Текст книги "Не обещай (СИ)"
Автор книги: Фло Ренцен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Аргентина
– От тебя пахнет...
Так, Рози, а ну-ка, удиви меня...
– ...сексуальным успокоением.
Сахарок верна себе: говорит «успокоением», а не «удовлетворением», потому что именно это она и имела в виду. Потому что так оно и есть.
Эх, Рози – настолько в точку, что не удивляет.
Таращусь на нее с деланным недоумением:
– Как это?
И главное: что, такое и на следующий день не выветривается? Можно подумать, это Миха курит.
– Ты мне скажи, как это. А что еще интереснее – с кем это, мхм?
Как хорошо, что мне хронически «пора» и как хорошо, что я никогда не гнушалась отмазываться этим.
– Так я его знаю? – ковыряет Рози (фиг ее спровадишь).
Если б только я могла сказать «нет». Пытаюсь вспомнить, знает ли Рози Миху только понаслышке или даже видела разок-другой. Хотя вчера, во мне – то был «новый» Миха, а нового я ведь и сама не знаю.
Реакция Рози на мое молчание закономерна и в какой-то мере правильна – она замечает, покачивая головой:
– Слушай, тебе не помешало бы освежить личную жизнь. Обновить, так сказать.
– Новое – это хорошо забытое старое, – парирую я.
– Не скажи, – встревает Йонас.
Тоже унюхал мой сексуально успокоившийся запах?
Сам того не подозревая, он говорит дело: как показал случай с Михой, и старое может оказаться новым.
***
Нет, если ехать из районного стройведомства во Фридрихсхайне, то мимо Истсайдской Галереи не по пути. От мамы – другое дело. И – нет, я не поэтому перед работой заехала к маме, а чтобы ей одной дома не так грустно было.
Проведение онлайн-уроков тоже утомляет, а тут еще и поговорить не с кем. Про Штефана, например, маминого протеже в школе. Молоденький учитель математики, такой умница, но ах, как неразборчив в личной жизни, и девушки – ишь, какие – этим пользуются. А на работе его опекает мама. Моя мама. Замещает, если что чего – даже недавно перенесенная болезнь с госпитализацией тому не помеха. Он маме признателен бесконечно, а маме... да, наверно, просто сына не хватает. Дочь, вон, самостоятельная слишком.
– Мам Лиль, так ты себе зрение совсем посадишь со своими дополнительными онлайн-уроками, – переживаю я, а сама решаю где-нибудь его подловить. Крупно поговорить с этим умницей-Штефаном.
Как и следовало ожидать, на Истсайдской сегодня не встречаю совершенно никаких знакомых или околознакомых.
– Кати, – говорит мне Франк, когда мы затем по моем приезде в офис наговариваемся по видео про Карре-Ост. – Проект новый наклевывается – тебе Мартин не рассказывал?
– Не успел.
– В восточной части. Сносить придется много, зато потенциал большой.
– Сносить тоже надо грамотно уметь, – глубокомысленно замечаю я.
***
«Поехали к тебе».
Если бы Миха караулил меня сегодня возле работы, нарисовался на выходе, нетерпеливо схватил под локоть и прошептал бы мне эти слова, я безо всякого сомнения послала бы его на хрен.
Но Миха – прагматик, не лишенный интуиции и с работы меня сегодня не забирает.
У меня нет привычки открывать «звонку», не спросив, кто такой этот звонок, но Михе я сегодня открываю сразу.
Он заносит мне чехольчик с планшетом. Пусть за этим планшетом я со вчерашнего дня не скучала: мне – радость, Михе – повод. Не знаю, каким образом я умудрилась вчера его забыть, не сам же он его слямзил. Но даже если и так – сейчас и он, и Миха – в тему.
