Текст книги "Морская яшма"

Автор книги: Филлис Уитни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

В то же мгновение я подумала, что Брок в ярости способен меня ударить, и приготовилась к достойному отпору, но вместо этого он тихо рассмеялся, словно я сказала что-то необыкновенно забавное.

– Ну и язвочка вы, мисс Миранда! Теперь я понимаю, как вам удается обвести Лорел вокруг пальца. Всаживаете иглу в самое больное место противника, а потом даете понять, что колючка меньше колется, если ей не сопротивляться. Отработали метод и испытываете на мне. И все ради того, чтобы привести домой "Морскую яшму"?

На самом деле я не знала, чего хочу, говорила и действовала по мимолетным, интуитивным соображениям. Меня как будто вела таинственная звезда. На разум я уже не полагалась.

– Носовая скульптура почти закончена, – сообщила я. – Мы сможем установить ее взамен старой, потрепанной.

Минутное веселье Брока разом испарилось. Произошла какая-то неуловимая и странная перемена.

– Эта скульптура никогда не отправится в море, – отчеканил он.

Я не могла с этим примириться.

– Но почему? Что в ней плохого? Сходите взгляните на нее, и вся ваша враждебность пропадет. Она не имеет отношения к моей матери, не связана с прошлым. Ян Прайотт придал ей мои черты лица.

– Нечего мне на нее смотреть, – отрезал Брок и резко встал на ноги, что наверняка причинило ему сильную боль.

Я испугалась, что он сейчас уйдет, так и не пообещав привести домой "Морскую яшму". Я встала и положила руку ему на рукав. Он уставился на нее так, что я покраснела и убрала ее. И снова между нами словно пробежал электрический ток, мое сердце забилось от неведомого и, я подозревала, губительного чувства. Почувствовал Брок то же самое или нет – не знаю, но я быстро подавила в себе смятение и мрачно спросила:

– Неужели так трудно пойти вместе со мной и посмотреть?

Он вздохнул, словно снимая с себя всякую ответственность, и махнул рукой.

– Ладно, будь по-вашему. Идемте, покажете мне этот шедевр.

Брок не помогал мне подниматься по скалам следом за ним. Наверху я услышала вой. Не такой, как обычно на луну. Он шел из древних глубин собачьего сердца – горестный, волчий вой одиночества.

– Люцифер тоскует по хозяину, – сказала я, поравнявшись с Броком. – Вы мало бываете с ним в последнее время?

– Если вы меня подождете, я его захвачу с собой, – ответил он.

Мне совсем этого не хотелось, но Брок, не дожидаясь возражений, направился в обход дома к конуре.

Сколько же в этом человеке противоречий! Эта мысль посетила меня уже в сотый раз. Мне стало досадно. Всякий раз в его присутствии помимо моей воли рушился барьер антипатии. Я не стану, я не должна хорошо относиться к человеку, которого мне по всему следует ненавидеть и презирать! Мне следует отвергать любую его просьбу… Вот почему я не стала ждать его и пошла к маяку. А возможно, Брок и знал, что я так поступлю.

Дверь в мастерскую Прайотта была закрыта. Я постучала, но ответа не последовало. Дверь оказалась не заперта, а комната пуста. Статуя, как всегда, стояла на помосте с легким наклоном вперед, от двери, поскольку вырезана была с учетом изгиба бушприта, к которому ее предстояло крепить. Инструменты Яна были разложены по местам, рабочее место безукоризненно прибрано, каким он всегда и оставлял его после работы. Только пол остался почему-то усыпанным стружками и не выметенными кусочками дерева.

Я обошла помост, чтобы взглянуть в лицо китаянке в узорчатой одежде… и остолбенела.

Лицо – мой портрет – было изуродовано, изрублено, искромсано страшными ударами. Оно потеряло сходство не только со мной – оно вообще больше не походило на лицо. Нос был рассечен надвое, лоб изрыт выбоинами, губы и щеки покрыты поперечными и продольными трещинами. Больше нигде повреждений не было – ни развевающиеся одежды, ни скрещенные руки не пострадали – только лицо. Ужас тошнотворными волнами накатывал на меня, а безликое чудовище, недавно лучшая работа Яна Прайотта, смотрело на меня изрезанными, ослепшими глазами.

