Текст книги "Маска свирепого мандарина"

Автор книги: Филипп Робинсон

Глава 8. Явление Кода (от Яслей до Абсолюта, часть 3): как он поднялся со Дна и Посвятил себя Науке

Они снова смотрят на него.

Лица.

Он бредет по улице, и прохожие как по команде оборачиваются, каждый разглядывает его с презрительным недоумением ("а это кто такой?") или отвращением ("да это тот самый…!"). Стоит приблизиться, и разговоры мгновенно прекращаются, головы как флюгера поворачиваются в его сторону, плотно сжимаются губы. И все они смотрят на него. Лица. Злорадные, брезгливые, безразличные.

Он притворяется, что размышляет о чем-то своем, не отрывает глаз от асфальта, но ничего не помогает, он ни на секунду не перестает чувствовать, что его разглядывают. Каждый шаг – новый приступ мучительного страха, еще одна вылазка в джунгли, где хищные глаза и лица устроили на него охоту, арена, в центре которой он, гладиатор, борется за жизнь в окружении молчаливой, враждебной толпы зевак.

Даже собственное тело отказывается повиноваться, и негнущиеся ноги несут его вперед, как пьяного на костылях. Знакомые улицы, по которым он так часто ходил, превратились в неведомые тропы, а вокруг простирается фантастическая местность из ночного кошмара. И лица – везде постоянно маячат лица: злорадные и торжествующие, ибо им известен некий секрет, которого он не знает, такие презрительные или безразличные, что хочется кричать, бить по ним – что угодно, лишь бы разорвать безмолвный заколдованный круг.

Лица. И ноги. Стройные ноги щеголяющих в тесных блузках девиц, чьи локоны змеятся как живые, напоминая Медузу Горгону – да, эти ноги в обтягивающих чулках, словно в кокетливых шелковых чехольчиках, и изящных миниатюрных туфельках, такие же безупречные и недоступные, как ножки кинозвезд. Ноги. И бедра. Как они ненавидят юбки! Какое лицемерие – носить их! С каким трепетом они ждут очередного порыва ветра или возможности скрестить ноги, сидя в ресторане! А когда бессильный перед соблазном взгляд уже скользит вверх по ляжкам, и сердце полнится тщетной надеждой, когда они пресытились своей циничной игрой – дружное хихиканье и надменный, полный дешевого позерства отказ.

Смех. Серебристый, издевательский, бессердечный или безлично-механический, как монотонное кваканье куклы. Неужели они с рождения наделены подобным ужасным оружием? Неужели этот смех – такая же неотъемлемая часть их естества, как и другие средства нападения – груди, ноги, бедра? Смех, который приберегают всегда и только для него? Ведь даже если они начинали хихикать раньше, лишь после его прихода их поведение становилось по-настоящему осмысленным. Они знали, чего он хочет. Да, знали – и объединились, чтобы помешать ему. Хотя, по правде говоря, в таком состоянии, – разъедаемый язвой своей вины, кастрированный собственным крахом, – он в любом случае не смог бы добиться успеха!

О если бы сразу после рождения их отнесли на вершину высокой горы, чтобы вся их проклятая порода вымерла! Чтобы наконец исчезли эти лица, ноги, бедра, замолк навсегда серебристый, злобный смех!

Он стал чужаком, затерянным в незнакомом городе. Когда брел по улицам, боялся повернуть голову, чтобы не увидеть свое отражение, мелькающее в оконных стеклах. И все же он должен, должен взглянуть и попытаться понять, что с ним не так, чем он отличается от других? А когда больше не мог выдержать, забегал в магазины, но и здесь не находил спасения. Он переходил от полки к полке, притворялся, что рассматривает заголовки книг – но продавцы сразу узнавали его.