Я не под кайфом от спонтанного сексуального влечения, как было с Риком, поэтому подмечаю все: как деловито он заходит ко мне в прихожую, как будто я ждала его и он здесь «у себя», как складывает все лишнее сразу, куда надо, только что ключик на крючок не вешает, как целует меня сразу не в щеки, а в губы, затем – языком в язык, не жадно, но основательно. И будто бы снова почти привычно.
Ничто от меня не укрывается, и не отталкивает ничто. И не заставляет оттолкнуть его.
Я знаю, зачем он здесь. Я также снова захотела получить нечто и чувствую, что сейчас он снова может и хочет мне это дать. Пускай себе заблуждается насчет того, что хотим мы с ним одного и того же.
Раздеваемся на сей раз старательно и почти спокойно. У Михи все это сегодня не спонтанно, а значит, времени достаточно. А я – вообще птица вольная.
В постели он сегодня нетороплив до занудства, но искусен. Женатик.
«Красивый, сексуальный, обаятельный... амбициозный, успешный, обеспеченный... Объект вожделения многих» – размышляю с систематичностью анализа, ощущая приемлемо удовлетворяющие движения во мне. И ни на секунду не считаю его своим.
«Еще раз скажет, что скучал – выпру. Прямо сейчас. Даже кончить не дам» – думаю с порочным удовлетворением, удовольствием даже.
– Помнишь Аргентину... – шепчет Миха, поглаживая мою задницу.
Аргентину?.. Чего ее не помнить...
Когда-то я была примерной «девушкой». Гёрлфренд. Поездила с ним на турниры. Довелось однажды и в Аргентине побывать. В Буэнос-Айресе меня архитектура впечатлила, улицы, проспекты, и я решила: пойду на «инженера-строителя». Мне даже захотелось там жить остаться вместе с ним, мол, буду там учиться, он – играть. Тогда Миха был уже студентом, но мне почему-то казалось, что играть он будет вечно. Как не помнить.
Только какая сейчас, на хрен, может быть Аргентина?.. Почему из всех пятнадцати лет он именно ее вспомнил?
– Тогда... – усердствует Миха, – ...после матча...
Ну и?.. – думаю. Мало ли, что там было после матча. Между сетами я дала ему в раздевалке – это, что ли?.. Матч-то он, помнится, выиграл, серию проиграл, но на тот момент это было уже неважно. Он уходит из тенниса, сказал он мне после матча, чтобы сконцентрироваться на банковско-финансовом. До этого трахнул в раздевалке. Ну, и перед награждением предложение сделал.
Непонятно, мне ли Миха пытается напомнить про Аргентину или сам себя подогревает, но проникает он в меня теперь быстрее и глубже. Я принимаю его с удовольствием, которого не тревожат даже его бредни.
Конечно, насчет «жить в Аргентине» – это было «так», вспышка восторженности. Мне понравился город, и я замечталась. Оставаться там со мной Миха бы не остался, да и я бы маму одну в Берлине не бросила. А после его «предложения» вообще все затерлось. Мы и страну толком не успели посмотреть, а фотообои с «Пещерой рук» уже после свадьбы купили, как напоминание, что, может быть, когда-нибудь опять туда съездим.
Михины движения во мне – это уже прямо какие-то вскакивания. Вот проняло его, а...
– От... валивается... – пыхтит он надо мной в экстазе.
Слежу за его взглядом и до меня доходит, что он подразумевает панно над кроватью, которое ему хорошо видно, потому что он сейчас сверху.
Непроизвольно хихикаю и соглашаюсь с закрытыми глазами:
– М-м-да, починю как-нить...
Над «нашей с ним» кроватью на этом месте фотообои были... так он фотообои вспомнил... Вот хохмы... Вот тебе, блин, и Аргентина...
Все не как тогда, конечно. И это ничего, что он не догоняет. Я не ради него сейчас всем этим занимаюсь. Но финансизм научил его проницательности – насчет Аргентины Миха больше не повторяется. Молодец. Может, дам ему еще.