Вдалеке надрывно выл черный пес. Значит, Брок вовсе не собирался за ним; не пришел он и сюда. Может быть, слишком хорошо знал, что я застану в мастерской, и не хотел присутствовать?

Я вспомнила, каким увидела его на скале – лицо, искаженное мрачным, хотя и загоняемым внутрь, торжеством. Может быть, пламя нашло выход?

По коже у меня поползли мурашки: я вдруг подумала, что стою совсем одна в комнате, где какой-то безумец яростно мстил моему изображению. Сперва деревянная скульптура, а потом?.. Живое лицо? Слова Лорел с удвоенной силой зазвучали у меня в ушах: "Кто-то желает вам смерти".

Я не удосужилась определить, каким орудием кромсали дерево, потому что мечтала в ту минуту лишь о том, чтобы убежать из страшной комнаты куда-нибудь, где будет не так жутко. Хотя о какой безопасности могла идти речь, если дверь между моей комнатой и комнатой Брока даже не запиралась? Но по меньшей мере мне не следовало оставаться здесь, дожидаясь, пока он придет, – вдруг он именно на это и рассчитывает?

Стряхнув оцепенение, я выбежала из мастерской. Но прежде чем успела добежать до выхода с маяка, в него, насвистывая, вошел Ян Прайотт. Я остановилась как вкопанная, воззрившись на Прайотта со смешанным чувством горечи и облегчения. Он пришел как раз тогда, когда больше всего был мне нужен. Но до этой минуты меня ужасали лишь собственные несчастья и лютая злоба, которая заставила неведомого злодея изуродовать скульптуру. Я была слишком взволнована, чтобы подумать о художнике, творение которого уничтожили.

Ян улыбнулся мне, потом, поглядев на меня повнимательнее, озабоченно спросил:

– Что такое, Миранда? Что случилось?

Я смогла только беспомощно показать рукой на открытую дверь мастерской. Он больше не расспрашивал и бегом бросился туда. Я вошла следом; мое сердце обливалось кровью.

Как и я, он сначала заметил на полу щепки, потом повернулся, чтобы посмотреть на статую. Я видела его лицо, когда он во все глаза смотрел на шедевр, которому отдал столько сил и вдохновения. Я увидела, как глаза Прайотта наполнились немыслимой болью и отчаяние вытеснило все остальные чувства. Руки Яна бессильно упали; он стоял, не в силах оторвать взгляда от скульптуры. Лицо художника исказила страшная душевная мука.

Наконец он заговорил. Я едва расслышала его голос.

– Никогда еще я не добивался такого совершенства. И никогда не добьюсь, наверное.

Я забыла, что безжалостной рукой двигала ненависть ко мне, и попыталась хоть как-то утешить человека, к которому все больше привязывалась.

– Ян! Но вы можете взять новую заготовку, – сказала я. – Я буду позировать вам столько, сколько понадобится. Вы можете прикрепить к статуе новую голову, ведь все остальное не тронуто. И вдруг новая получится даже лучше?

Хотя он постарался ответить мне мягко, в голосе звучала безнадежность:

– Она была из цельного куска дерева, Миранда. Такую непросто воссоздать. Я далеко не всегда работаю с таким чувством, как над этой статуей; все получалось в точности как я себе представлял. Навряд ли это повторится.

Я подошла к Яну, горячо желая облегчить его горькие муки; я страдала вместе с ним.

– Не говорите так! Вы не должны себя в этом убеждать! Многие художники не раз переделывали свою работу! И художники, и скульпторы!

– Только потому, что у них не получалось с первого раза. Когда вещь сразу получается такой, какой мечтаешь ее сделать… какой тогда прок в повторении? Кроме того, Миранда… это был ваш портрет… – Он осекся и хотел отвернуться.

