Текст книги "Не обещай (СИ)"

Автор книги: Фло Ренцен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Спокойно сообщаю, что:

– Мне надо позвонить.

Рик зачем-то тоже поднимается. Кажется, еще не понял. А – идет он лесом...

Резо говорит:

– Мы тебя подождем.

– Нет, – говорю, – не стоит.

– Ты уверена? – он уже недоверчив, если не сказать «недоволен», сейчас опять шары свои полоумные выкатит. Маньяк, я ж говорю.

– Конечно.

Мерзкий, гадкий сутенер. Пусть сдохнет.

Спокойно отшагиваю, не утруждаясь хотя бы для вида что-то набрать и начать «телефонировать». И хрена, думаю, кто мне что за это сделает.

– Ух ты ж... – слышу спиной одобрительное замечание, – с перчиком... – на которое не реагирую, естественно. Понятия не имею, кто это только что сказал, но не сам Резо, по-моему.

Потихоньку появляются первые «клиенты» – если ко мне сейчас подкатит какой-нибудь, это будут хохмы. Но они – должно быть, в силу моей преувеличенной одетости – пока распознают во мне, максимум, «филиал-менеджера» и, определяясь, идут распивать с «девочками» шампанское. «Девочкам» Оливия отпускает в разовых бокалах. Наверно, со стеклянных хуже смывается губная помада.

Обернувшись, замечаю, что Рик увязался было за мной – проводить, что ли? – черт его поймет. Услышав брошенную мне в спину реплику, останавливается, как вкопанный, круто разворачивается и идет к ним.

Я могла бы для проформы попытаться сказать ему, что, мол, «не надо». Но я до такой степени выведена из себя тем, где оказалась и с кем вынуждена была общаться, что чувствую: мне глубоко похрену, если он – все-таки их много – отгребет сейчас.

Назовем это моральной усталостью. Матовым безразличием. Атрофией. Пусть ему надают по башке, пусть сорвется сделка, пусть все пойдет насмарку – аккурат в этот момент мой конструктивизм приказал долго жить. Такое бывает у меня редко, зато если наступает, то окончательно и бесповоротно.

Я не дожидаюсь дальнейшего развития событий, не прислушиваюсь, послышится ли возня на заднем плане – иду на цвет и спрашиваю у Оливии:

– Тут сигареты есть где-нибудь поблизости?

А сама надеюсь, что идти к автомату придется далеко. На машине ехать.

– У меня есть, сладкая. Какие тебе?

Блин, и тут не везет, думаю уныло – и беру у нее Кэмел. Уже куревом этого говнюка снабжаю.

– Курительная – там...

– Спасибо. Слушай, а кофейку можно?.. С собой чтоб?.. – спрашиваю – на этот раз с надеждой, что есть.

Оливия кивает понимающе и набирает мне:

– Беленький, черненький?

– Сама как думаешь?.. – усмехаюсь ей вместо ответа.

Она оставляет «черненький». Денег с меня не берет.

До меня доносятся осколки его «разговора» с Резо. Непохоже, чтобы Рик хоть слово предъявил тому по поводу оскорбительного отзыва в адрес его женщины, но кажется, Резо по его тону и мимике понял: его «подхват» зашел слишком далеко. Он даже отсоединяет свою костлявую задницу от кресла, чтобы лично подойти ко мне и дать понять, что извиняется и уважает меня за профессионализм.

Я реагирую ровно, потому что, во-первых, мне и правда наплевать, во-вторых, теперь замято, а в-третьих, я точно знаю, что его, Резо, больше не увижу. Никогда. Откуда я это знаю? А вот. Знаю – и все тут.

Еще я не могу не отдать должного Рику – вот умеет он. Но между нами двумя не «замято» и к этому мы вернемся – вот только Кэмел ему сейчас отдам.

Допиваю кофе. Резо возвращается к ним. Рику там, кажется, налили еще одну.

На воздух выходим синхронно, хоть и не сговариваясь. Под конец пыльного, знойного дня на Курфюрстенштрассе дикая загазованность, но я с мрачной, отчаянной жадностью конченой токсикоманки вдыхаю воздух.

Рик протягивает ко мне руку, как если бы хотел обнять и стукнуться кулачками в знак успешно провернутого дела.

Я же тяну устало и совершенно раздолбано:

– А-а... – и вместо кулачка сую ему Кэмел.

