Текст книги "Сестры-соперницы"

Автор книги: Филиппа Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Я нежно любила его. Я никогда в этом не сомневалась, а то, что временами в своей дневной ипостаси он вдруг становился каким-то далеким, отстраненным, делало его еще более загадочным и привлекательным. Я живо представляла, как объяснила бы это мать: «Ты вышла замуж очень молодой. Если бы я была рядом с тобой, мы бы поговорили, и я объяснила бы все, что тебе предстоит. Тебя следовало подготовить. Но все произошло так быстро, так неожиданно, что тебе пришлось немножко поплутать в потемках. Не бойся.

Ты любишь его, а он любит тебя. Ты его слегка побаиваешься, поскольку он занимает высокий государственный пост. Ну что ж, это хорошо, когда мужа уважают…»

Интересно, чувствовала ли она то же самое с моим отцом?

Конечно, если бы рядом со мной была Берсаба, я могла бы поговорить с ней. Но заставить себя изложить на бумаге самые потаенные мысли даже в письме к ней я не могла.

После обеда, когда Ричард заканчивал работать, мы отправлялись на верховые прогулки. Ему нравилось показывать мне окрестности. Он прекрасно знал природу и особенно любил деревья. Указывая на дерево какой-нибудь породы, он подробно рассказывал о нем; а вокруг Фламстеда росло множество самых разных деревьев. Прогулки с Ричардом немного смахивали на урок ботаники. Например, он останавливался возле ручья, где росли ивы.

– Видите, как они любят мокрую землю, – показывал он. – Смотрите, корни почти погружены в воду. Это мужское дерево – у них с женским разные цветки Вы, должно быть, видели, как весной на этих деревьях распускаются пушистые серебристые почки. Так вот, у мужских деревьев кончики почек золотистые, а у венских – зеленые. Когда они в цвету, их ветви словно усеяны комочками светлой шерсти.

Рассказывал он о шотландских соснах и тисах.

– Посмотрите на этот тис. Он растет здесь уже более сотни лет. Не наводит ли это вас на размышления? Представляете, как много он видел? Он уже рос здесь, когда королева Елизавета вступила на престол – и даже раньше, когда ее отец, Генрих VIII, разгонял монастыри и отказался подчиниться Риму.

– В тисах есть что-то зловещее, – заметила я.

– Ну, разве только то, что они ядовиты для скота – Нет, в них есть что-то колдовское. Можно подумать, что они обладают неким тайным знанием. Но ведь их ягоды не ядовиты? Птицы клюют их.

– Милая славная Анжелет, вы всегда пытаетесь во всем найти частицу добра. Надеюсь, вы такой и останетесь.

Он долго рассказывал о тисах: они очень медленно растут и вполне могут прожить больше тысячи лет, у них тоже разнополые цветки, причем мужские цветки маленькие, кругленькие и желтые, на тычинках шапочки пыльцы; женские цветки – небольшие, овальной формы и растут только на обращенной к земле части ветвей.

Я сознавала, что он хотел указать мне на сходство законов природы, по которым живут растения и люди. Он чувствовал мое смущение и давал мне понять, что следует привыкать к тому, что показалось поначалу несколько странным и пугающим. Разве не так все происходит в мире с момента творения и разве не таков естественный путь размножения всего живого?

Я жадно слушала и старалась показать, что все понимаю и готова воспринимать жизнь такой, какая она есть.

О деревьях он мне рассказывал бесконечно, утверждая, что они – самое совершенное творение природы. Нет времени года, когда деревья не удивляют своей красотой. Весной они доставляют радость появления почек, зародышей будущих цветов; летом они поражают богатством своей кроны, а осенью – буйством красок, вечным источником вдохновения художников; но лучшее время года – зима, когда обнаженные ветви четко вырисовываются на фоне ясного неба.

– Я и не думала, что вы можете быть столь лиричны, – призналась я.

– Обычно я опасаюсь насмешек, – сказал он.

– Но только не с моей стороны.

– Конечно.

Я вновь почувствовала себя счастливой.

