Текст книги "Поединок. Выпуск 18"

Автор книги: Франсуаза Саган

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Анатолий Степанов,Анатолий Полянский,Кристиан Геерманн,Евгений Козловский,Владимир Савельев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 57 страниц)

Объединенный швейцарский банк

Чистенькие, словно пылесосом прососанные, а потом мыльной губкою промытые мостовые и тротуары; аккуратненькие домики – эдакие пряничные, из детских сказок; ухоженные, листик к листику, кусты и деревья; даже горы какие-то особенные, похожие на хорошо придуманную художником и великолепно выполненную в мастерской очень богатого театра декорацию, – Швейцария и на слайдах производила на Алину впечатление сильное. Новое, так сказать, время еще только-только, как мы уже упомянули, стучало в дверь, заграница еще оставалась покрытой флером недоступности и загадочности. Нет, Алина однажды ездила за рубеж, девочкою-подростком, с отцом, но та заграница была какая-то ненастоящая, менее даже настоящая, чем Прибалтика. То была Румыния: бедность, грязь, портреты…

Иван, Богданов приятель, то ли до сих пор не мог прийти в себя от недавней поездки, то ли, тягая туда-сюда рамочку дешевенького диапроектора, переносился ощущениями из обрыдлого отечественного быта в тог прекрасный эпизод жизни.

– Видите? Видите? Я как-то раз прямо не удержался: носовой платок накрутил на палец и по тротуару провел!

– Платок-то сохранил? – с легкой, незлой иронией поинтересовался Мазепа. – Не стираешь?

– Зря смеешься. Ты не способен такое даже представить! Вот клянусь – не способен. Не потому, что воображение бедное, а просто ни один совок,там не побывавший, представить себе не может, что и такая, оказывается, бывает жизнь. К бензоколонке подъезжаешь – хоть бы запах какой. Для смеха. Случайная капелька упала на брюки – найти не смог куда. Фантастика!

– А я, значит, по-твоему, совок?– задумчиво произнес Мазепа, в обнимку с Алиною устроившийся в низком, мягком, глубоком кресле, и взяв с посверкивающего в неверных разноцветных отблесках диапроекции сервировочного столика четырехгранную бутылку, плеснул из нее в стакан.

– Ты ж за рулем, Богдаша! – по-супружески укорила Алина.

– Думаешь, мою тачку кто-нибудь в этом городе посмеет остановить?

– А в высшем смысле?

– В высшем? – не понял Мазепа,

– Ну, – пояснила Алина, – в смысле уважения к закону как таковому? В смысле dura lex…

Капитан взял ее руку в свою и демонстративно повертел на изящном пальчике бриллиантовое колечко.

– Правы вы, Иван, правы, – вздохнула Алина. – Все мы тут совки. Типичные.

То ли положение хозяина обязывало отвлекать гостей от неприятных разговоров, то ли просто ни за что не хотелось ему возвращаться в окружающую реальность, только Иван пропустил перепалку мимо ушей и привлек внимание гостей к очередному изображению, придав голосу некоторую таинственность, а фразе – интонацию намека:

– А вот это вот как раз Объединенный швейцарский банк.

– Тот самый, в котором у меня не лежит ни франка, ты это имеешь в виду?

– Богдан! – зашипел Иван. Повертев у виска указательным, скосился на Алину, добавил громко и выразительно: – Тот самый, в котором ни у кого из нас не лежит ни франка!

– Ой! – изобразил капитан на лице, что крупно вляпался, и прикрыл рот обеими ладонями сразу, изобразил так натурально, что если бы не лукавый мгновенный взгляд на Алину, можно было бы и поверить. – Ладно, пора, – встал из кресла. – На свадьбу-то придешь?

– Чего это вы? – зажег свет хозяин. – Не интересно? – кивнул на экран. – Или обиделись? У меня еще два коробки…

– Сам же сказал: нам там не жить. Не выделывайтесь, девушки: слушайте полонез Огинского, – отозвался Мазепа и, обняв Алину, направился к выходу. – Да и некогда, – развел руками у самой двери. – Пиф-паф ой-ой-ой!..

Голиаф и Давид: связь через уоки-токи

«Шевроле» не «шевроле» едва успел остановить отъезжающую «Оку» тр'евожным сосом мигающих фар. Алина затормозила, высунулась в окошко.