На прощанье, которого и сегодня не следует, Миха явно порывается спросить, удостовериться, буду ли я «готова», к примеру, и завтра, чтоб ему, в случае чего, зря не приезжать. Но он все же подавляет в себе этот вопрос – просто целует меня в дверях. Что ж, значит, буду. Ведь как поумнел с возрастом.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Матч-пойнт
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Матч-пойнт
Михино открытие, что моя спальня вот-вот треснет и развалится на куски и находиться в ней опасно для жизни, влечет за собой ряд последствий.
Во-первых, по случаю намеченного ремонта панно я в каком-то порыве решаю было обновить паркет в гостиной, но узнав по нашим каналам на работе, сколько придется ждать доставки материала, останавливаюсь на том, что для начала заказываю себе в спальню новую люстру. Мне везет – люстра быстро приходит ко мне на работу и мне остается только довезти ее до дома.
Во-вторых, вызвать фирму, чтобы отремонтировать панно из-за короны оказывается нереально сложно. Решаю починить панно своими силами и имею неосторожность проболтаться об этом маме. Мама незамедлительно подключает папу, а папа с уверенностью говорит, что тут не обойтись без сварки. Договариваюсь на стройке, мне ненадолго дают сварку и даже подвозят прямо ко мне на работу. Сообщаю папе, что сварку достала, варить можно хоть сейчас, да и желательно сейчас, потому что держать мне ее на работе особо негде, а на стройке она нужна.
Папа говорит, что я молодец, но...
– ...варить он не будет.
– Как – не будет? – сокрушается по телефону мама. – Не умеет?
– Он не уточнял, – говорю ей, пробираясь к лифту со сваркой и люстрой. – Сказал просто, что не будет. Не успеет подъехать.
– Кати, давай помогу, – увязывается за нами Йонас.
– Давай.
– Ты куда, моя сладкая... – жалобно тянет нам вслед Рози.
Я обещала пообедать с ней сегодня в Тандури Кинге и киваю без дальнейших пояснений:
– Я не забыла. Из дома подъеду.
– Кати, а...
А вот Мартин, кажется, забыл.
– Да, все правильно, – киваю и ему, – у меня отгул сегодня...
– Как – отгул? Там Йеноптик...
Да не разродится он так быстро, твой Йеноптик. Не сегодня, по крайней мере...
Шефу этого, однако, не поясняю – разворачиваюсь на ходу, взмахиваю у него перед носом накладной на люстру, лукаво улыбаюсь и иду догонять Йонаса.
Йонас грузит в мини нас – меня, сварку и люстру – и предлагает:
– Поехать с тобой?
– Только если ты варить умеешь.
Он не умеет и не успевает вовремя сориентироваться и сбрехать, что умеет.
***
На самом деле возле дома меня поджидает Миха.
Я обмолвилась ему про намечающийся «крупный ремонт», он и вызвался приехать – условно, чтобы хотя бы попытаться помочь мне заняться люстрой.
От ощущения чего-то, похожего на признательность, позволяю этому самому помоганию начаться с секса, который у нас с ним потихоньку превратился в дежурный.
Черт его знает, Миху, чего он ищет у меня. Вернее, он не из тех, что заморачиваются с долгими поисками, а значит, нашел уже.
Что нашел? Было бы интересно, я бы давно спросила, но мне неинтересно. Я не копаю насчет этих его «скучал» и не ворошу воспоминаний про Аргентину. По-моему, всем нам просто холодно, вон, в Берлине то и дело люди замерзают. Вот и мы с ним ищем, где погреться.
Я даже предоставляю для обоюдного согревания собственное жилище и себя в придачу. Я согреваюсь и согреваю. Мне хватает до следующего раза, которого не жду, но который наступает как раз тогда, когда наступает и это оказывается вовремя. И никакого привыкания.