Сердце мое готово было разорваться от горя и сострадания, и я мягко положила руки ему на плечи. Он тут же заключил меня в объятия, прижал к груди, словно хотел защитить от ужаса происшедшего, защитить и себя, и меня. На мгновение я тоже прижалась к нему. В голове пронеслось, что мы могли бы поддерживать и оберегать друг друга, утешаясь сознанием этой поддержки. Но тут объятия Яна стали крепче, и он наклонил голову, собираясь поцеловать меня. Как можно тактичнее я высвободилась. Нет, я не могла прятаться от опасности в его объятиях, пусть даже он мечтал удержать меня в них. Какими бы жестокими и страшными ни были последние события – гибель Тома Хендерсона, а теперь еще и уничтожение скульптуры, – я не хотела возвращаться в уютный кокон детства. Я стала взрослой и теперь должна была сама справляться, преодолевать невзгоды и ни от кого не зависеть.

– Для нас это невозможно, – сказала я.

Не поняв, о чем я, он сразу опустил руки.

– Простите, я забыл, кто вы. Я забыл, чье имя вы носите.

Но я имела в виду другое. Я и сама забыла, что живу в доме пленницей после того, как стала женой Брока Маклина. Я сердито покачала головой, гадая, как все объяснить и не показаться жестокой. Ян увидел только то, что я рассердилась.

– Не стоит попусту тратить душевные силы на гнев, Миранда, – посоветовал он. – Если только существует способ решить эту проблему, мы найдем его. Если выход из положения не будет найден, гнев и ярость уже не помогут. Я давно это понял.

Он совершенно не понял, что я отпрянула от него не потому, что звалась женой другого, а потому, что хотела быть взрослой и самостоятельной и принимать мир как он есть, не перекладывая свои тяготы на чьи-то плечи. Я обязана сама отвечать за себя. Но сформулировать это так и не сумела.

Он отвернулся от изуродованной скульптуры и обвел взглядом мастерскую, которую знал как свои пять пальцев.

– Интересно, каким инструментом она воспользовалась? – пробормотал он.

Я восприняла только местоимение и бессмысленно повторила его:

– Она?

– Конечно. А что это, по-вашему, как не акт женской мести? Все мои инструменты на местах, да я и сомневаюсь, что такие удары можно нанести резцами, даже в бешенстве.

– Но… но я думала… – Я запнулась. – То есть… я подумала, что Брок знает, что случилось, и…

Ян резко повернулся ко мне от полки с инструментами;

– Брок? О чем вы?

– Брок что-то знал, – объяснила я. – И он чему-то радовался, но какой-то темной, нехорошей радостью. А когда я позвала его взглянуть на статую, он ушел, отпустил меня сюда одну. И потом не вернулся.

Ян покачал головой.

– Трудно поверить, что Брок способен на такое. От него можно ожидать жестокости, да. Но в открытую. Месть исподтишка, удар в спину – не для него.

Я в этом не была уверена. Я не знала, на что способен Брок.

– Кого же вы имели в виду? – спросила я.

– Вдову капитана, конечно. Лиен.

Да. Китаянка была способна на такой поступок. Она хотела, чтобы на корабле капитана Обадии была статуя с ее лицом. Она не любила меня. Именно я отняла у нее богатство. По крайней мере, она должна так считать. Только мне казалось, что вряд ли она стала бы причинять Яну такую боль.

– Но вы же всегда были так добры к ней, – заметила я. – Не считая капитана, вы были ее единственным другом в доме Бэскомов. Она бы не решилась отплатить такой неблагодарностью.

Ян ничего не отрицал и продолжал обыскивать мастерскую. Он нашел то, что искал, в углу за рулоном брезента и вытащил находку на свет. Я узнала мерзкий малайский клинок. Ян повернулся ко мне, держа клинок в руках, осторожно провел пальцем по затупившемуся стальному лезвию, к которому прилипли щепки и опилки.

– Она привезла его с собой из Китая, – сказал Ян. – И конечно, это первое, чем ей было удобно воспользоваться.

Я смотрела на пиратскую саблю с отвращением. Мне почудилось, будто холодная сталь касается моего лица, будто за деревянной статуей наступила моя очередь.

Прайотт двинулся к выходу с клинком в руках, и я, видя ожесточение, исказившее черты лица Яна, в ужасе его окликнула:

– Куда вы? Что собираетесь делать?

