Текст книги "Жена или жертва?.."
Автор книги: Филлис Уитни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Annotation
Выходя замуж за скульптора, который видит в ней модель для своего будущего шедевра, Дина Блейк и не представляет себе, что за схватка ее ждет, с какими «сумеречными», «зимними» людьми ей предстоит бороться.
В этом увлекательном романе есть все: любовный треугольник, муки творчества, страх преследования, загадочное убийство и самоубийство… Но в конце концов героиня находит свое счастье.
Филлис Уитни
Пролог
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
Филлис Уитни
Жена или жертва?…
Пролог
Я внезапно проснулась и испуганно прислушалась. За окнами бушевала буря. Ветер свистел в верхушках сосен, снег шелестел по стеклу. Но звук, который разбудил меня, раздавался не снаружи, а из коридора. Я с ужасом поняла, что это скрежет ключа, вставляемого в замочную скважину.
Моя рука машинально скользнула по кровати в поисках Гленна, но я тут же вспомнила, что днем после очередной ссоры с сестрой он выскочил из дома, завел свой «ягуар» и умчался по крутой, извилистой дороге. Он рассердился не на меня, а на нее.
Я повернулась на кровати, плотнее завернувшись в одеяло, и замерла, напряженно вглядываясь в темноту.
Звук повторился. Теперь ключ повернулся в замке, и я вспомнила, что за те несколько дней, что я прожила в «Высоких башнях», ни разу не замечала, чтобы дверь в комнату Гленна запиралась. Вернее в нашу комнату, поправила я себя, хотя все еще не чувствовала этот дом своим.
Из холла больше не доносилось никаких звуков – ни осторожных шагов, ни прерывистого дыхания. Стояла мертвая тишина. Сердце мое испуганно сжалось. Я догадывалась, кто находится по ту сторону двери. Но зачем она это сделала?!
Я бесшумно вылезла из кровати и, ступив на ледяной пол, босиком пересекла комнату. Подойдя к двери, я схватилась за ручку и попыталась повернуть ее, но мне это не удалось.
До меня донесся тихий смешок – она торжествовала победу. Выяснив, что я обнаружила ее присутствие, она, больше не заботясь о соблюдении тишины, спустилась вниз через холл в свою комнату, оставив меня безуспешно пытаться открыть дверь.
Она заперла меня, а Гленн отсутствовал. Он не мог придти мне на помощь, потому что исчез где-то в вихре снега, несущегося по холмам северного Нью-Джерси и замерзшему озеру, расположенному у подножия одного из них, на котором последние восемьдесят лет, словно бросая всем дерзкий вызов, возвышался этот дом.
Дрожа от холода, я нашла свой стеганый халат и просунула руки в рукава. Белая шелестящая круговерть отбрасывала на стены серебристый отблеск, благодаря чему в комнате не было абсолютно темно. Я подошла к окну и прижалась лицом к стеклу, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь метель, но увидела только густо облепленную снегом ветку орехового дерева, расположенную прямо напротив моего подоконника, которая билась под неистовыми порывами ветра.
В кругу света, который отбрасывал фонарь, прикрепленный к стене дома, можно было различить только несущийся почти параллельно земле снежный вихрь. Крупные снежинки пролетали мимо моего окна, гонимые сильным ветром. Сплошная белая пелена плотной стеной отгораживала меня от внешнего мира. Я почувствовала себя узницей, а запертая снаружи дверь спальни только усиливала это ощущение.
Метель за окном и темнота деревенской ночи, а также осознание удаленности этого дома от всех других, расположенных на другой стороне озера, заставили меня похолодеть.
Сколько сейчас времени?
Я опустила штору, скрыв от себя белый безумный вихрь, нащупала лампу рядом с резной кроватью палисандрового дерева и повернула выключатель. Мои маленькие часики, лежащие на тумбочке у изголовья, показывали половину третьего.
