Текст книги "История войн и военного искусства"

Автор книги: Франц Меринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

3. Военная реформа

Старо-прусское войско по своему происхождению было наемным войском. Набор в него, по-видимому, происходил добровольно; на самом же деле, чем далее, тем все больше и больше он производился путем насилия и всевозможных ухищрений. Этот набор часто превращался в гнусное похищение людей, что даже внутри своей страны, не говоря уже о чужих землях, приводило к кровавым столкновениям. Эти печальные факты навели ротных командиров из юнкеров [47]47
  Zur preussischer Geschichte. Universumbücherei, т. IV, стр. 41 и сл. – Ред.


[Закрыть]на лукавую мысль – поставлять в качестве рекрутов своих крепостных крестьян; получая из королевских военных касс жалованье для унтер-офицеров и солдат, они обязаны были заботиться и о таком наличии фактического состава своих рот, который соответствовал бы штатам последних. Эти крепостные ничего им не стоили, дезертировали редко, а если и дезертировали, то легко могли быть заменены подобными же рекрутами.

Прежде всего не было необходимости держать их все время под знаменами, как ненадежных чужеземцев или же туземный сброд, из которых раньше набиралось войско. Они могли быть призваны только на время обучения, которое ограничивалось сначала несколькими месяцами, а затем лишь несколькими неделями в году. Отсюда получалось то преимущество, что ротные командиры могли спокойно класть себе в карман жалованье этих отпускных за большую часть года, а также и другое преимущество, что необходимые для земледелия силы не отрывались от земли на слишком продолжительное время. Документально нельзя проследить, когда именно начался этот метод рекрутированы; во всяком случае настолько рано, что уже в 30-х годах XVIII столетия он мог и даже должен был превратиться в систему.

Однако этот метод имел также и свои теневые стороны; в результате его старая привычка полков – перехватывать друг у друга рекрутов – развилась еще больше, и аппетит во время еды так разыгрался, что юнкерские офицеры начали «записывать на военную службу» (enrollieren), по техническому выражению того времени, не только своих крепостных крестьян, но и городское население. Вследствие этого создалась большая угроза для торговли, ремесел, индустрии, и короли должны были вступиться, если они не хотели, чтобы пришел капут им и всему их военному великолепию. Они отвели каждому полку определенное место для набора, округ, в котором он мог «рекрутироваться», – официально это округ назывался кантоном. Затем они установили многочисленные разряды «освобожденных» от «кантонный повинности»; часто целые провинции или отдельные города и частью отдельные классы населения объявлялись свободными от кантонов.

Эта «кантонная» система стала одним из столпов старо-прусского войска, хотя и не единственным. Наряду с ним оставалась и вербовка наемных солдат, так как в малонаселенной стране нельзя было набрать необходимого количества рекрутов, особенно же при большом количестве освобожденных. Твердо установленного численного соотношения между туземцами и чужеземцами не существовало. Оно изменялось в различное время по отношению к различным полкам и различным родам оружия; даже во времена короля Фридриха имелись целые полки навербованных. Этот кроль вообще предпочитал наемных солдат и даже пленных «кантоннообязанным» жителям, число которых он в начале своего царствования пытался ограничить ¹/ ₃общего количества войск. Он не хотел отрывать слишком много рук от земледелия, торговли и ремесел, поэтому он ограничил время обучения, расширил права отпускных и увеличил число освобожденных. Он освободил от кантонной службы западные провинции и крупнейшие города на востоке: Берлин, Потсдам, Бранденбург, Бреславль, Магдебург, Штеттин, а также целые сословия чиновников, фабрикантов, купцов, рантье, искусных ремесленников, даже «действительно оседлых горожан и крестьян»; только самые бедные и беззащитные слои населения остались кантоннообязанными.

При его преемнике пропорция благоприятно изменилась для коренных жителей. Не столько из-за перевеса чужеземцев, которые, по словам Шарнгорста, представляли собою воров, пьяниц, разбойников, бездельников и преступников, собравшихся со всей Германии, развращавших войско, – с подобным взглядом нельзя было не согласиться, – но главным образом потому, что вследствие территориальных изменений, происшедших за истекшее столетие, наиболее благодатные для вербовки места отощали. Польское королевство в большей своей части отошло к Австрии и России; левый берег Рейна отошел к Франции; церковные земли и имперские города почти исчезли, и рейнские государства, которыми они были главным образом поглощены, должны были поставлять войска своим французским повелителям. Таким образом, куда бы ни обращались прусские вербовщики, они повсюду натыкались на запертые двери.