Потом он показал мне осину, и мне было очень интересно наблюдать, как она трепещет при легких дуновениях ветерка.

– Говорят, что крест, на котором распяли Христа, был сделан из осины, и с тех самых пор осина дрожит.

– Вы верите в это? – спросила я. Он покачал головой.

– Листья дрожат так сильно, потому что у них длинные и тонкие черенки.

– Вы ищете для всех явлений логичное объяснение?

– Стараюсь.

Мне удалось узнать о нем много нового. По вечерам он любил рассказывать о битвах, в которых принимал участие, а я старалась усвоить услышанное. Как ни странно, у него были наборы оловянных солдатиков, вроде тех, в которые играют дети, – пехотинцев и кавалеристов. Увидев их впервые, я была изумлена. Менее всего я готова была представить Ричарда играющим оловянными солдатиками. Но выяснилось, что это было не совсем игрой. Расстелив большой лист бумаги, он рисовал на нем план местности, а затем располагал на нем солдатиков и объяснял мне, как были выиграны или проиграны те или иные сражения.

Передвигая солдатиков по бумаге, он очень оживлялся.

– Вы видите, Анжелет, пехотинцы промаршировали сюда, но они не знали, что за этим холмом их поджидала кавалерийская засада. Она, как видите, была очень удачно расположена со стратегической точки зрения – совершенно незаметна со стороны. Командир пехотинцев, конечно, совершил ошибку. Ему следовало сначала выслать отряд разведчиков и изучить позиции противника.

Я старалась внимательно следить за его разъяснениями, поскольку хотела доставить ему удовольствие, а кроме того, он выглядел очень трогательно со своими оловянными солдатиками. В эти моменты он казался совсем молодым и каким-то беззащитным.

Мне очень хотелось быть искренне заинтересованной этими битвами, но я была вынуждена притворяться. Я никогда не любила разговоров на военную тему. Мать говорила, что войны вспыхивают по прихоти амбициозных властителей, и хотя они приносят одной из сторон временные преимущества, в конечном итоге все они несут только вред. Конечно, иногда у нас дома вспоминали о поражении Испанской Армады, но то была морская битва, в которой, к тему же, мы дрались за свою жизнь г свободу.

Итак, но вечерам я наблюдала за тем, как он разыгрывал на столе битвы. Иногда он предлагал мне сыграть в шахматы ту самую игру, в которой я никогда не отличалась. Мы с Берсабой, бывало, играли между собой, но я так редко выигрывала, что эти дни стоило отмечать в календаре красным цветом.

По окончании игры Ричард внимательно изучал сложившуюся позицию и разъяснял мне мои ошибки, а зачастую вновь ставил на доску уже взятые фигуры, предлагая разыграть иной вариант продолжения.

Несомненно, он был рожден для того, чтобы обучать и командовать, но особенное удовольствие он, судя по всему, получал, воспитывал именно меня. Иногда мне казалось, что он относится ко мне как к ученице – любимой, заслуживающей всяческого снисхождения, но тем не менее нуждающейся в твердой руке хорошего воспитателя.

Впрочем, я и не возражала. Я была рада этому и изо всех сил старалась доставить ему удовольствие. Мне следовало помнить о том, что я кажусь ему почти ребенком. Я, конечно, собиралась взрослеть, учиться находить удовольствие в том, что доставляло удовольствие ему, учиться заранее просчитывать ходы в шахматной партии и учиться понимать, почему пехоте надо было броситься вперед, а не оставаться на месте – или наоборот.

Так и шла моя жизнь в течение двух недель по установившейся колее: нежный учитель и его ученица.

Но вот однажды приехал гонец. Он был одет в форму гвардейцев короля, и при нем было письмо, адресованное Ричарду.

Они надолго уединились в библиотеке, а потом Ричард послал за мной одного из слуг.

Я спустилась в библиотеку, и Ричард несколько натянуто улыбнулся мне. Представив капитана, он сказал:

– Завтра я уезжаю, Анжелет. Мне необходимо ненадолго отправиться на север нашей страны. На границе возможны беспорядки.