Гленн отсутствует уже почти десять часов, а в такую погоду вряд ли сможет добраться до дома даже при дневном свете. Тетя Наоми уехала вместе с ним, и я осталась в этом доме наедине с женщиной, которая заперла меня здесь. То, что она при желании могла с такой же легкостью сделать обратное – открыть дверь и войти в мою комнату, – было ужаснее всего.
Почему Гленн не захотел взять меня с собой? Я так просила его об этом…
Я принялась неуклюже растапливать камин. После нескольких бесплодных попыток это, наконец, удалось сделать, и яркие языки пламени охватили поленья. Я положила подушку на каминный коврик и уселась на нее, уткнувшись подбородком в колени и протянув руки к огню. Мои волосы рассыпались по плечам и в свете пламени засияли, как серебро. Перед сном Гленн всегда просил меня не заплетать их в косу. Он любил пропускать шелковистые пряди сквозь пальцы и зарываться лицом в их душистую массу.
Я люблю своего мужа! Искренне люблю. Но я не понимаю его, а иногда он даже пугает меня.
Я заплела волосы в толстую косу, чтобы они не так спутались. Утром придется расчесывать их самостоятельно, ведь Гленна не будет рядом, чтобы помочь мне в этом.
Именно волосы привели меня в «Высокие башни». Я всегда немного гордилась ими. Множество женщин путем всевозможных ухищрений добивались этого необычного платинового оттенка, мой же достался мне от природы. Отец говорил, что все остальное я унаследовала от Блейков – моя английская бабушка была хрупкой и изящной, – но волосы и глаза у меня были точно такими же, как у матери-норвежки. Меня назвали Бернардиной в ее честь, но, к счастью, отец понимал, что такое имя слишком длинно для ребенка, поэтому я стала просто Диной. Только один человек называл меня Бернардиной. А теперь я стала Диной Чандлер.
Дрова в камине весело потрескивали, и я стала понемногу согреваться. Вдруг сквозь треск пламени мне послышался шум автомобиля. Я подбежала к окну и тут же разочарованно отвернулась: никто не ехал по заснеженной дороге, никто не поднимался по ступенькам. Глупо было надеяться на это.
Снегопад усиливался, порывы ветра сотрясали стены и дребезжали оконным стеклом.
В доме тоже не было слышно никакого движения. Она закрылась в своей комнате, явно радуясь тому, что ей удалось напугать меня.
Счастлива ли я? Удовлетворена ли своим новоиспеченным браком? Наверное, все невесты в первое время испытывают сомнения, так что не стоит приходить в отчаяние от едва заметного неприятного привкуса в наших с Гленном отношениях? В них теперь чувствовалась какая-то странная холодность, словно снежная зима, лишила его веселой беспечности и уверенности в себе, которые раньше распространялись на все, включая и меня.
Мне не хотелось задумываться об этом, но взгляды, которые Гленн иногда бросал на меня, просто замораживали. Странно, но такие мысли приходили мне в голову только в его отсутствие. Когда же он был рядом, то заполнял собой все: комнату, дом, мои мысли и сердце. Я могла думать только о том, как безумно и нежно люблю своего мужа и как мне будет плохо, если он оставит меня. Я боялась этого не потому, что он давал повод предполагать, что собирается поступить так. Об этом не было и речи! Но когда появилась она, все изменилось, и именно это пугало меня. Я не понимала, в чем дело, и, чтобы успокоить себя, прибегала к воспоминаниям о нескольких последних восхитительных неделях, круто изменивших мою жизнь.
Сидя у камина, я закрыла глаза и попыталась во всех деталях припомнить день, когда Гленн появился в музее, где я работала, тем самым триумфально войдя в мою жизнь.
Мой отец, доктор Джон Блейк, был самым знаменитым университетским профессором-историком в Калифорнии. Его научные труды упоминались во всех справочниках, и каждая библиотека считала своим долгом включить их в свой фонд. Он привил интерес к истории и мне, но у меня он проявлялся несколько иначе.