До 1806 г. не было произведено никакой действительной реформы армии. Правда, ядро коренного населения значительно возросло, однако вследствие бесчисленного количества освобождений от кантонной службы необходимый контингент рекрутов не мог быть набран внутри страны. Если же хоть одна часть войска состояла из наемников, то военная служба оставалась до такой степени позорной, и требовалась такая строгая дисциплина, что об отказе от освобождения не приходилось и думать. Из этого порочного круга не могли выйти до тех пор, пока не разразилась битва под Йеной.

Граф Нейдгард фон Гнейзенау.

Гравюра с портрета кисти Каролины фон Ридэзель

После этого ужасного поражения все чужеземные солдаты, все еще составлявшие меньшую половину всего прусского войска, дезертировали. После Тильзитского мира король установил как специальную комиссию для выполнения финансовых обязательств, так и реорганизационную комиссию для восстановления разбитого войска. Он призвал в нее наряду с большинством старо-прусских юнкеров и двух офицеров, выдвинувшихся в этой несчастной войне: генерал-майора Шарнгорста, известного еще и до войны в качестве одного из самых дельных умов генерального штаба, и Гнейзенау, который после 20-летней фронтовой службы в маловажных гарнизонах создал себе имя своей храброй защитой Кольберга. Оба они были в дурных отношениях с последователями старой рутины, но и тем пришлось в нужде взяться за ум. После крепких споров пара солдафонов, не поддававшихся убеждениям, ушла, и на их место вступили два более молодых офицера: майоры Бойен и Грольман, которые были способны проникнуться идеями Шарнгорста и Гнейзенау и действовать в их направлении; таким образом, реформаторы получили теперь большинство в комиссии.

Эти люди – Шарнгорст, Гнейзенау, Бойен и Грольман, – к которым потом присоединился Клаузевиц, создали вместе со Штейном, получившим место и голос в комиссии, новое войско, которое должно было повести победоносные сражения против Наполеона. Все они или совершенно не были связаны с ост-эльбским юнкерством, или же были связаны с ним лишь в очень малой степени: двое были чужестранцами (Шарнгорст и Гнейзенау), два были бюргерами, хотя и имели право ставить перед своими фамилиями совсем новенькое «фон» (Шарнгорст был сыном крестьянина, Грольман – сыном судейского чиновника); благородство остальных ушло недалеко от этого и ни в коем случае не давало им права на притязания бранденбургских грандов, получивших свою марку уже во времена Гогенцоллернов; дворянство Гнейзенау было несколько темного и, кажется, австрийского происхождения. Бойен происходил из рода богемских эмигрантов, перекочевавших в Австрию, Клаузевиц происходил из старого духовного рода, который за время многих поколений удалился от дворянства.

Прусский патриотизм этих людей также не был чистокровным, и это чисто в духе пруссаков, что ни один из них никогда не имел самостоятельного командования в созданном ими войске. Больше всего фридриховские предрассудки сохранились у Боейна, но смягченные этикой Канта, перед которой он преклонялся. Когда эти реформаторы пришли в отчаяние от глупости короля, они без всякого колебания оставили его и поступили на чужую службу: Гнейзенау – на английскую, Грольман – сначала на австрийскую, потом на испанскую, Бойен и Клаузевиц – на русскую. Только Шарнгорст остался верен прусскому знамени, несмотря на соблазнительные предложения, которые ему не раз делало английское правительство. Однако и он с меланхолическим вздохом отпустил своего сына в английское войско. Мужество и патриотизм в прусском государстве были вреднее любого порока.

Как сейчас отношение к социализму является пробным камнем для умов, так тогда такую же роль играло отношение к Французской революции. Военные реформаторы думали о ней приблизительно так же, как и Штейн: они были враждебны ей, особенно вследствие того чужеземного господства, которое навлек на Германию наследник Французской революции. Но так как они испытывали эту враждебность, потому что были немцами больше, чем пруссаками, то они считали, что восстановление старопрусского государства было реакционной и совершенно безумной утопией.