Вежливые и обходительные, они становились рядом; он безуспешно пытался вести себя спокойно и раскованно. "Вам чем-то помочь, сэр?" – хотя они всегда так говорят посетителям, тон был совсем иным. Обращенные к нему слова приобретали особый скрытый смысл, а выражение их глаз ясно говорило о том, что его раскусили. Он начинал заикаться и бледнел. Пытался найти некую формулу примирения, но глаза говорили: "Ну-ну, довольно, разве не ясно, что тебе пора уходить? Мы сделали все, что положено, ты нас позабавил, теперь мы хотим вернуться к нормальным людям". Но стоило выйти за пределы заведенного ритуала, попробовать добиться хоть какого-то взаимопонимания, и сколько убийственной насмешки появлялось в их глазах! Сколько издевки в немом смехе!

Он уползал как побитый пес, а пустоту, которая осталась после его ухода, спешила заполнить вездесущая "нормальность". В спину впивались чужие взгляды, и он как всегда не знал, что делать со своими онемевшими конечностями. И вот негнущиеся ноги снова несут его вперед, а вокруг всегда лица, лица и глаза, они мешают идти, парализуют мускулы. Наконец добрался до своей улицы, хочется преодолеть последние метры бегом, лестница извивается как живая, замочная скважина уворачивается от ключа, он задыхается, бешеный стук сердца отдается в ушах – но он прорвался, он уже дома, укрылся за стенами своей квартиры.

И даже здесь его не оставляли в покое. Он чувствовал как в него впиваются миллионы взглядов. Из окон напротив высовывались люди и смеясь, указывали на него; он задергивал шторы, но плотная ткань не спасала от глаз, и лица не исчезали. Тогда снова начинались скитания по улицам.

Ночь не приносила облегчения. Его мучили кошмары.

Он был солдатом и вместе с другими спускался по винтовой лестнице. Раздались выстрелы. Многие упали, их унесли. Пуля впилась в его лучшего друга. Он взвалил его к себе на спину, отнес наверх. Рана оказалась тяжелой. Он не хотел, чтобы товарищ страдал. Отрезал ему голову и отнес тело доктору. Тот проверил пульс: оказывается, друг еще не умер! Код совершил чудовищное преступление. Врач предложил ему выбор: либо он пришьет голову обратно, либо Коду придется добить свою невольную жертву. Когда несчастный, очнувшись после операции, обнаружит ужасный шрам на шее, как он станет ругать приятеля! С другой стороны, прикончив раненого, Код поступит эгоистично, усугубив свою ошибку из-за банального страха перед такими упреками.

Он взял нож и погрузил его в бьющееся сердце.

Другие страшные сны, абстрактно-безликие, полные холодной жестокости:

 
"Без век, окаменелые глаза,
Горят упорством, в ночь войдя как в плоть;
Негаснущая белая звезда
Бессонная, слепая словно крот;
Безвременье затянет тиной сны,
Геометрический инферно без границ;
Движенье неподвижной тишины
Там, где изгиб прямой дороги рухнул ниц.
 
 
Во сне в ночную смену я учусь, но поутру
Забудется урок, и я лишь знаю
Настанет день – я получу диплом
Пройду сквозь тайный портик в никуда".
 

Наконец, это постоянно повторяющееся видение с отрезанной головой, кошмар реализованного подсознательного желания. Очевидно, навеянный фильмом "На западном фронте без перемен", той страшной, пленительной, великолепной сценой, где дуло пулемета медленно описывает дугу, поливая свинцом линию наступающих, скашивая их, одного за другим. Настоящая поэма смерти неотвратимой и торжествующей; негромкий стрекот оружия, выписывающего пулями геометрические фигуры, потрясает своей деловитой неспешностью и спокойной, непоказной мощью…

Стать последним живым существом в погибшей вселенной; шагать по опустевшей земле, созерцать безжизненный шар луны и пустотелые звезды в окружении такой абсолютной тишины, что можно различить едва слышный шепот давно почивших галактик и шорох космической пыли. Насмотреться всласть, выпить свою чашу до дна, а потом, последним выстрелом, рассеять навеки эту ухмылку вечности…