Отца интересовали главным образом люди: мотивы их поступков, ошибки, победы и поражения, – то есть все, что можно было проанализировать с современной точки зрения. Я тоже интересовалась историческими личностями, но по-другому. Меня больше привлекали вопросы истории искусства: картины и скульптуры, которые создавали эти мужчины и женщины, жившие в прошлые столетия.
Я выросла в солнечной и теплой Южной Каролине, но Нью-Йорк всегда был для меня Меккой. Поэтому после смерти отца я упаковала вещи и с согласия матери отправилась на Восток, надеясь найти работу в музее, о которой всегда мечтала. Холодные зимы и самостоятельная жизнь немного пугали меня, но я знала, что должна это сделать. Мать, которая когда-то была знаменитой Бернардиной Бьернсон, одной из великих пловчих своего времени, теперь стала просто старушкой и жила со своей обожаемой младшей сестрой в городке, где я выросла, так что я могла за нее не волноваться.
Иногда я жалела, что была поздним ребенком. В детстве я не играла с братьями и сестрами, и если бы не друзья, которые появились у меня в музее, и работа, поглощавшая все мое время, я, наверное, чувствовала бы полное одиночество.
Кроме того, не признаваясь в этом даже самой себе, все это время я ждала, что в один прекрасный день я снова увижу его. Это было предопределено судьбой.
Я подсознательно искала в толпе знакомый поворот головы или уверенную мужскую походку, которая была мне так хорошо известна, и порой чей-то грубоватый голос или поддразнивающая улыбка напоминали мне о том, что давно следовало забыть, заставляя мое сердце биться быстрее.
Разумеется, я ни разу не увидела его. Я читала его книги, знала, что он живет в Нью-Йорке, но у меня не хватило смелости снова написать ему или придти. То, что он когда-то отверг меня, по-прежнему причиняло боль, и я старалась забыться в работе.
Я выполняла обязанности секретаря и помощника хранителя музея, а кроме того, с удовольствием бралась за все, что бы мне ни поручали, причем именно последнее нравилось мне больше всего. Моим любимым местом были кладовые, где на длинных рядах полок хранились сокровища, которые редко выставлялись для экспозиции. Здесь я помогала составлять каталоги, вытирать пыль, делать незначительный ремонт…
Неподалеку от музея я сняла небольшую квартиру и время от времени встречалась с двумя или тремя молодыми людьми, чье общество мне нравилось, но не испытывала ни к кому из них каких-либо серьезных чувств. Видимо, я была еще не готова разделить свою судьбу с каким-либо мужчиной.
В тот памятный день я занималась простой, но довольно занимательной работой. Бронзовая статуя балетной танцовщицы, почти в полный рост, изготовленная в Италии в эпоху рококо, была принесена в кладовую для обновления полировки. Надетая на ней настоящая пачка совсем обветшала, и моей задачей было одеть скульптуру в новые слои тюля. Я попросила рабочих поставить ее на длинный выставочный стол, куда падал свет из расположенных почти под потолком узких окон, и забралась туда же. Стоя на коленях с иголкой в руках, я склонилась над вытянутой ножкой бронзовой балерины и дружески болтала с ней во время работы.
Я знала о предстоящем приходе Гленна Чандлера. Имя его отца было хорошо известно в искусствоведческих кругах. Хотя Колтону Чандлеру было уже за пятьдесят, он по-прежнему не выходил из моды, а написанные им портреты Джавахарлала Неру и Сары Черчилль находились среди экспонатов музея и занимали почетное место в главной галерее наверху. О его сыне мне было известно только то, что он управляет небольшой художественной галереей, в которой я ни разу не была.
Художники и скульпторы часто посещали наш музей, и я не тушевалась при виде знаменитостей, тем более что с некоторыми из них мне приходилось встречаться еще в доме моего отца.
Хранитель сообщил мне, что Гленн Чандлер собирается придти в наш музей этим утром, чтобы посмотреть на мейсенские статуэтки восемнадцатого века, и попросил меня принести их из кладовой. Я решила, что пока он будет изучать их, смогу продолжить собственную работу, но мистер Чандлер запаздывал уже на полчаса, и я испытывала легкое недовольство, подозревая, что из-за него мне придется отложить свой ланч.