– Опять коробка, – пояснил капитан, подойдя. – Пиф-паф ой-ой-ой!

– И опять покушение? – ехидно поинтересовалась Алина.

– Это вряд ли. Больше вроде бы некому. На буксире тянуть умеешь?

– Вот откажусь – будешь знать! Сам все время ноешь: что это, мол, я такая чересчур самостоятельная – на своем транспорте!

– Откажешься – по ноль два позвоню. Еще раз, как типичный совок, использую служебное положение в личных целях. А виновата будешь ты.

– Постой, – сменила вдруг тон Алина. – А в каком это смысле: больше некому?

– Что больше некому?– удивился капитан.

– То! – отозвалась журналистка. – Я спросила: не покушение ли? А ты ответил: больше некому!

– Я так ответил?! – изумился Мазепа.

– А то кто же?!

– Странно! С чего это я взял?

– Это уж точно: странно.

– Отличное место для выяснения отношений, – сказал капитан несколько уже раздраженно. – И время!

– Я не отношения выясняю… – начала Алина.

А Мазепа за нее закончил:

– …а истину! Истина, Алиночка, исключительно в вине. Еще древние это знали. Ты тянуть будешь? Подавай задом, сюда, поближе… – и не дав невесте ответить, пошел к «шевроле» не «шевроле», склонился над багажником, извлекая из бездонных недр буксирный трос, приладил-прицепил к своей машине, к Алининой, которая к тому моменту стояла уже рядышком. – Таскала когда-нибудь? Попробуй. Главное – взять с места. Сцеплением подбуксовывай! Поняла? Или, может, лучше поменяемся?

– Ну не-ет, – протянула Алина, взвесив вариант. – За твою колымагу… Разобью – не рассчитаюсь до смерти.

Они совсем было разошлись по своим автомобилям.

– Постой! – вдруг вспомнил капитан и снова скрылся в недрах багажника, извлек две коробочки с антеннами. – Уоки-токи! Вот здесь нажмешь – передача. Отпустишь – прием. Ну в случае чего. Усекла?

Алина кивнула.

Капитан уселся за руль, сказал в коробочку:

– Проверка связи. Как слышно?

– Отлично, – отозвалась Алина.

– Что? Не понял? – переспросил капитан.

Алина отложила коробочку, высунулась в окно, крикнула:

– Отлично слышно, говорю!

– С Богом! – тоже высунулся капитан в окно.

Алина сосредоточилась, мало-помалу отпуская сцепление. «Ока» напряглась и заглохла. Трос провис.

– Спокойненько. Еще попытка, – произнес Мазепа в уоки-токи. – Ты подбуксовывай, подбуксовывай! С одного раза небось не спалишь.

Алина попробовала еще раз. Теперь получилось, хоть

в салончике и запахло подгоревшим асбестом выжимного диска. И вот связанные тросом машины поехали потихоньку по вечернему городу: Давид тащил Голиафа,

Алина внимательно вела «Оку», поглядывая в зеркало заднего вида. Протянула руку на соседнее сиденье, взяла уоки-токи, нажала передающую кнопочку.

– Слушай, – сказала, – а этот убитый из «Трембиты», ну Николай, кажется… Почему он тогда, в детстве, сам натравил на тебя шпану, а потом сам же тебя и спас? Не мог ведь он заранее знать, что ты ментом станешь, что ваши дорожки пересекутся… Ты, надеюсь, уже в курсе, что это он их тогда на тебя натравил?

– Власть… – донесся из дурного динамика искаженный голос Мазепы.

– Как ты сказал? – задумчиво переспросила Алина.

– Тихонько, тихонько! – крикнул капитан. – Сейчас там на красный переключится… Алина стала притормаживать, а капитан добавил: – Власть: что хочет, мол, то и сделает.

– Замысловато, – ответила Алина, остановив маши

ну точно перед стоп-линией.

– Нормально, – отозвался Богдан то ли по поводу ее маневра, то ли по поводу ее оценки предложенного им мотива.

Сейчас Алина, едва красный сменился зеленым, тронулась уверенно, на раз.

– Отличная обучаемость! – прокомментировал капитан.

– Ладно, – ответила Алина. – Предположим, я повторяю, предположим, у тебя был мотив его убить. Один из пяти, самый благородный: защита. Даже не самозащита…

– А мамозащита, – скаламбурил капитан в уоки-токи, что журналистка, впрочем, пропустила мимо ушей.

