул коробку: – На лошадок-с не желаете взглянуть? – Конечно. Дорогая, подожди меня здесь. Чечель усадил Нину за стол.

В соседней комнате, огромной, без мебели, толпился народ. Кого здесь только не было: завсегдатаи скачек в модных, не потерявших лоск костюмах, дельцы, напуганные временем, шустрые карманники с Сенного рынка, спокойные налетчики. У самого стола уже стоят двое из банды Сабана. Пришли рискнуть да погулять малость.

Чечель протолкнулся к огромному столу. Вот оно «птишво» – механические бега.

Мишка Чиновник в серой визитке и полосатых брюках, лорд прямо, а не крупье, командовал за этим столом.

– Ставок больше нет! – крикнул он, нажал рычаг, и побежали четыре лошадки вокруг стола. Круг. Еще. Финиш.

– Первым пришел рысак под номером три. Получите выигрыш, господа. – Крупье лопаткой пододвинул груду денег к человеку в сером костюме.

– Позвольте. – Чечель протолкнулся к столу, бросил пачку денег. – На все. Мишка мазанул глазами по его лицу.

– Ваш номер, сударь? Сколько ударов будете делать? – Двойка. Поэтому играю дважды. Посыпались на стол деньги. – Третий! – Третий! – Четвертый! – Второй! – Игра сделана, ставок больше нет.

Крупье вновь пустил лошадок. Круг. Еще один. На последнем вперед вырвалась черная лошадка с единицей, написанной на крупе.

– Выиграло заведение. – Крупье сгреб ставки в ящик. – Желаете еще? – Мишка улыбнулся нагловато-вежливо и посмотрел на Чечеля.

Полковник вынул пачку денег. За его спиной люди делали ставки, кидали деньги, дышали тяжело и азартно. – Ваш номер? – спросил Мишка. – Двойка. – Вы фаталист. Ставок больше нет!

Лошади побежали, а серая в яблоках с двойкой на крупе, так приглянувшаяся Чечелю, словно услышав и поняв его, бойко взяла с места. И первой прибежала к финишу.

Крупье лопаточкой подвинул полковнику кучу денег. – Больше играть не будете? – Пока повременю. В комнате часы забили гулко и тревожно.

– Господа! – объявил крупье. – Перерыв пять минут.

Мишка сложил деньги в сумку. Вышел из комнаты. Теперь он двигался стремительно. Схватил пальто, нахлобучил шапку, подошел к черному ходу. Прислушался. Стукнул трижды в дверь. Ему ответили так же. Мишка повернул ключ. В казино вошли Бахтин и чекисты.

– Уходи. – Бахтин толкнул Мишку в дверь. – Литвин, разденься и войди туда.

Чечель вошел в буфетную и увидел, что за столом, напротив Нины, сидит человек с жирным актерским лицом и золотой лирой на лацкане визитки. – Вас сюда приглашали? – спросил Чечель.

– Садись, полковник, будешь умным, уйдешь отсюда живым и бабу свою уведешь. – А если не буду? – Чечель сел.

– Тогда все равно скажешь, где деньги. Только умрешь смертью мучительной, страшной, а бабу твою по кругу пустим. Смотри, мои молодцы на нее как на мед смотрят.

Чечель обернулся, все столики в буфетной были заняты людьми Сабана, только у самой стены, рядом с дверью, пил шампанское Мартынов. – Что тебе надо? – Франки. – Откуда узнал о них?

– Голуба-душа, – засмеялся Сабан и щелкнул пальцами. К столу подбежал один из бандитов. – Шампанского, – приказал Сабан. Через минуту на столе появилась бутылка.

– Выпьем, полковник. А потом поедем в кассу твою. Я человек добрый, оставлю тебе на лошадок немного. Пей. – А если я тебя шлепну? – улыбнулся Чечель. Сабан посмотрел на него и понял, что этот человек может все.

– А зачем? За деньги? Нет, не шлепнешь меня. Не успеешь просто. – Сабан поставил бокал. – Пошли! Краем глаза Чечель увидел появившегося Литвина. – Легавый, – крикнул один из бандитов. Раздался выстрел. Потом еще. В комнату ворвался Бахтин с чекистами. – Бросай оружие! ЧК!

Сабан рванул из кармана гранату-лимонку. Но сорвать кольцо не успел. Нина вывернула из муфты руку с браунингом, всадила ему пулю точно в лоб. Рухнул со стула Сабан, покатилась по полу граната. Чекисты обыскивали бандитов. Чечель оглянулся и увидел Бахтина, сидящего прямо на полу рядом с лежащим Литвиным. Орест умер сразу. Бандитская пуля пробила висок, и из черной дырочки, пульсируя, вырывалась кровь. Бахтин не видел комнаты, не видел бандитов и чекистов. Он смотрел только на лежащего перед ним товарища, нашла пуля доброго, смелого, нежного Ореста, с которым было пережито столько горя и радостей. Ради того, чтобы спокойно жили в этом городе большевики, положил свою жизнь честный человек, хороший сыщик.

– Александр Петрович, – над ним склонился Мартынов, – взяли мы их. Бахтин молчал.

– Александр Петрович! – Мартынов затряс его за плечо. – Очнись.

