Текст книги "История войн и военного искусства"

Автор книги: Франц Меринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 38 страниц)

V

Если военная организация находится в непрерывном потоке исторического развития, если не может быть места абстрактному противопоставлению милиции постоянному войску, но все зависит от определенных исторических условий, то далеко не противоречием этому факту, а скорее подтверждением его является то, что при определенных исторических предпосылках между милицией и постоянным войском могут существовать исключающие противоречия. В настоящее время эти предпосылки существуют в исторической мировой борьбе между буржуазией и пролетариатом.

Чтобы получить ясное представление об этих разногласиях, нужно требование милиции, как его ставит современная социал-демократия, с достаточной принципиальной резкостью отделить от буржуазных идей о милиции. Эти последние накладывают часто отпечаток на социалистическую литературу, посвященную вопросу о милиции, и способствуют тому, что затемняют мнение рабочих в этом вопросе, имеющем решающее значение для дела их освобождения. Подробное исследование затронутой нами темы завело бы нас слишком далеко, почему мы считаем возможным ограничиться снова лишь одним примером, таким, который сразу дает возможность взять быка за рога.

Никто в большей степени не оценивал услуг, оказанных делу военного просвещения пролетариата Энгельсом, чем автор этих строк. Он признает охотно, что целый ряд мыслей, которые он развивает в настоящей брошюре, первоначально был возбужден в нем местом, найденным в одном из писем Энгельса к Марксу. Это место гласит следующее: «Только коммунистически организованное и воспитанное общество может приблизиться к милиционной системе, да и то не сразу». Несомненная заслуга Энгельса заключается именно в том, что он достаточно решительно покончил с буржуазными представлениями о милиции и доказал историческую условность всякого военного устройства. Его военная брошюра, написанная в 1865 г., вызвала со стороны такого писателя, как Рюстов, упрек, что Энгельс якобы претендовал этой брошюрой на получение прусского ордена «pour le mérite».

И, однако, сам Энгельс делал некоторые уступки буржуазным предрассудкам в вопросе о милиции. Собственно, это имело место только в последние годы его жизни, когда он мыслил не менее революционно, чем в эпоху полного расцвета своих жизненных сил, но когда мощное развитие рабочего движения после 40-летних надежд и ожиданий заставило его несколько недооценивать те препятствия, которые еще стоят на пути рабочего движения. Это происходило в результате того оптимизма, который не оставлял Энгельса в самые темные и тяжелые дни. И именно поэтому не можем мы проходить мимо тех ошибок, которые он сделал в своей последней военной брошюре «Может ли Европа разоружиться?». Энгельс стремился в ней дать доказательство в пользу того, что превращение постоянных армий в милицию, построенную на всеобщем вооружении, возможно даже «для нынешних правительств, при нынешнем политическом положении». Он требует для этой цели в первую очередь перенесения центра тяжести военного обучения на юношество и усматривает как раз в данном пункте разницу между предложенной им милиционной системой и другими существующими системами милиции, как, например, швейцарской.

Само по себе то, что пишет Энгельс, вполне продумано – это совершенно ясно. Также вполне понятно, что сочинение Лассаля о войне 1859 г. было не менее великолепно продумано. Можно установить определенное сходство между обоими сочинениями, ибо прусское правительство, по внешней видимости, приобрело даже привычку идти навстречу тем предложениям, которые ему делали Лассаль и Энгельс, но, конечно, весьма своеобразно. Так, Лассаль требовал, чтобы прусское правительство послало войско в Шлезвиг-Голштинию, что и произошло несколько лет спустя. Конечно, это имело не национально-революционную тенденцию, чего добивался Лассаль, а реакционно-династическую. И в духе той же самой тенденции начинается теперь военное воспитание юношества под руководством того самого фельдмаршала фон дер Гольца, который пытался свить лавровый венок для покойных героев Йены. Это обучение началось с таким успехом, что трудно разобрать, чего больше заслуживают эти отвратительные карикатуры – злой ли насмешки или высшей меры возмущения. Следует заметить, что товарищ Шиппель еще 15 лет назад в «Neue Zeit» предвидел этот успех, хотя он писал и не в такой резкой форме, как это делается теперь каждый день в любом партийном органе.