– Предположим,ты точноузнал, что шланги перерезал он. Хотя откуда уж так точно?..

– Ну предполагай, предполагайдальше, – отозвался Мазепа после паузы. – Почему я должен как-то реагировать на твои предположения?

– Я просто хотела узнать, – сказала Алина довольно жестко, неожиданно для себя жестко, – при чем тут бармен? Его-то за что? Ведь это же было еще до всяких тормозных шлангов.

– Какой бармен? – удивился Мазепа так раздраженно, что Алина поверила в искренность этого удивления, несколько опешила даже.

– Но ведь из одного оружия… «Зауэр». Трассологи-

ческая экспертиза, баллистическая… – и как-то выдох

лась.

– Алина, – твердо, ровно ответил капитан после довольно длинной паузы, – ты свои домыслы оставь, пожалуйста, для детектива. Для «Расскажи, как тебя убивали». Ладно? Не сойдется твоя версия, поняла? Никак, никогда не сойдется! Объективно!'

Алина переезжала как раз неширокую улочку, когда по ней, выскочив из-за угла, как черт из коробочки, понесся милицейский уазик с включенными сиреною и мигалками. Алина притормозила от неожиданности – да она все равно не успела бы перетащить через улочку капитанов «шевроле» не «шевроле», и уазик с разлету врезался в трос.

«Оку» и «шевроле» не «шевроле» потащило назад, они даже боками слегка хлопнулись; уазик замер в тросе коренным эдакой русской тройки.

Капитан выскочил из машины навстречу выскочившим из своей ментам, и даже присутствие Алины не смогло удержать его от лексического набора, диктуемого ситуацией.

Не говоря уже о ментах…

Черный зрачок смерти

Из почтового ящика в парадной Алина вытащила яркий, плотный, заграничныйконверт и заграничную же плоскую бандероль; не удержалась, тут же на лестнице вскрыла; капитан подоспел, заглядывал через плечо. В пакете оказался совершенно невероятный по интенсивности цветов, по качеству бумаги журнал, в котором, листнув, обнаружила Алина маленькое свое фото и большую, на иностранном языке набранную, статью. В конверте – ксерокопия чека и письмецо, тоже по-иностранному.

– Поздравляю, – сказал капитан и поцеловал Алину в висок. – Постепенно становишься богатенькой. Сколько ж это по черному курсу? – Повертел чек. – Приглашают?

– Ты ж журналистов не любишь, – ответила Алина, отпирая дверь.

– Я отечественных не люблю. Неконвертируемых, – пояснил Мазепа.

– Господи, как устала… – едва не упала Алина на диванчик, в прихожей, ногу об ногу сняла туфли.

– Я прямо в душ, ладно? – скорее констатировал, чем спросил капитан и, сбросив на ходу свитер, рубаху, брюки, скрылся за дверью ванной.

Алина еще раз взглянула на статью, на копию чека, на приглашение, прикрыла глаза. Может, и впрямь дернуть?Но без Мазепы она не согласна. А он?..

Алина поймала себя на этом вот «без Мазепы не согласна» и подумала:

«А собственно, почему? Ведь происшествие в «Трембите», которому я стала полуслучайной свидетельницей, не в первый раз уже мерещится в эдаком вот странном ракурсе, к хоть капитан и предостерегает от реконструкций, что ему, с другой стороны, остается делать, как не предостерегать?..»

…Бесшумной тенью, с погашенными фарами скользит по узким каким-то задворкам капитанов «шевроле» не «шевроле», словно дредноут в ночном тумаке посреди открытого моря, отыскивает местечко поукромнее и, отыскав, припарковывается…

…Мазепа берет из бардачка картонную коробку от шампуня, открывает, вынимает пучок седых волос на ячейчатой капроновой подложке, бутылочку с клеем – кисточка в пробке. Профессионально, двумя-тремя быстрыми мазками обрабатывает подбородок, лепит к нему пучок, глядится в зеркальце заднего вида…

(Алине показалось даже, что она помнит, будто от капитана в тот вечер, в вечер второго их знакомства, чуть попахивало спиртовой основою клея. Тогда она приняла это за алкоголь, теперь же… А что теперь? «Показалось»… «Будто»… Да одни эти слова говорят сами за себя! Нельзя, нельзя строить даже смутные подозрения на «будто» и «показалось»! Хорошо, посомневаться времени еще достанет, она и так тем только и занята, что сомневается. Вперед, вперед, вперед! En avante!)