А сама, не дожидаясь его, сажусь в машину. Хрен же кто станет дверь открывать. А вообще: моя тачка – в приглашении не нуждаюсь.

Рик с секунду смотрит на пачку, потом сует ее куда-то за пазуху и тоже садится – за руль. Пусть сам везет, хоть и бухал. Пусть у него права заберут – мне похер.

Он «догоняет», трогается. Не поясняю, что пить сегодня с ним я никуда не поеду.

«Любовь-секс-...» – прощается со мной угловое «ЛСД», а я с безразличием думаю, что так и не выяснила, что это за «Дэ» такое из аббревиатуры.

– Ну че... – начинает Рик.

– Да, мам. Да, ты была права, – соглашаюсь как раз в голос со своей соткой. – Он ни в какие ворота не лезет.

Лавируя большим пальчиком над повисшим голосовым, бросаю ему испытующий взгляд – как, мол, отправлять, не отправлять?

Его не проймешь, конечно, и его глаза «отвечают»: «Как хочешь».

– Чего? Ты ни в какие ворота не лезешь, – говорю максимально неприязненно.

Не люблю устраивать истерик, орать или дуться. Не имею привычки. Усмехнувшись, нажимаю на символ «корзина», откидываюсь назад и прикрываю глаза до щелочек. Пусть «лампочки» Курфюрстен щекочут веки.

– Он это специально так, – сообщает мне Рик просто и серьезно. – Он знал, что ты будешь сегодня. Ждал, что тебя перекосит и ты пойдешь на попятную.

– Мгм. Надо было, я полагаю, – замечаю так же просто.

– И ни хера б мы сегодня не подписали, а подписали б, когда захотелось бы ему. Если б вообще подписали. Да ты все классно сделала, – настаивает Рик. Мол, пора бы мне уже перестать сердиться, портить «праздник». – Все заебись сделала, – у него в голосе реальное восхищение и уважуха. – Молодец.

– Сама знаю, – говорю безэмоционально, не открывая глаз.

Пошел он.

Пошел ты – надеюсь ему видно. Надеюсь, сквозь мои полузакрытые веки вопит то, что я хочу сейчас ему сказать. Надеюсь, ему видно, что мне остохренело играть «большую девочку», «профи» и «классного партнера», а просто хочется грубить, злить его и провоцировать, тем самым по-максимуму испортив радость от успешно заключенной сделки. Ему видно?..

Ему не видно или плевать – о том мне мямлит поцелуй, который чувствую на губах и на который не думаю отвечать.

Заставляю себя, однако, посмотреть на него. Взгляд у него оживленный и внимательный. Предприимчивый. Горящий энтузиазмом. Недавно такой же был на Котти, когда он «представил» меня своей комьюнити, как своего партнера.

Из него говорит сейчас не восхищение даже – удовлетворение. Он доволен мной. Пусть идет на хрен.

– Иди на хрен, – объявляю ему и снова закрываю глаза.

Чувствую, что не в силах больше молчать, да и не хочется.

Мое недовольство несколько огорчает его и, надеюсь, омрачает его радость. В этот момент он напоминает мне Миху – тот тоже испытывал максимальную досаду от подобного, правда, откалывала я с ним такое нечасто.

– А че случилось-то?

– Ни хрена не случилось, – и, прежде чем он успевает что-либо предположить, прибавляю: – Наоборот – я давно хотела... побывать. Спасибо, блин, что предоставил возможность.

– Если хочешь знать, там тоже люди.

Его заявление неожиданно и не лишено смысла, тем более что я и сама так считаю.

– Эти самые женщины. Тебе ж их так жалко или противно от них, – говорит он и спокойно, и хрипловато-вдумчиво как-то. – Они все добровольно там работают. Их устраивает работать там. Там нормально. Есть места в разы хуже. Ты ж сама из Берлина – неужели не слышала?

Все равно – пожимаю плечами вместо ответа. Не собираюсь двигаться ему навстречу и даже не забочусь о том, куда двигаюсь вместо того. Куда движемся мы.

Непривычно, однако, что он предпринимает какие-то там попытки. Непривычно и не лишено своей прелести. Пусть подергается.

– Думаешь, я у них там клиент?

«Привет, дорогой...»

– А нет?

– Ну, бывал. По делам.

– Хрен тебя проверишь, – ворчу. – И я не стану.

– Знаю.

Черт его знает, рад он этому или не рад.

– Если хочешь знать, раньше я себе никогда позволить не смог бы ничего там.