Миха чуток в постели. Чуткость его проявляется в том, что во время секса он больше не произносит лишних слов и не задает лишних вопросов. После – тоже. Да и к чему, если, к примеру, разъяснил он уже вопрос с контрацепцией? Больше и спрашивать-то не о чем. А я, оказывается, люблю, когда не нужно ничего объяснять и привыкать тоже не нужно. Наверно, поэтому не гоню его.
Но сегодня Миха удивляет меня.
Спальня, подготовленная мной к «работам», временно недоступна. Мы с ним в кресле в гостиной. Он на мне и во мне и только что дал мне кончить. Когда изливается сейчас в меня, неожиданно глухо бормочет мне в макушку:
– Жаль...
Затем смотрит мне в глаза и, будто не удержавшись, страстно целует мой рот, пока во мне не отпульсировали еще его разрядки.
Хотел спровоцировать переспросы – не дождется: я его к себе не тянула и не буду спрашивать, чего ему жаль.
Моюсь в душе, не закрываясь по привычке, а Миха, не стесняясь, заходит ко мне в ванную и тоже возится у раковины. Ему несвойственна чрезмерная нерешительность, вот он и спокойно открывает шкафчик, вытаскивает коробок с контрацептивами и словно показывает его мне, вглядываясь в меня сквозь запотевшую стеклянную дверцу.
Этого, что ли, ему жаль?
«Маловероятно».
Стараюсь максимально красноречиво изобразить это слово, эту мысль у себя на лице, пока по мне стекают горячие дождики. С наслаждением согреваюсь под душем, предвкушая обед с Рози у индуса.
Миха ставит коробок на место и еще некоторое время наблюдает за мной, затем подает полотенце. Когда я вытираюсь, даже делает мне навстречу полу-движение рукой, будто предлагает вытереть спину. Не игнорирую его, но спину вытираю сама.
Замечаю, что Миха не рвется вешать люстру, но этого и следовало ожидать.
Где-то раздается вой сирены, и мы с ним подходим к окну.
Час дня. За окном в морозно-мутной пелене мерцает тусклое подобие солнца. Мы вглядываемся в эту пелену, словно пытаемся просмотреть в ней окошко, а в нем – красную машину скорой помощи.
– Пообедаем?
Когда-то я должна была бы расценить подобное Михино обращение ко мне, как просьбу приготовить обед. Или разогреть.
– Я распланирована, – спокойно отказываюсь теперь. Что может, «в следующий раз», не прибавляю.
Внезапно Миха поворачивается ко мне и говорит:
– Запорол тогда – простишь?
Глаза его пытливо вглядываются в меня. Ему нужно знать ответ, чтобы от него плясал его дальнейший план действий.
Пожимаю плечами. Чего прощать?
– Простила.
Кажется. Отогнала тогда все мысли, так было легче. Ведь это не он виноват, что... скинула тогда. А что изменил, уже давно затерлось. Теперь он ей со мной изменил – ну и что? Изменит и она ему когда-нибудь. Коллективная измена.
Да, кажется, простила. Не знаю. Не задумывалась над этим, наоборот – отгоняла, забивала.
Но ему не это нужно.
– Вернешься?
Вернуться? Смотрю на него в упор.
Говорю резче, чем задумывала:
– Нет.
– Почему?
– Не люблю.
Не люблю. Это, возможно, не так жестко, как «не люблю тебя» ...
Он никогда не цеплялся к словам, но разъяснять все равно любил.
Так и сейчас:
– Почему тогда?..
...дала? Давала?
– Не знаю.
Какая теперь разница. Но... поняла как раз.
Не знаю. Мне кажется, Миха редко слышал от меня эти два слова в сочетании. Не слышал никогда. Наверно, теперь ему нужно разобраться, что с ними делать и делать ли вообще что-то еще. Чувствую, мне и правда самой придется разбираться и с люстрой, и с панно.
Миха уходит. Я не прислушиваюсь к его удаляющимся шагам – они звучат сами по себе, создают настроение.
Я чувствую это настроение только, когда оно проходит, а проходит оно от того, что в этот самый момент мне звонит Рик.