…Седобородый Мазепа перегибается назад, извлекает не то из-за, не то из-под сиденья серый макинтош, о пропаже которого так неожиданно и постоянно будет убиваться бедный его отец, широкополую шляпу, на ходу облачаясь, идет проходными дворами. Перед тем как вынырнуть на освещенную улицу в десятке метров от «Трембиты», снимает с предохранителя «зауэр». Резко входит, коротким взглядом окинув публику, мазнув и по Алине с восточным ее приставальщиком (интересно, узнал он ее в тот миг?), скрывается за служебного дверью. Отстраняет в стремительном движении девушку-подавальщицу, распахивает дверь директорского кабинета.

Директор, склонившийся над бумагами, приподнимает голову, и в глазах его мгновенное недоумение сменяется узнаванием, замешанном на сильном, на грани ужаса, страхе. Директор, однако, пытается страх преодолеть: из скольких переделок вышел, неужто тут не подфартит?

– Сюда-то-ты мог бы не приходить? – говорит Мазепе озабоченно-беззлобно. – Ну как засечет кто? Этот твой маскарад – он только для школьного бала годится.

– Не рассчитал, Коляня? – заботливо осведомляется капитан. – Отпустил шестерок? Решил: народу много, куда этот мудак сунется?

– Слушай, Богдан, а чего ты на меня тянешь? – переходит директор Коляня в наступление, но в наступление, конечно, липовое: он явно накручивает время в расчете на случайность какую-нибудь счастливую.

И точно: под легким напором снаружи дергается дверь.

– Нина! – кричит Коляня. – Ниноч…

Договорить не успевает. Малой секунды хватает капитану достать оружие и выстрелить, да не просто выстрелить, а, как пишут в кодексе, «с особым цинизмом»: дырочка, маленькая такая, аккуратная, возникает в том точно месте, в каком возникла год назад во лбу бармена. А с той стороны, с затылка, образуется огромная пробоина, и брызги мозга и кости летят веером над головою, заляпывая свежие обои.

Капитан прячет «зауэр», спокойно отпирает дверь и, потеснив плечом встревоженную Ниночку, углубляется в подсобные коридоры, толкает дверь черного хода, срывая на ходу бородку, макинтош скидывая. Не бегом вовсе, просто энергичным, обычным для себя шагом пересекает двор, скрывается в подворотне, проныривает сквозь нее, сквозь следующую, тенью проскальзывает в тень-«шевроле», запускает мощный неслышный мотор и снова бесшумно по тем же задворкам – назад. Перед выездом на освещенную улицу включает подфарники и рвет с места, как на старте «Формулы-1». Возле дверей «Трембиты» бьет по тормозам и, надо полагать, успевает поймать себя на мысли, что сегодня-то тормозные шланги выдержат любое давление. Входит в «Трембиту» и…

Алина почувствовала, что ей что-то мешает, приподняла голову, открыла глаза: мешал уставившийся прямо на нее черный зрачок пистолета, и это было так похоже на кусочек только что воображенной сцены, что Алина почувствовала холодок мистического ужаса.

На самом деле все объяснилось просто: капитан с мокрыми волосами, в коротком купальном халате держал пистолет на ладони, спрашивая:

– Откуда пушка?

Алине просто следовало ответить, что это, мол, негр из Интерпола, Джон, оставил, в подарок тебе передал. Она, собственно, и ответила, но ощущение, что зрачок пистолета глядел на нее какое-то мгновенье весьма осмысленно, так Алину и не покинуло.

– Чего ж не отдала сразу? – поинтересовался капитан. – Еще и зарядила! Только знаешь: в ванной оружие лучше не хранить, даже американское. Ржавеет.

– Что ж не отдала, что ж не отдала, – агрессивно сказала Алина, компенсируя и скрывая агрессивностью собственный испуг. – Забыла!

– Интересное кино, – улыбнулся Мазепа кривой улыбочкою. – Спрятать не забыла, а отдать забыла?

– А ты меньше о, быскивай, пока ордер не получил. В гостях все-таки.

Капитан бросил пистолет Алине на колени (хоть жест был точен, баскетболен, отшатнувшаяся Алина едва успела удержать оружие от падения), а сам стал одеваться, приговаривая:

– Ну да, конечно, штука понятная. Когда имеешь дело с преступником, всегда как-то спокойнее. Особенно когда это преступник – полицейский и, стало быть, защиты искать не у кого.