– Верну даме ее собственность, – ответил он и вышел из комнаты, оставив меня наедине с изуродованной фигурой.

Я ничего не могла поделать, не могла вмешаться. Ян должен действовать сам. Невзирая на варварскую выходку Лиен, я не верила, что он причинит ей вред. Но все-таки мне было не по себе.

Выйдя на улицу, я увидела, как Ян быстро шагает по двору, и медленно двинулась сквозь сгущавшиеся сумерки ему вслед. Тут из-за угла показались наконец хозяин с собакой. Я уже забыла, что Брок обещал вернуться к маяку и присоединиться ко мне. Они подошли. Люцифер попытался прыгнуть на меня, но Брок удержал его сильной уверенной рукой.

– Стоять, разбойник! Леди не нравятся твои знаки внимания.

Люцифер послушно замер возле своего хозяина, подрагивая и сверля меня горящим взглядом.

– Ну? – спросил Брок. – Видели?

– Так вы знали! – возмутилась я. – И вы знали, что я не стану вас дожидаться, пойду и сама все увижу. То-то мне показалось, вы были чем-то довольны. Вам и в голову не пришло, сколько труда и душевных сил вложил Ян в эту работу. Наверное, вам даже не понять, какая прекрасная и тонкая это была работа.

Он рассмеялся мне в лицо, а собака, услышав издевательский смех, зарычала.

– Прекрасно понимаю. Я следил, как она продвигается. Ее совершенство было от дьявола.

– Вы все знали и все же отпустили меня одну. А вы не подумали, что подобное зрелище может напугать до смерти?

Уже произнося эти слова, я сообразила, что этого человека ничем не проймешь. Не ждать же мне, в самом деле, доброго отношения Брока Маклина!

– Я хотел поговорить с матерью, – сказал он. – Не думаю, чтобы и вы могли пострадать. Но мать снова заперлась в комнате, жалуется на головную боль, Я ничем не мог ей помочь и вернулся.

– Прайотт уже все знает, – сообщила я, никак не выразив сочувствия свекрови. – Мы нашли, чем орудовал негодяй – тем самым малайским крисом капитана. Ян отправился к Лиен.

– К Лиен? – В голосе мужа прозвучала странная нотка, словно Броку трудно было осознать, что вандализм учинила китаянка.

– Наверное, это сделала Лиен, – сказала я. – Она очень хотела позировать, и у нее множество других причин меня не любить.

Воцарилась долгая неловкая пауза. Невзирая на приведенные доводы и улику, Брок, видимо, сомневался в виновности Лиен. И тут я поняла, почему он поспешил домой к матери. Сибилла Маклин обладала достаточно сильным характером, чтобы сотворить что-нибудь подобное. И симпатизировала мне не больше, чем Лиен. Может быть, у нее было куда больше причин уничтожить копию носовой фигуры с "Морской яшмы". В Сибилле Маклин старая ненависть кошмарным образом сочеталась с новой.

Мы повернули и медленно шли к дому. Черный пес приноравливал свой шаг к походке хозяина. По крайней мере выяснилось, что мои страшные подозрения насчет Брока безосновательны. Правда, я не знала, успокоило это меня или разочаровало. Мне доставило бы удовольствие думать о нем плохо. Словно тем самым я могла как-то защитить себя… от себя же. Я взглянула на мужа и опять увидела резкий чеканный профиль и сильные мышцы шеи.

– Когда вы побывали на маяке? – спросила я.

– Как раз перед тем, как вышел на скалу и увидел вас с Лорел. Сперва я был потрясен, хотя вы и считаете меня бесчувственным. Хотел уйти оттуда и проветрить мозги, прежде чем что-нибудь предпринимать.

– Но вы были довольны, – напомнила я. – Я сразу почувствовала.

Он не стал отрицать:

– Мне эта скульптура Яна с самого начала не нравилась. Мне казалось оскорблением, что ее делают в доме Бэскомов – словно заталкивают нам в глотку наши же старые обиды. Могу только посочувствовать несчастному безумцу, что задумал отомстить кому-то столь варварским способом.

– Думаю, вы и сами могли это сделать, – дерзко бросила я.

