Текст книги "Морская яшма"
Автор книги: Филлис Уитни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
7.
Над сельским кладбищем, где больше ста лет хоронили Бэскомов, нависли серые тучи. Природа решила, что и ей уместно надеть траур по капитану Обадии.
Из некогда огромного клана Бэскомов не осталось никого, кто бы оплакал его кончину. Но у капитана было много друзей, а вместо родственников ближе всех к могиле стояли Маклины. Как положено, я опиралась на руку своего мужа, и на пальце у меня было его кольцо, но все равно не верилось, что эти мелочи превратили меня в миссис Брок Маклин. Я опять словно не участвовала в действии, а только наблюдала за собой со стороны.
Невдалеке от нашей маленькой группки стояла жена капитана. Сопровождать Лиен на кладбище было некому, и пойти с ней вызвался Ян Прайотт. Он стоял рядом, поддерживая хрупкую фигурку, опиравшуюся на его руку. Лиен решила скрыть свое экзотическое белое одеяние под длинным черным плащом, да к тому же надвинула на глаза капюшон, и все лицо оставалось в тени. Я перехватила взгляд Яна, брошенный поверх ее головы. Он уже начинал меня пугать – Прайотт как будто потешался над всеми, и в особенности надо мной.
Я слушала и не слышала возвышенные слова пастора. Человек, о котором он говорил, не имел ничего общего с настоящим Обадией Бэскомом. Мысли мои снова цеплялись за незначительные мелочи. Чирикали воробьи в ветвях; воробьи были настоящими, реальными, серыми, как и ветки, на которых они сидели. Со стороны дороги, по которой мы приехали, слышался скрип колес и позвякивание упряжи, цокот копыт, иногда лошадиное ржание и тихие голоса – кучера переговаривались между собой.
Ритуальное действо трогало меня не больше, чем лошадей или воробьев. Гроб опустили в сырую землю, и тот, кто лежал в гробу, не значил для меня ничего, не имел ко мне отношения. Я так и не научилась отождествлять высохшего старика, который так круто изменил мою жизнь, с героем своего детства.
Когда пастор доктор Прайс, тот самый, что обвенчал меня и Брока, сказал последние слова и бросил на гроб горсть земли, внезапно раздались громкие рыдания. Я очнулась. Плакала Лорел, и я почувствовала к ней благодарность, хотя ее слезы казались неуместными в гнетущей тишине возле могилы. По крайней мере, хоть один из нас оказался способен горевать по капитану Обадии от всего сердца.
Комья земли застучали по гробу, и толпа начала расходиться. Миссис Маклин увела плачущую Лорел, Лиен тоже ушла к каретам. Ян по-прежнему сопровождал китаянку. Только человек, стоявший рядом со мной, не двигался с места, хотя и отпустил мою руку, словно давая понять, что хочет остаться один, без обузы. Я отошла в сторонку и остановилась, исподволь наблюдая за ним. И тут я вдруг, неожиданно увидела этого человека по-новому. Словно Брок Маклин предстал передо мной в новом свете, вне связи с моей собственной судьбой. Передо мной стоял человек, не раз терпевший жестокое крушение. Ранение в ногу навсегда оторвало его от моря. Всего несколько лет назад он, должно быть, стоял на этом самом кладбище, скорбя по утраченной жене. Даже работа, которой он занялся после ранения, была у него отнята, потому что капитан Бэском вел дела компании лениво и бестолково. Но движения Брока, когда он отвернулся от могилы, выражали глубокую скорбь.
Повинуясь внезапному порыву, я тихо сказала:
– Я так сочувствую вам… Мне очень жаль…
Если он и горевал, звук моего голоса прогнал все внешние проявления чувств. Брок посмотрел на меня с отвращением, как будто я сказала невероятную глупость. Возможно, так оно и было. Конечно, я не могла объяснить ему, что сочувствую не только сегодняшнему горю, но и всем несчастьям, что в прошлом свалились Броку на голову. Вряд ли ему бы это понравилось. Я снова почувствовала неуместность своего присутствия и, чтобы скрыть смятение, высказала вслух мысль, которая пришла мне в голову еще раньше.