Той же ночью Манцев по прямому проводу связался с находящимся в Воронеже Дзержинским. – Банда Сабана ликвидирована. – Значит, план Бахтина удался? – Да. – Вторая половина архива найдена? – Бахтин сказал, что это дело дней. – Поблагодарите его. И пусть ищет.

Литвина похоронили на Ваганьковском. Сначала, как водится, отпели в церкви Обновления Воскресения Христова. Потом понесли по заснеженным аллейкам к могиле.

– Ушел из жизни наш боевой товарищ, – сказал над гробом Мартынов, – погиб в расцвете сил от подлой, бандитской пули, защищая завоевания революции. Спи спокойно, дорогой Орест, мы отомстим за тебя. Опустили гроб, засыпали землей. Нестройно рванул тишину залп из наганов. С криком взлетело к небу воронье. Бахтин стоял над могилой и думал о страшной закономерности жизни. Он думал о невозвратных потерях, приносящих горе и душевную пустоту. Когда они уходили с кладбища, Чечель спросил его: – А где же Женя Кузьмин? – А разве его не было? – удивился Бахтин. – Нет. Вечером в кабинет Мартынова вошел Алфимов. – Тебе чего, Миша? – Дело скверное, Федор Яковлевич. – Что за дело?

– Я с полчаса назад случайно подслушал разговор Рослевой и Заварзина. Так они толковали о том, что на той неделе какой-то офицерик, вроде как агент Заварзина, даст показания, что шел от белых на связь с Бахтиным.

– Вот сволочи, – ахнул Мартынов, – что им неймется? За что они человека губят?

– Сам понять не могу. Только Заварзин, друг Бахтина, литератора Кузьмина уже арестовал, показания из него выбивает. Что делать будем? – Иди, Миша.

Алфимов застал Бахтина сидящим у окна в кабинете их группы.

– Вы совсем с лица спали, Александр Петрович, может, чайку? – Спасибо, Миша. – Бахтин встал.

– Александр Петрович, я понимаю, погиб ваш друг. Но вы подумайте, голодные люди сделали революцию…

– Не обольщайтесь, Миша, – перебил его Бахтин, – революции обычно делают сытые, чтобы жрать еще лучше. – А наши вожди…

– Миша, не сердитесь, но все вы, как сказано в священной книге, слепые, поводыри слепых.

– Александр Петрович, – заглянул в комнату Мартынов, – можно вас на минутку. В кабинете Мартынов запер дверь. И сказал тихо: – Уходить вам надо, Александр Петрович. – Куда?

– Скройтесь на время, против вас Заварзин дело шьет. Я всем скажу, что вы остатки архива методом личного сыска ищете. Пять дней хватит? – Вполне. – А приедет Дзержинский, мы с ним разберемся.

– Спасибо, Федор Яковлевич, – Бахтин пожал Мартынову руку, – хороший вы человек. Трудно вам будет работать в этом гадюшнике.

– Ничего. Сдюжим. И знайте, вашего соседа Кузьмина Заварзин арестовал. В Бутырке он. Хотят из него показания на вас выбить. – Так…

Ах, Митя, Митя. Дорогой наш агент Сибиряк, ты теперь мне за все заплатишь.

– Прощайте, Федор Яковлевич, дай вам Бог выжить в это страшное время.

Бахтин шел по заснеженному Кузнецкому и думал о том, что порядочные люди будут всегда. В любое время и при любой власти. Он был благодарен Мартынову. Этот веселый, отважный, красивый человек сегодня спас ему жизнь. Возможно, если бы его арестовали, то Манцев с Мартыновым сумели бы доказать его невиновность. Но, зная Заварзина, Бахтин понимал, что живым бы его не оставили. Да и сам бы он не дался чекистам без боя.

Ну все. Вчера Фролов дал ему адрес Рубина. И его люди караулят Лимона. Значит, нынче он закончит свои московские счеты. А предъявить ему есть что. Поруганную Лену Глебову, погибшего Литвина, свою разбитую и растоптанную жизнь.

Бахтин остановился и закурил. Внезапно из облаков вырвалась огромная, тревожно-желтая луна. Она словно осветила город магическим светом. Это было преддверие ночи. Страшной ночи, когда слабому нечего делать на этой земле.

Заварзин приехал домой в десять. Квартира стала для него островком покоя в бушующем море войны и разрухи.

Сегодня днем ему удалось попасть в кремлевский кооператив «Коммунист», где он купил десять плиток любимого шоколада «Эйнем», два круга хорошей колбасы и три фунта телятины. Жаль, что не удалось купить фруктов, но ничего. Другим разом. Сегодня у него был длинный и весьма приятный разговор с зампредом ВЧК Петерсом, который прямо сказал, что ему надо собираться на работу в полпредство РСФСР в Стокгольме. Необходимо наладить в Европе дееспособную агентурную сеть. И ему, Заварзину, как человеку с богатым опытом политэмиграции эта работа по силам. Пока все шло нормально. Бахтин, отпущенный из тюрьмы, ловил своих уголовников и не лез никуда. Правда, ему не доверяли, и Заварзин нашел себе союзника, политсыскную амазонку Рослеву. Ему легко удалось убедить ее, что если бывший полицейский сегодня не опасен революции, то завтра он непременно станет врагом. А к врагам, даже потенциальным, эта фанатичка была непримирима.