Безрадостные дни, месяцы, годы тянулись медленно, словно сочащийся из язвы гной. В период отшельничества после краха "Станнума" существование Кода стало таким однообразным и монотонно-механическим, что позже он не смог припомнить ни единого, даже самого незначительного события, случившегося за все это время. Он посещал дантиста, ходил в кинотеатры, совершал одинокие вылазки в бары, бродил по безлюдным, освещенным луной паркам. Навещал проституток, хотя ни разу не смог получить удовлетворения. Что ж, человек, который убил собственную мать, фактически погубил отца, и, если разобраться, разорил свою бывшую фирму, заслуживает любого, самого сурового наказания, даже импотенцию, говорил он себе. Код избегал всех, кого когда-то знал, и боялся заводить новые знакомства. Он плыл, отдавшись на волю течения, а когда закончились деньги, у него все-таки хватило сил уцепиться за жалкие обломки своего разбитого корабля, – прежнего "я", – натянуть на себя личину "нормальности", и прикрываясь ей, раз за разом устраиваться на разные бесперспективные работы, чтобы не умереть от голода и сохранить рассудок.

Он просто существовал. Пять долгих лет обитал в Чистилище, Лимбе. Пока не достиг Посвящения.

Посвящение: что скрывается под этим словом? Что оно обозначает?

Высшая форма проявления универсального свойства одушевленной материи – Изменения, первого принципа Гераклита: "все пребывает в движении". Мы понемногу становимся иными; человек, которого наказывают за преступление, уже непохож на себя, совершившего его, а в муже трудно узнать былого возлюбленного. Ибо каждый день прожитой жизни приносит с собой перемены. Иногда они удручают, например, постепенное физическое увядание. А зачастую приносят радость: так, мы гордимся мудростью, которая приходит с годами как своеобразная компенсация за старение. Жизнь некоторых людей представляет собой цепь бесконечных попыток порвать с собственным прошлым; однако с помощью обычного, естественного процесса изменения добиться полного успеха в этом невозможно. Ведь как бы далеко ни уходили мы от себя, как ни старались избавиться от нашего бывшего "я", каким бы странным и уродливым оно нам ни казалось, всегда существует некая цепь, – необязательно цепь событий, – которая намертво связывает нас с прошлым.

Если только Изменение не принимает свою высшую, мистическую форму Посвящения. Тогда дух внезапно задействует все свои способности, чтобы мгновенно разорвать цепь и "начать жизнь заново". Словно моментальное явление Будды в "сатори", или преображение Савла на пути в Дамаск, – так нам его описывают. На самом деле, внезапно и мгновенно происходит не само Посвящение, а наше осознание свершившегося.

Вот что случилось с Кодом. Долгие годы шел медленный, бессознательный процесс накопления новых духовных ресурсов, в которые претворялось переполнявшее нашего героя отчаяние. А перерабатывал его, судя по всему, знакомый нам червь вины, сам послуживший причиной этого отчаяния! В действительности, он всегда играл не деструктивную, как ошибочно считал Код, а созидательную роль, действовал наподобие фермента, превращающего один химический компонент в другой, полностью отличный от прежнего. Уместная метафора, ведь Посвящение Кода было не только духовным и психическим, оно проявилось на физическом уровне, причем именно внешние изменения, невероятное увеличение веса при оставшихся прежними габаритах навели нашего героя на мысль, что с ним "происходит что-то непонятное". Однако лишь преобразившиеся черты лица и особое выражение, появившееся на нем, заставили Кода неожиданно осознать смысл перемены; именно этот миг следует считать подлинным моментом озарения, или точнее Посвящения.