– Раз уж мы здесь, не могли бы вы показать, где похоронена моя мать? – робко попросила я.
Я бы не удивилась, если бы Брок отказался, но, к моему облегчению, он кивнул и, не говоря ни слова, повел меня по заросшим травой проходам между могилами к пологому холмику в дальнем углу кладбища, где росла плакучая ива.
Здесь, в тени ивы стоял скромный памятник из новоанглийского гранита. Гранит показался мне неподходящим материалом для памятника человеку, жившему так весело и полнокровно, как девушка, о которой часто рассказывал мне отец. На камне не было эпитафии, только имя: "КАРРИ КОРКОРАН ХИТ".
В воображении я часто представляла себе, что в день, когда я окажусь возле этой могилы, мать вроде как оживет и станет ближе. Но похороненная здесь женщина осталась мне чужой, я никогда ее не знала, и она не имела ко мне никакого отношения. Я даже не заметила, что заговорила вслух.
– Ах, если бы я могла ее увидеть, – вздохнула я.
Человек, стоявший возле меня, отозвался равнодушно:
– И что в этом хорошего? Зачем?
Я знала, что не найду в Броке Маклине сочувствия одиночеству и тоске, которые испытывала сейчас, когда наконец оказалась здесь. И все же я попыталась объяснить:
– Мне хотелось бы узнать про нее все – все, что только можно. Мне хотелось бы, чтобы она перестала быть для меня чужой, человеком, о котором я только слышала от других. Мне хочется узнать свою мать.
– А если бы вам сказали, что она была кокеткой, которой нравилось разбивать мужские сердца, – что тогда?
Меня рассердило, что он смеет злословить о человеке, который не может ответить и защититься. Но по крайней мере я была здесь и могла вступиться за мать.
– Откуда вы знаете? – спросила я запальчиво. – Вы говорите так лишь потому, что она была красива, потому что многие любили…
Он перебил меня:
– Знаю, потому что она погубила моего отца. Я был уже достаточно взрослым и многое понимал. Она ожесточила его, он стал желчным, ничего не прощал своей жене, моей матери. И все потому, что в юности любил Карри Коркоран и пытался забыть ее, женившись на другой. Но Карри никого не отпускала. Вы видели, во что превратилась моя мать – она тень той женщины, которой когда-то была. Я могу только сочувствовать ей и жалеть ее. Отец заставлял ее страдать только за то, что она не стала для него тем, кем была Карри. Неужели вы не понимаете, как тяжело ей видеть ваше сходство с матерью?
– Но разве я в этом… – начала я.
Брок снова перебил:
– Да какая разница, виноваты вы или нет, если каждый взгляд на вас бередит старые раны? Как, по-вашему, она должна себя чувствовать, когда вас навязали нам и сделали частью нашей жизни, не спрашивая, хотим мы этого или не хотим?
Он говорил с ледяным спокойствием, которое жгло сильнее гнева, и мне стало холодно и страшно.
Но все же я попробовала ему возразить:
– Значит, вы пытаетесь через меня наказать Карри Коркоран?
В его смехе послышалась неприятная нотка, но, вспомнив, в каком месте мы находимся, Брок сразу же оборвал его.
– Вы – ребенок, глупый и сентиментальный. Моей матери безразлично, что чувствуете или не чувствуете лично вы. И мне это тоже безразлично. Трудно жить, когда открываются старые раны.
– Тогда просто отпустите меня, – взмолилась я. – Все, что от вас требуется, – это отпустить меня.
Брок резко отвернулся и зашагал к каретам. Он шел так быстро, что мне пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него. Казалось, несмотря на увечье, ему легче ходить быстро.
Миссис Маклин стояла возле кареты, принимая соболезнования друзей. Но я сразу поняла, что она следила за Броком. Ян Прайотт уже посадил Лиен в карету и теперь подтыкал вокруг нее складки просторного плаща. Он снова взглянул на меня насмешливо, словно поздравил с тем, как успешно я сыграла роль жены Маклина. Этот взгляд лишил меня всякой надежды договориться с Яном, точно я уже безраздельно принадлежала клану Маклинов.