Ах да, думаю, был там еще и такой.
А он – мне так, с налету, рыча:
– Добивалась чего-о?!
Я – в тон ему, не рыча, правда:
– Узнал ка-ак? Следил?
– Кто он?
– Муж. Экс.
– Блять. Че еще за секс. С «экс».
Не собираюсь давать ему пояснений. Не собираюсь никому давать пояснений – ни себе, ни бывшему мужу, ни, тем более, этому. Тоже мне, нашелся.
Ну, в общем, не собиралась, но как-то само рвется наружу:
– Да? А я тебя о чем-нибудь спрашиваю? Хочешь, спрошу?.. Молчишь?..
– Я еду к тебе.
Сбрасывает. Интересно, если я перезвоню и скажу, что уезжаю на работу и у меня нет времени, это его остановит?
Вспоминаю, как мы с ним познакомились и решаю, что, наверное, нет.
***
На фига приехал?..
Ты за вещами?..
Соскучился?..
Перебираю это в уме, как возможные варианты приветствия.
Раз обещал – приедет, хоть только что его обещание было больше похоже на угрозу.
Пусть ни на какую работу мне сегодня уже не надо – меня ждет Рози. И все-таки я не сваливаю. Нельзя сказать, что жду его приезда, но – во-первых, это мой дом и приезжаю, и уезжаю я, когда захочу. Приедет он – пусть гонит назад ключи. Во-вторых, подумает еще, что я от него сбежала, испугалась его рычания – а вот это уж ни за что. В-третьих – да вот они, его шаги, уже звучат на лестничной площадке. И я, кажется, жду его все-таки.
Возможно, все это время я крепилась, работала над собой, вернее, самой себе врала, но, когда он, даже не позвонив, открывает и появляется в дверях, предатель-мускул у меня в груди делает скачок. Всего один, зато такой, что я сжимаю кулак, только бы непроизвольно не хватнуться рукой за сердце.
Явился.
– Привет.
Только что по телефону рычал смелее и злее гораздо – остыл по дороге?
На улице, конечно, холодно и все-таки – ему-то после чего остывать? На что он вообще злится?
– Я его видел. На хера он ходит к тебе?
Ажиотаж, вызванный во мне его появлением, подбивает ляпнуть ему:
«Трахаться. Ко мне все ходят только трахаться – или ты забыл?»
Но ничего такого я ему не говорю. Смотрю на него, будто впервые вижу его взъерошенную личность.
Невольно блуждая по нему, мой взгляд спускается вниз к его рукам: правую он сжал в кулак, левой гладит кресло, возле которого стоит, сам смотрит на меня, не мигая и допытывается:
– На хера ты спишь с ним?
В глазах его мелькает серое, затравленно-жалобное. Почти жалобное. Больной. Значит, такая у него ревность?
Если не знать его хоть немножко, могло бы показаться, что сейчас его накроет маниакальный псих и он бросится бить и гладить меня в соответствии с позициями рук.
Но псих накрывает не его, а меня. Точнее, это даже не псих, а волна возмущения, в которой отчаявшимся парусником бесследно тонет первоначальный ажиотаж.
Возмущение захлестывает меня, когда осознаю: да, я сохла по нему, я ждала. Я голову ломала все долбаные, пандемически-болезненные праздники: где он, с кем он?..
Сломалась, сорвалась на Миху – больше и сорваться-то было не на кого. А все из-за кого – вот этого?!..
И вот он здесь, чтобы предъявлять мне. При этом на меня ему насрать, как и раньше.
«Ты будешь задавать мне вопросы?!» – вопят ему в негодовании мои глаза. «Ты кто такой вообще, откуда взялся?»
Да от него... этого... так и несет чужой бабой... той горбоносой сукой... блин, ревную, что ли...
– Тебя не спросила, – отвечаю. – И не спрошу. А ты – давай, спроси еще. Ну?!