Прежде лицо Кода, как и других болезненно впечатлительных людей, отличалось чрезвычайной экспрессивностью, оно мгновенно отражало малейшие слабости и сомнения своего обладателя, так что многие с наслаждением изводили его, чтобы сразу же полюбоваться на результаты. Шок, в котором он пребывал после краха "Станнума" и судебного процесса, послужил своеобразной анестезией, сделав его нечувствительным ко всему остальному; на лице у нашего героя застыло такое отчаяние, что оно больше не реагировало на иную, менее сильную боль, и людям уже не доставляло столько радости причинять ее. Но действие "обезболивающего" вскоре прекратилось, лицо опять стало зеркалом страдающей души, и желающие вновь с удовольствием выцарапывали на нем свою подпись. Теперь Код еще больше обращал внимание на мелкие уколы, они мучили сильнее, чем раньше, тем более что после "Станнума", по его убеждению, он их заслуживал как никогда. Это были годы невроза, презрительных взглядов и злобных физиономий, беспрерывных ночных кошмаров. Он чувствовал себя полностью раздавленным, считал, что испытанные несчастья написаны у него на лице – настоящем палимпсесте, на который слой за слоем нанесены все прегрешения начиная с младенческого возраста. Он боялся смотреть на себя, даже когда брился. А тем временем шла беспрерывная работа червя вины, готовящего Посвящение…

И однажды, время пришло. Очередной "бес" попытался вызвать у Кода вожделенную реакцию, наш герой немного отвернулся, чтобы не глядеть тому в глаза, и впервые за многие месяцы увидел свое отражение в зеркале за спиной обидчика. Очевидно, именно эта случайность завершила Изменение, которое ждало такой возможности проявить себя. Так или иначе, стекло показало ему совершенно незнакомого человека. Его массивное белое лицо не искажала гримаса инспирированного мнительностью страдания; напротив, оно поражало полным отсутствием всякого выражения: настоящее воплощение абсолютного, божественного бесстрастия и покоя.

От изумления он даже слегка улыбнулся. Реакция "беса" поразила его еще больше – физиономия недавнего мучителя от ужаса стала бессмысленной, он попятился, казалось, еще немного – и он бросится бежать.

Код застыл, не отрывая от него взгляда. Затем, охваченный радостным волнением, поспешил домой.

Там он снял прикрывавшую зеркало ткань, а потом неторопливо, тщательно изучил отражение. Потрогал свое – или теперь чужое? – лицо. Оглядел руки, ноги, тело так, словно они принадлежали кому-то другому. Ему открылась истина.

Это действительно уже не его плоть! Здесь стоит вовсе не Код, каким он был совсем недавно, – точнее, не тот индивидуум, которого он знал вплоть до сегодняшнего случайного открытия, и от которого так старательно пытался откреститься, – а совершенно другой человек!

Долгие годы новый Код развивался внутри своего предшественника, а он ничего не подозревал. Долгие годы новый Код набирал силу, а старый ее терял, пока наконец не превратился в живой автомат, который только пил, ел и заполнял гроссбух.

Кем, или чем, является его вторая и высшая (тут Код не допускал никаких сомнений) сущность? Душой, супер-Эго? Либо чужеродным присутствием, раковой опухолью духа? Последнее предположение он отмел сразу. Наверняка, его новое "я" – подлинный Код, а старый лишь послужил матрицей или утробой, из которой оно явилось на свет. Возможно, он – живое воплощение известного требования Фалеса. Познай самого себя. Или…

Наш герой размышлял не один день, но в итоге сумел прийти лишь к двум умозаключениям. Во-первых, он с огромным удовольствием отметил, что если предыдущее "я" оставалось слабым и легко ранимым, новое демонстрировало абсолютную неуязвимость, – отстраненность, бесстрастность, – обладало неисчерпаемой энергией и возможностями.

Во-вторых, чтобы обрести зрелость, второму "я" не хватало важной детали. Его "внешняя оболочка" была твердой и прочной, но у него отсутствовала полноценная сердцевина – смысл существования.

Именно обретение искомой цели в жизни, – Код считал, что успех в ее достижении поможет понять, кем именно он теперь стал, – следует считать моментом, когда Посвящение стало свершившимся фактом.

Это произошло примерно за четыре года до того, как он познакомился с Роджерсом. Код просматривал газету. Его внимание привлекла заметка о новом открытии в медицине. Два американских доктора объявили, что разработали методику устранения неоперабельных опухолей мозга с помощью ультразвуковых лучей, способных разрушать клетки в месте своего пересечения.

