355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Филипп Робинсон » Маска свирепого мандарина » Текст книги (страница 1)
Маска свирепого мандарина
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 01:39

Текст книги "Маска свирепого мандарина"


Автор книги: Филипп Робинсон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Филипп Бедфорд Робинсон
МАСКА СВИРЕПОГО МАНДАРИНА
(Фарс ужасов)

Посвящение:Памяти моего отца посвящаю

Примечание 1: В главах 7 и 15 приводятся цитаты из «Гамлета» Арчибальда МакЛиша.

Примечание 2 (в помощь нетерпеливым читателям): в книге содержится только одно описание интимных отношений. Не ищите его на сс. 54, 134 и 179.

В романе отсутствуют откровенные сцены, насилие и жестокость. Единственный акт декапитации производится с обоюдного согласия сторон, самым гуманным и благопристойным способом.

Образованность только изъян

В чистоте невинности ей места нет.

Клодель


Сквозь страх облитых светом коридоров

Где эхо смерть вещает каждый шаг,

Проходят дверь за тихой мрачной дверью

Крадутся в свой покой, где не достанет враг

…и никого из Смертных так не бойся

как Лучника из Кучинга

или Свирепого Мандарина…

Та Тунг Као


Часть 1
ЛЖЕ-ФОРМУЛОЙ ЧЕРНЕЕТ БЕССТЫДНО ГОЛАЯ СТЕНА

Глава 1. «Он упал сам, или…?»

Осенний вечер.

Волшебство остановившегося мгновения там, где сиротливая дорога огибает высокий берег.

Стройная бело-бетонная колонна уличного фонаря и изъязвленные морщинами стволы сосен, рядами уходящие в темноту: там кончается земля и угадывается невидимая нам вода…

А под светом фонаря усеянный оспинками пыли воздух, плотный как айсберг, дрейфует по морю сосновых иголок.

Омертвелая неподвижность пейзажа.

Безжизненные силуэты стальных перил, бетонных столбов уличных фонарей; застывшие здания, застывшие деревья, застывшие поля и застывшая (невидимая нам) вода.

Тишина: ее отмеряет слабый, затерянный в пространстве и времени звон церковных колоколов.

Но теперь ее уже отмеряют чьи-то шаги.

Мы видим человека.

Он идет домой.

В его рассудке таятся замыслы: тайные как невидимые нам воды, непостижимые, как сосновые иглы, что посверкивают в пронзительно-оранжевом озере света.

Код повернул ключ и открыл дверь. Зажег верхний свет, вошел, бросил коробок спичек рядом с газовой плитой. Положил свой портфель на кровать, засунул перчатки в карманы пальто – или, как предпочел бы выразиться Объект, убрал светло-коричневые перчатки из хорошей кожи в карманы добротного твидового пальто-реглан (узор зубчиками, выбрано со вкусом, сразу придает солидности), – и повесил верхнюю одежду на вешалку.

С этой секунды человека, открывшего дверь, не стало, его временно, до нового выхода в свет, оставили в прихожей вместе с пальто-реглан.

Все, что он делал потом, двигаясь с удивительной для такого массивного мужчины легкостью, демонстрировало доведенную до автоматизма выверенность повседневного домохозяйственного ритуала.

Он открыл настенный шкафчик, выбрал две консервные банки из теснящегося на полках изобилия: свинину с бобами и «Миланский ризотто».

Чиркнул спичкой, зажег газ, повернулся к раковине и наполнил кастрюлю водой.

Потом пронзил жестяные крышки разделочным ножом (какая таинственная традиция, идущая от средневековых номиналистов, вложила в руки средней домохозяйки столько предметов с многозначными именами, подумал он), опустил дырявые банки в кастрюлю, поставил ее на огонь.

Все это делалось при полной тишине, которую нарушало лишь легкое шипение газа и постукивание дождевых капель по стеклу окна. Но теперь, словно отмечая конец обязательного бытового ритуала и начало отдыха, он включил радио, покрутил настройку, пока не услышал монументальную музыкальную композицию в исполнении какого – то европейского симфонического оркестра. Несколько мгновений добросовестно прислушивался, потом подытожил свои впечатления негромким гортанным: «Фээр – клээр – те НАХХХТ!». Собственная находчивость, кажется, привела его в самое благодушное настроение: избавляясь от галстука и обуви, он мурлыкал, эксцентричным контрапунктом врываясь в такт музыки. «Мучай меня, му-учь – в муч-и-и-ительный миг, – напевал он со счастливым блеском в глазах, вытаскивая из портфеля бутылку французского коньяка, – самой мерзкой мукой из всех, что мо-о-о-гут быть!»

«Зверствуй со мной яростно, – продолжил он, вытаскивая пробку, – страшно, безжалостно…» – налил ровно отмеренную «на два пальца» дозу напитка в стакан, добавил содовой из сифона, стоявшего на туалетном столике. «Там та-там та-там та-та-та там та-та та-там!»