Услышав звук открываемой наружной двери и приближающиеся голоса, я поторопилась сделать последние стежки на пачке балерины, прежде чем спуститься со стола.
Первой вошла хранитель миссис Олбрайт и, подняв глаза, с легкой насмешкой в голосе обратилась ко мне:
– Мисс Блейк, может быть, вы сойдете со своего насеста и покажете мистеру Чандлеру статуэтки, которые приготовили для него? О, пожалуйста, простите, кажется, звонит мой телефон! – повернулась она к гостю и поспешно вышла, оставив его стоять у двери.
Я бросила через плечо быстрый взгляд и отметила, что высокий мужчина внимательно наблюдает за мной.
– Через минуту я буду свободна, – сказала я, втыкая иголку в пачку.
Поскольку он не пришел в оговоренное время, промелькнуло у меня в голове, ничего не случится, если теперь ему самому придется немного подождать. Видимо, в этот момент во мне взяли верх норвежские гены – отец всегда говорил, что моя мать была очень упряма.
Посетитель ничего не ответил, и в следующий раз я взглянула на него, только закончив шить.
Гленн Чандлер стоял неподвижно, по-прежнему изучающе глядя на меня горящими темными глазами, и я вдруг почти физически ощутила сдержанную силу, таящуюся в этом человеке. Его внешность напомнила мне «Портрет неизвестного» кисти эстонского художника Китса, который висел в доме моей матери. У изображенного на нем мужчины тоже были тонкие, волнистые волосы темно-орехового цвета с красноватым отливом, очень большие, почти черные глаза, удлиненное худое лицо с красивым чувственным ртом…
Молчаливый откровенный интерес Гленна Чандлера к моей персоне был почти оскорбительным.
– Я готова, – сказала я, прерывая эту странную игру в «гляделки», и сделала шаг в сторону, чтобы спрыгнуть с длинного стола.
Но он вдруг быстро подошел ко мне, двигаясь с легкой грациозностью, которая, как я поняла позже, выработалась у него благодаря спорту: катанию на лыжах, на коньках, верховой езде.
– Оставайтесь там, где стоите, – повелительно произнес Гленн. – Не шевелитесь.
Я почувствовала себя неловко, но тем не менее выполнила его приказание.
Он обошел стол, сделав полный круг, в то время как его горящие глаза не переставали изучать меня. Я хотела было возмутиться таким бесцеремонным разглядыванием, но остановила себя, так как в этом взгляде не было ничего оскорбительного.
– Этот серо-зеленый рабочий халат, – задумчиво пробормотал Гленн, – замечательно оттеняет цвет ваших глаз, делая их еще ярче. Он доминирует, но так и должно быть. И волосы вы причесываете именно так, как надо – они свободно лежат на плечах, обрамляя лицо. Только вот напрасно вы закололи их гребешками за ушами. Выньте их.
Я наконец пришла в себя и спрыгнула со стола, в высшей степени раздосадованная.
– Мейсенские статуэтки находятся здесь, – холодно сообщила я. – Я принесла их для вас и…
В его улыбке было нечто обезоруживающее.
– Теперь мы можем забыть о них, – сказал он. – И не смотрите на меня так. Я еще не знаю, что с вами делать, но это будет нечто. Нечто значительное. Так что не надо сопротивляться.
Мне всегда нравились властные, решительные мужчины, действующие ласково, но твердо, – таким был мой отец, – но я терпеть не могла, когда мной командуют. Меня можно было увлечь и повести за собой, но когда я сталкивалась с высокомерием и самоуверенностью, то мой дух противоречия тут же восставал. И все же, несмотря на свой гнев, я уже начинала понимать, что этот мужчина взволнован чем-то, не имеющим отношения ко мне лично. Он не собирался оскорблять меня и не заигрывал со мной.