Раньше. Он это о ценах? Там так дорого? Что, прямо элитный такой пуфф?

– Хорошо, вы сегодня хоть «после» посидели... – замечаю.

Он не подхватывает стеба.

Курить у меня в «мини» строжайше-строго запрещается, но он будто забывает – достает, зажигает, затягивается, после нескольких затяжек, не докурив, выбрасывает в окно. Я даже понять ничего не успеваю, да он, кажется, и сам ничего не понимает – за сигаретой полез машинально, потому что прижало его. Проняло. Он считает, что мне не на что сердиться, но я сержусь все равно, и его это достает.

Прищуриваюсь, кошусь на него с недоверием. У него за спиной лентами вьется ночь. Сквозь ленты пугают-вспыхивают фонари. Его два «фонаря» то и дело поворачиваются ко мне и не только на светофорах.

А может, такому, как ты, «за так» давали. За удовольствие. Там тоже люди.

Как бы ни раздражала, мысль эта вызывает на моем лице улыбку. Приполз, бедный, голодный, обездоленный... классный, чертяка. А что?.. Со мной тоже сработало когда-то.

Беру его за руку, и он тут же стискивает мою.

Он втирает мне, что ни в чем не виноват, сегодня оказался здесь случайно, а знают они его там все, потому что раньше он у них приходил... снимать показания со счетчиков?.. Нет, не в смысле рэкета. И что место, блин, нормальное, а по берлинским меркам – так вообще мейнстрим. Дорогой мейнстрим. И там тоже люди. Работают. И его не возбуждают.

А если меня странным образом возбудило?.. Бросаю ему насмешливый взгляд, которого он, надеюсь, не понимает.

Черт его... нас знает, думаю. Черт знает... с ним.

«Ты создан для любви».

А пусть думается – не боюсь этой мысли.

От соприкосновения с ним в меня вселяется некая бесшабашность. Чем меньше стану выяснять, тем меньше врать, может, будет. Хотя мне почему-то кажется, что врать он не привык. «Забыть» поставить в известность, правда, может.

Когда дома начинаю его домогаться, то есть, притягиваю к себе, цапнув пояс джинсы, он недоверчиво косится на меня – мол, я ли это? Куда подевалась та мегера из машины?..

Кроме того, я редко делаю первый шаг навстречу нашим шалостям – к чему, если он всегда «тут как тут»?

– Так тебя все это подогрело, м-м-м? – осведомляется он.

– А че? – я, пробравшись к нему в джинсы и ущипнув за задницу. – Думаешь, устал, значит, ниче не будет?

Думаю, устал. Наверно, даже очень.

Прищуривается на меня, будто только что как следует разглядел. Проводит рукой по моим волосам. Сегодня утром я долго с ними возилась, результаты моей возни продержались до вечера и даже от похода в бордель не пострадали. Рик тоже это заметил и теперь отдает им должное – приподнимает пряди, будто чтобы полюбоваться ими на свету, и говорит с хрипловато-мягким восхищением:

– Красивые.

– Я думала, блондины брюнеток любят. Девушек южного типа.

– Может и любят, – пожимает плечами Рик, едва заметно осклабившись.

Читай: «я не блондин» или «я не люблю южных девушек»?.. Или «мне всякие нравятся»?..

Не знаю и не переспрашиваю.

Пока Рик принюхивается к моим волосам, глубоко и шумно вдыхая, моя рука у него в штанах оглаживает его и успевает описать полукруг. Таким образом с упругой задницы она переключается на потвердевший член.

Пусть он там определяется, думаю, каких он любит, а сама сдергиваю с него все, что ниже пояса и чуть ли не коленом толкаю на кровать.

Он не боится за свое достоинство, доверяет его моим рукам. Знает, что я не обижу. Или может, подстраховывается и отвлекает: сладостно заполняет языком мое горло. Я отрываюсь только, чтобы облизать свою руку, затем возвращаюсь ртом к его рту. Моя рука отправляется скользить по его члену, а он сквозь поцелуи одобрительным мычанием приветствует ее там.

– Нравится? – я нависла над ним и дрочу его быстрее. Моя левая ласкает его под футболкой, пролезает-прокрадывается назад и сдавливает ему затылок. И от кого я только такому научилась...

– Нормально... – он тоже стягивает с меня джинсы, трусики и неторопливо, негрубо, но глубоко проникает в меня ладонью. – Как я люблю. С перчиком.