Я знала, что не должна показывать свое разочарование. Он не раз говорил, что жена солдата всегда обязана быть готова к неожиданностям такого рода, поэтому я постаралась проявить себя именно такой женой, какой он желал меня видеть. Я только спросила:

– Какие распоряжения отдать слугам в связи с вашим отъездом?

Мой голос слегка задрожал, но в ответ я получила теплый одобрительный взгляд.

На следующий день он покинул Фар-Фламстед.

Без него дом выглядел совсем по-иному. У меня вдруг появилось странное чувство: будто бы дом втайне насмехался надо мной, зная, что теперь я отдана на его милость или немилость. Впрочем, я всегда страдала избытком воображения, мне определенно не доставало логического мышления, которое так ценил Ричард. Он уехал во второй половине дня, и я, поднявшись наверх, долго смотрела ему вслед из окна. Затем я спустилась по винтовой лестнице и по пути остановилась у дверей комнаты Замка. Моя рука лежала на ручке двери, но я все еще колебалась. По какой-то причине он не хотел, чтобы я посещала эту комнату. Что должен подумать обо мне муж, узнав, что уже через полчаса после его отъезда я поторопилась войти в нее? Я решительно развернулась и пошла в нашу спальню – Я стояла и смотрела в окно. Отсюда были видны лишь зубчатые стены замка, и мне вспомнилось, как сурово он втолковывал мне, что к замку подходить нельзя. Я отвернулась от окна и, усевшись на приоконное сидение, стала разглядывать кровать с пологом на четырех столбиках. Сегодня мне предстояло спать в ней одной, и не стоило убеждать себя в том, что это меня не радует, – слишком явным было чувство облегчения.

«Люди ко всему привыкают», – твердила я себе. А припоминая законы природы и лекции по ботанике, я начала подумывать о том, что скоро станет известно, ожидаю ли я ребенка. Можно было не сомневаться в моих чувствах по этому поводу. Я уже представляла, какие письма напишу домой.

Есть в одиночку было тоже непривычно, и я сразу заметила, что манера поведения слуг изменилась – они действовали без обычной военной четкости. Еще одной чертой характера Ричарда была нетерпимость к любой расхлябанности. Он всегда являлся в точно назначенное время, а теми двумя случаями, когда я немного опаздывала, он был откровенно недоволен, хотя и промолчал.

Время после ужина тянулось нестерпимо долго. Я решила пойти в библиотеку, но, как выяснилось, в ней содержалась в основном военная литература. «Ну что ж, – сказала я себе, – ты вышла замуж за солдата».

Наконец пришла пора отправляться в кровать.

Какой большой она показалась, какой роскошной и удобной! Я спала как убитая, но, проснувшись утром, ощутила одиночество, потому что его не было рядом.

«Жизнь, – убеждала я себя, – соткана из контрастов: света и тени, радости и грусти». Весь день я тосковала по нему, но к ночи, признаюсь, мое настроение поднялось.

Утро я, как всегда, провела в саду, затем в одиночестве пообедала, и оказалось, что впереди еще почти целый день. Проехаться верхом? Но если бы мне хотелось предпринять сравнительно дальнюю прогулку, то, как и дома, пришлось бы взять с собой грумов в качестве сопровождающих, поэтому особенного желания выехать я не испытывала.

Я решила подняться по винтовой лестнице на крышу и полюбоваться открывающимся оттуда видом, но, проходя мимо комнаты Замка, я испытала такое искушение войти, что не смогла ему противиться. Уже стоя на пороге, я ощутила тревогу, наверно оттого, что знала, что совершаю поступок, который не одобрил бы мой муж.

Это была обыкновенная комната: стол, стулья, небольшой письменный столик и буфет для посуды. И что здесь могло быть необычного? Разве что прекрасный вид на маленький замок.