Похоже, за помощью совсем не к кому обратиться, а ведь в конце дня меня подкарауливала ночь. В Бэском-Пойнте меня ждала комната. Комната, которую мне теперь предстояло делить с Броком Маклином. Я со страхом взглянула на небо. Хотя солнце уже исчезло за тяжелыми серыми тучами на горизонте, небо оставалось светлым. До темноты еще было время.
Брок подсадил меня и свою мать в карету; Лорел убежала и села в карету с Яном и Лиен. Как мне хотелось сделать то же самое! Впрочем, там мне тоже никто бы не обрадовался.
И снова мы ехали к дому молча, только миссис Маклин что-то сказала насчет друзей, которых ждала к ужину. Брок молчал, но я чувствовала, что внутри он так и кипит, с трудом соблюдая вежливость. Когда мы подъехали к Бэском-Пойнту, он не пожелал исполнять долг хозяина и, даже не зайдя в дом, свистнул из конуры Люцифера. Человек и собака вместе удалились к мысу.
Я взбежала наверх и, подойдя к большому окну, увидела черного пса и мрачного шотландца чуть правее маяка. Они стояли на краю скалистого обрыва над океаном. Оба смотрели в море, такое же холодное и серое, как и отраженное в нем небо. У меня было чувство, что разговор о моей матери высек опасную искру. Чего ждал от меня этот человек, расположенный ко мне столь неприязненно и такой не располагающий к себе? Вчера ночью он забыл обо мне, но что будет сегодня?
Все еще одетая, я прокралась вниз. Из парадной гостиной улетучились последние пари благовоний. Лиен, отбыв положенное у гроба, покинула старую часть дома. Мебель была расставлена как обычно, и в гостиную начали стекаться друзья семьи. Голоса звучали теперь менее приглушенно, ведь тело уже было предано земле. Если бы меня приняли в этом доме, я предложила бы свою помощь на кухне или попыталась бы помочь как-нибудь иначе. Но я знала, что миссис Кроуфорд мне не обрадуется, да и миссис Маклин тоже. Будет вполне достаточно, если я при необходимости появлюсь за ужином в качестве жены Брока.
Я проскользнула мимо двери в гостиную незамеченной и, снова выйдя из дома, направилась к старому маяку. Войдя, огляделась и обнаружила, что там пусто; из-за двери в центральную комнату не доносилось ни звука. Я подошла к одной из дверей и приоткрыла ее. И как по волшебству перенеслась в удивительное место.
В комнате сильно и остро пахло свежей древесиной, опилками и краской. Здесь, видимо, работал талантливый резчик по дереву. На полках теснились фигурки животных, людей, небольшие деревянные статуэтки. Однако я едва взглянула на них, потому что все мое внимание приковала фигура на помосте в центре комнаты. Я приняла бы ее за обычную скульптуру – фигуру женщины чуть больше человеческого роста, – если бы она не была прикреплена к основанию под углом, с наклоном вперед, словно готова была бесстрашно встретить океанские бури. Конечно же, это было не что иное, как корабельная носовая фигура.
Незаконченная резная скульптура выглядела очень странно. Фигура была одета в прелестное одеяние цвета зеленой яшмы, складки его отлетали назад, словно от сильного ветра. Платье было отделано до мельчайшей детали, словно резчик любовно работал над каждой складочкой воображаемой ткани. Руки женщины были сплетены и спрятаны в широких рукавах одежды. Мягко обрисованная грудь вздымалась навстречу стихиям. Но, удивительно контрастируя с этим ювелирным совершенством, голова над хрупкими плечами оставалась пока грубой болванкой. Не видно было ни одной попытки хотя бы начать работу, обозначить головной убор или наметить черты лица.
Какой странный метод работы, подумала я тогда. Закончить все остальное, даже покрасить, и оставить нетронутым главный элемент скульптуры.
Я вспомнила, как взволновался Ян Прайотт, увидев меня, когда я подалась вперед на носу старого китобойного судна. Тогда он спросил, не соглашусь ли я позировать для носовой фигуры. Значит, это он работал здесь? Он создал эту царственную скульптуру без лица? Неужели он хочет взять меня в натурщицы? Но вряд ли именно для этой фигуры, потому что на ней одежда китаянки, а у меня европейское лицо.