Что-то мелко и возмущенно разрывается во мне подобно маленькой, бешеной петарде, похолодевшая спина покрывается испариной возбужденной веселости. Возмущенно оттого, что он вспомнил именно это, гад, и специально ляпнул. Возбужденной оттого, что мне кайфово. Веселости оттого, как смешно он подкалывает меня.

Он знал, что так будет, знал, что это заведет меня, или просто сказал то, что подумал?

Что бы он в этот миг ни прочитал у меня на лице – что-то заставляет его действовать быстро: одной рукой он оттаскивает мою руку от своего члена, другой нагибает меня и надевает на него мой рот, вращает мою голову вокруг него.

Я позволяю ему управлять мной, вытащить его у меня изо рта и, приподняв меня за бедра, насадить на него. Пусть его пальцы впиваются ко мне в попу, пусть его бедра врезают его член в меня, сталкивают его с моей плотью.

– Да, давай, – поощряю его я, завожусь и впрыгиваю с ним в жаркую синхронность.

– Че, вставляет? – он поднимается ко мне, уткнувшись куда-то ко мне под кофту, выискивает ртом сосок.

– Годится, – хвалю я и ритмично шлепаюсь на нем, подгоняемая его ладонями.

Кофта сползает, он оголяет меня совсем. Сжимает сосок плотно, одними губами. Не режет, не кусает – просто придавливает и смотрит на сосок, на всю трепещущую, колышущуюся перед его носом грудь. Затем дает моим рукам обхватить его лицо, зарыть у меня между грудями.

Все это время он ведет меня членом, задает такт моим бедрам. На лице его, где бы оно ни было, вминалось ли в мою грудь или разглядывало бы меня – жадное, нескрываемое удовольствие.

«Зверюга. Вечно ему ухватиться за что-нибудь надо. Прижать. Силу показать» – думаю, а сама чуть не смеюсь от радости.

Так и говорю ему:

– Зверюга.

Он издает нечленораздельный звук – то ли мне, то ли сиське у него во рту. Должно быть, это рычание, как и подобает зверюге.

– А я кто?.. М-м, скажи, кто я? – придушиваю его, тыкаю пальчиком в щеку, будто шлепаю – пусть звереет, пусть заломает мне руки, пусть сдавит запястья. Силу его хочу, хочу его нежное зверство, его жаркую злость. Трахаю его сверху и зову их, зову...

Но он не дает себя спровоцировать и сила его в том еще больше.

Оскаливается ласково-насмешливо, будто я его любимая игрушка, услада, слабость его, целует мой пальчик. Проводит пальцем по моей щеке – а-а, сам виноват: хватаю его зубами за палец. Грызанув легонько, заглатываю, посасываю и ухмыляюсь сама. Он улыбается еще шире. Понимаем друг друга.

Понимает, чего хочу и делает: не заламывает, но лежит себе и, ухмыляясь, вонзается в меня навстречу мягкому, мокрому прыганью моей взбеленившейся плоти.

Ах... да.... да... так... ТАК, мать твою, так...

– О, Ри-и-ик!!! РИ-И-ИК!!! О-О!!!

Он так и не сказал мне, кто я, зато я говорю ему, кто он... кто он... КТО ОН...

Взбесившиеся бедра ездят на нем в экстазе на пятой... шестой... черт их знает, какой скорости... седьмой скорости... и той, что после нее... есть у нас с ним такая... Мокро ездят... липко ездят...

Ему хватает скорости. Снова он хватается за мою попу, впрыгивает в меня, подбрасывает над собой. Своей улыбкой тянется к прыгающим грудям, всем в капельках пота. Его лицо ныряет в них, они пошлепывают его по щекам – и на лице его полный кайф, оно теперь тоже мокрое, он аж зажмуривается, приоткрывает рот... а я свой и не закрывала, звала его. Теперь откидываюсь назад, чтобы он полюбовался на меня, мокрую, кончающую, все еще кончающую... все еще... все еще...

Смеюсь от кайфа, от радости, подаренной мне его телом. На него росинками падают с моего тела капельки пота, а между нашими бедрами мокрое хлюпанье.

Продолжаю на нем свои плюханья, пока не ослабевает инерция, и я не погружаюсь в легкое оцепенение. Он все завершает сам.

Под предлогом, что теперь надо освежиться, не даю ему заснуть.