Замок! Эта комната! Запретное место. Отчего же? Если здание в опасном состоянии, если камни готовы рассыпаться, так почему не снести его? Оно совершенно бесполезно, но его воздвиг предок. Однако, для человека, который привык опираться только на логику, это было недостаточным аргументом. Я прекрасно понимала, как он говорил, склонившись над своими оловянными солдатиками: «В данном месте пехота бесполезна… совершенно бесполезна. А если ее перебросить вот сюда, тогда… вот тогда она прекрасно выполнила бы свою задачу, и все пошло бы совсем иначе».

На этом месте можно было бы построить другое здание. Приносящее пользу. Или разбить сад.

Я подошла к окну и, встав коленями на скамью, выглянула в него. Действительно, какой-то абсурд. Самый обычный скромный небольшой дом со скалящими зубы горгульями на башенках и игрушечными навесными бойницами, из которых никто никогда не лил на наступающего врага кипящее масло или смолу.

Я вновь осмотрела комнату. «Обжитая», – пробормотала я. И в самом деле, она выглядела так, словно в ней жили. Только неизвестно кто. Я попыталась открыть дверцы буфета. Они были заперты, но в одном из открытых ящиков нашелся ключ. Я отперла дверцы. Внутри было полным-полно всякой материи.

Это возбудило мой интерес. Ведь Ричард сказал, что было бы неплохо заняться гобеленами, да я и сама решила, что это будет для меня вполне подходящим делом во время его отсутствия, – и вот передо мной самые разные ткани. Я решила хорошенько рассмотреть их. Здесь были куски разных размеров. Открыв другой ящик, я нашла множество шелковых ниток самых разнообразных оттенков.

Я доставала по одному куски ткани и разворачивала их на столе, и вдруг па пол упал небольшой пестрый лоскуток. Подняв его, я поняла, что это один из тех образчиков, при помощи которых, как принято думать, в девочках воспитываются прилежание и аккуратность. Этот образчик был весь расшит аккуратными крестообразными стежками. В свое время мне удалось создать нечто подобное, а вот Берсаба свою работу испортила и пошла жаловаться матери, говоря, что не видит смысла убивать время на эти крохотные стежки (хотя, по справедливости сказать, у Берсабы они получались не такими уж и крохотными), вышивая все буквы алфавита, цифры от единицы до девяти и обратно, стих из Евангелия: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное» или еще что-нибудь в этом роде, а в конце – собственное имя и дату. Наша мать согласилась с доводами Берсабы и не стала заставлять ее заканчивать работу Я же свою закончила, и мать с гордостью показала ее отцу.

Это был такой же образчик.

Буквы в алфавитном порядке, цифры и: «Да не будут губы мои злословить и не солжет язык мой», «Мудрость дороже всех богатств». И ниже: «М.Хэрриот в году Господнем 1629».

Я поняла, это Магдален. Она здесь шила. Это была ее комната. Именно поэтому Ричард и не хотел, чтобы я заходила сюда.

Теперь, когда здесь не было Ричарда, отношение слуг ко мне заметно изменилось. Миссис Черри любила поболтать, и мои посещения кухни стали гораздо более продолжительными.

Ричард настоятельно просил меня изучить обязанности хозяйки дома, но как раз в этой области у меня были самые солидные познания, поскольку наша мать всегда была с головой погружена в домашние заботы я старалась воспитать нас в том же духе. В хозяйственных делах я разбиралась лучше, чем Берсаба, и в Тристан Прайори мне частенько по утрам доводилось бывать на кухне, выслушивая распоряжения на день, которые мать отдавала слугам.

Так что трудностей с миссис Черри у меня не возникало. Она прониклась ко мне уважением.

Я взяла за обыкновение приходить по утром на кухню и сообщать, чего бы мне хотелось на обед и ужин. Потом она садилась рядом со мной и заводила разговоры. Она производила впечатление женщины, весьма довольной жизнью.

Меня она называла «госпожа», как и все остальные слуги, а говоря о генерале, снижала голос до шепота, подчеркивая этим свое уважение к нему.

Я спросила, приходилось ли ей готовить для большого количества гостей, и она сказала, что да и что бывают случаи, когда в доме полным-полно гостей.