Я стояла, как загипнотизированная, когда он приблизился и сильными длинными пальцами вынул из моих волос два серебряных гребешка. Эти прикосновения были почти нежными. Мои светлые волосы рассыпались по плечам, и он замер, не отрывая от них задумчивого взгляда. Мне понравились его темные глаза. Хорошо, что они не голубые.
– Я вылеплю вас из алебастра, – пробормотал Гленн себе под нос. – Из чистого белого алебастра, напоминающего лед. Я смогу это сделать. И сделаю.
Я опешила. Как на это реагировать? Моделью я становиться не собиралась – такого рода работа меня совершенно не привлекала. Мое смущение росло, и то, что он не испытывает ничего подобного, начинало меня злить.
– Если вы хотите посмотреть на мейсенские статуэтки, то поторопитесь, – предложила я. – Иначе я останусь без ланча…
– Как вас зовут? – спросил Гленн. – Миссис Олбрайт обратилась к вам как к мисс Блейк. Но как ваше имя? В вас должна течь скандинавская кровь.
– Моя мать – норвежка, – пояснила я. – В ее честь меня назвали Бернардиной.
Я всегда представлялась полным именем, хотя только один человек называл меня так – один единственный мужчина. Думаю, что это был своего рода тест, которому я подсознательно подвергала всех своих новых знакомых. Гленн Чандлер легко прошел испытание.
– Дина! – протяжно проговорил он. – Я так и знал! Наследие северных народов. Да! Мне следует использовать алебастр. Ваша головка с волосами, распущенными по плечам… Хотя, пожалуй, можно добавить чуть-чуть холодной зелени…
Он планировал свою работу с такой уверенностью, как будто уже получил мое согласие позировать ему! Я разозлилась по-настоящему и, едва сдерживаясь, заявила:
– Я не хочу, чтобы меня ваяли – ни из алебастра, ни из какого-либо другого материала! Мне не нравится долгое время стоять неподвижно. Верните, пожалуйста, мои гребешки!
Гленн снова улыбнулся мне, и я против своей воли тут же оттаяла. Едва заметная тень промелькнула по его лицу, и он умело воткнул гребешки в мои волосы, словно делал это тысячу раз.
– Разрешите пригласить вас на ланч, – произнес он. – Это будет чем-то вроде извинения за то, что я так напугал вас. Разумеется, вы не имеете ни малейшего представления, о чем я говорю. Но, по крайней мере, дайте мне возможность все объяснить.
Я молча кивнула, чувствуя, что хочу пойти с ним. Мною руководил сейчас вовсе не разум, а знакомое с детства ощущение волшебства. Это было нечто вроде стремительного взлета, когда от ощущения высоты захватывает дух.
За свои двадцать четыре года я не раз испытывала подобное и хорошо знала, как легко упасть с небес на землю, но, тем не менее, всегда смело шла навстречу новому приключению.
Я опустила голову и тихо, пытаясь скрыть свое возбуждение, сказала, что должна взять свое пальто.
В дверях он на мгновение взял меня за руку и, не спуская пристального взгляда с моего лица, сказал:
– Белизна льда и серебро. Великолепный контраст. Полная противоположность черному цвету.
Тогда я еще не понимала, что он имеет в виду.
За ланчем он рассказывал о себе, но у меня так громко колотилось сердце, что я ничего не слышала. Некоторое время спустя я даже не могла вспомнить, что нам подавали.
Впрочем, многое из его биографии было общеизвестно. Все знали, что Гленн Чандлер в юные годы был вундеркиндом, и его талант художника и скульптора рос вместе с ним. Знатоки говорили, что он вполне может перерасти своего отца, Колтона Чандлера. Но потом что-то произошло и, когда Гленну исполнилось двадцать, его работы вдруг стали заурядными. Он не оставил творчество, но, несмотря на все попытки, ему лишь один только раз удалось создать нечто достойное его прежней славы.