Мыться зачем-то идем вместе. Надо бы побыстрей – и на боковую, но в меня будто бес вселился.

– Та-а-ак... – когда под душем беру его в рот.

Рик почти нехотя «поднимается», а я хлопаю в ладоши.

Рик тыкает мою попу, и вместе с душем обрушивает на меня дождинки смеха и сладострастия.

– Ты че делаешь! – пищу почти.

– Кнопку ищу... – он продолжает тыкать.

– Ну че ты делаешь, ну...

– Кнопку ищу... Подожди, дай найду...

– Да че ты делаешь...

– Да кнопку ищу...

– Какую еще кнопку?

– Ну, тормоза где у тебя?..

– Ты ж хотел...

– Че хотел... че хотел, м-м?..

– Сказать, кто я...

Не отвечает. Затем, вероятно, чтобы помурыжить меня в целях наказания, заворачивает в полотенце и сваливает в постель.

– И кто я?.. – осведомляюсь на всякий случай.

– Моя сучка с перчиком.

Ответ его провоцирует новые хихиканья, и я опять к нему лезу. Он, кажется, устал и реально хочет спать, но я не отстаю.

– Так-к-к... а ну-ка... – полушутя-полусерьезно злится он и хватает меня за попу.

Меня подтаскивают к краю кровати и резковато – но мне и от этого не больно – всовывают в меня член. В дымке дерзкого наслаждения ощущаю, что отделывают меня уже почти недовольно – сзади, жестко, со шлепками по заднице, прикусывая ухо и затылок.

Из меня вырываются недоуменно-задыхающиеся звуки – а он еле-еле дает мне кончить.

– Ты куда-а... – беснуюсь я.

А он уже грубо сует хер мне в горло и трахает глубоко, до слез на моих глазах...

Заглатываю его полузадушенно, но похотливо, он давит мне рукой под горло, другой наталкивает с затылка... да-а... в глазах темнеет, но – да-а-а...

Кончает мне в рот, а потом, пока я сглатываю, сжимает мои щеки и спрашивает, прижавшись носом к моему носу:

– Ну че, хватит те?.. – щелкает по носу: – М-м-м? Ух-м-м, ебалка ненасытная... затрахала... Спать не даешь...

А я, сглотнув, со смехом пытаюсь стукнуть кулачком ему под дых:

– Сон еще заслужить надо.

Он ловит мой кулачок, целует:

– Я, блять, не заслужил или че.

Мы с ним больше мычим и возимся, да так и засыпаем, а вопрос «кто – кого?» в очередной раз остается нерешенным.

Засыпая, он держит меня за попу и за волосы, и в полусне бормочет, ухмыляясь:

– М-м-м-гм-м... моя сучка с перчиком...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ При свете лампочки

– Я никуда не поеду ни на какую гребаную встречу к твоему гребаному Резо. Я сказала.

– Не к «моему», он мне не родственник... Блять, Кати, да почему?..

– Я так решила. Сам езжай.

– Я не могу.

– Я тоже не могу.

– Я, блять, работаю.

– Я тоже работаю. Высади.

– Да еб твою мать, там ненадолго...

– Я сказала: высади.

В общем, дела у нас идут как нельзя лучше. А иногда я даже и на работе появляюсь, да.

Сейчас, к примеру, на Карре-Ост.

Жарища сегодня. Безжизненный, раскаленный объект раскинулся перед моим неосведомленным взором на манер Долины Смерти. Чего это тут тихо так – стройтехника, что ли, барахлит?..

– Это вы от «Аквариусов»? Где начальник стройки, мать его за ногу?! – накидывается на меня Марио, низенький, волосатый и лысоватый бригадир подрядчика. – Воды нет!

– Сейчас будет, – говорю. – Большая пробка в Трептове.

– Да причем тут пробка?

– Да он из Трептова едет.

– А-а... – затем, опомнившись: – Так это не вы разве?..

Все так думают, думаю, а сама только киваю и уже набираю полусекретный, добытый мной некогда номерок в районной службе водоснабжения. Плету им, что тут у нас черт знает какой армагедец. Мне обещают дать воду через четверть часа.

– Что говорят? – спрашивает бригадир уже чуть более миролюбиво. Наезд, предназначавшийся мне, как «бауляйтеру», то есть, «начальнику стройки», попритушен.

– Щас дадут. Это из-за них в Трептове пробка.

Воду дают и правда почти «щас», хоть я и просто так, навскидку сказала.