Брок глянул на меня с таким презрением, что мне стало стыдно, отвернулся и, дернув собаку за поводок, зашагал к скалам. Хозяин с собакой, видимо, всегда спускались к морю, когда хозяина терзали мрачные мысли.

Я прошла в белые ворота дома Бэскомов и, гадая, чем кончился разговор Яна с Лиен, отправилась наверх. Погрузившись в печальные мысли, я даже не заметила, как открылась дверь комнаты Сибиллы Маклин. Только поднявшись по лестнице и оказавшись в коридоре, ведущем к нашим комнатам, я поняла, что свекровь стоит передо мной. Наверное, я вздрогнула, и ее тонкие губы растянулись в злорадной улыбке. Волосы Сибиллы растрепались, на ней был небрежно запахнутый халат неприятного горчичного цвета. Она ничего не говорила, только стояла и смотрела, как я иду по коридору. Ее запавшие бесцветные глаза даже не моргали, а молчание было исполнено невыразимого торжества.

Наверное, я очень быстро проскочила коридор, но мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем я добралась до убежища – собственной комнаты. Я почти бежала, чем дополнительно порадовала миссис Маклин, которой только того и нужно было, что испугать меня.

И я была испугана. Я боялась рук, которые еще недавно размахивали саблей. А если свекрови вздумается схватить меня за горло? Она ведь сильнее…

Я бросилась в комнату и захлопнула за собой дверь. Но у меня не было ключа. И не было на двери задвижки. Зачем, подумала я, в той маленькой комнатке, где умерла моя мать, была прочная задвижка? Может быть, капитан велел поставить ее, чтобы оградить мою мать от ненависти этой женщины?

По ту сторону коридора все было тихо. Я не услышала скрипа закрываемой двери, не услышала и звука шагов, который свидетельствовал бы, что кто-то подходит к моей комнате. Просто глухая тишина. Мне даже захотелось выглянуть в щелку и посмотреть, что делает миссис Маклин. Но я и так отлично это знала. Она стояла там же, где я ее встретила, с той же ужасной улыбкой на губах, с тем же пустым взглядом. Просто стояла, не моргая, и сквозь дверь буравила меня взглядом, зная, как я дрожу от страха.

Я нашла стул с крепкой спинкой и, чтобы хоть как-то обезопаситься, подперла им дверную ручку. Дверь в комнату Брока была, как всегда, прикрыта, но у меня не было второго крепкого стула, чтобы надежно закрыть и ее. А если миссис Маклин решит войти сюда через комнату сына?.. Я бросилась к окну, чтобы в крайнем случае открыть его и позвать на помощь, и увидела Брока – он возвращался домой. Я вновь отпрянула и упала на кровать. Сердце колотилось, мысли путались от страха.

Из коридора донесся скрип, а затем шаги в спальне свекрови. Слава богу, миссис Маклин покинула свой пост. Я лежала, прижавшись щекой к подушке, сердце колотилось, и мне казалось, вот-вот разразится какая-то беда.

Но ничего не произошло. Совсем ничего.

Пора еще не настала. Изуродованное лицо статуи было лишь отголоском далекого грома. Буря надвигалась, ветер страха уже свистел вовсю, но гроза еще не разразилась.

Время еще не пришло.

15.

До ужина не случилось и ничего примечательного. Избегая компании Брока или его матери, я напросилась на ранний ужин вместе с Лорел, и мы с ней довольно весело поболтали за кухонным столом, несмотря на то что миссис Кроуфорд дулась и всячески старалась испортить нам настроение.

Лорел еще не знала об изуродованной скульптуре, и я ей ничего не сказала. Возможно, если бы я это сделала, потом ей было бы легче, но девочка так преобразилась за последние дни, что мне просто не хотелось ее расстраивать.

Ян до вечера не появлялся. После ужина Лорел ушла спать, а я отправилась в библиотеку, самую уютную комнату в доме, и, затопив камин, уселась перед ним с книжкой сэра Вальтера Скотта. Обычно рассказы о благородных шотландских лордах и леди увлекали меня, но с недавних пор все меньше. События, происходившие со мной в действительности, не давали рыцарской романтике захватить воображение. Поэтому, хотя дрова весело потрескивали, а перед глазами белели страницы, я скользила глазами по строкам, почти не воспринимая прочитанное.