– Я сделал скульптуру из черного мрамора, – рассказывал он мне. – Но, хотя я работал с настоящим вдохновением, у меня получилось что-то настолько ужасное и мрачное, что я возненавидел это произведение, еще не успев его закончить. Тем не менее многие высоко оценили эту мраморную головку. Но если я смогу изобразить тебя, а я уверен, что у меня получится… Дина Блейк, умоляю, не отказывайся! Дай мне шанс!
Что мне оставалось, как не согласиться? Гленн был так мил и настойчив, что я уступила ему почти без борьбы. Знакомое ощущение стремительного взлета не оставляло меня, но в глубине души я подозревала, что впереди не будет ничего, кроме боли.
Гленн Чандлер вел себя, как влюбленный. Я понимала, что он влюблен в свою будущую алебастровую головку и вряд ли воспринимает меня отдельно от нее, но ему удалось увлечь меня, зажечь во мне ответный огонь. Кроме того, меня согревала тщеславная мысль о том, что мне предстоит позировать для значительного произведения искусства, вдохновлять истинного художника в его творчестве. Я даже не пыталась спастись бегством и вела себя, словно рыба, охотно заглотнувшая наживку.
Работа в музее вдруг перестала интересовать меня, и я с удовольствием принимала приглашения Гленна на ланчи и обеды. Но к скульптуре мы не приступали, хотя проводили вместе довольно много времени. Возможно, дело было в том, что он боялся сразу же подвергать себя такому испытанию. Студия, расположенная за его художественной галереей, ожидала нас, но Гленн не приводил меня туда. Вместо этого мы прогуливались по холодным ноябрьским улицам Нью-Йорка и вели бесконечные беседы. Говорил, в основном, Гленн, и мне порой казалось, что он изголодался по внимательному собеседнику, а поскольку его рассказы были очень увлекательны, я слушала его с восхищением.
Он открыто признался мне, что стал владельцем художественной галереи, потому что понял, что не может сам создавать произведения искусства. Его восхищали работы художников и скульпторов, которые выставлялись там, и он всегда был рад поддержать молодые многообещающие дарования.
На третий вечер нашего знакомства Гленн все же привел меня в свою галерею, когда та была уже закрыта для посетителей. Это была длинная узкая комната, простая и очень красивая, с полированным полом и деревянными панелями, передвигающимися вдоль стен. Такая конструкция позволяла демонстрировать картины при наиболее выгодном освещении. Гленн провел меня по всем залам, с энтузиазмом рассказывая о работах того или иного художника или скульптора. Он выглядел загадочно-прекрасным и в то же время мужественным, и меня бросало в дрожь при мысли о том, что я понравилась этому человеку.
И все же я чувствовала, что он испытывает боль, демонстрируя работы других, а не свои собственные, и это придавало ему в моих глазах еще большую привлекательность. Я страдала вместе с ним, в то же время восхищаясь его храбростью и упорством.
Гленну всего тридцать четыре года. Почему бы ему не начать все сначала? – думала я. Теперь он сможет сочетать вдохновение с мастерством, которое без сомнения присутствовало в его ранних работах. Я почувствовала себя музой, необходимой каждому художнику, которая должна пожертвовать собой ради искусства.
При воспоминаниях об этой галерее у меня перед глазами всегда всплывает одна картина. К сожалению, тогда я еще не знала, что она могла бы послужить для меня предостережением.
На первый взгляд в ней не было ничего примечательного, но она почему-то сразу же привлекла мое внимание. Покрытое льдом зимнее озеро с голыми серыми деревьями по берегам, чистое голубое небо, яркие фигурки конькобежцев… Я скользнула по этой картине коротким взглядом и собиралась уже отойти, как вдруг увидела, что там, в действительности было изображено.
На первый взгляд казалось, что это милая работа художника-примитивиста, но при внимательном рассмотрении маленькие фигурки конькобежцев переставали казаться забавными. Несмотря на яркие одежды, в каждой из них проступало что-то уродливое, а действия были далеки от невинных. Там была девочка, стремительно летящая к каменной насыпи навстречу неминуемой опасности… Маленький мальчик, который толкал другого в костер, разведенный на берегу… Высокий подросток прицелился из ружья в маленького коричневого зверька, пытающегося скрыться среди деревьев. Этот юноша был выписан с особой тщательностью: его клетчатая куртка, синие джинсы, шапка в красно-черную клетку, а возле его ног лежал маленький мешок для дичи и кучка мертвых зверьков, среди которых легко было различить лису, енота, кролика.