Пригорюнившийся было на жаре зеленоватый экскаватор, загнанный на груды строительного мусора, оживляется. Голодным динозавром набрасывается он на изрядно искромсанный полутруп здания и с колоссальным грохотом отхрупывает своими гигантскими челюстями-кусачками по куску от перекрытия с торчащими венами кабелей и арматуры. Пыль из свежих ран обдают водяным туманом.

– От же повезло нам, что ты приехала, – восхищается Марио. – Хрен бауляйтера того дождешься... неделю на стройке не показывался, падла... да больше... Я ж даже в лицо его не знаю.

– Не мог он, – говорю. – У него «корона». Была.

– Да у кого ее не было, – добродушно ворчит он. – Гм-гм.

– Да он бы, – говорю, – вряд ли бы вам помог.

– Эт почему?.. – бригадир теперь явно в хорошем расположении духа и не прочь «пофлиртовать».

И я не прочь:

– «Телефонов» не знает, – говорю. – А я знаю.

– Молодец.

– Мгм. Да вон он. Здорόво, с возвращением. Так, мне пора.

– Да ты куда? – бригадир уже успел ко мне «прикипеть» и появление нашего бауляйтера почти игнорирует.

– На другую стройку, – скалю зубы. – Давайте, работайте тут. Если че – вызывайте.

– Вали уже, – смеется «наш». – Супер-девочка. Без тебя как-нить справимся.

– Не уверен, – тянет бригадир, кивает нашему в знак приветствия и подает руку нехотя, будто раздумывает. – Здорово. Будем знакомы. Чё, «корону»-то вылечил?..

Препоручив Карре-Ост нашему, отчаливаю, и взгляд мой случайно падает на подсобку на дальнем краю территории. Рабочие устроили себе там стихийную столовку. Обедать вместе им никто не разрешил бы, и они ныряют туда поодиночке.

«До последнего нырять будут» – думаю безучастно. «Пока не снесут».

Выдвигаюсь в сторону метро и мгновение соображаю, куда ехать.

В голове хрипло-матерным эхом отдается наездливый голос. Меня передергивает, но это не отвращение, а повеселевшее возмущение: я ж «сказала».

На волне возмущения еду не на Курфюрстен, хоть и «ненадолго же», а в свой горемычный Бланкенбург. Пусть считают меня супер-девочкой.

***

Устала. Супер-девочки тоже устают.

В Бланкенбурге проторчала почти до вечера, на фирму уже не поехала.

Опять иду, опять на метро.

– Кати, да там вроде Йеноптик разродились... – бубнит мне в наушнике Мартин. – Встречу назначили.

– Круто, – говорю пресно и киваю, хоть он и не видит.

– Через две недели.

Не круто. Совсем. Я буду в отпуске – это я так решила – а без меня не круто...

Повинуясь необъяснимому рефлексу, оборачиваюсь и до меня доходит, что меня на шаговой скорости «ведет» по проезжей машина. Моя машина.

– Перезвоню, – говорю Мартину.

– Ну так как...

Но я уже «повесила» и сажусь к себе в машину.

Собираюсь спросить, как он тут оказался, но не успеваю и рта раскрыть – Рик по «громкой» говорит с Резо. Запихиваю наушник обратно в ухо, делаю вид, что мое совещание еще не окончено. Веду себя, безусловно, как маленькая, но – я ж «сказала».

Когда «совещания» у нас обоих, наконец, «завершены», мы застываем в пост-совещательном ступоре и безмолвно плывем навстречу вечернему городскому мареву.

– Хавать дома есть? – спрашивает Рик.

Чего спрашивает? Прекрасно знает, что нет.

Полагаю, вопрос риторический – не отвечаю.

Рик не настаивает. Лезет ко мне в ноги и поднимает ко мне на колени пакет, в котором оказываются две коробочки с тайской лапшой.

Марево оказывается пробкой на въезде в Панков. Мы увязаем в этой пробке и принимаемся за лапшу.

– Че, Курфюрстен я теперь сам буду делать? – спокойно осведомляется Рик. С места – в карьер.

– Хочешь – сам, хочешь – не сам, – отвечаю с полным ртом. – А только я с этим сутенером больше встречаться не собираюсь.

– Он не сутенер. То вообще была не его точка.

– «Точка», – едва удерживаюсь, чтобы не фыркнуть. – Ну, не его, так его брата или свата. Почем я знаю. Я в их генеалогии не разбираюсь.