Алину забила нервная дрожь. Тут все смешалось: и реакция на оружейный зрачок, и обида капитана, который вот-вот, казалось, уйдет навсегда из ее квартиры, из ее жизни, закончит одеваться и уйдет, и главное, что он заговорил о невысказанных ее подозрениях прямым текстом.

– Ну не сердись, слышишь, я не хотела… – поднялась Алина, оставив пистолет на диванчике, нежным пальцем провела по капитановой руке.

Как ни странно, этого пустяка достало Мазепе, чтобы размякнуть: видать, и самому не хотелось покидать уютную квартирку, уютную эту женщину, и он продолжал ворчать по инерции, а точнее, чтобы не показать, как мало ему надо, чтобы размякнуть.

– Да нет, пожалуйста. Каждый человек, я считаю, имеет право носить оружие. Но только с одним условием: уметь им пользоваться. Я даже готов подарить его тебе… на свадьбу. Хоть и очень уж он хорош. – Капитан взял пистолет с диванчика и по-мальчишески погладил его. – Люблю оружие, – признался уже вполне беззаботно. – Так что завтра с утра стрельбы. На даче. О'кей?

– Пиф-паф ой-ой-ой? – улыбнулась Алина. – И опять, наверное, приставать будешь…

Изъято без свидетелей

Едва ли не зажмуривая глаза, Алина выпустила всю обойму из «смитт-и-вессона». Капитан прищурился.

– По-моему, очень негусто. Погоди-ка, сниму мишень… – и пошел к обрыву, к мишенному столбу. – Па

ра дырочек все же есть! – крикнул, удалившись от Алины, которая как раз меняла обойму, привстал на цыпочки, отковыривая кнопки.

Алина вскинула пистолет и зафиксировала капитана в прорези целика. Так точно, наверное, фиксировал он : ее в той же прорези вчера под вечер.

Капитан оглянулся, увидел направленный на себя черный зрачок смерти, вобрал понимание смысла этого зрачка и равнодушно отвернулся, продолжил возню с кнопками.

Алина опустила оружие. Капитан с улыбочкою шел к ней.

– Не так уж и дурно для начала. – Продемонстрировал пробоины. – Ладно, Йостреляй тут сама. – Передал ей коробочку патронов. – Мама просила прибраться в погребе, – и побрел по направлению к дому неожиданно тяжело.

Алина прицелилась в смененный капитаном плакат. Сейчас она стреляла спокойнее, с небольшими перерывами, от выстрела к выстрелу как бы набирая хладнокровия.

Когда обойма закончилась, Алина вытащила ее, принялась вылущивать туда очередную патронную порцию. Смертоносный островерхий цилиндрик выскользнул из-под наманикюренного пальчика. Алина присела на корточки.

Точно драконьи зубы, землю вокруг усыпали гильзы. Одна из них, полувтоптанная, слегка уже позеленевшая, была, очевидно, меньше других. Алина оглянулась воровато и зажала эту, маленькую, в ладошке, потом так же воровато прокралась к столбу со щитом, сорвала плакат, принялась исследовать раны подложки. Подняла с земли ржавый гвоздь, не без труда выцарапала одну сплющенную пулю, другую…

Мазепа поднялся из погреба, глянул в сторону Алины. Та, застигнутая на месте преступления, подчеркнуто громко и свободно доложила:

– Успехи растут. Шесть из восьми…

Капитан молча приблизился. Остановился совсем рядом, лицо в лицо, глаза в глаза, разжал ладошку.

– Можешь не мучиться. Не отдавать на экспертизу. С разрешения полковника. Который, впрочем, даст согласие более чем охотно. Ты уж поверь моему слову, экспертиза все подтвердит: и пули прошли тот самый ствол, и насечка от бойка совпадает с той самой насечкою. Так что если, конечно, не собираешься подключить к своему частномурасследованию органы МВД, можешь на экспертизу время не тратить. Да даже если и подключишь – изъято-то без свидетелей, доказательной силы не имеет… – Капитан легонько ударил снизу по ее руке: и гильза, и пуля сплющенная подскочили, упали, покатились с обрыва вниз, в реку. – Я тебе больше даже покажу. Вот, – и капитан достал из кармана маленький «зауэр». Алина глядела, как зачарованная. – Все дело в том, дорогая… – добавил Мазепа. – Впрочем, я тебе, кажется, уже это говорил. Все дело в том, что я ужасно люблю хорошее оружие.