Однако если бы кто-нибудь стал за это обвинять прусское правительство, оно могло бы с чистой совестью сказать перед всем светом: «Вы можете требовать от меня только то, что я в состоянии выполнить». На самом деле, как можно требовать от ворона, чтобы он пел? Как можно требовать от тигра, чтобы он питался фруктами? Для современного классового государства, желающего быть великой мировой державой, вопрос о милиции разрешается простой дилеммой: или оно создает милицию из атомизированных масс, какими их делает капиталистический способ производства, и в таком случае эта милиция является копией постоянного войска, или же оно создает милицию из тех организованных масс, которых сплачивает классовая борьба пролетариата, а такая милиция очень скоро сломит шею этому классовому государству с самыми лучшими последствиями для цивилизованного человечества, но и с тем большей основательностью.

При таких условиях нечего жаловаться, а надо скорее приветствовать то, что буржуазная оппозиция совершенно отказалась от какого бы то ни было сопротивления современному милитаризму. Нами было уже сказано выше, что это сопротивление носило в себе внутреннее противоречие и что, в частности, буржуазная оппозиция в Пруссии началась с того, что противодействие милитаризму пыталась свести к жалкому финансовому вопросу. В своих контрпредложениях против планов реорганизации армии военного министерства Роона прусская палата депутатов указывала в начале 60-х годов на ежегодную экономию круглым счетом в 2 500 000 талеров. Незадолго перед началом франко-прусской войны прогрессивная пресса в течение недель сводила свою агитацию против милитаризма к мелочам вроде «чучела капитана». Бухгалтерский гений Евгения Рихтера открыл, что в военном бюджете предусматривалось содержание капитана гвардии, которого в действительности не существовало. Место это занималось королем, который 2000 марок содержания разными способами употреблял в интересах полка. Такими глупыми мелочами можно доставить кровожадному военному Молоху только четверть часа лишнего веселья.

Эта оппозиция уже по одному тому являлась проигранной игрой, что она вообще была игрой. Когда в 1893 г. тогдашний имперский канцлер Каприви предлагал свободомыслящей – как бы ни называлось в то время это изменчивое объединение – народной партии 2-летнюю военную службу, при условии согласия ее на увеличение армии, Евгений Рихтер отклонил это предложение, ибо в противном случае свободомыслящая партия перестала бы быть «народной партией». Такая спекуляция на отвращении народных масс к милитаризму имела бы смысл лишь в том случае, если бы ее следствием была энергичная и последовательная оппозиция. Но буржуазная оппозиция против милитаризма, как мы видели, всегда сводилась к жалкой половинчатости. И если она вообще позволяла себе эту половинчатость, то это происходило лишь потому, что защитники «исключительной свободы торговли» полагали, что развитие капитализма ведет к сближению народов и ко всеобщему миру. Когда же эта иллюзия с наступлением империалистической эры была совершенно разбита жизнью, как только стало ясно, что будущее капитализма связано с необузданной завоевательной политикой, тогда эта пресловутая «народная партия» пришла к ясному сознанию, что игру с огнем нужно бросить, ибо в противном случае придется обжечь себе пальцы, и, как раскаявшаяся грешница, она бросилась в объятия Молоха.

Однако, признавая, что буржуазная оппозиция не могла перешагнуть свою тень, мы все же с полным основанием можем поставить ей в вину то, что она оказалась не в состоянии обуржуазить немецкое войско даже настолько, насколько это допускали задачи постоянного войска при существующих условиях. Историческим преступлением буржуазной оппозиции является то, что германское военное устройство до сих пор коснеет в различных феодальных формах, которые еще 100 лет тому назад были признаны Шарнгорстом и его товарищами вредными.