Одним глотком осушил стакан, умиротворенно вздохнул, приготовил вторую порцию и поставил на тумбочку рядом с кроватью. Посмотрел на этикетку, украшавшую бутылку: «Продукт Cognac Otard S. A. Изготовлено в Shateau de Cognac: подлинное качество… Отвечает… соответствует… признан…» Исчерпывающе, просто исчерпывающе. Что еще нужно для счастья?

Закурил сигарету, – кинг-сайз, непременно отметил бы Объект, – и повалился на кровать. Он разглядывал потолок, прислушиваясь к деловитому бульканью кипящей воды. Для разнообразия перекатил в губах сигарету налево, а не направо, как обычно: именно такие маленькие вызовы привычкам помогают рассудку сохранить остроту и не терять бдительность.

Десять минут спустя он решил, что консервы уже разогрелись. Поднялся, церемониальным шагом прошествовал к кастрюле, звучным голосом объявил: «Ваш обед, сэр!» Потушил газ, открыл банки, вывалил их содержимое на тарелку. Он уничтожал еду жадно, но до педантизма тщательно, убийственно метко используя свое единственное оружие – вилку, и вскоре на тарелке ничего не осталось. Однако он еще не насытился. Встал, снова проинспектировал содержимое шкафчика и вытащил маленькую баночку черной икры (дары Черного моря). Неодобрительно покачивая головой, но с уважением истинного гурмана, открыл крышку, извлек липкие зернистые последствия осетровой страсти чайной ложечкой, и сразу же отправил в рот.

Но даже это его до конца не удовлетворило, и за икрой последовали два толстых ломтя хлеба из непросеянной муки и банка с крабовым мясом из Японии.

«Мясо? – усомнился он, недоверчиво поджав губы. – Мясо? Мясо? Мясо?»

«„Ордо Брахаюра“, – пробормотал он с набитым ртом. – „Скребущие по дну немого моря“, как выразил современный бард. [1]1
  Т. Эллиот в пер. А. Сергеева.


[Закрыть]
Мясо? Ммм… да, да, вероятнее всего. Другого слова тут не подберешь».

Наконец, процесс насыщения завершился. Он отнес тарелку и вилку в раковину, намылил, тщательно промыл пальцами в еще теплой воде из кастрюли. Закончив, взглянул на свои ручные часы (гарантия от всех превратностей климата, несчастных случаев и интенсивного облучения).

Семь. Пора.

Так и есть. Через несколько секунд за стеной щелкнул замок и скрипнула дверь соседней квартиры; немного погодя оттуда поползли звуки мрачно-напыщенной декламации, отмечая очередное появление «Времен славы» на голубом экране, а потом послышался громкий плеск. Роджерс недавно обзавелся полноценным душем, во-первых, чтобы нормально спать по ночам, а главное, потому что считал такие вечерние процедуры признаком высокого социального статуса. Роджерс трогательно заботился о том, чтобы всегда «быть в первых рядах» и «шагать в ногу».

Шум воды напомнил о чем-то Коду, он перевел взгляд на корабельный телескоп, установленный на треноге возле подъемного окна. Как раз сейчас девица напротив тоже принимает душ. Изо дня в день она с неизменной готовностью демонстрирует всем желающим красоту этого волнующего процесса. Он щелкнул выключателем и припал к линзе. Но сегодня его ждало разочарование. Хотя в ее квартире горел свет, задернутые шторы безнадежно скрывали все, что там происходило. Без сомнения, к ней явился гость. И поскольку другие окна тоже никакого интереса не представляли, Код направил трубу вниз, чтобы полюбоваться на сладкую жизнь жителей особняка. Здесь, как всегда, шла вечеринка, но он видел только тени – тени людей и бокалов. Во дворе стояли два «Ягуара», «Бентли» и грушеобразная «Хили» с младенческой мордашкой капота. Под дождем машины блестели, как покрытые слизью рептилии; почти все уличные фонари распространяли уже не розоватый, а оранжевый свет.

Код оторвался от телескопа и вперил задумчиво-мечтательный взгляд в стакан с коньяком. Наконец его лицо озарила счастливая улыбка творца, которого посетила муза. Он потянулся к книжным полкам, извлек лежавшую между «Анатомией» Грея и «Венерами на орбите» (с объемными иллюстрациями) небольшую записную книжку черного цвета. Раскрыл ее, торопливо занес строки, возникшие в порыве вдохновения:

 
«Леденец мне не в радость,
Бренди – вот моя сладость
(цвет как детская гадость).
Если жизнь стала в тягость,
Возвращает мне младость»
 

Он заботливо прикрыл линзу телескопа защитной крышкой, включил свет и задернул занавески. Потом выбрал дюжину книг и положил на тумбочку рядом со стаканом, сифоном и бутылкой. Опять повалился на постель, вытащил томик из стопки и стал читать.