– Между прочим, он как раз-таки собрался перестраивать объект, доводить до нового пользования, если ты забыла. И я – тоже.

– Не забыла, – говорю. – Кстати, Карре-Ост скоро доломают... потом начнется...

Но ему неинтересно слушать. Может, потому что там без взрывов и он не задействован в этом их проекте. А может, просто дуется из-за Резо.

***

Вечер нынче, кажется, приятный, но мы до того наторчались на улице, что нас с ним даже на балкон не тянет.

Вероятно, это должно было произойти рано или поздно, хоть до этого момента я и не задумывалась, что должно было. Не ждала, так сказать.

Начинается с того, что мы заглядываем на кухню, я не знаю, зачем, да так там и оседаем. Пива нет, поэтому пьем чай.

– В отпуск не хочешь смотать? – спрашиваю.

– Эт куда?

– Хоть куда.

– Какой щас отпуск...

Да, с ним так и есть, думаю, с бизнесом. И чего ему неймется? Работал бы себе спокойно на Франка. Бизнесмен, е-мое, вот не могу...

– Слушай, я ж не говорила, что совсем тебе помогать перестану.

Не собираюсь его задабривать, просто раздражает, оказывается, этот мрачный его вид.

– Мгм.

– Да блин. Если надо чего подписать, там, отправить или куда обратиться...

– Мгм.

– Да хорош уже – заладил.

– Это ты заладила. И ты прекрасно знаешь, что хрен я сам куда могу обращаться или чего подписывать.

– Это я уже поняла. Хоть мне, между прочим, никто не потрудился толком объяснить, почему.

Потому что читать-писать он умеет, это я теперь знаю. Паспорт с ПМЖ у него тоже есть, есть даже лицензия на эти его взрывы.

– Для тебя это так важно?

– Нет. В принципе. Ну, если ты не убил, там, никого.

Он как-то странно смотрит на меня.

– Да брось, – пытаюсь обратить все в шутку. – Во, блин, устали... Денек сегодня... Слушай, делай себе свои дела со своим Резо, я ж не возражаю. Вы все утрясли?

– Я туда не ездил. Не успел.

– А че, на работе задержался?

– Нет.

– А куда ты ездил?

– В Нойштрелиц.

– Зачем? Мы же там «всё» уже.

– Рита попросила. Позвонила сегодня.

Тэк-с. Я супер-девочка и меня так просто ничем не испугаешь. Сейчас тоже: это его «Рита попросила» как молнией такой в меня полыхает, а я не пугаюсь совсем.

Просто так же молниеносно спрашиваю:

– Да? Интересно. И долго ты так собираешься?..

Так вот, из-за чего ему некогда съездить со мной в отпуск.

Из меня рвется еще целая туча всего, всяких дурацких замечаний, вопросов и наездов. Вместе с тем мне жаль его за его дебилизм.

Ругаться с ним не хочется. Я не наехала – просто спросила спокойно и даже участливо. Он молчит.

Из-за нее?.. Это из-за нее?.. Нет... Пацан причем...

– Ей что – ребенка не на кого было оставить?.. – догадываюсь. – На бабушку, там... с дедушкой...

Молчание. Вот балбес.

– Ты-то ей чего помогаешь? Это даже не твой ребенок.

– У меня нет своего, – говорит он.

Ну, это, допустим, правда. И все же я не могу удержаться, чтобы не поднять на него брови.

Рик говорит:

– А почему бы и нет? Каждому мужику охота, чтоб у него сын был. Ну, кроме тех, которые, там... себе мозги водкой расхуяривали... или наркотой. Эти, там, бросают, не знаются, видеть не хотят.

И это все правильно, думаю. И ты не такой, думаю, ты бы не бросил. Ты даже чужих не бросаешь. Это все хорошо, но... мне от этого плохо.

– А если не сын?.. – произношу только.

– Чего – не сын?..

– Ну, если дочка...

– В смысле?..

– В смысле – бывают же еще и дочки...

Ему о детях поговорить захотелось – ладно... и из меня журчит-струится это:

– Мне, например, все равно было. Поначалу я даже не хотела знать.

– Почему?

– Это сложно передать словами. Я представляла, что будет мальчик и радовалась мальчику. Потом напредставлялась, нарадовалась и представляла, что будет девочка и радовалась девочке. По очереди. Оттягивала, оттягивала этот момент, когда узнаю и когда, обретя мальчика, потеряю девочку – и наоборот. Странно, да?..