Покончить с этим буржуазная оппозиция имела полную возможность, тем более что милитаризм все время предъявлял требования к буржуазному кошельку и к буржуазной интеллигенции. Но когда свободомыслящие парламентарии типа Копша или Мугдана становятся на чисто идиотскую точку зрения, когда эти насквозь великодушные люди заявляют, что они не желают и не могут вести «угнетательскую политику», тогда, разумеется, Шульцам и Мюллерам, попадающим в офицерский корпус, не остается ничего другого, как повернуться к ним спиной. В целом ряде случаев, когда речь идет о военных реформах, вполне совместимых с существованием капиталистического общества, прирожденные защитники этих реформ предоставляют заботу о них трижды проклятым социал-демократам. Последние же в высшей степени заинтересованы в этом, а потому немедленно выступают на сцену. Само собой разумеется, мы должны остерегаться видеть в этих реформах хотя бы отдаленное подобие милиции в той форме, в какой мы ее требуем, ибо милиция представляет революционный принцип, который непримиримейшим образом противоречит принципу постоянных армий в их нынешнем виде. Реформы постоянных армий, как бы целесообразны и необходимы они ни были, так же мало приближаются к милиционному принципу, как законы в защиту рабочих к социалистическому способу производства.

Точно так же чрезвычайно спорна та декларация, которую социал-демократическая фракция рейхстага огласила перед голосованием законопроекта о покрытии издержек на увеличение армии. В декларации сказано, что мы хотим отрицательные стороны постоянного войска свести на нет и таким образом подготовить его преобразование в народное войско. Преобразование постоянной армии в народное войско отнюдь не может быть достигнуто путем уничтожения отрицательных сторон, существующих в постоянной армии. В равной степени спорно и то, что расширение вооружения квалифицируется в декларации как «совершенно необоснованное», так как это верно лишь постольку, поскольку относится к сшитым белыми нитками доказательствам, которыми пытались обосновать вооружения Бетман-Гольвег и Гееринген. Но это абсолютно неверно по существу, ибо расширение вооружений представляет необходимое следствие империалистической политики и необходимый продукт современного классового государства. Именно поэтому самым решительным образом отвергаем мы его, хотя бы даже ссылка Бетман-Гольвега и Геерингена на образование новых сил на Балканах представляла собой нечто более, чем явный предлог.

Английская конница

Но если в отношении этих двух пунктов можно еще говорить как о неудачных в смысле выбора слов, то гораздо хуже обстоит дело с заключительным пунктом декларации, в котором согласие на вотирование налогов на имущие классы мотивируется тем, что «происходящее таким образом привлечение имущих классов к несению военных издержек может вызвать охлаждение этих классов к продолжению горячки вооружений и, таким образом, облегчить нашу борьбу против милитаризма». Эта фраза показывает совершенно поверхностное понимание военных проблем и требует самого решительного опровержения. Допускается ли голосование за налоги на имущество с точки зрения принципиальной позиции партии в отношении налогов – это другой вопрос, которого мы здесь касаться не собираемся. Но «продолжение горячки вооружений» настолько тесно связано с важнейшими жизненными интересами современного классового государства, что вопрос о том, будут ли финансовые средства для этого добыты в более или менее удобной форме для имущих классов, играет роль совершенно второстепенную. Если даже отвлечься от примеров других стран, то уже первая «горячка вооружений» в Пруссии может служить великолепнейшим доказательством слабости этой точки зрения. Расходы на реорганизацию армии в 1860 г. вследствие отмены феодальных льгот в отношении поземельного налога были возложены на юнкерство. И, однако, прусская палата господ после короткого размышления съела этот горький плод.

Эта неясность в декларации фракции рейхстага является доказательством неясности, существующей во всей партии по отношению к военному законопроекту. Широкие партийные массы не имеют достаточного представления о том чудовищном покушении на их жизненные интересы, которые несет с собой новый военный законопроект. Проявляемая ими пассивность отчасти может быть объяснена тем, что им кажется до некоторой степени желательным продолжающееся расширение системы всеобщей воинской повинности. Что могут они иметь против того, что господствующие классы вынуждены обучать все большую и большую часть угнетенных классов военному искусству? К этому можно прибавить известное чувство удовлетворения и даже злорадства, что и денежный мешок имущих классов наконец должен подвергнуться известному кровопусканию. Но именно такие мотивы оправдания показывают лучше всего, что глубокое принципиальное понимание милитаризма начинает исчезать в массах нашей партии. Лучше всего об этом говорит хотя бы такой факт, что близорукая – мягко выражаясь – агитация некоторых принадлежащих к партии врачей за «бойкот рождений» как орудие борьбы против капитализма и милитаризма вызвала среди берлинских партийных товарищей гораздо больший интерес, чем агитация против чудовищных проектов вооружения.