Во мне проснулось какое-то смутное воспоминание. Ведь я слышала когда-то историю именно о таком странном сочетании… давным-давно… Какой-то рассказ о корабельной фигуре в восточном платье, но с европейским лицом, фигуре, которая прославилась на все моря…
Пока я стояла в раздумье, за дверью кто-то кашлянул. Я вздрогнула и, оглянувшись, увидела Тома Хендерсона, бородатого моряка. Мне не нравился этот человек. Чувствовалось в нем что-то скользкое, что-то дурное было в том, как он испугал капитана. Вероятно, намеренно. И зачем он слоняется вокруг Бэском-Пойнта?
Внезапное появление бородача испугало меня, словно я вдруг оказалась в западне, словно мне угрожало неприкрытое, первобытное зло. Моряк стоял, загораживая собой выход, и я почувствовала, что он не выпустит меня, если я попытаюсь уйти. Я стояла неподвижно, стараясь скрыть волнение.
– То-то мне утром показалось, что я вас узнал, – заговорил он. – Но до меня только потом дошло, что вы ведь дочка Карри Коркоран. Ну вылитая Карри, вам уже, наверное, в Бэском-Пойнте про это все уши прожужжали.
– Карри Хит, – поправила я сухо.
Он состроил мне гримасу, которая в чаще его черной бороды могла сойти за улыбку.
– Погодите, до кэпа Ната мы еще доберемся. Вот потому-то вы меня и заинтересовали, можно сказать. В свое время я ходил под началом вашего папаши и не видал такого доброго капитана ни до, ни после. Я был его вторым помощником, пока черт не попутал меня пойти первым помощником к Обадии Бэскому.
Мне неприятно было слышать имя своего отца – да и капитана Обадии тоже – из уст этого типа, хотя он и хвалил отца.
– С вашего разрешения… – произнесла я и направилась к двери.
Он не уступил мне дорогу, только кивнул лысой головой на резную девушку.
– Интересно знать, зачем здесь делают еще одну носовую фигуру "Морской яшмы"?
Я бросила изумленный взгляд на женщину в яшмовом одеянии, и вдруг из далекого прошлого прозвучали слова, произнесенные моей собственной теткой. Она тогда осеклась, точно не хотела вспоминать об этом:
– Для той самой знаменитой фигуры на носу "Морской яшмы" позировала твоя мать, деточка… И были ведь люди, говорившие, что кораблю это принесет только несчастье…
Тут тетка прикусила язык и никогда уже не возвращалась к разговору о "Морской яшме" и ее носовой фигуре.
– Откуда вы взяли, что это копия той фигуры? – спросила я Тома Хендерсона.
Он злобно ухмыльнулся, глядя на скульптуру.
– Мне ли не знать! Говорю, я ходил первым помощником на "Морской яшме" под началом кэпа Обадии.
Он шагнул от двери, подошел ко мне ближе, чем мне хотелось бы. Я почувствовала запах перегара и немытого тела.
– Ту, подлинную фигуру я видел всего несколько недель назад, – сообщил он мне. – Ту самую, которую делали с вашей мамаши. Ух и чесали же тогда языки!
Вопреки своей неприязни к моряку, я не смогла удержаться от вопроса:
– Подлинную? Как это?
– Ну да, теперь-то ее почти не узнать – так ее непогода потрепала, – ответил он. – Но она все еще там, где положено, – на носу.
– Вы хотите сказать, она на "Морской яшме"? Но где она? Где вы ее видели?
Он снова ухмыльнулся.
– Старина Том знает много такого, что и вам любопытно было бы узнать. Но про это я вам бесплатно скажу. Корабль стоит в доке в Салеме. Теперь-то от «Яшмы» никакого проку. Может, в углевоз переделают. Но я с вами не о том потолковать хочу, мисс.
Он повернулся к окну и продолжал говорить со мной через плечо, словно знал, что я никуда не убегу.