Он смотрит на меня не мигая, будто наблюдает.

– А потом, когда узнала, что у меня не будет ни мальчика, ни девочки, подумала: «Пусть будет так, как будто бы у меня могли быть оба».

Меня одолевают самые смешанные чувства. Должно быть, я не привыкла еще показывать ему таких чувств, хотя, возможно, сейчас-то и должна была бы показать. Но я не знала.

Вот я и не прячу даже, не драпирую этих чувств – просто не знаю, как их показать.

Вместо этого даю вырваться на волю словам:

– Да, с ними так, с детьми.

И отчего-то тут же чувствую, что лучше бы я этого не говорила.

Он пристально смотрит на меня и произносит:

– В натуре.

И если за моими словами не слышно невысказанного, невысказанное слышно у него:

«Откуда тебе знать? У тебя их никогда не было. И что-то ты не очень рвешься их заводить».

Это, что ли, он подумал? Он тоже молчит. Возможно, наши переглядки длятся секунду, а может, вечность.

Возможно, он хотел сказать вовсе не это. Но если так – откуда тогда эта синхронность мыслей, которая следует теперь? А потому что ведь в моей скудной жизни как? Где не задавшиеся дети, там и... Миха.

– Ты с ним встречалась.

– Что значит – «встречалась»? – раздражаюсь я.

Не будет же он в самом деле теперь опять меня к тому ревновать?

– Мы встретились. Ну, то есть, как встречаются – случайно.

Как странно сейчас все вокруг нас и между нами. Так странно, что ни он, ни я не думаем смеяться над многозначительностью этих слов: «случайная встреча», над их особой значимостью для нас. Нет, сейчас что-то ясно говорит, что это – пройденное и не об этом сейчас речь.

– Да, я знаю. Я вас видел. Тогда.

– Скажи, пожалуйста, откуда ты все это узнаешь?

– А что, не должен был?

– Да нет. Мне скрывать нечего.

– Тогда... зачем... скрыла?.. – произносит он медленно и веско, с паузами между слов.

– А что, за каждый шаг перед тобой отчитываться должна? Слушай, ну тебя ж не это вовсе интересует. Наверно, хочешь знать, о чем мы говорили?

– Да ладно. О чем вы там могли говорить...

Что это с ним? Ведь что-то его гложет. Ему не понравилось, что я разговаривала тогда с Михой?

– Да, об этом говорили.

– Я думал, для тебя все это в прошлом.

– Просто он не знал, как у меня тогда все было. Он не знал и отчасти поэтому и...

– ...заехал тебе тогда?

Глаза его сужаются. В это мгновение будто чья-то невидимая рука тянет за шнурок и включает над его головой лампочку. Свет этой лампочки озаряет не только его лицо, но будто и всю его душу, и то, что сейчас творится в его голове, тоже показывает.

Я вспоминаю, в какую ярость его привело рукоприкладство Михи.

«Он ненавидит, когда бьют женщин» – наконец-то прозреваю я. – «Он этого хронически не переносит. Не может терпеть. И ему даже плевать, наверно, что за женщина – своя, чужая. Он пасть готов за это порвать. Что угодно сделать. И он... Тогда он защитил меня, да... Но будь на моем месте какая-нибудь другая женщина, на улице, там, в метро или в том борделе, он...» – думаю с внезапной грустью – «...защитил бы и ее. Да, он не терпит насилия по отношению к женщинам, но отчего мне вдруг от этого так стремно? И мало ли что он когда-то сам про них... про нас, то есть, говорил – сам он никогда и пальцем женщину не тронет, какой бы она ни была – такой, как его бывшая или такой, как... я».

А на лице его теперь еще кое-что.

«Да» – говорит его лицо. «Я – это я, а он – это он. Да, я настоящий мужик, а он настоящий говнюк. И я и пальцем не трону женщину, а он, тварь, тронул. Ту, которую любил когда-то. С которой жил. Которая когда-то носила его ребенка. Которую он трахал. Тебя. И как же ты после всего этого, после того как я разбил ему ебало, могла вообще в его сторону смотреть – не то, что разговаривать с ним?»

Я вижу, он не понимает. Во взгляде его колючее недоверие и даже неприязнь.

– Он должен был знать, – настаиваю я. – Я должна была ему рассказать, как это было у меня.