Тем более утешительно, что именно в массах нашей партии начинает пробиваться сознание, что так дольше продолжаться не может. Как всегда в подобного рода случаях самоопределения, делаются сплошь и рядом слишком поспешные предложения улучшений или необоснованные упреки по адресу отдельных лиц и отдельных инстанций, и вполне естественно, что такие предложения, поскольку они поспешны, что такие упреки, поскольку они несправедливы, должны быть взяты обратно. Но нельзя предаваться иллюзии, что таким образом все опять придет в нормальное равновесие. Мысль, которая одушевляет это новое массовое движение, мысль – не только намылить головы смертельным врагам рабочего класса, обнаружившим себя как справа, так и слева в рейхстаге при обсуждении последнего военного проекта, разбить их наголову старым принципиальным оружием партии – есть в корне здоровая и полезная мысль. Она не даст больше себя убаюкивать красноречивыми доказательствами, будто бы со времени последних рейхстагских выборов все обстоит благополучно.

Именно в области военного вопроса, более, чем во многих других областях, живейшая пропаганда наших принципиальнейших воззрений является безусловно необходимой. Мы должны устранить здесь большое количество недоразумений и неясностей. Чрезвычайно показательно и вовсе не лестно для нас, что классические произведения нашей партийной литературы по военным вопросам, произведения Энгельса и Бюркли, при всей своей ценности, гораздо менее распространены по сравнению с другими их произведениями, а некоторые из них даже совершенно невозможно достать. Нужно иметь в виду, что средство, которым мы можем победить постоянные армии, заключается в той дисциплине масс, без которой невозможна милиция. Современные постоянные армии принадлежат нынешнему классовому государству и неразрывно с ним связаны. Все попытки уничтожить их на почве капиталистического общества с самого начала обречены на неудачу. Господствующие и угнетающие классы могут сделать очень много – к сожалению, слишком много, – но они не могут топнуть о землю и создать милицию, которая была бы в состоянии и хотела бы защищать их классовые интересы.

Из постоянных армий также не может вырасти милиция, которая была бы воспитана своими жизненными и трудовыми условиями и была бы этими условиями предварительно спаяна в единое целое. Организация масс через посредство социал-демократической агитации есть практическая предпосылка к созданию боеспособной милиции. Она творит единую волю, которая получает возможность использовать храбрость и способность каждого отдельного индивида и которая позволяет не только выигрывать отдельные победы, но и планомерно бороться и побеждать. Эта воля может быть создана только коммунистическим воспитанием как во всех других областях пролетарской классовой борьбы, так и в борьбе рабочего класса против милитаризма.

И ни в коем случае не следует скрывать от себя то, что уже теперь дисциплина рабочего класса имеет важное значение в системе постоянных армий. Если мир между большими военными государствами европейского континента так относительно долго не нарушается, то это, конечно, не является следствием мудрости господствующих классов. В этом повинен только их страх перед не поддающимися учету силами и возможностями, которые вырвутся наружу вместе с фурией войны. Но сама по себе система постоянных армий имеет свою собственную логику, которая так или иначе должна привести ее к катастрофе, в форме ли экономического разорения народов под тяжестью вооружений, в форме ли всеобщей войны на уничтожение. В каждом из этих случаев перед рабочим классом становятся задачи, к осуществлению которых мы должны немедленно готовиться. Перед нами вопрос не столетий, а десятилетий и, быть может, даже лет.

С полным правом заявляет Энгельс в своей книге против Дюринга, что современный милитаризм с системой постоянных армий может быть разрушен только изнутри. Чем яснее массы, гонимые Молохом под ружье, будут сознавать свои общие интересы и, таким образом, определять свою единую волю, тем скорее дисциплина милиции перерастет дисциплину постоянной армии, и тем самым будет решена ее судьба.

Русская гвардия: обер-офицер лейб-гвардии конного полка (середина XIX в.), унтер-офицер гвардейской пехоты (70-е гг. XIX в.), штаб-офицер Петровской бригады (60-е гг. XIX в.), рядовой лейб-гвардии уланского полка (60-е гг. XIX в.)