– Военные джентльмены, – сообщила она. – Они приезжают сюда обычно на несколько дней. Генерал приезжает вместе с ними прямо из Уайтхолла. Большинство из них – хорошие едоки, да и пьют они немало. Вот почему генерал держит такой прекрасный винный погреб. Мой Гарри говорит, что у нас чуть ли не лучшая мальвазия и мускаты во всей Англии.

– Вы должны поподробнее рассказать мне, что именно здесь происходит в таких случаях, миссис Черри. Я хочу в случае чего не ударить в грязь лицом.

– Вы можете положиться на меня да и на Черри с мистером Джессоном. Мы уж позаботимся о том, чтобы и все остальные крутились как положено – вы понимаете, что я имею в виду. Для нашего генерала мы в лепешку разобьемся.

– Должно быть, ему трудновато приходилось столько лет без хозяйки?

– Что тут спорить, госпожа, с вами будет, конечно, легче, но я вам вот что скажу: эти военные джентльмены любят поесть, выпить, а потом начинают играть на столе в войну Я помню, как-то раз, уже поздно вечером, мы пошли прибираться после ужина, ну и глядим, из моего паштета из дичи соорудили то ли форт, то ли еще чего, а запеченная голова кабана – это вражеская кавалерия, если вам угодно. Ну, в общем, такое на столе устроили… вы даже представить не можете… а один накатал из хлеба шариков и начал ими бросаться. Это, говорит, пули и ядра.

Я расхохоталась, живо представив эту картину.

– Их профессия – война, миссис Черри, и они охраняют нашу страну от врагов.

– В этом-то я не сомневаюсь, госпожа. Я просто что хочу сказать… дай им добрый кусок говяжьего филе, баранью ногу, побольше разных паштетов, да ржанок, да куропаток, да зайца или павлина, да чем глотку промочить – они и довольны.

– Ну, вы меня успокоили.

– Да вы в случае чего положитесь на меня, госпожа… и на Черри. Ну, и на остальных тоже.

– Спасибо.

– Мы должны быть здесь готовы к тому, что генерал может приехать в любое время. Будьте уверены, он постарается приехать обратно как можно скорей… он же у нас молодожен.

– Миссис Черри, – спросила я, – а вы давно здесь служите?

– Я пришла еще до того, как генерал… ну , до его первой женитьбы. Черри тогда ранили в ногу, а генерал очень любил его, а Черри уже был не годен для службы… генерал и говорит: «Ну, поедем, будешь моим доверенным слугой, ответственным за все…» Да, так и сказал, а миссис Черри, говорит, будет домоуправительницей. Черри даже подпрыгнул, да и я тоже. Черри всегда уважал генерала… тогда еще не генерала… это он уже потом им стал.

– Так вы здесь были, когда он женился в первый раз?

– О да. Я помню день, когда он привез ее сюда. Мы тут на кухне говорили об этом… вспоминали, когда вы приехали… те из нас, кто тогда здесь был, конечно. Я и говорю: «Он в этот раз не ошибся». И Черри тоже согласился.

– Ошибся?

– Ой, я опять ляпнула не то. Черри всегда предупреждает, что я больно много болтаю. Ну, так должен же человек общаться. Раз уж вы меня спросили, госпожа, а я думаю, вам нужно знать, она уж больно хрупкая была, уж очень молодая.

– Сколько ей было?

– Семнадцать… почти восемнадцать.

– О! – сказала я.

– Я понимаю, вы сами, госпожа, совсем молодая, но она выглядела еще моложе, вы меня понимаете. Она была из Хэрриотов. Много они о себе думают, эти Хэрриоты… из лучших семей севера. Семьи эти были в фаворе, и на то были причины, я думаю. Ну, в общем, они поженились, а генерал… только он тогда еще не был генералом… привез ее сюда. В домашнем хозяйстве она ничего не понимала. Боялась своей собственной тени.

– Она любила рукоделие.