Меня до крови кусает взгляд-номер-не-знаю-сколько, кусает так, как будто хочет прокусить до мяса. Только что с Михой я дрейфовала в полусонном штиле посреди моря ледяных недо-эмоций. Сейчас меня подхватывает девятый вал, но не топит – поднимает в грозовое небо.
Рик разжимает кулак и сдвигается с места. Не знаю, хочет ли сказать мне что-то или просто так – меняет точку опоры. Меня подхлестывает его разъяренное молчание. Я чувствую теперь, насколько упиваюсь его ревностью, наслаждаюсь происходящим.
«Допинываю» его:
– И не хер сюда соваться, когда меня нет дома!
Рик оскаливается с таким же негодованием, как я только что, и даже покачивает головой, будто ушам своим не верит.
Я непреклонна, и он разворачивается и уходит.
– Иди, иди!..
Хочу ли крикнуть ему вдогонку или кричу на самом деле, а он – хлопает ли дверью или это все сквозняк?..
***
Остаюсь одна и тут только чувствую, как колет в горле и как спирает дыхание от скачущего, должно быть, пульса.
Мне почти весело, когда наливаю себе на кухне стакан воды – как будто в первый раз на американских горках. Как будто в первый раз.
Стук в дверь не дает мне допить. Иду открывать, готовясь плеснуть остатки ему в лицо – и тогда уж точно не избежать потасовки. Хотя если стучится, значит, ключи все-таки мне оставил.
Но это не Рик, а Миха.
– Входи, – приглашаю его.
Иду на кухню, на ходу залпом опустошаю свой стакан, затем возвращаюсь к нему.
Миха подает мне пачку Кэмел:
– Под дверью валялось. Так ты куришь все-таки?
Качаю головой в ответ, отмахивающимся жестом прошу положить сигареты на подоконник. Если бы курила, сейчас наверняка затянулась бы.
Полагаю, вид у меня теперь оживленно-взбудораженный. Он не может не заметить перемены во мне. Просто не может.
– Кати, я еще раз хотел сказать: прости...
Да это ведь не ново. Отмахиваюсь от него, как если бы просила «не брать в голову». Мне явно не до него сейчас, но его появление отвлекает, навязывает другие эмоции и ощущения.
Взбудораженность развязывает мне язык, связавшийся во время нашей новозавязавшейся связи, распутывает клубок мыслей, который я намеренно оставляла запутанным: меньше думок – легче трах.
А теперь – да это ж очевидно. Ведь зачем, за каким собачьим хреном он со мною мутит? А потому что с ним происходит что-то. Что-то же в нем варится, разве нет?..
– Да ладно, что ты, – предпринимаю попытку успокоить его. – Да... у тебя свое.
Конечно. Он же эгоист хренов и себялюбив до ужаса. И все это время дело было не во мне. Ни на секунду. Все это я, конечно, знала, и сама поступала с ним так же. Просто не заморачивалась, а он, как видно, да.
– Я знаю, я виноват. Я запорол...
Опять эти «запорол», «виноват» ... да сколь-ко у-же ж мож-но...
– … и я не виню тебя.
Меня?! А меня-то в чем винить? – думаю. Не произношу вопроса – пусть мои ползущие вверх брови сделают это за меня.
– Ты... очень разозлилась на меня тогда и... вот и... наказать меня, наверное, решила. Я заслужил, конечно, но...
Да этот... тронутый дебил, он сейчас совсем, что ли? Он заслужил того, чтобы лишать жизни нашего с ним ребенка?.. Не дать ему, ребенку, увидеть свет этого мира?
Нет, надо, чтобы кто-нибудь разъяснил уже, наконец, этому придурку, как этот самый мир устроен.
– Миха, ты тут не при чем.
Стараюсь говорить максимально спокойно. Он ничего «такого» не сказал. Помнится, мама предположила то же самое. Но плевать: вообще-то, я сейчас наброситься на него готова.