Потом дверь вдруг открылась и вошел Ян Прайотт. Я едва не выронила книгу. В этом доме я начала шарахаться от собственной тени.

– Я так и думал, что вы здесь, – сказал он вместо приветствия. В голосе звучала безысходность.

Он развернул стул и уселся на него верхом, лицом ко мне, сложив руки на спинке стула. На лбу Яна залегли горькие складки. Он выглядел усталым, разочарованным и каким-то надломленным.

Прайотт так долго молчал, что я осторожно заговорила сама:

– Вы видели Лиен? Что она сказала?

– Только то, что крис два дня назад пропал. Говорит, что ходила в Гавань, а когда вернулась, его уже не было. Она хотела сказать мне об этом при встрече, но я так давно ее не навещал…

Я почувствовала, что в словах Лиен должен был прозвучать упрек.

– Значит, она отрицала, что изрубила статую?

– Вот именно. И даже очень рьяно. Правду она говорит или лжет, утверждать не берусь. Я помню, как гладко она лгала капитану, когда ей было нужно. А вообще она очень удручена, обижена и рассержена.

– Рассержена на вас?

Он глянул на меня, и я опустила глаза, уставившись на страницы книги. Я хотела завоевать дружбу Яна, а не его любовь. Я знала: нужно обязательно дать ему понять это. В нем чувствовалась сила воли, которую в этом доме приходилось подавлять. Он способен взять себя в руки. Ян – спокойный человек, но не слабый. И все же мне не хотелось причинять ему новую боль, когда не зажила еще прежняя душевная рана.

Не поднимая глаз, я повторила вопрос:

– Так Лиен на вас сердита?

– Она сердита и на меня, и на вас тоже. Думаю, она понимает, что со мной происходит. Она сердита и потому, что капитан обманул ее. Лиен привыкла считать себя главной наследницей и не лишена алчности. Но я ее не виню.

Я не стала спрашивать его, почему за это нужно винить.

– Брок тоже думает, что статую изуродовала не она, а его мать, – сказала я.

По-видимому, Ян не учитывал такой возможности. Вероятно, поначалу он был твердо уверен в том, что это сделала китаянка, и даже не рассматривал версии о других предполагаемых виновниках.

– Хм, не исключено, – после долгого молчания произнес он. – Наша суровая Сибилла имела все основания так поступить – тут и ревность к покойной Карри Коркоран, и ненависть к кораблю, и неприязнь к вам… И все же более вероятно, что это Лиен. Мне кажется, ваш муж не там ищет виновника, миссис Маклин.

– Не называйте меня так! – воскликнула я.

Яну иногда нравилось поддевать собеседника и язвить, и сейчас он издевался и надо мной, и над собой. Прайотт встал и принялся вышагивать по библиотеке вдоль книжных шкафов и обратно, а я с несчастным видом следила за ним. Ян поймал на себе мой взгляд и вернулся к камину.

– Какой же я дурак! – воскликнул он. – Прояви я хоть каплю благоразумия в день вашего приезда и не отложи решение посадить вас на поезд до утра, я бы сразу похитил вас, умчал отсюда, от капитанского самодурства. Но я не посмел. А теперь слишком поздно. Что сделано, то сделано, и нет пути назад.

Мне тоже оставалось только сожалеть о том, как все могло сложиться, но не сложилось. Окажись я тогда далеко, и теперь меня не мучило бы непонятное, гипнотическое оцепенение в присутствии Брока Маклина. Этот странный человек, звавшийся теперь моим мужем, притягивал и отталкивал меня одновременно. Но Яну об этом я сказать не могла.

Я молча сидела, глядя в огонь. Прайотт подошел к письменному столу, за которым обычно работал над историей компании.

– Вот, возвращаю вам карты, – сказал он. – Ничего не придумал с этой китовой печатью.

Он произнес это равнодушно и положил стопку мне на колени. Я решила, что он был слишком занят и просто не стал заниматься розысками, в которые не верил.