– Вы как будто неплохо устроились, мисс. За Маклина вышли, и все такое. У вас в кармашке денежка зашевелилась – а ведь у кэпа Ната ни гроша не было. Может, вы не станете упрямиться и поделитесь немного со мной, а я вам одну историю расскажу…
Я посмотрела на него с нескрываемым омерзением.
– Денег у меня нет. А если бы и были, я не стала бы платить за ваше вранье.
Я шагнула к двери, но он продолжал говорить, отлично зная, что я останусь и выслушаю его до конца.
– Может статься, вы еще и передумаете, мисс, так я на тот случай еще поболтаюсь на «Гордости» пару деньков – глядишь, вы и придете. Можете когда угодно прийти и поговорить со стариной Томом, только не забудьте пару монеток в карман положить. Я вам такое расскажу – волосы дыбом встанут. Такое, что кровь в жилах… – Хендерсон замолчал и повернулся от окна. – Кто-то идет!
Широкой моряцкой походкой он пересек комнату, поднял раму окна, выходившего на море, и, перекинув ногу через подоконник, на секунду задержался, чтобы договорить:
– Так не забудьте заглянуть ко мне. Вам же будет лучше.
И, спрыгнув вниз, исчез.
Мгновение спустя в музее появился Ян Прайотт и увидел меня возле резной скульптуры. Окно все еще было открыто.
– Тут шатается моряк, который напугал капитана, – поспешно сообщила я, показывая рукой на окно. – Он пытался продать мне какую-то историю. Хотел, чтобы я пришла на «Гордость» и поговорила с ним.
Ян выглянул наружу, потом опустил раму.
– Дайте ему от ворот поворот, Миранда, если он еще раз появится. А если я с ним встречусь, то прогоню его взашей. Нельзя платить шантажисту – если он именно это имел в виду. Особенно теперь, когда капитан умер.
– Так вы полагаете, он приходил ради шантажа?
– А ради чего же еще? – Ян вернулся к резной фигуре.
Его отношение ко мне оставалось по-прежнему холодным и отстраненным.
– Что вы о ней думаете? – спросил Прайотт почти небрежно.
– Даже без лица она прекрасна… Это ваша работа? Для чего вы ее вырезали?
– Меня всегда завораживала история "Морской яшмы", а я время от времени, как видите, постругиваю… – Он обвел рукой полки. – Вот и решил сделать что-нибудь более солидное.
– Постругиваете! – повторила я, – Да ваши поделки не хуже тех, что я видела в галереях Нью-Йорка! Но когда вы закончите лицо?
– Пока не знаю. Я нашел кое-какие старые рисунки, подсказавшие мне позу и общие детали фигуры. Но лицо мне хочется сделать совсем особенным. Лиен согласилась позировать. Ей кажется, что на сей раз лицо должно соответствовать платью.
Значит, он скрыл это сегодня утром, приглашая позировать меня.
Прайотт подошел к полке, начал перебирать инструменты, раскладывая их в нужном порядке, и явно ждал, когда я уйду, а он сможет продолжить работу.
– Как хорошо было бы увидеть ее на своем месте, на "Морской яшме", – задумчиво произнесла я.
Ян коротко хохотнул.
– Вряд ли это возможно.
– Почему же невозможно? Том Хендерсон утверждает, что "Морская яшма" стоит в доке, в Салеме. Видимо, ей предстоит возить уголь. Какой позор для такого прекрасного корабля. Разве нельзя ее выкупить и снова привести домой?
Ян слушал меня с изумлением. Эта мысль вдохновляла меня все больше, пока я говорила, и, казалось, часть моего восторга передалась ему.
– Какая мысль! Но это мог сделать только капитан. Больше тут никому до нее дела нет.
– Вы полагаете, Брока Маклина это не заинтересует?
– Он последний, кто захочет с нею возиться. – Ян говорил категорически. – Ведь на борту этого корабля был убит его отец. Так что забудьте о «Яшме», по крайней мере до тех пор, пока не приобретете влияние на своего мужа.
Последние слова хозяина мастерской меня укололи. Я постояла еще минутку, пытаясь как-нибудь вернуть себе расположение этого человека, недавно предлагавшего мне дружбу, а теперь так несправедливо меня судившего. Но мне больше нечего было ему сказать. Он стоял ко мне спиной, и я вышла.