Продолжаю сквозь зубы:
– Дисфункция моего организма. Переработки. Стресс. Тяжелое подняла. Да мало ли – съела не то. Бывает. Утешься. Забудь. Забей.
А про себя добавляю:
«И не льсти себе. Не стоил бы ты того».
По его нетерпеливому взгляду вижу, что он то ли не верит, то ли теперь действительно забил – для него все в прошлом, отжито, пройденный этап. А он стремится к новому этапу. Пробивает по каналам. Неужели этап этот новый – это...
– Ты... – бормочет он, и в его глазах вспыхивает отчаяние: – Она... она на скрининге была и... вероятность...
Ах, вот оно что...
Что ж, в таком случае поведение его еще более закономерно, а он – еще более в своем амплуа.
– Что? Вероятность «дауна»? Мих, прими это. Сколько у вас еще времени?.. Месяц какой?.. Ждите, привыкайте.
– Она ребенка оставить хочет.
– Имеет право. Все будет, Мих. Все будет. Не так, так этак. Она решила. Наверно, любит тебя.
И нормальная баба, как оказалось.
Я знаю, что он думает: не везет ему с бабами. Одна ребенка скинула – по его вине, не по его – сейчас уже не суть. Вторая больного рожать собралась. А он ведь семью хотел. Полноценную, а не такую. Не любит некрасивого, неправильного. Себя давно простил или как раз прощает, пытается разрулить теперь.
Только я-то тут причем?
Мне приходит на ум, что из-за него только что сбежал Рик. Ну, положим, не впервые сбежал и положим, сам Рик – это отдельная история, но у меня вдруг резко пропадает желание заниматься семейными проблемами Михи.
– Слушай, иди уже к своей, а... У тебя жена ребенка ждет, иди. Смотри там... за ней.
– Да... как...
– Ничего. Выпустил пар. С кем не бывает. Не думал же ты всерьез вот так вот, от нее – ко мне обратно?
– Почему?
– Да... у меня и мишек-то нет... мармеладных... твоих любимых...
Вообще-то, я говорю об этом беззлобно и без иронии – или мне так кажется.
Он понимает по-своему:
– Ну ты с-сука...
Он думает, я его подкалываю: хорошо же он выпускает пар – присматривает за беременной женой, а сам трахает бывшую, предлагает вернуться. Но прежде, чем до меня доходит эта причина его столь лестного эпитета, что-то резко обжигает мне щеку. Это что-то – его лапа. Миха дал мне по лицу.
Это больно и непривычно, поскольку впервые. И все же неожиданность и невероятность его пощечины сначала не пускают ко мне осознание.
До этого мгновения никто никогда в жизни меня не бил ни в шутку, ни всерьез. Но Миха, хоть я у него во многом первой не была – он во всем был у меня первым. Первым мужчиной, первым мужем, отцом моего первого ребенка, которому после так и не суждено было быть, первым моим «женатиком». Теперь вот стал первым, кто поднял на меня руку.
Как жжет. Как больно. От боли и от обиды, наверное, тоже у меня моментально навертываются на глаза слезы, за которые тут же себя ненавижу.
Вот правда – больно до слез и я реву. Реву, как плачут от внезапной, неожиданной, несправедливой боли – там, головой удариться об угол шкафа или с разбегу в столб влететь, да так, чтоб искры из глаз.
Миха здоровый, выше меня на двадцать сантиметров и – говори про него, что хочешь, но он – сильная сволочь. Он вполне способен хватнуть меня одной правой, стиснуть и шмякнуть оземь, как одну из своих дорогущих долбаных теннисных ракеток, какие после очередного неудачного матча раздалбывал со психа прямо на корте.
Плевать – мне хочется дать ему ответный, полезть с ним драться, пусть даже он сомнет меня и отколотит так, что мало не покажется.
Но я не успеваю: в этот момент из прихожей, как мне кажется, с ревом – хотя, наверное, молча – на него набрасывается... Рик?..