– Это верно, госпожа. Бывало, сядет в комнате Замка, возьмется за свой гобелен и работает себе, а иногда и поет. Голосок у нее был хороший… да, очень хороший был голосок., но несильный. А еще она играла на спинете. Играет и поет, бывало. Послушать ее было приятно. Помню, она одну песню все пела…

– Какую же, миссис Черри?

– Да мы тут как-то пробовали вспомнить, потому что Грейс говорит, мол, она какая-то забавная, что ли… то есть нет, не смешная, я не так сказала, а скорее чудная. Песня была про то, будто она лежит в своей могиле и просит, чтобы те, кого она обижала, не держали на нее за это зла. Последние слова там были:

«Помните меня, но забудьте, что привело меня сюда», – в общем, очень странная песня.

– Может быть, вы так думаете оттого, что она умерла такой молодой. , и так неожиданно?

– Да нет, ожиданно. Она все время недомогала… Повитуха, миссис Джессон, вот как ее звали, она умерла через несколько лет, – так вот, она со мной говорила за несколько дней, что ее светлость вряд ли выживет.

– Она была тяжело больна?

– Ну, всякая женщина в первый раз боится немножко. Это обычно, а есть и такие, что умереть готовы ради ребенка. Так уж водится… Но уж как она боялась – так нельзя. Вот что я думаю.

– Значит, и она и ребенок умерли.

– Да, времечко было невеселое, я вам скажу. Генерал-то сразу же уехал, а дом стал как вымерший. И так было, наверное, с год или даже больше.

– Как все это печально.

– Ну, сейчас-то совсем другое дело. Вы-то сильная, здоровая молодая женщина, если вы позволите мне высказать такую вольность. Я уверена, когда настанет ваш черед…

Она внимательно взглянула на меня, и впервые я заметила в ее глазах тревогу, что не вполне соотносилось с ее внешностью благодушной тетушки. Я предположила, что она хотела бы узнать, не беременна ли я. Такие женщины обожают детишек в доме.

Я резко встала. Во-первых, мы достаточно наговорились, а во-вторых, мне вдруг пришло в голову, что Ричард отнесся бы к моей болтовне со слугами весьма неодобрительно.

Я сказала:

– Пока я здесь одна, нет необходимости готовить помногу, миссис Черри.

– Конечно, госпожа. Вы просто говорите мне, чего хотите, и я все сделаю в лучшем виде.

У меня всегда был повышенный интерес ко всему окружающему, и сейчас я много размышляла о жизни Ричарда с Магдален, гадая, разыгрывал ли он для нее битвы оловянных солдатиков и убеждал ли ее в необходимости сосредоточиться над шахматной доской.

Я снисходительно улыбнулась. Пожалуй, жена, обыгрывающая его в шахматы, вряд ли устроила бы генерала. Или устроила бы? Я этого не знала. Я вообще многого в нем не понимала, но была этому даже рада, поскольку это обещало жизнь, не лишенную сюрпризов.

К сожалению, понять меня было гораздо легче.

Я решила взяться за гобелен. Вот сейчас мне особенно не хватало Берсабы. Рисунки на ткани для меня всегда наносила она, и, таким образом, законченная работа была плодом наших совместных усилий. Когда гости делали мне комплименты, восхищаясь искусностью отделки, я всегда обращала их внимание на рисунок, сообщая, что он сделан моей сестрой.

Перебирая ткани, я обнаружила, что на одном из кусков уже нанесен рисунок. Выполнен он был прекрасно, и я решила, что Магдален была незаурядной художницей. На нем был изображен сад, на переднем плане – пруд с лилиями, который я сразу же узнала, вокруг него – живая изгородь, а дальше – густо переплетенные ветви деревьев, образующих аллею. Я внимательно изучила рисунок. Здесь можно было использовать просто чудесные цвета. А потом я заметила, что на заднем плане, за деревьями, просматриваются башни «Каприза», еще не окруженного высокой каменной стеной.

Мне, конечно, следовало взяться за этот гобелен, поскольку проблема рисунка была уже решена и нашлись как раз такие шелковые нитки, какие были нужны. Я решила тут же засесть за работу, расположившись прямо в этой комнате, которая идеально подходила для таких занятий. Было совершенно понятно, почему Магдален выбрала именно ее: здесь было превосходное освещение.