Он перечитал статью несколько раз. Точность и беспощадная необратимость процесса заставили сердце сжаться от радостного волнения. Два луча встречаются в заданной точке – и свершилось! Учение Эйнштейна торжествует, атом аннигилирован, частичка материи преобразована в чистую энергию. Триумф математики над медициной!

На него снизошло просветление.

Вот Цель, достойная его второго "я", грандиозный эксперимент, к которому он вслепую шел долгие годы неуклюжих исканий: МОЗГ, предмет гордости и главное орудие Человека, завоевавшее ему господство над Природой!

Он представил его себе в виде гигантской многоэтажной конторы, где мириады клеток – огни, горящие в каждом кабинете. Вокруг опускается тьма. Подобно тому, как ночью гаснет свет в окнах квартир, он, Код, постепенно разрушит живой мозг, – клетку за клеткой, – с помощью пересекающихся лучей! Причем настолько медленно и осторожно, что каждая крошечная ранка успеет зажить прежде чем возникнет новая. Так самым впечатляющим образом, – на физическом уровне, – воплотится в жизнь великая цель Артюра Рембо, "derangement de tous les sens", дезорганизация всех чувств.

Имелась и другая, менее важная причина. Успешное выполнение задуманного ликвидирует последствия ошибки, которую много лет назад совершил прежний Код, решив выбрать "классическое", а не "научное" образование. Его новое "я" приемлет только точные дисциплины! В беспристрастных исследованиях нет места жалости, а уравнения не учитывают чувство вины. Разумеется, новый Код не может страдать от подобных эмоций, но только такой эксперимент поможет ему окончательно убедиться в том, что он действительно существует.

Код приступил к намеченным изысканиям. Проштудировал труды по медицине, ядерной физике, физиологии головного мозга. Прочитал все опубликованные работы о газовых лазерах, ультразвуке и линейном ускорении электронов. Приобрел череп и сделал модель мозга из желатина. Сконструировал и собрал уникальную Машину, способную одновременно создавать вибрацию и электро-магнитное излучение, сердцем которой служили невероятно тонкий диск из галлия и два кристалла, – один из окиси магния, другой из кварца, – окруженные магнитной катушкой. Он начал поиски подходящего подопытного Объекта и в конце-концов нашел его; снял рядом квартиру, настроил Машину. Прежде чем приступить к основной фазе эксперимента, с подлинно научной основательностью сузил задачи предстоящей работы до трех основных пунктов:

1. путем планомерного уничтожения головного мозга Роджерса попытаться обнаружить местонахождение Души или Высшей Сущности (к тому времени Код уже не сомневался, что она есть у каждого человека) и освободить Ее от уз плоти;

2. определив, какая из функций организма утеряна в результате удаления того или иного участка мозга, установить, за какую область деятельности, – моторную, мыслительную, перцепционную, – отвечает каждый из них; на основе собранных данных составить полное описание мозга Объекта;

3. и наконец, точно выяснить, сколько процентов мозга можно уничтожить, не вызвав физическую гибель Объекта, принимая во внимание тот известный факт, что ампутация по крайней мере одной его трети не приводит к смерти испытуемого.

Эксперимент включал в себя две стадии. Для достижения главных задач придется как-то добиться согласия Роджерса на добровольное сотрудничество: невозможно точно нацелить пересекающиеся лучи, когда Объект в соседней комнате ворочается в своей постели. Именно поэтому Код целый месяц облучал испытуемого чрезвычайно малой дозой, способной вызвать лишь постоянные головные боли и бессонницу. Теперь наконец, отчасти благодаря пресловутой мисс Ито, его усилия привели к желаемому результату. Отчаявшийся Объект согласился пройти "курс лечения" в квартире соседа, для чего Код уже подготовил Кресло.

Настало время приступить ко второй стадии. Посвящение Объекта в Высшее Существо путем избавления мозга от всего материального и превращения его в чистый лист, "tabula rasa".

Разумеется, как любой настоящий исследователь, Код мог лишь предполагать, какими окажутся результаты эксперимента, и даже обладает ли Объект "Вторым Я". Но одно он знал наверняка. Как и он сам, после Посвящения Роджерс станет совсем другим человеком.