Да, Рик.
Миха не ожидал появления «свидетелей» резкой и гадкой вспышки его спонтанного гнева. Или вообще каких-либо еще участников «мероприятия». Он не знал, что у меня, оказывается, «еще кто-то есть». До этого момента я и сама этого не знала и ничего не ждала – наоборот, готовилась к одиночным зареванным разборкам с ним.
Миха на мгновение застывает, сопоставляет одно с другим, морщит нос. Это запоздалый довесок к его негодованию или его просто окончательно выбешивает запах курева, источник которого он только что распознал.
В таком образе его своей лапой смазывает с кадра Рик (ведь не ушел, паразит... или не паразит).
Даром что высокий, Миха грохается на пол, вскакивает на ноги, пощупывая челюсть – Рик хорошенько его долбанул – и пытается схватить Рика за отворот куртки, но Рик это предвидел, хватает его прежде и вмазывает ему снова. Второй не заваливает Миху, но Рик накидывает ему еще пару – в нос... в зубы, прежде чем у Михи вообще получается ударить. До того, как они начинают уже нормально кепаться в спаринге, мне видно их друг напротив друга: Рик немного приземистей и коренастей, хотя я изначально считала его высоким и худощавым. Или это Миха так схуднул.
Миха снова повален на пол, стонет от боли и, кажется, подустал с непривычки. Наверно, интересное это зрелище – как они возят друг друга по полу, измазываясь в кровавых соплях Михи. Верней, кажется, это Рик его возит. Не знаю – у меня все плывет перед глазами, и вижу я плохо. Соображаю тоже.
У меня трясутся губы, руки. Даже коленки – и те трясутся. Хуже того, я чувствую, что внутренне вся расклеилась, ни на что не гожусь, а ведь только что сама собиралась устраивать Михе бойцовский клуб. Полагаю, кого никогда не били, тому не понять, каково мне сейчас.
А Миха, кажется, нормально огребает от своего оппонента. Рик, сам уже слегка помятый, в кровоподтеках, но абсолютно бодрый и злой, кажется, не чувствует боли даже, когда ему дают по носу: с рутинированной легкостью «накидывает» левой. Как будто кастет у него там зажат, подмечаю, из трясучечных колыханий постепенно погружаясь в анестетическое отупение. Да Миха, сам не то, чтобы непривычный к боли, и не должен был бы так под ними корчиться – невольно, но неуправляемо.
В конце концов Рик поднимает за шкиряк расквашенного, обмякшего, покряхтывающего Миху – теперь кажется, что они одного роста – тычет им в мою сторону и рычит:
– Прощения проси, падла... отпущу...
«Материт» его на берлинском наречии и без акцента. Непривычно слышать, как Рик на нем разговаривает.
Миха о чем-то кашляет. Непонятно, извинения это передо мной или ругательства в адрес Рика, меня или нас обоих.
Затем оба исчезают с моего поля зрения. Может, стукают друг друга дальше на лестничной площадке, достукивают на улице – мне не слышно. Не слышу, спускает ли Рик с лестницы Миху и заставляет ли извиниться.
***
Глоссарик
Истсайдская галерея или Ист Сайд Гэлери – East Side Gallery, постоянная художественная галерея под открытым небом в Берлине, в районе Фридрихсхайн, представляющая собой самый большой сохранившийся участок Берлинской стены
***
Это была ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ – Матч-пойнт. А ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ будет называться «Ремонтные работы».
Вот вам небольшой отрывок:
За окном, будто вспомнив, снова взвывают сирены. Видно, сегодня из-за чего-то особенно остро взорвало инцидентность или они эвакуируют Миху. Или обоих... нет, это вряд ли.
– Вот ты поросенок – я так понимаю, ты завязла в ремонте и не приедешь... – пеняет мне сотка голосом Рози.
Завязла. А ведь работы тут на полчаса, думаю в окружении ремонтного бардака в спальне.