Я села, и меня сразу охватило странное чувство. Я чувствовала себя как дома, но в то же время была будто бы не одна.

– Надеюсь, Магдален, – произнесла я вслух, – ты не обидишься за то, что я воспользуюсь твоей тканью.

Звук моего голоса прозвучал неожиданно, и я рассмеялась над собой, но в то же время подумала, принимаясь за разборку ниток, что вроде бы услышала в ответ чей-то удовлетворенный шепот. Как мне нравилось работать с яркими цветами! Комната была залита солнечным светом, и я подумала: «А не сделать ли эту комнату своей?» Но Ричард, наверное, будет этим недоволен. Или мне только так кажется? Возможно, тогда он просто хотел продолжить экскурсию по дому и только поэтому не захотел здесь задерживаться.

Некоторое время я была занята работой, а потом вдруг в комнате помрачнело. Я вскочила и подошла к окну. Темное облако заслонило собой солнце. Задул порывистый ветер, на небе появилось множество облаков.

Я наблюдала за тем, как они проносятся по небу. Солнце почти совсем скрылось, и над башнями «Каприза» навис мрак. Настроение у меня резко изменилось, и мне показалось, что находиться в этой комнате опасно. Я осмотрелась. Теперь, в полумраке, все выглядело совсем по-другому. Моя работа лежала на столе, но вся домашняя уютность обстановки куда-то исчезла.

Комната, казалось, предупреждала об опасности, и мне захотелось убежать из нее.

Выходя, я представила себе голос Берсабы, подшучивавшей надо мной, когда я просыпалась после нечастых ночных кошмаров:

– Слишком уж ты легко пугаешься, Анжелет. И чего ты все время боишься? Таким поведением ты временами способна напугать других.

Я поспешила вниз, в комнату, которую мы разделяли с Ричардом. Там была Мэг, приводившая в порядок мою одежду.

– Что-то рано стемнело, госпожа, – сказала она, – не иначе как быть грозе.

Дни пролетали быстро. Прошли три недели, и прибыл посыльный с письмом от Ричарда, который сообщал, что он сейчас в центральных графствах, но вскоре, вероятно, отправится на север. Он предполагал, что будет отсутствовать еще шесть недель, и уверял меня в том, что поспешит вернуться ко мне, как только это станет возможным.

В его устах такое высказывание звучало почти как признание в любви, и мне этого было вполне достаточно. Я знала, что его слово так же надежно, как он сам.

За оставшееся время я собиралась досконально изучить все тонкости ведения домашнего хозяйства, чтобы удивить мужа. Пока никто нас не посещал. Я решила, что его друзья знают о том, что он в отъезде, и когда он вернется домой, все будет по-другому. После свадьбы они решили не беспокоить нас, имея все основания считать, что это соответствует нашим желаниям; а теперь они, наверное, ждут его возвращения.

Я несколько раз побеседовала с миссис Черри и весьма близко познакомилась с Грейс и Мэг. В качестве своей личной горничной я выбрала Мэг, точнее говоря, я не выбирала ее, а просто она сама стала очень естественно выполнять эту обязанность. Я узнала, что Джессон тоже когда-то служил вместе с генералом, как и Черри, и что он привез с собой жену и обеих дочерей, устроив их прислугой в замке. Я, конечно, была рада их присутствию, поскольку без них и без миссис Черри меня в этом доме окружали бы лишь мужчины.

Мэг была более разговорчива, чем Грейс. Младшая из сестер, тридцати семи лет, она с гордостью сообщила мне, что родилась в январе того года, когда наша великая королева Елизавета умерла. Таким образом, Грейс имела право утверждать, что ей удалось пожить в эту славную эпоху.

Мэг помнила предыдущую хозяйку дома. – Очень она была простая и добрая, – рассказывала она мне. – Сидит, бывало, в своей комнате с рукоделием – точь-в-точь как вы. Забавно, что вам тоже нравится это занятие. Обычно я ее причесывала, хотя у нее не было этих завитых кудрей. Красивые у нее были волосы, а бледная она была, как лилия. Очень я любила слушать, как она играла на спинете, а уж если она при этом и пела, так это было просто чудо.