Я взяла карту, наклеенную на холст, и в который уже раз принялась ее рассматривать. Сколько было романтики в одних только географических названиях; Конские широты, тропик Козерога, Северо-восточный муссон и, конечно же, Ревущие сороковые, где корабли, огибающие мыс Горн по пути в Китай и обратно, старались оседлать господствующий на этих широтах "бодрый западный ветер". Другой, восточный путь в Китай пролегал возле мыса Доброй Надежды, и здесь, под самой Африкой, гордо красовалась так озадачившая меня полная китовая печать. "На китайской линии", как сказал капитан.

В недоумении покачав головой, я пробормотала:

– Заберу их с собой и, может быть, потом снова просмотрю. Вдруг меня осенит?

Яна карты совершенно не интересовали. Он подошел к моему креслу и сзади положил ладони мне на плечи.

– Спокойной ночи, Миранда.

Я сидела не шелохнувшись, пока Ян не убрал руки. Потом ощутила дуновение воздуха – Прайотт открыл дверь и вышел из библиотеки.

Так же ли вела себя моя мать в дни юности? Может быть, она тоже, любя моего отца, боялась обидеть остальных, кто любил ее, и тем самым причиняла им еще худшую боль? Необходимо внушить Яну, что, как бы ни был он добр ко мне и как бы я ни была ему за это благодарна, полюбить его я не смогу. Любовь не приходит по заказу. Если бы я любила Яна, мне было бы легче. Но меня необъяснимо притягивал другой; это меня и злило, и огорчало.

Я собрала карты и отправилась к себе. В коридоре с опаской покосилась на дверь миссис Маклин. Слава богу, ее комната была закрыта – в настоящую минуту за мной не шпионили. За дверью Брока было тихо. Если он и прошел к себе, пока я была в библиотеке, я его не слышала.

Я бросила стопку карт на кровать. Карта на холсте упала лицевой стороной вниз, и оказалось, что на обороте оттиснут тот же полный силуэт кита. Присев, я рассеянно провела пальцами по холсту. Потом начала ощупывать холст и карту уже целенаправленно. Наклеили ее плотно, но я надорвала холст по краю и, просунув в щель шляпную булавку, аккуратно отделила карту от подкладки. За подкладкой лежал лист рисовой бумаги.

Зная хрупкость такой бумаги, я взяла листок в руки со всей возможной осторожностью. Он был исписан выцветшими коричневыми чернилами, и я сразу узнала размашистый почерк, которым было написано письмо с приглашением приехать в Бэском-Пойнт. Почерк капитана Обадии.

Первая строка была выведена крупнее, чем остальные, и в глаза мне бросилось собственное имя:

Миранде Хит,

когда она вырастет

В надежде, что эта бумага будет найдена после моей смерти и дабы очистить свою совесть, пишу я эти строки. Старое преступление не дает мне покоя; так пусть же станет известна истина.

Я пересела в кресло и прочла скупое признание, в котором сначала были изложены известные факты: три капитана находились на борту "Морской яшмы"; разразился шторм, яростнее которого не видели возле мыса Доброй Надежды; капитаны перессорились. Это я уже знала. Ничего нового, никакого объяснения причин ссоры. И в самом конце – признание, краткое и ясное:

Натаниэль Хит не убивал Эндрю Маклина. Капитана Маклина застрелил я, капитан  Обадия Бэском.

И все. Я снова и снова перечитывала последние строки, и кровь стучала у меня в висках. Видимо, эти слова были написаны, когда я была еще совсем маленькой. Капитан хотел, чтобы я узнала правду. Я подумала, что его признание было бы куда ценнее и полезнее, открой он правду еще при жизни моего отца. Но во всяком случае капитан облегчил свою совесть и смыл пятно с имени старого друга.

Итак, передо мной лежало признание, хотя и безо всяких подробностей. Его хватило бы, чтобы обелить имя моего отца, но все-таки я не узнала всего, что хотела. Потом я заметила, что внизу, после подписи есть что-то вроде постскриптума. И снова мне бросилось в глаза знакомое имя.