Часть 2
ОПОРОЖНЕННАЯ УТРОБА НЕБА

Глава 9. Надгробные речи среди надгробий, и необычное Посвящение

В десяти минутах ходьбы от "Финландии" лежало заброшенное кладбище восемнадцатого века. Оно оставалось закрытым с тех давних пор, когда после эпидемии тифа оказалось переполненным, но даже не читая надписи на надгробиях, нетрудно догадаться, что они появились в Век Разума: немногие плиты, на которых выбиты кресты, давным-давно рухнули и заросли травой. На большинстве могил установлены более прочные и рациональные памятники – погребальные урны, кубы, основания которых украшают лепестки, сооружения в форме гроба, иногда небольшие открытые помосты, продуваемые ветром со всех сторон, а кое-где можно заметить изящный картуш, увенчанный черепом и скрещенными костями, в память о предшествующем столетии Джона Донна и сэра Томаса Брауна. Каждый из них отличается строгим классическим изяществом, и даже такой романтический нюанс, как отслоившаяся от камня и кирпича сырая штукатурка, кажется необходимой деталью оформления. Внушительней всех прочих, – и по количеству, и по размерам, – выглядят обелиски, такие странные и чуждые нашим краям сооружения, что невольно ожидаешь увидеть на них эпитафии на японском. Днем они возвышаются над рукотворным подлеском других монументов, словно роща увитых плющом сталактитов. Но по ночам, когда при свете луны их обволакивает синий туман, они походят на белых зомби, что покачиваясь, тянутся друг к другу.

Само собой, в подобном месте непременно должны водиться призраки, – разве могут скептически настроенные души здешних обитателей когда-нибудь обрести вечный покой? – и это не раз подтверждали рассказы пьянчуг и поденщиков о таинственной черной фигуре, парившей среди могил. За последние полгода, с тех пор, как в Финландии поселился Код, разговоры о призраках особенно участились – ибо далеко не всегда причиной таких видений была бутылка. Наш герой нередко приходил сюда вечером перед своими еженощными изысканиями, или ранним утром, уже завершив работу, чтобы предаться медитации в окружении тишины и покоя, недостижимого в его квартире. Все здесь – строгая красота надгробий, живописные приметы разрушения, отгороженность от остального мира, надписи на латыни – находило отклик в его душе. А восхитительный стоицизм эпитафий: вместо трусливых надежд, истеричных мольб о воскрешении или примитивных постулатов – изящно выраженные скорбные чувства, продиктованные не исступленной верой, а правилами приличия!

Кроме всего прочего, тут Код испытывал пьянящее ощущение полной свободы, и как ребенок, погружался в мир чудес. На старом кладбище чувствовался подлинный готический дух, и даже ему, убежденному рационалисту, прекрасно понимавшему, что он никогда не станет свидетелем чего-то "сверхъестественного", доставляло удовольствие воображать:а вдруг такое случится! Как и у всех людей с необычайно развитым интеллектом, вакуум, образованный в мозгу полным отсутствием религиозных убеждений, частично заполнили (как прекрасно понимал он сам) разные мелкие и вполне безобидные суеверия. Так что во время этих прогулок Код тешил себя блаженными иллюзиями и с наслаждением впитывал душераздирающую романтическую атмосферу, которая, словно добавленный в джин тоник, пикантно контрастировала с суховатой серьезностью изысканий, которыми он занимался дома.

Вот в каком настроении обычно бродил он среди могил. Однако вечером после второй консультации наш герой появился здесь не ради развлечения или отдыха, он преследовал исключительно научные цели. Дело в том, что для решающей стадии Посвящения понадобился новый череп, примерно такого же размера и формы, как у Роджерса. Требования основной фазы эксперимента были настолько жесткими, а фанатичное стремление к точности так велико, что ему даже в голову не пришло просто купить искомый предмет: Код решил, что нужно самому разрыть могилу и добыть, так сказать, "натуральный" экземпляр.