Пища для молоха

Конная атака. 1870 г.

Мы одинаково боремся как с капитализмом, так и с милитаризмом, внутренняя связь которых для нас совершенно ясна, но наше оружие против капитализма несравненно острее того оружия, которое мы употребляем против милитаризма. Далеко не с такой ясностью, как в первом, видим мы в последнем неизбежный продукт исторического развития; мы недооцениваем его силы, и милитаризм умеет это великолепнейшим образом использовать.

Для нас должна служить предостережением судьба той прогрессивной партии, которая, правда, не теперь, а значительно ранее нас, вела борьбу с милитаризмом. Она проиграла свой процесс во время прусского конфликта в значительной степени потому, что не доросла до понимания собственно технических вопросов милитаризма. Мобилизации 1850 и 1859 гг. обнаружили перед всем светом упадок прусской военной организации, и правительство стремилось приостановить его такой военной реформой, которая технически была в высшей степени способна поднять боеспособность армии, хотя бы и ценой изгнания оттуда последних элементов демократии. На эти проекты правительства прогрессивное большинство прусской палаты депутатов ответило весьма дилетантскими предложениями, бегло изложенными в брошюре генерала фон Виллизена, не выдерживавшими никакой критики. Напрасно предостерегал тогда Энгельс от недооценки правительственного проекта; результатом было то, что даже такие радикальные демократы, как Гервег и Рюстов, заподозрили его в подделывании к Бисмарку.

Чтобы дать понятие о тогдашнем ослеплении прогрессистов, достаточно указать на один пункт. Правительство хотело устранить существовавшую до тех пор организацию ландвера, так как в революционное время ландвер якобы оказывал сопротивление, когда его хотели использовать при реакционных переворотах. Из этих своих соображений правительство не делало никакой тайны, так что прогрессивная партия должна была бы заявить, что она не согласна изменить устройство ландвера, видя в нем опору против поползновений к государственным переворотам. Вместо этого она заявила в отчете комиссии, созванной по поводу правительственного проекта, «что даже и в эти дни ландвер в общем и целом дал несомненные доказательства своей верности, дисциплины и повиновения, несмотря на всевозможные попытки, делавшиеся для того, чтобы отвлечь его от его военного долга. Именно крушение всех этих попыток является почетнейшим свидетельством как в пользу народа, так и особенно в пользу ландвера».

Прогрессивная партия старалась, таким образом, сделать для правительства приемлемым сохранение ландвера, доказывая, что ландвер может употребляться и для реакционных целей! Молох, конечно, не позволил провести себя такими жалкими ухищрениями; он улыбнулся про себя и поступил по своему желанию.

Не требуется никаких подтверждений, что немецкая социал-демократия никогда не позволит увлечь себя на этот путь. Однако в ее программном требовании – народная милиция вместо постоянного войска, как бы верно оно ни было, – в его справедливости не может быть никакого сомнения, – все же указывается лишь общая цель, оставляющая открытым целый ряд сложных вопросов. Можно с честью бороться за эту цель, но сбиться на ложный путь, доставляя тем самым милитаризму одно удовольствие. Показательным примером этого является сочинение «Войско», изданное Карлом Блейбтреем в литературном издательстве во Франкфурте-на-Майне. Г-н Блейбтрей занимался основательно военными вопросами и как «гражданский стратег» полемизировал с официальной военной публицистикой по поводу всяких проектов, причем иногда с некоторым успехом; вместе с тем он был поэтом и писал довольно забавно, так что его книжечка может претендовать на широкое распространение. Главной своей целью она ставит доказательство безусловного превосходства народной милиции над постоянным войском, т. е. пропагандирует положения, благоприятные для соответствующего пункта социал-демократической программы. Будет очень полезно остановиться на этом сочинении несколько подробнее.