На берегу меня встретило небо, которое с востока уже поглотала непроглядная тьма. Я неохотно зашагала к дому.
На скалах у моря не было видно ни Брока Маклина, ни его огромного черного пса. Не было его и дома за ужином, хотя правила вежливости требовали его присутствия.
Ужин показался мне воистину бесконечным из-за роли новобрачной, которую мне пришлось играть для посторонних. Многие бросали на меня любопытные взгляды, а женщины пытались заговаривать. Но поблизости настороженно караулила Сибилла, которая, стоило кому-нибудь проявить излишнее любопытство, ухитрялась встрять в разговор и быстренько сменить тему. Миссис Маклин явно уважали, возможно даже побаивались, и в ее устрашающем присутствии никто не смог ничего выведать. При первом же удобном случае она выпроводила меня из гостиной под тем предлогом, что проведенные мной в доме два дня выдались долгими и утомительными.
После изгнания мне ничего не оставалось, как уйти наверх в огромную спальню, поджидавшую меня с утра. Там уже топился камин, жар от него разгонял ночную сырость и холод. Я больше не была всеми забытой незваной гостьей, для которой никто не потрудился развести огонь. Сегодня ночью я была забытой испуганной новобрачной.
8.
Время близилось к полуночи. Я стояла у большого окна. Комната эта, как я узнала, когда-то принадлежала Розе Маклин. Лампы были погашены, только на бюро горела свеча, которую я не тушила. Я уже изучила здесь все до мельчайших подробностей и немного приободрилась, не найдя следов присутствия Брока, хотя тут и оставались следы пребывания его покойной жены.
Дверью в боковой стене эта комната соединялась с другой, поменьше. Открыв дверь, я поняла, что Брок Маклин обитает именно тут. Словно в капитанской каюте, все здесь, от узкой койки до крепкого и удобного письменного стола, который, видимо, и снят был с корабля, содержалось в безукоризненном порядке.
Комната Розы выглядела более элегантной. Мебель была, наверное, изготовлена в Салеме.
Ее линии своей изящной простотой напоминали стиль шератон. Большой шкаф был заперт – я обнаружила это, собравшись повесить туда свою одежду. На сделанном из орехового дерева маленьком секретере с откинутой крышкой я заметила чернильницу из ракушек и миниатюрный дагерротип в резной рамке из слоновой кости. Искусно вырезанные розочки обрамляли прелестное юное личико. Я взяла крохотный портрет и вгляделась. Несомненно, это было личико Розы.
Девушка была моложе меня, когда вышла за Брока Маклина. Может быть, в те дни он был не таким мрачным и хмурым, каким стал в тридцать с лишним лет. И чему удивляться, если вся его жизнь лежала в руинах; жена умерла, сам он стал калекой, и мечты о семи морях навсегда остались мечтами. При таких обстоятельствах я не могла винить его за то, что он отвергает меня, и только боялась, что он решит наказать меня за роль, невольно сыгранную мной в недавних событиях.
Единственным предметом обстановки, который я старательно избегала взглядом, была широкая двуспальная кровать, гордо возвышавшаяся посреди комнаты. С резными деревянными колонками, под пышным балдахином, кровать была застелена вышитым покрывалом – может быть, Роза сама вышивала его. Один уголок покрывала был откинут, словно приглашал в постель. Но я не могла и подумать о том, чтобы окунуться в эти необъятные просторы, хотя огонь уже погас и у окна в ночной рубашке и халате стало зябко. Но и закоченев, я решила дождаться, пока Брок придет домой и ляжет спать в своей комнате. Только тогда я почувствую себя надежно забытой и смогу заснуть.
Из окна открывался совсем другой вид, чем из моей прежней комнатки. Отсюда нельзя было увидеть нового маяка, но я видела почти весь Бэском-Пойнт, а между мной и океаном стоял старый маяк. Башня, на которой когда-то горел фонарь, была темной, но внизу, в жилой части, светилось окно. Теперь я знала, что у Брока там рабочий кабинет, такой же, как в городе, в главной конторе "Бэском и компании". И, конечно же, там мастерская Яна Прайотта, где он вырезал фигуру для корабля.