То, что удивляло их, подобно Штейну, во Французской революции – это ее военная боеспособность и сконцентрированность ее сил; они очень хорошо понимали, что военная реформа невозможна без гражданской реформы, что Наполеон может быть побежден только Наполеоном. «Бонапарт был моим учителем в войне и в политике», – сказал позднее Гнейзенау, победив Бонапарта; он выразил этими словами самым удачным образом все существо военной реформы.

Этим и были определены границы их деятельности, которые были расширены либеральной легендой в том смысле, что Шарнгорст и его сторонники исповедовали будто бы демократические убеждения в современном значении этого слова. Приписываемое им отрицание постоянного войска лежало вне круга их идей и было основано на неправильном употреблении или же на непонимании слова «милиция», которой они требовали. Шарнгорст создал себе военную известность как раз тем, что настойчиво выступал в 1792 г. и позднее как военный писатель за постоянное войско, против которого выступали английские, французские и немецкие мыслители и даже фридриховские офицеры вроде Беренхорста, сына старого Дессауэра, прежнего адъютанта короля Фридриха. Что подразумевал Шарнгорст под милицией, – он точнейшим образом изложил, говоря о резервных и провинциальных войсках. Он подразумевал под ней дополнительные отряды постоянного войска, предназначавшиеся сначала лишь для оборонительных целей, т. е. нечто соответствующее французской национальной гвардии. Под впечатлением поражения под Йеной Гнейзенау однажды высказался в высшей степени отрицательно о постоянном войске, но это было лишь временное настроение: фактически военные реформаторы, бывшие прежде всего солдатами, крепко держались за постоянное войско и отступали от французского образца лишь в том отношении, что строго держались за принцип всеобщей воинской повинности, тогда как во Франции эта система была нарушена системой заместительства.

Эти прирожденные чудаки – Шарнгорст и его товарищи – совершенно не понимали привилегии господствующих классов откупаться от военной службы.

Задача, которую надо было разрешить, была довольно затруднительна: от старого войска остались лишь жалкие обломки. Из 233 батальонов было оставлено только 50, из 255 эскадронов – только 86; но даже эти части не могли поддерживаться в должном состоянии из-за недостатка в деньгах. Когда составили баланс на первые 3 месяца 1808 г., то приход выразился в 386 000 талеров против расхода в 2 586 000 талеров; таким образом, не хватало 2 200 000 талеров. Надо было повременить с некоторыми расходами, а грозный призрак французской контрибуции уничтожал все виды на лучшее финансовое положение. Комиссия хотела сначала определить количество войска в 50 000 чел., но должна была уменьшить и эту ограниченную цифру почти наполовину. Вследствие сокращения войска тысячи офицеров были выкинуты на мостовую, и не только те, которые не выполняли своего служебного долга или были негодны вследствие полной инвалидности. Когда военные суды, судившие виновных, выносили сравнительно мягкие приговоры, это не нравилось комиссии, которая настаивала на более строгих приговорах; она сама безжалостно расправлялась с инвалидами, так что из 143 генералов, которые имелись в 1806 г., к 1812 г. осталось только 8. Это должно было вызвать безграничное возбуждение и ненависть против комиссии, которая к тому же состояла из более молодых штабных офицеров; сам Шарнгорст был произведен в генерал-майоры лишь после Тильзитского мира. Но еще более горькой была необходимость выкинуть офицеров, способных к службе, с половинным жалованьем, на которое не проживешь и с которого не умрешь. «Положение ужасное, – сознавался Гнейзенау, – выкинуть 3000 офицеров, не дав им ничего, кроме свидетельства на бедность».