– И все равно ничего не расскажешь? – спросила Алина.

– И все равно, – ответил Богдан, – ничего не расскажу.

Минус восемнадцать

– Как же там все-таки происходило дело?

Алина полагала, что она девочка нравственная, то есть она постоянно ощущала в себе присутствие того самого категорического императива, про который писал двести лет назад умный и, главное, чуткий Кант, и если случалось ей когда поступить как-нибудь не особенно хорошо, она всем организмом чувствовала, что поступила нехорошо, и не то чтобы переживала и мучилась, но очень ей было некомфортно, и она стремилась исправить нехороший поступок, а если было это невозможно, никогда о нем не забывала, даже о самых ранних, детских, помнила до сих пор. А коли так, то не может же она любить капитана Мазепу, любить, в общем-то, радостно и безоглядно, без этого ощущения мухомора во рту, если он убийца, мерзавец и двойной человек! А Алина-то любит.

Алина измучилась вся этими вопросами и сомнениями, они мало-помалу начали уже отравлять и ее любовь, но Алина списывала отраву не на императив Канта, а исключительно на собственную глупость, которая не позволяет разгадать, как же все-таки там происходило дело.

Устав от бессмысленного проглядывания содержимого папок по двум убийствам, нынешнему и прошлогоднему, Алина решилась еще раз посетить «Трембиту».

Она сидела за столиком, потягивала сквозь полиэтиленовую соломинку сок в ожидании жаркого (заказ принял и передал на кухню бармен, он же и сока налил), исподлобья, цепко поглядывала по сторонам.

Наконец появилась с подносом официантка в гуцульском костюмчике.

– Скажите, пожалуйста, – отнеслась к ней Алина повозможности конфиденциально, – вы ведь… Нина? Ниночка?

– Ну? – спросила официантка в смысле: что дальше?

– Это ведь вы тогда… ну увидели?

– Что я увидела? – в интонации Ниночки звучала откровенная неприязнь.

– Вашего директора. Когда его застрелили. Помните: это было при мне.

– Опять из милиции, что ли? – выдавила официантка через нижнюю губу. – Не надоело?

– Из какой милиции?! – сказала Алина со столь тоскливою страстью, словно всю жизнь смертью лютою ненавидела ментов. – Я журналистка!

– А-а… – протянула официантка.

– Вы вообще… давно здесь работаете?

– Некогда мне с вами, – подвела черту Ниночка. – У меня вас вон еще сколько, – обвела рукою зал, вовсе, надо заметить, не переполненный. – Всем давать – не успеешь трусы надевать.

– Что? – не поняла Алина.

– С каждым, говорю, разговаривать…

– Может, попозже? – не желала признавать Алина поражение. – Или завтра?

– Еще чего! А завтра у меня вообще выходной, – нагрубила Ниночка и отошла.

Алина ткнула вилкой в бифштекс. Как ни аппетитно тот выглядел, есть не хотелось. И тут к столику подвалил давешний кавказец. Откуда он взялся? Алина точно помнила, что тремя минутами раньше его в ресторане не было. Ладно, предположим, только что появился.

– А я сюда каждый вечер хожу, – уселся кавказец в такой манере, словно его только здесь и недоставало, словно приятность какую собственной персоною делал. – Чтобы тебя встретить.

– Жениться решил? – осведомилась Алина. Хоть по явление приставалы вызвало в ней легкую тревогу, болтовня с ним могла на время выбить из отвратительного настроения, развлечь, устроить в конце концов тайм-аут в матч е с «Трембитою», ибо считать его проигранным Алина пока не собиралась.

– Да ты чего! – испугался немолодой мальчик. – Тоже скажешь: жениться. Я женат. Влюбился просто.

– Ну и? – спросила Алина.

– Что ну и? – не понял кавказец.

– Что дальше? – расшифровала Алина.

– А!.. Дальше вот что, – и кожаный ухажер извлек, как в прошлый раз, молдавский коньяк из внутреннего кармана, замычал, пальцами защелкал, требуя посуды,

Бармен принес рюмки, поставил, но не ушел почему-то.