Всегда до педантичности тщательно следивший за тем, чтобы правильно одеваться, Код и на сей раз подобрал приличествующее своей зловещей цели облачение – широкополую шляпу и длинный плащ черного цвета, которые взял напрокат у торговца маскарадными костюмами. Для полноты картины, в левой руке он сжимал зажженный фонарь, а на правом плече нес все, что необходимо для раскопок – мотыгу, грабли и лопату.

Экипировавшись подобным образом, Код покинул Финландию в колдовской час полуночи, и умело ускользнув от любопытных глаз хорошо известных ему местных дозорных, без приключений добрался до кладбища.

Он отпер ворота ключом, который сам изготовил для подобных случаев.

Миновал их – и замер, восхищенно ахнув.

Никогда еще он не видел ничего более прекрасного. Сегодня туман был таким густым, что, казалось, старый некрополь поглотило море, а его заросшие травой дорожки терялись во мгле подобно улицам подводного города. Он медленно прошел вперед, озираясь по сторонам: из-под ног словно юркие рыбки выпрыгивали испуганные лягушки, обелиски нависали над головой, как мачты затонувших кораблей, а свет подернутой дымкой оранжевой луны проникал сквозь туман, будто лучи зимнего солнца, пронзавшие зеленые глубины таинственного моря.

Его так зачаровала эта картина, что он на время даже забыл, зачем пришел сюда, и просто бродил, рассматривая давно знакомые эпитафии. Одну он знал наизусть. Тот, чье надгробие она украшала, вполне возможно, был его предком и носил то же имя.

"Здесь покоится, – прочитал он вслух замогильным голосом, – Николас Персиваль Код, Душа коего, покинув запятнанную Оспой бренную Плоть, предстала незапятнанной и чистой пред Своим Создателем".

Растроганный Код задумчиво повторял про себя эти слова. Они пробудили в нем вдохновение.

 
"В какой пустыне ждешь меня, скажи,
О мой уютный вычищенный дом?"(декламировал он с чувством)
 
 
"Что тут за ком услужливых червей, лишившихся работы?
А сонм стервятников-лакеев, что застыли, надо мной
Почтительно склонясь, чтобы очистить кость от мяса?
Ну а теперь себе я покажу
Завистливый экстаз роящихся внизу.
Их жаркое дыхание мне пятки жжет,
Подобострастные ухмылки просочились в вены
Зыбучие пески их рук затягивают члены,
Их…"
 

…и тут, в момент наивысшего творческого экстаза, Код с изумлением отметил, что ему вторит чей-то голос, или эхо. Он замолчал и, согнувшись под тяжестью принесенных инструментов, напряг слух.

Голос раздался снова. Кажется, он доносился с дальнего конца кладбища, но слова, – если неизвестный на самом деле что-то говорил, – разобрать было невозможно: как только туман менял направление, звук слабел и искажался, словно радиосигнал. В этом подводном царстве он внушал такой же восхитительный трепет, как завывания призрачного шкипера, указывающего путь своим опутанным водорослями утонувшим товарищам.

Взволнованный, охваченный любопытством, Код двинулся по направлению к голосу, прячась за надгробиями. Время от времени он замирал и прислушивался, пытаясь определить, куда идти. Наконец, примерно в двадцати ярдах впереди, он увидел того, кто говорил.

В нем тут же проснулась надежда, неутоленная надежда встретить нечто потустороннее. На несколько мгновений Код поверил, что видит настоящего зомби, гиганта вышиной в двенадцать с лишним футов, у которого на голове имеется пара маленьких, как у Меркурия, крылышек. Но когда через секунду-другую из-за облаков выглянула луна, и Код смог рассмотреть неизвестного получше, его ждало жестокое разочарование. Невероятный рост оказался всего лишь иллюзией. Увы, перед ним стоял обычный смертный, который просто вскарабкался на один из помостов и простер руки к небу. Он выглядел как священник, потому что надел черную рясу с очень тугим белым воротником, и грязный стихарь.