В эту ветреную ночь луна подернулась туманом. Облака были такими тонкими и прозрачными, что ночь казалась совсем светлой. На втором этаже маяка за ставнями загорелся свет, и я поняла, что это лампа в комнате Яна. Тут же погас свет внизу в правом крыле. Дверь отворилась, из нее вышел мужчина и направился к дому по освещенной луной тропинке. С ним рядом трусил огромный пес, жавшийся к хозяину, словно зловещая черная тень.
Брок возвращался домой.
Когда человек с собакой подошли совсем близко к дому, сердце мое неровно забилось. Я отпрянула от окна, чтобы муж не увидел, как я наблюдаю за ним. Во мне боролись страх и какое-то странное возбуждение. В голову закралась неуместная мысль: а могла бы я научиться любить такого человека? Я прогнала ее прочь, негодуя на себя за предательскую слабость.
Эти двое вошли не в парадную дверь под моим окном, а обогнули дом – наверное, Брок решил оставить Люцифера на ночь в конуре. Наконец послышался скрип задней двери, и я услышала на лестнице шаги Брока.
Когда он постучал ко мне, я не смогла ответить: горло сдавил спазм. Броку пришлось постучать во второй раз, и только тогда я выдавила:
– Войдите…
С трепетом смотрела я на дверь, не зная, чего ожидать от того, кто теперь назывался моим мужем.
– Добрый вечер, – закрывая за собой дверь, с холодной вежливостью произнес Брок Маклин. – Я принес вам настоящее обручальное кольцо. Мне хотелось бы взять обратно кольцо с яшмой, которым я был вынужден вчера воспользоваться для венчания. Оно принадлежало моему отцу.
После похорон я сняла кольцо. Оно лежало на секретере, куда я положила его, войдя, и теперь я молча указала на него. Брок взял кольцо и надел его себе на мизинец. Потом вынул из жилетного кармана коробочку, в каких ювелиры обычно продают свои изделия, и протянул мне.
– Вот, примерьте, пожалуйста, впору ли. Мне не хотелось надевать его кольцо, поэтому я не сразу взяла коробочку. Он стоял, пристально глядя на меня жгучим взглядом черных глаз, и я снова почувствовала, какой он высокий и сильный. Одеревеневшими пальцами я откинула крышку коробочки, вынула простенький золотой ободок и надела на безымянный палец. Кольцо было впору, но я снова сняла его и положила обратно в коробочку.
– Вы должны носить это кольцо, – сказал Брок резко.
Я упрямо покачала головой.
– Не буду.
– Все же наденьте его, – холодно велел он. – Вы моя жена, и будете его носить.
Видя, что я и не думаю слушаться, он, едва скрывая досаду, шагнул ко мне, вынул кольцо из коробочки и надел мне на палец.
Я немедленно отдернула руку.
– Я сниму его, как только вы уйдете, – пообещала я и поняла, что веду себя не лучше Лорел, сопротивляясь тому, кто сильнее и наделен властью. Вчера, когда этот человек взял меня за руку, меня словно пронзил электрический разряд.
Сегодня это ощущение повторилось, и это мне не понравилось. Тем яростнее я боролась против него.
Брок не обратил внимания на мои смехотворные попытки сопротивляться.
– Ложитесь быстрее в постель, там вы согреетесь, – сказал он. – Вас знобит.
Повинуясь приказу и леденея не столько от холода, сколько от страха, я сбросила туфли и неловко скользнула под одеяло. Но тут же села к подушкам, подтянув одеяло к подбородку, и уставилась на мужа. Брок подошел к изножью кровати, и я почувствовала в нем тот же холодный огонь, который ощутила раньше. Но теперь к нему примешивался злорадный триумф, и это было еще страшнее. Я подумала, что ему так же нравится причинять другим страдания, как и его матери.
– Как же вы, должно быть, разочарованы, что капитан Обадия умер, не успев изменить завещание, – сказал Брок. – Теперь все состояние капитана перейдет к его жене-китаянке. Она даже компанией будет управлять. Вместо того чтобы заполучить вожделенного богатого мужа, вы оказались прикованы к бедной конторской крысе.