Как поддержка для комиссии король был лишь колеблющейся тростинкой. Военной реформе он оказал сопротивление даже большее, чем аграрной, так как, привыкнув к игре в солдатики, он воображал, что понимает что-то в военном деле. Но Шарнгорст умел, во всяком случае лучше, чем Штейн, обращаться с человеком «божьей милостью». Штейн устрашал короля буйным нравом. Месяца через два после своего возвращения он был доволен тем, что король его так боится, не думая о большей опасности, угрожающей укротителю, когда страх вдруг пройдет. Шарнгорст, наоборот, подходил к наивному простофиле с историческими доказательствами; с истинно крестьянской хитростью от сумел убедить его в том, что реформа, натолкнувшаяся на королевское сопротивление, представляет собой старую мудрость Гогенцоллернов. В доказательство Шарнгорст приводил то место прусской легенды, которое и поныне красуется в патриотических исторических сочинениях: кантонный регламент 1733 г., которым уже Фридрих-Вильгельм I должен был объявить всеобщую воинскую повинность.

Русская армия: офицер и рядовой литовского пионерного батальона (начало XIX века); рядовой конно-пионерного батальона (20-е гг. XIX века); рядовой конно-пионерного батальона (40-е гг. XIX века)

В одном важном пункте военная реформа во всяком случае имела перед собой свободный путь: вопрос о чужеземной вербовке был основательно и просто разрешен массовым дезертирством чужеземных солдат. Отсюда возникла не только возможность, но и необходимость упразднить телесные наказания, обесчестившие прусское войско. Это стало возможно потому, что отпала нужда в двойной бдительности, которая была необходима раньше по отношению к чужеземным бездельникам, во-первых, потому, что их можно было заставить повиноваться только палкой, а во-вторых, потому, что при дороговизне вербовки нельзя было наказывать их лишением свободы на долгий срок; необходимо же это стало потому, что с уничтожением крепостничества телесные наказания впервые сделались щекотливыми для землевладельцев и очень нежелательными для офицеров. Были все поводы, распуская наемное войско, не поддерживать искусственно его хронического порока – дезертирства.

В этой борьбе против телесных наказаний реорганизационная комиссия проявила энергию, которую следует отметить. Два члена ее – Гнейзенау и Бойен – прибегли даже к весьма неупотребительному в то время оружию, прессе, чтобы защитить «свободу спины». В существенном они все же настояли на своем, и это было тем более знаменательно, что даже сам Штейн высказывался за палки. Он был того мнения, что в средние века лиц духовного звания и рыцарей наказывали палками, не нанося вреда их чести, и вспоминал о слугах, производивших это наказание на турнирах (Prügelknechte). Однако Штейн уступил, и даже король сумел спасти из всех позорных наказаний наемного войска лишь презрительные ругательства и удлинение срока военной службы.

Как ни была комиссия проникнута воззрением, что в войне являются решающими не только физические, но и моральные силы, она все же не могла отказаться от изнуряющей дисциплины, которая и теперь неотделима от постоянного войска; она создала солдат второго класса – штрафные роты для совершенно неисправимых субъектов, которых здесь и впредь могли подвергать телесным наказаниям. Но это еще самое меньшее зло, которое она допустила; значительно хуже то, что сам Гнейзенау провел вопреки возражениям генерал-аудитора Кренена, право офицеров в случае неповиновения их приказаниям убивать непокорных солдат на месте; самым худшим было введение наказаний лишением свободы, которые по существу, сводясь к пыткам, мало отличались от существовавших до сих пор телесных наказаний. О строгом аресте, который не являлся самым жестоким из новых наказаний, старый Циглер при всем своем почтении к прусской дисциплине говорил еще в 1872 г. в рейхстаге, что такого утонченного наказания он не встречал ни разу в своде военных законов (corpus iuris militaris) 1712 г., хотя там много говорилось о расстрелах из лука, из винтовок и о шпицрутенах. Военные реформаторы, таким образом, крепко придерживались системы муштрующей дисциплины, и их борьба с телесными наказаниями в войсках, как горячо и убежденно она ни проводилась, привела лишь к тому, что с публичных рынков и улиц палка перешла в тайники казармы.