Сначала я подумала, что рукой художника водило желание показать жестокую правду жизни, но потом разглядела гораздо большее: эта картина сама словно излучала зло. Каждый маленький трупик был выписан с каким-то патологическим удовольствием, и в этом чувствовалось что-то противоестественное. Тем не менее, это произведение производило очень сильное впечатление.
Я попыталась разглядеть имя художника, но нашла только едва заметные инициалы в правом нижнем углу.
Гленн разговаривал с кем-то в дверях галереи. Когда посетитель ушел, он подошел ко мне.
– Какая ужасная картина! – воскликнула я. – Кто ее написал?
Мои слова почему-то вызвали у него раздражение.
– Это своего рода шедевр, – сказал он. – А ты обратила внимание на дом на вершине холма, вон там, слева?
Я его не заметила. Солнечный свет заливал озеро, но все остальное лежало как бы в тени, и высокий серый дом на вершине холма прятался среди стволов по-зимнему голых деревьев. Вглядевшись, я нашла в нем множество крошечных деталей, которые тоже показались мне зловещими – выступающие башни, напоминающие настороженно стоящие уши, бледные окна, похожие на страдающие лица…
– Это «Высокие башни», – пояснил Гленн. – В этом доме я вырос. Чандлеры владеют всей землей на дальней стороне озера, и в известном смысле само оно тоже принадлежит нам. – Его лицо помрачнело. – Хотя сейчас там поселились люди, которые хотят отобрать его у нас. Но мы найдем способ остановить их.
Что-то словно кольнуло меня в затылок, и я нагнулась, чтобы внимательнее приглядеться к инициалам, которыми была подписана картина. Я различила две буквы – «Г. Ч.» – и изумленно посмотрела на Гленна.
– Так это твоя работа?! Неужели ты способен создать такое?.. Но почему, Гленн, почему?
Он сердито потащил меня прочь от картины.
– Нет, не моя! Я – владелец этой картины, а не художник. Пойдем отсюда!
Во всем этом чувствовалась какая-то тайна, и меня вдруг охватило ощущение, что я обязательно должна разгадать ее.
– Почему ты не хочешь, чтобы я на нее смотрела? Она действительно написана мастерски, хотя вначале немного шокировала меня. Ты не должен стыдиться ее, если…
Гленн больно сжал мою руку.
– Я уже сказал тебе, что она не моя. И не хочу, чтобы ты смотрела на нее, потому что это может настроить тебя против озера Серых камней и моего родового гнезда. Мне не нужно, чтобы ты относилась к ним с предубеждением, Дина, потому что собираюсь отвезти тебя туда. Ведь ты поедешь со мной, правда?
Он повернул меня лицом к себе, и я встретила взгляд его горящих темных глаз, от которых не смогла оторваться. Они как будто бросали мне вызов и одновременно умоляли. Моя тревога возрастала.
– Но зачем мне ехать в «Высокие башни»? – с недоумением спросила я.
– Затем, что я собираюсь заняться головкой из алебастра, а ты будешь позировать мне, Дина. Я должен начать работу как можно быстрее, прежде чем потеряю это ощущение, которое с таким трудом нашел, и этот образ.
– Но я собиралась позировать тебе здесь, – сказала я. – Ты говорил, что будешь работать в студии позади галереи. Я думала, что мы начнем на этой неделе.
Он положил руки мне на плечи, и мое тело, казалось, само потянулось ему навстречу, словно истосковавшись по этим прикосновениям. Я ничего не могла с собой поделать.