Я в бешенстве сверлила его взглядом.
– И вам поделом! Вы ведь женились, чтобы заполучить власть и богатство!
Он продолжал тем же ледяным тоном:
– Вы правы, я отдал бы все на свете, чтобы получить верфи в свои руки. Деньги не имеют значения. Но корабли были делом жизни моего отца, и капитана тоже, а потом стало моим. Ради памяти отца я должен вернуть компании прежнее положение в торговом флоте. И я бы сделал это. А вместо этого оказался женат на женщине, которая не принесла мне ничего, и потерпел крах. Ваши слова совершенно справедливы.
Я удерживала одеяло на груди и смотрела на Брока поверх согнутых колен. Простыни были ледяными, так что меня продолжал бить озноб. Сейчас я готова была упрашивать. Я ничего не выиграла бы, споря с мужем.
– Так отпустите меня, – взмолилась я. – Позвольте мне вернуться в Нью-Йорк. Я для вас ничего не значу и, если уеду, не причиню новых хлопот.
– А-а, так вы не только глупы, но и трусливы! Стоило вам проиграть, как вы готовы пуститься наутек! Хотите пожить соломенной вдовой? Я вот не согласен. Если уж я обзавелся женой, так пусть она живет здесь. Кроме того, вы ошиблись еще кое в чем. Возможно, вы значите для меня больше, чем думаете.
В его словах прозвучало нечто, от чего я вжалась в подушки – новое мрачное торжество. Положение начинало Броку нравиться.
– Скажите, вы когда-нибудь слышали от своего отца, что случилось в первом рейсе "Морской яшмы"? Рассказывал он вам, как Эндрю Маклин принял смерть на борту этого корабля?
Всю жизнь я знала, что во мраке неизвестности меня подкарауливает какая-то тайна, которая всплывет в самый неподходящий момент. Я ощущала это еще совсем ребенком, когда отец горевал о своей несостоявшейся карьере капитана и на него нападали продолжительные приступы задумчивости. Страшась неизвестности, я всегда стремилась отогнать непрошеные мысли. Но теперь отгородиться от того, что мне не хотелось знать, не удастся.
Брок Маклин не ждал ответа.
– Моего отца в этом рейсе убили. Его застрелили, когда он выполнял свой долг. А застрелил его Натаниэль Хит, ваш отец.
Потрясенная, я могла только с ужасом смотреть на Брока. Он обогнул изножье кровати и, грубо схватив меня за левое запястье, уставился на золотое обручальное кольцо. Потом отшвырнул мою руку.
– Нет. – Он покачал головой. – Просто так я вас не отпущу. Вы останетесь тут моей женой до конца дней своих. Но не для того, чтобы вас любили и лелеяли. Не дождется этого от меня дочь Натаниэля Хита. Капитан сыграл с нами злую шутку, но в конце концов все выйдет совсем не так, как он хотел.
Я по-прежнему молча смотрела на него, бесчувственная и отупевшая. В этом мужчине, как и в его матери, человечности не было ни на грош. Он подошел к двери между нашими комнатами, остановился и заговорил снова безжизненным, бесцветным голосом, словно вдохновлявшая его ярость вдруг схлынула и оставила опустошенным.
– Когда моя жена заболела, я, чтобы не беспокоить ее, перебрался в соседнюю комнату, – сказал Брок. – Я жил в ней еще мальчишкой. Большая комната – ваша. Внешние приличия будут соблюдены, поскольку комнаты соединяются дверью, но отныне никто из нас ее не откроет. На людях вы будете появляться в роли моей жены. Вы должны беспрекословно мне повиноваться. И не смейте больше вмешиваться в воспитание Лорел, оно вас не касается.
Горячая волна гнева вернула мне способность говорить.
– То, что вы тут наплели, – ложь! Мой отец был добрым и мягким человеком. Он никогда не причинил бы вреда другому. Я не верю ни одному вашему слову!
– А на мостике вы его видели? – саркастически спросил Брок. – Там человек мягким не бывает, иначе недолго он останется капитаном клипера.