С отказом от найма чужеземных солдат разбился один из столпов старо-прусского войска. Другой – кантонную систему со всеми изъятиями из нее – военные реформаторы хотели заменить всеобщей воинской повинностью на широкой основе. Однако они натолкнулись при этом на сильнейшее сопротивление короля и старопрусских формалистов, да и само дело, по существу своему, представляло большие трудности. До сих пор военная служба была пожизненной и прекращалась лишь смертью или же полной инвалидностью солдата; лишь для кантонно-обязанных коренных жителей выработался обычай, по которому она ограничивалась 20-летним сроком. Система отпускных, во всяком случае, значительно сокращала это время; свеженабранные кантонисты должны были отбывать в строю так называемые экзерциции: с самого начала своего обучения – 3 месяца и затем по 1 месяцу в течение каждого года, в общем же всего 22 месяца. Шарнгорст хотел сократить общий срок службы до 6 лет, но и в этом случае имевшихся в распоряжении кадров, которыми приходилось ограничиваться вследствие финансовой нужды, было отнюдь недостаточно для того, чтобы вести обучение кантоннообязанных жителей, не говоря уже обо всем населении, способном носить оружие; к этому еще присоединялось непобедимое отвращение классов, которым есть что терять, к презренной военной службе.

Таким образом, Шарнгорст пришел к мысли разделить все военнообязанное население на две группы, из которых первая была предназначена для пополнения постоянного войска, другая же – для вступления в провинциальные отряды, как он называл тогда милицию. В постоянное войско должны были вступать все, кто не мог в течение всего военного времени сам себя содержать, одевать и вооружать, в провинциальные же войска – все, кто имел для этого возможность. Для военного обучения в провинциальных войсках предназначено было 8 недель с начала службы и затем по 4 недели ежегодно; эти военные команды должны были принимать участие в выборах своих младших офицеров. В мирное время провинциальные войска должны были нести преимущественно гарнизонную службу, давая этим постоянному войску большую возможность несения службы в открытом поле и обучения стрельбе в цель; в военное же время они должны были в первую очередь употребляться на защиту своей провинции, но также и за пределами ее, когда дело касалось защиты всей монархии. При этом комиссия обратила внимание на постановку военного образования уже в школах, устранив кадетские корпуса, о которых комиссия и слышать не хотела, считая их рассадниками дворянского сословного высокомерия.

Этот первый опыт введения всеобщей воинской повинности совершенно не удался, хотя реорганизационная комиссия единогласно высказалась за него. Противился не только король со своей корпорационно-сословной точки зрения, но также и часть буржуазных реформаторов, видевших во всеобщей повинности могилу культуры. Такие люди, как Альтенштейн и Нибур, высказывались против нее с большой резкостью, и даже сам Штейн ей не совсем сочувствовал. Правда, он склонялся к тому, чтобы отменить освобождение от воинской повинности, поскольку оно распространялось без различия на целые провинции и города, но не соглашался на это в отношении отдельных профессий, что как раз исключало из войска образованные элементы населения.

Таким образом, остались при той же кантонной системе, которая была установлена кантонным регламентом 1792 г. Для того же чтобы, по крайней мере, обучить всех кантоннообязанных жителей, комиссия вынудила кабинет издать приказ, которым устанавливалось, что каждая пехотная рота должна отпустить от 3 до 5 и даже более человек из своего состава и взять такое же количество кантонистов, которых следует обучать в течение 1 месяца и затем отпускать, а на их место брать на обучение новых кантонистов. Солдаты, обученные таким образом, получили на народном языке кличку Krümper (дубленые), происхождение которой невозможно проследить. Эту систему придумал Шарнгорст, убедив, однако, подозрительного короля в том, что это ему посоветовал один старо-прусский офицер. Если отмена крепостного права сыграла большую роль при изменении положения солдат, то свобода обращения земельных владений сыграла роль при реорганизации офицерского корпуса. Во фридриховском государстве дворянская монополия на крупные земельные владения была внутренне связана с монополией на офицерское звание, и если отменялась первая, то вместе с ней должна была пасть и другая. Как при допущении буржуазного владения рыцарскими землями, так и при допущении буржуазного офицерства вопрос шел о том, чтобы возвести в правило существовавшие до того исключения; сам Шарнгорст был живым свидетелем того, что даже в старо-прусском войске нельзя было совсем обойтись без буржуазной интеллигенции, которая проникала даже и на командные посты. Но так как имелся большой избыток дворянского офицерства, то эта реформа не имела большого практического значения.