– Ничего не выйдет, – возразил Гленн. – Это не то место. – Он бросал отрывочные фразы, не сводя с меня полубезумного взгляда горящих глаз. – Все, что я начинал здесь, заканчивалось неудачно. Это были годы ужасных провалов. На этот раз я не могу рисковать. В «Высоких башнях» у меня есть подходящий материал – белый словно снег алебастр с легкой примесью зеленого цвета. Там мне будет хорошо, я почувствую себя комфортно…
Я была обеспокоена, смущена, и, хотя мне было трудно противоречить ему, но все же…
«Высокие башни» находились в северном Нью-Джерси. Я не хотела ехать в северный Нью-Джерси точно так же, как не хотела, чтобы у Гленна были голубые глаза. Это в теории женщина всегда ищет мужчину того же типа, что и ее первая любовь. Я знала, что это неправда и стремилась избегать любого сходства с Трентом Макинтайром. Мне нужно было навсегда забыть эти размашистые шаги, которыми он ушел от меня.
– Гленн, но в Нью-Йорке у меня есть работа, – напомнила я ему, – о которой я давно мечтала. Кроме того, мне не позволят сейчас уйти в отпуск, а значит, я потеряю это место. Я должна думать о своем будущем!
– Нет, – сказал он спокойно и без всякого высокомерия. – На этот раз ты должна думать обо мне и о моей работе. Для меня это вопрос жизнь и смерти, Дина. И ты знаешь это, правда?
Я знала это. Он меня убедил. И все же я боялась. Что станется со мной, когда шедевр из алебастра будет закончен? Какую роль Гленн уготовил мне на будущее?
Отступив назад, я высвободилась из объятий Гленна, отвернулась, чтобы не видеть темного пламени, горящего в его глазах, и торопливо пошла прочь. Похоже, сейчас необходимость побега приобретала первостепенную важность.
Он перехватил меня у выхода из галереи, и я заметила, что настроение его внезапно изменилось. В каком-то странном возбуждении он закружил меня по длинной галерее – мимо панелей, на которых были вывешены картины, вглубь помещения. Когда мы оказались в самом темном углу, он стал целовать меня, сначала нежно, а потом более требовательно. Я уступила и вернула ему поцелуй. Мои сомнения не рассеялись, опасения не исчезли, но, оказавшись в его объятиях, мне уже не хотелось думать о будущем. Это не имело никакого значения.
– Мы поженимся перед тем, как я отвезу тебя домой, – прошептал он мне на ухо. – И сделаем это без всякого шума. В «Высоких башнях» сейчас нет никого, кроме моей тетки Номи, поэтому мы сможем провести там наш медовый месяц. И я начну работать. Я хочу показать тебе наше озеро и холмы. Наступает зима, и ты нигде в мире не увидишь ничего более красивого, чем Серые камни, когда они покрыты снегом. Ты ведь выросла в Калифорнии, а значит, никогда не видела настоящей зимы.
Я притихла в его объятиях.
– Ты вовсе не обязательно должен жениться на мне, если я нужна тебе просто в качестве модели, – возразила я. – Я и так поеду с тобой в «Высокие башни». И буду позировать тебе там. Нет никакой необходимости…
– Необходимость есть, – возразил Гленн и прижал к себе мою голову, погрузив длинные пальцы в волосы.
Зачем тебе выходить замуж? – шептал мне внутренний голос. Зачем отказываться от своих надежд? Но я не хотела прислушиваться к нему. У меня не было никаких шансов снова встретить того, о ком я мечтала все эти годы. Так почему бы не начать новую жизнь?
Я слушала сильные удары мужского сердца и начинала испытывать какое-то странное чувство: то ли нежность, то ли страх.
– Только не подумай, что я покупаю тебя в качестве модели, любимая, – сказал Гленн. – Ты для меня – ответ на многие вопросы. Ты олицетворяешь свободу, спасение, успех – все. Я не могу не стремиться навсегда связать с тобой жизнь.
Какие странные слова он использует: «свобода», «спасение», удивленно подумала я. Надо будет расспросить его об этом. Но эти мысли тут же улетучились у меня из головы.