– Чего ты? – спросил бармена кожаный кавалер. – Так и будешь торчать? А если у нас разговор секретный? Или тебе налить?

– Вообще-то у нас со своим не полагается, – объяснил бармен свое у стола ожидание.

– А, – понял кавказец, – так бы сразу и говорил. – Вытащив из кармана, сунул бармену пятидесятирублевую.

Тот спрятал бумажку, буркнул:

– Ну разве в порядке исключения. – И отошел за стойку.

Юноша откупорил бутылку, разлил коньячок.

– Будем здоровеньки? – спросил, подняв рюмку на уровень носа. – Звать-то хоть тебя как?

Алина улыбнулась и приподняла свою рюмку тоже.

– Мисс Мапл.

– Как-как, говоришь?

Алина решила, что сначала выпьет, а потом объяснит, но и выпить не успела: заметила, что в щели служебной портьеры стоит Ниночка и манит пальчиком.

– Меня? – ткнула себе в грудь несколько удивившаяся Алина.

– Тебя-тебя, – закивала Ниночка.

– Извини, – бросила Алина кавказцу и быстро пошла к служебному входу, скрылась за портьерою.

– Вернешься? – вопросил кавказец вдогонку.

– Т-с-с… – приложила Ниночка палец, к губам и кивнула Алине, приглашая следовать за собою. – Я же там на виду вся, дура!

Они прошли какими-то тесными коридорами, спустились в подвал. Ниночка приоткрыла тяжелую, бронированную дверь и кивнула секретно и приглашающе, оглянулась даже воровато. Чувство опасности, беспокойства, которое несколько минут назад поселилось в Алине, она относила исключительно на счет кавказца, поэтому хоть тоже оглянулась и даже мгновенье помедлила, внутрь все же шагнула.

Дверь за спиною тут же и затворилась. Небольшая комнатка была морозильником: с крюков под потолком свешивались бараньи туши, окорока, битая птица; на стеллажах лежали продукты, стояли какие-то ящики; коробки занимали углы. Алина дернулась к выходу, дверь, естественно, не поддалась. Стукнула в нее кулачком, потом с разбегу – плечом. Потом заорала:

– Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-эй!

Но еще не закончив орать, отчетливо поняла, что и это зря.

Остановилась посреди камеры. Было холодно. Потащила из угла большой фанерный ящик. Что-то обрушилось за ним с металлическим лязгом, упало. Алина заглянула: на полу валялась раскрывшаяся в падении жестянка, из которой рассыпались новенькие патроны. Алина пошевелила их ногою, плюнула и выдвинула ящик на середину, села сверху, поджала ноги.

– Ну идиотка! – сказала в слух по собственному поводу. – Хоть коньяку бы выпила – все теплей сейчас было бы. Нет, как скаженная понеслась.

Теперь, когда причина тревоги сделалась очевидной, Алина с некоторой надеждою подумала о кавказце: «Приставуч ведь, неужели смирится с новой потерей дэ-вушки, ради которой не первую уже неделю ходит в этот ресторан. Насчет не первой недели привирает, конечно, но все-таки…»

Алина пожалела даже, что не дала кавказцу некоторых авансов, но как говорят в Одессе, быть бы мне таким умным, как моя жена потом.

Кавказец, впрочем, и в самом деле, выждав минут десять и переполовинив бутылку, отправился на розыски пропажи.

– Какая дэвушка? Какая дэвушка? – передразнивая его интонацию, могучим торсом выталкивал бармен-вышибала немолодого юношу из служебного коридорчика. – Уехала твоя дэвушка. С мужем. Понял, да?

– Она что, точно замужем? – сник кожаный.

Тут уж и впрямь, оставалось только смириться.

К тому времени, скорчившись на составленных рядом четырех ящиках, Алина дрожала не метафорической, а натуральной крупной дрожью: зуб буквально не попадал на зуб.

Итак, уже можно было сказать со всей очевидностью, что по той или иной причине, но приставала ее не спасет. Последняя надежда оставалась, нелогичная, иррациональная, но оставалась, на Мазепу. Что, как в кино про Бельмондо, ворвется он вот сейчас, вот через секундочку, освободит ее из преступных тенет, прижмет к сердцу, отогреет…

Но секундочка шла за секундочкою, Мазепа не являлся, и в уже отключающемся мозгу Алины мелькнуло даже страшное подозрение: уж не сам ли Мазепа ее сюда и заточил?