Вдобавок к этому Шарнгорст и его сотрудники были очень далеки от мысли уничтожить аристократический характер офицерского корпуса. Предложение, чтобы унтер-офицеры избирались солдатами, а младшие офицеры – унтер-офицерами, исходило не от них, но от бывшего министра Гарденберга. И наоборот, военные реформаторы возражали против этого самым решительным образом. Они хотели предоставить назначение младших офицеров не их подчиненным, но их будущим товарищам и старшим по службе, что вследствие чисто юнкерского состава офицерского корпуса ставило буржуазных офицеров в зависимость от юнкерского офицерства. Насколько подобный порядок назначения послужил фактически к сохранению дворянской монополии на офицерское звание, нет надобности доказывать после более чем столетнего опыта.

Таким образом, в будущем вступление на офицерское поприще зависело от двух условий: минимального возраста в 17 лет и определенного объема знаний. Этим устранялось то безобразие, что юнкера вступали на военную службу уже в 14, иногда даже 13 и 12 лет, часто не обладая даже самыми скудными элементарными познаниями; это и дало комиссии основание заявить, что «по своему образованию офицеры стоят далеко позади всех остальных сословий». Во всяком случае, приписываемое комиссии желание посадить на место аристократии по рождению аристократию по образованию верно лишь в весьма ограниченном смысле. Эта часть реформы также имела две стороны: мера знаний, предписанная для офицерских и прапорщицких экзаменов, была так скромна, что ни в коем случае не могла создать «аристократию образования», и все же так велика, что оставалась совершенно недоступной для тех классов, из которых рекрутировались унтер-офицеры. Таким образом, постановление, на основании которого унтер-офицер мог якобы сделаться офицером, было позолоченным, но пустым орехом, поскольку оно не делало для унтер-офицера отступления от образовательного ценза. Комиссия не поскупилась на усилия поднять моральное самосознание офицерского корпуса. Офицерам было предложено человечнее обращаться с солдатами, не бить и не ругать рекрутов при обучении; они не должны пренебрегать приличиями и уважением по отношению к лицам гражданского состояния. Однако значение этих увещеваний не могло быть усилено тем обстоятельством, что меры наказания для офицеров были значительно смягчены. В старо-прусском войске нерадивый офицер наказывался не палкой, но рапирой плашмя. Теперь же это телесное наказание было заменено не лишением свободы, как для солдат, а лишь словесным и письменным выговором. Лишь тем офицерам, которые часто делали упущения или же совершали тяжелый проступок, угрожал как самое тяжелое дисциплинарное наказание арест в офицерской арестной камере. Порочный образ жизни офицеров должен был караться судами чести; единственное наказание, которому они могли подвергаться, было объявление, что виновный не способен к дальнейшему продвижению по службе. Эти меры были задуманы хорошо, но всякий знает теперь, что они превратились в оплот самого отвратительного и опасного сословного тщеславия. В отношении военной подсудности комиссия остановилась на полдороге. Она освободила от нее семьи и прислугу военных, а также гражданские дела офицеров и солдат, но не исключила уголовных дел, даже и в тех случаях, когда они не имели никакого отношения к военной дисциплине.

Зато работу по устранению застарелых недостатков, парализовавших боеспособность старо-прусского войска, комиссия проделала до конца. Она упразднила грязное ротное хозяйство, которое делало, по словам Бойена, из офицеров «лихоимствующих торгашей». Она устранила также громоздкий обоз, хотя это и вызвало ужасные жалобы на то, что младшие офицеры лишились верховых лошадей, а войска не могли уже более снабжаться по прадедовскому способу Семилетней войны. Она поставила сторожевую службу на втором месте после полевой службы, приказала обучать солдат рассыпному бою и стрельбе в цель, посылала офицеров в деревню, чтобы обучать по воскресеньям старых отпускных солдат новой тактике.

При всей ненависти своих членов к французам комиссия руководствовалась во всем французским образцом. Именно это и было ее исторической заслугой, а Шарнгорст проявил себя при этом первоклассным организатором. Практически и теоретически он был одинаково знающим солдатом и при весьма ограниченных способностях умел преодолевать самые тяжелые препятствия с упрямым терпением нижне-саксонского крестьянина.