Код подобрался еще ближе, и наконец укрылся в тени обелиска в каких-нибудь десяти футах от незнакомца. Теперь стало видно, что тот носит ермолку, и хотя лицо его избороздили морщины, глаза в лунном свете сверкали фанатичным блеском, как пара ослепительных неоновых ламп. Еще более поразительное впечатление производили волосы – два огромных пучка, вздымавшихся над ушами так, что их можно было спутать с крыльями, а саму голову – с туловищем птицы.

Зачарованный, Код застыл на месте в ожидании откровения. За все это время странный человек не произнес ни слова; он стоял неподвижно, воздев руки, как сказочный чародей. Но вскоре он опять заговорил, точнее начал с пафосом декламировать хриплым скрежещущим голосом, напомнившим нашему герою наждачную бумагу и липкую патоку. Код понял, что незнакомец произносит проповедь, а паствой ему могли служить лишь те, кто навеки поселился здесь. Более того, чуть позже выяснилось, что "священник" полагает, будто лишенные плоти обитатели кладбища каким-то непостижимым образом подвержены плотским грехам.

"Покайтесь, нечестивые! – громогласно воззвал он, тыча пальцем в каменный лес надгробий. – Покайтесь, ибо близок Лев Иудеи, грядет Страшный Суд, и вскоре падет на вас гнев Господа нашего!"

Он помолчал, чтобы слушатели сполна прочувствовали весь ужас его слов, а потом вдруг сменил интонацию.

"Увы, Иерусалим, – простонал он жалобно, – как низко ты пал! Воистину, на улицах твоих разгуливают блудницы, рынки твои полнятся голосами неверных! Истинно, истинно говорю тебе…"

Тут на небе снова показалась луна и кажется отвлекла его. Но он сразу же обратил это в свою пользу, сделав примером для иллюстрации основной темы проповеди.

"Видите? – вскричал он. – Видите блудницу, что дерзнула проникнуть в пределы самого Храма? Видите, как она выставляет напоказ свое бесстыжее лицо, как блистает наготой на потеху сладострастным взорам нечестивых? Изыди! Приказываю тебе, изыди! Или недостаточно здесь греха? Или мало видели очи мои то похотливое сплетение рук и ног в запретном соитии, тот грязный разврат, что творится здесь? Изыди! Изыди!"

Получив такую отповедь, луна спешно укрылась за облаками, но мгновение спустя где-то далеко завыл пес, голову проповедника задела крылом летучая мышь, и они тоже пали жертвой его красноречия.

"Чу, слышите? – выкрикнул он, обращаясь к внимавшим ему обелискам. – Слышите, как стонут в адских муках души проклятых? Теперь воззрите – видите крылатых прислужников Сатаны, спешащих вонзить в них свои клыки? Истинно, истинно говорю вам, скоро грянет День Гнева, и огонь пожрет грешников, а неверные падут во вселенскую тьму!"

Опустив голову, он окинул свою паству свирепым взглядом. Туман клубился, обволакивал землю, и Коду показалось, что обелиски склонились, охваченные стыдом, а урны ерзают и покачиваются на своих каменных основаниях. Проповедник театральным жестом зажал двумя пальцами нос, и продолжил.

"Фу! – с отвращением вскричал он. – Неужели не чувствуете вы свой смердящий дух? Дух вожделения и протухшей похоти, застарелых злодейств и гниющих желаний – неужели он не бьет вам в нос так же, как мне? Или вы настолько погрязли в грехе, что не чуете собственную вонь? Да! Да, вы воистину достойны вечного проклятия, ибо даже сейчас я вижу, как касаетесь и ласкаете вы друг друга, как льнете и сплетаетесь в нечестивой борьбе…" – и, к вящему удивлению Кода, памятники, словно ожив под влиянием могучей силы проповеди, действительно стали шевелиться, толкаться и налегать на стоящих рядом, то ли в экстазе любовной игры, то ли в смертельном соперничестве; одни, побежденные и униженные, валились набок, другие, ликуя, простирались к темному небу.