– Она играла и пела для генерала?

– О да, а когда здесь собирались гости, то и для них. Но она была какая-то печальная. А потом, конечно, вынашивала ребенка… – Мэг неожиданно запнулась.

– Да, – сказала я, – как у нее тогда обстояли дела?

– О, в это время я с ней нечасто бывала, – уклончиво ответила Мэг.

– Но прическу-то ты ей делала?

– Да… но это совсем другое дело.

– А… генерал был очень расстроен случившимся?

– Очень! Он тут же надолго уехал, а потом, должно быть, уже через год после кончины бедной госпожи начали строить эту стену…

– Стену вокруг замка?

– Она, конечно, немножко закрывает окрестности.

– Насколько я понимаю, ее построили, потому что замок находится в опасном состоянии?

– Это так, госпожа. Из нас никто и шагу туда не ступит. Я думаю, что однажды какая-нибудь башенка просто-напросто грохнется.

– Его ведь можно сломать.

– Ну, таким штукам лучше дать самим разрушиться, разве не так?

– Но его можно снести без особого Труда, как мне кажется.

– Это, конечно, так, но дело-то в том, что его строил этот старый предок, а он может рассердиться и начать здесь разгуливать в виде призрака. Конечно, намного хуже не станет. Здесь, я думаю, уже кто-то разгуливает.

– С чего ты это взяла, Мэг?

– Да ни с чего, госпожа, просто в таких местах это часто бывает.

– Но ты сказала, что уже кто-то разгуливает. Ты сама это видела?

Она заколебалась, и я заметила, как она крепко сжала губы, видимо, чтобы не выпустить из них запретные слова.

Мне стало ясно, что с этим замком связана какая-то тайна и что кто-то, должно быть, Ричард, велел не пугать меня слухами об этом.

Дни проходили теперь довольно спокойно. Я уделяла по несколько часов в день гобелену. Почувствовав, что мои пальцы тоскуют по работе над контурами замка, я бросила вышивать пруд и с удовольствием взялась за нитки из серой шерсти, которые как нельзя лучше подходили для стен замка. Кроме того, я понемножку занималась растущими в саду лекарственными травами, собирала их и из некоторых составляла настойки, а из других – лечебные отвары, как меня учила мать. Миссис Черри очень заинтересовалась всем этим и уверяла меня, что в лечебных травах «собаку съела». Недавно она вылечила Джессона от желудочных колик, вызванных, по ее убеждению, обжорством, а Мэг – от головных болей. Она была готова взять па вооружение и рецепты моей матери. «Учиться никогда не поздно», – заявила она.

Я редко выезжала на верховые прогулки, поскольку в доме нашлось много разных занятий, а если выезжала, то только в пределах выгона – сюда я могла отправляться без сопровождающих.

Пришли письма от матери и Берсабы. Письмо матери состояло, в основном, из советов по ведению домашнего хозяйства и завершалось признанием в том, что она очень по мне скучает. Письмо Берсабы было коротким, и я решила, что она все еще быстро утомляется. Внутренняя связь между нами, похоже, порвалась. Полагаю, что замужество изменило меня, и я чувствовала, что мир детства остался далеко позади и началась новая жизнь, хотя я постоянно думала о том, как чудесно было бы, если бы со мной здесь были мать и сестра.

Я не сознавала, насколько сильны были мои связи с прошлым, насколько я была погружена в себя, и это несмотря на мои самые горячие усилия нравиться мужу, узнавать его, стремиться понять. Я решила выяснить все, что смогу, о его жизни до знакомства со мной, а одним из самых важных событий в его прошлом был, само собой разумеется, его первый брак.

Работая с тканью, подготовленной Магдален, сидя в ее бывшей комнате, я чувствовала, что начинаю узнавать ее. Она была из семейства Хэрриотов – рода весьма известного.