Том Хендерсон из Гавани Шотландца, первый помощник капитана в злополучном рейсе, был свидетелем. Он подтвердит мое признание.

Ничего Том Хендерсон уже не подтвердит. Том Хендерсон умер. Как и все три капитана. Может быть. Тома убили. Но кому могло понадобиться навеки заткнуть ему рот? Ведь трагедия произошла так давно. Почему кому-то так важно по-прежнему скрывать правду о "Морской яшме"? Не знаю…

Только вот если… Меня осенила новая мысль. Что, если эта тайна была связана с Эндрю Маклином? А его сын не хочет, чтобы тайна вышла на свет, даже после стольких лет. Разумеется, Брок любил своего отца, гордился им и готов был пронести ненависть к его убийце сквозь годы, даже перенести ее на потомков виновного, то есть на меня.

Мне пришла в голову и еще одна мысль. Истина, открытая этим коротким признанием, – истина, которую капитан Обадия скрывал всю жизнь, – полностью оправдывала мою веру в отца. Натаниэль Хит никогда никого не убивал. И у Брока, сына Эндрю Маклина, нет причин продолжать ненавидеть меня как дочь убийцы. Теперь я смогу оправдать своего отца, показав Броку письмо капитана, и тем самым уберу главное препятствие между мной и моим мужем.

Впервые после ночного венчания в комнате капитана я по-настоящему подумала о Броке Маклине как о своем муже. Это меня немного испугало. Словно с плеч свалился тяжкий груз, пригибавший меня к земле, и освободил меня, но освободил только затем, чтобы я взвалила на себя новый…

А вдруг найденное письмо грозит мне смертельной опасностью? Мысленно я опять увидела изуродованное лицо статуи. Оно снова и снова преследовало меня, а потом нахлынули еще худшие воспоминания – о последних минутах и словах Тома Хендерсона в трюме старого китобойца. Хендерсон пытался что-то сказать мне, но я ничего не поняла. Кто заплатил Тому? За что? Если Том знал правду обо всем, что случилось на борту "Морской яшмы", почему молчал долгие годы? Если он хотел шантажировать капитана, почему ждал столько времени? Похоже, его появление ускорило и без того стремительные события. Внезапный приход Тома Хендерсона до смерти напугал капитана.

Я страшно замерзла, потому что так же, как в первую ночь в этом доме, не позаботилась о камине. Окоченевшими пальцами с трудом расстегнула крючки платья и распустила шнуровку, надела ночную рубашку и юркнула под одеяло.

Чего же я боюсь? Скрытой угрозы, исходящей от изрезанного лица статуи? Или чего-то другого? Может быть, звука торопливых шагов над головой, к которым все время мысленно возвращалась, и Брока Маклина, которого увидела возле трапа, выбежав на палубу? На глаза навернулись слезы, я лежала и дрожала, не в состоянии успокоиться.

Не скоро я услышала, как Брок вошел в свою комнату. Потом затрещали дрова у него в камине. Брок тихонько насвистывал, словно день прошел гладко, без неприятностей.

Тут я разрыдалась. Я не хотела, чтобы он меня услышал, и плакала в подушку, стараясь подавить всхлипы. Я сама испугалась своих слез, но не могла остановиться. Столько страшного случилось, такие жуткие картины вставали перед мысленным взором, что я не могла с собой справиться.

Раздался стук в дверь. Я боялась, что не вынесу унижения, если Брок застанет меня в таком плачевном, в прямом смысле, виде.

– Оставьте меня в покое, – выдавила я из себя и снова зарылась лицом в подушку.

С тем же успехом я могла пригласить его войти, потому что Брок все равно открыл дверь. Свет и тепло хлынули из его комнаты. Он подошел к кровати, и я отвернулась, чтобы он не видел моего лица. Однако его слова меня удивили.

– Я принес вам ключ, – сказал Брок. – Он подходит к обеим дверям – и в коридор, и ко мне. Непременно закрывайте дверь на ключ, пока я буду в отъезде.

– В отъезде? Вы уезжаете? – всхлипнула я,

– Хендерсон не врал. Я получил сведения, что "Морская яшма" действительно стоит в Салеме. Решил съездить туда и осмотреть корабль.