Блейбтрей посвящает античному и средневековому военному делу приблизительно 20 страниц, пытаясь пестрой смесью всевозможных утверждений доказать, что наемное войско в древности и в средние века было в высшей степени презираемо; считалось, что «военное сословие само по себе враждебно культуре, праву и свободе». Так как господину Блейбтрею совершенно чуждо понятие исторического развития, а в особенности взаимоотношений между организацией войска и организацией государства, то мы ни в коем случае не последуем за ним в его диких скачках по древним и средним векам. Несколько более связным становится его изложение, когда он переходит к эпохе Возрождения. Тогда, по его утверждению, наемные войска, солдаты и офицеры одинаково якобы страдали от общественного презрения. Это просто неверно. В то время профессия «Soldat de fortune», «ландскнехта», «кавалериста» была не только хорошо оплачиваемой, но и почетной профессией; громадное число мелкого дворянства, широко представленного в европейских странах, считало совершенно естественным делать свою карьеру в роли простого всадника. По Блейбтрею наемничество особенно презиралось в Венеции, с чем не очень согласуется тот факт, что в 1481 г. против гробницы дожей был воздвигнут памятник предводителю наемных войск Коллеони; этот памятник Буркгардт назвал величественнейшим памятником рыцарства во всем мире.

Лишь в XVII и XVIII столетиях стало несчастьем и позором быть солдатом. Но следует заметить – лишь для простых наемников; офицеры наемного войска оставались привилегированным классом. Но Блейбтрей оспаривает даже и это; при этом он так любезен, что заставляет нас недолго ломать голову, почему он отрицает этот очевидный факт. В конце своей первой главы он знакомит нас с одним из двух величайших антимилитаристов, открытых им на протяжении мировой истории: с высочайшей особой прусского короля Фридриха, делавшего якобы юнкеров офицерами исключительно потому, что горожане лишь в чрезвычайно редких случаях соглашались принимать на себя мало почетное звание офицера, и осыпавшего юнкерских офицеров большими привилегиями лишь для того, чтобы придать больший престиж этому так мало уважаемому сословию. Правда, двумя страницами дальше господин Блейбтрей, чтобы снять ответственность с прусских юнкеров за Йену, утверждает, что в армии Фридриха «значительная часть офицеров состояла из бюргеров», но и такие небольшие противоречия не смущают этого антимилитаристского мыслителя.

Его гимн королю Фридриху относится к тем злым шуткам, которые, по словам Лессинга, могут бросить читателя в холодный пот. Этот демократический образцовый монарх якобы «самым суровым образом подавлял всякое проявление милитаризма и всегда ставил гражданскую власть выше военных органов». «При исцелении хозяйственных недугов крестьянин и бюргер всегда оказывались впереди», в то время как «разоренное дворянство получало от государства лишь самую скудную поддержку» и т. д. Фридриховский офицерский корпус относился к своему прекрасному королю «с нибелунговской преданностью»; эти отборные люди имели лишь один недостаток: они обладали слишком большим образованием, что обнаружилось как раз в йенском войске, офицеры которого презирали буржуазных недоучек за их низкий культурный уровень. Эти мужественные, железные бойцы никогда не запятнали своих знамен бесчеловечными поступками, как это сделали австрийцы своим сожжением Циттау и бомбардировкой Дрездена. Правда, сожжение Циттау падает исключительно на совесть австрийцев, но не уступающая ему по своей бесчеловечности бомбардировка Дрездена должна быть отнесена целиком на счет «мужественных, железных бойцов» и «коронованного идеалиста» Фридриха, непочитание которого будто бы является «колоссальной ошибкой» социал-демократии.

Период «народного войска» начинается, по мнению господина Блейбтрея, с Великой французской революции и заканчивается франко-прусской войной 1870–1871 гг. Он говорит – в полном согласии с исторической правдой, – что французские волонтеры сначала сражались очень плохо, но он забывает рассказать, что поворот к лучшему у них наступил лишь тогда, когда Карно объединил их с существовавшими еще линейными войсками. К особенностям Блейбтрея принадлежит также и то, что он вместо критической оценки фактов, говорящих против милиционной системы, просто умалчивает о них. Обнаруживая полнейшее отсутствие исторического понимания, он называет признанный всем миром факт – что экономический переворот Французской революции создал новую стратегию и тактику – просто-напросто «неискоренимой современной военной легендой»; победы французского войска он приписывает «демоническому превосходству гения Наполеона, военному опыту его, в большинстве случаев ужасающе необразованных маршалов и приобретенному вследствие непрестанных побед воодушевлению его солдат, вышедших из народа. Это воодушевление заставляло каждого гражданина и каждого члена великой нации считать себя выше всех нефранцузов». В другом месте он говорит, что «из настроения» этого «народного войска», а «не по произволу Наполеона» возникли завоевательные планы корсиканца.

В лице Наполеона как раз и представляет Блейбтрей своим читателям второго великого антимилитариста. Это утверждение все же не так бессмысленно, как утверждение относительно короля Фридриха; однако способ, которым он пытается его доказать, ни в коем случае не более убедителен, чем прежний. Чтобы доказать, что Наполеон ввел во Франции буржуазно-мягкое правление, – Блейбтрей рассказывает, что он, как кукушка яйца, помещал свои «оккупационные корпуса» в чужие гнезда и кормил свое войско контрибуциями с чужих земель. Так как это не совсем согласуется с «антимилитаризмом» Наполеона, – Блейбтрей присовокупляет в своем замечании, что такой образ действия был завещан Наполеону революцией, с той лишь разницей, что революция никогда не платила за взятое, тогда как Наполеон делал это довольно «часто». Откуда он брал деньги для этих платежей, любознательный читатель, к сожалению, так и и не может узнать. Маршалы Наполеона как командиры народного войска были чисто идеальными фигурами: Ней настойчиво просил в 1812 г. освободить его от вюртембержцев, разграбивших Инстербург и посрамивших этих своих французских собратьев по оружию, и даже посадил под арест двух немецких генералов; маршалы Сульт и Сюше удерживали «удивительную дисциплину» даже во времена испанской войны (Guerillakrieg). Так значится на 51-й странице; на странице же 148, где этот славный путаник хочет доказать, что дворянские офицеры были ребята куда лучше, чем буржуазные, и в других местах он, естественно, утверждает опять-таки обратное, – он противопоставляет стародворянских офицеров Наполеона, бескорыстие которых он прославляет, «ненасытной жадности к грабежам» Нея, так же как «бессовестной торговле» мериносовыми овцами, которую производил Сюше, и систематическому воровству испанских художественных ценностей, которым занимался Сульт. Мимоходом вновь оживляется сказка о том, что маршал Базен выслужился до этого звания из простых солдат. Базен происходил из состоятельной семьи; его отец был уважаемым правоведом, его брат – русским генерал-лейтенантом; он поступил добровольцем во французскую армию, чтобы сделать офицерскую карьеру помимо Сен-Сирской военной школы. Он может в лучшем случае служить примером того, что отпрыск господствующего класса, даже и при недостатке военного образования, носит в своем ранце маршальский жезл.

К. Блейбтрей оживляет также сказку о портняжном подмастерье Дерфлингере, причем его изображение прусских генералов стоит вообще на одном уровне с изображением французских маршалов. На действительных реформаторах прусского военного дела после Йены – на Шарнгорсте, Гнейзенау, Грольмане, Бойене – он останавливается довольно бегло; наоборот, Мюффлинга он славословит как «тип свободного духом военного ученого». Он говорит, что Мюффлинг был раньше теологом и советником Блюхера, особенно выдвинувшимся в этой роли в 1815 г. Так как, по обычаям тогдашнего юнкерства, Мюффлинг вступил в армию в почтенном возрасте, 12 лет, то, очевидно, свой курс теологии он закончил еще в колыбели; советником же Блюхера был не он, но Гнейзенау, а Мюффлинг действительно принадлежал в 1813 и 1814 гг. к главной квартире; в 1815 г., когда Мюффлинг был будто бы советником Блюхера, он принадлежал совсем не к штабу Блюхера, но как прусский военный атташе был прикомандирован к штабу Веллингтона, и его выдающееся руководство в этом году состояло в том, что вследствие его неправильного и необдуманного донесения в прусскую главную квартиру на нем лежит существенная часть вины за поражение при Линьи. В резкое противоречие с этим «свободным духом» Блейбтрей ставит «феодала» Йорка, являвшегося будто бы «простым рубакой». Йорк был действительно истым юнкером, но «простым рубакой» он не мог быть уже потому, что, несмотря на проявляемые им в бою хладнокровие, энергию и осмотрительность, было крайне трудно заставить его – что приводило в величайшее отчаяние Блюхера и Гнейзенау – выйти в бой.