Вскоре процесс полностью захватил Кода. Он увлекся не интересным сюжетом, а почти ритуальным процессом познания чистого познания ради, потому что любил изучать несколько разных произведений почти одновременно.

Он пролистал начало книги, отложил, взял второй томик – пробежал глазами указатель и названия глав, третий просмотрел полностью, правда, быстро, вчитываясь в отдельные места по собственному выбору. Иногда он начинал с последней страницы, иногда с середины. Если попадался учебник, например по кибернетике, или, скажем, астронавигации, мог остановить свое внимание на формуле и вывести ее самостоятельно на клочке бумаги, либо оторваться от книги и немного полежать, обдумывая любопытную экстраполяцию. Его жажда знаний не знала предела, а библиотека включала произведения любого жанра и направления, художественные и научно-популярные, fiction и non-fiction (по его просвещенному мнению такое деление являлось весьма сомнительным).

Какова цель этого педантичного в своей хаотичности поиска? Что он хотел найти?

Ничего. Просто способ расслабиться и очистить рассудок перед тем, как посвятить себя настоящему делу. Именно такая работа, подлинное научное исследование, снова ждет его сегодня.

Одиннадцать-тридцать вечера. Жизненная активность нации снизилась до минимума, укрощенная телевизором. Население района готовилось отойти ко сну.

Код отложил последнюю книгу из стопки. За стеной снова послышался плеск. Сосед чистит зубы. А теперь… Если к Роджерсу вечером никто не приходил, он неизменно компенсировал отсутствие полноценного общения вербальным доказательством своей коммуникабельности.

«Спокойной ночи, старина», – донеслось до Кода из-за разделяющей их стены. «Спокойной ночи», – откликнулся он.

Код часто размышлял, по какой тайной причине Роджерс произносит эту фразу. Скорее всего, хочет убедиться, что не одинок, успокоить себя тем, что рядом сосед. Как сильно он нуждается в таком утешении!

Код для верности подождал еще несколько минут, пуская колечки дыма и любуясь на их грациозное движение к потолку. Уверившись, что Роджерс лег спать, поднялся, подошел к платяному шкафу. Пора. Он извлек длинный белый лабораторный халат, резиновые перчатки. Облачился во все это. Приблизился к Машине, опустился на стул.

«Машина», точнее, ее видимая часть – микроволновые передатчики, кабели, антенны – единственная деталь обстановки этой типичной городской квартиры, способная привлечь удивленное внимание посетителя. Телескоп и заставленные книгами полки тоже могли вызвать смутные подозрения, если бы не оправдательный документ, вставленный в рамочку и предусмотрительно вывешенный на видном месте над кроватью. Диплом свидетельствовал, что Николас Принцеп Код, в году одна тысяча девятьсот сорок пятом, удостоен Университетом Кембриджа (Hinc lucem et pocula sacra) звания бакалавра гуманитарных наук. А если выбор литературы неоспоримо свидетельствовал о некотором охлаждении к своему законному предмету и многолетней связи с точными дисциплинами, это можно объяснить широтой и излишним либерализмом классического образования. Но машина! Она ни в какие либеральные рамки не лезет. Как бы к такому отнесся непреклонный старец Платон, не говоря уже о жильцах дома!

Сама Машина, которую несведущий человек назовет чем-то вроде транзисторного микроволнового излучателя, находилась в двух больших ящиках, стоящих на широком столе из светлого дуба. Когда крышки закрыты, их легко спутать с проигрывателем грампластинок. Но в открытом виде… Слева мы видим пульт управления, кнопки, переключатели, рычаги, круговые шкалы с делениями, использующими метрическую систему, циферблаты со стрелками; справа темнеет круглый экран осциллографа. Если бы здесь присутствовал сторонний наблюдатель, – представитель Высшего Наблюдателя, так сказать, – выражение мясистого, обычно бесстрастного лица Кода сразу подсказало бы ему, что эти ящики служат магическими символами, иконами, воплощают в себе подлинный смысл существования нашего героя.

Он вынул из стола чистую бумагу, карандаши и чертежные принадлежности, разложил перед собой. Встал, щелкнул выключателем, потом зажег настольную лампу, залившую все вокруг голубоватым светом.

Снова опустился на стул. Его глаза сверкали благоговейным огнем первосвященника. Он нажал кнопку, аппарат тоже засверкал огоньками и ожил, откликнувшись на немой зов собрата из плоти и крови. Человек и машина задрожали в унисон, здороваясь друг с другом. Код сложил ладони в индуистском «намасте», пробормотал древнюю формулу, славящую божественного: «Хар Хар Махадев!»

И озаренная голубым светом золотая волна, танцующая на зеленой поверхности осциллографа, – нигде не рожденная и уходящая в бесконечность миниатюрная вселенная, – кажется на миг изогнулась, склонившись в ответном приветствии.

Танец великого Шивы.

Код не спускал глаз с золотистой линии, делая пометки в журнале. Время от времени он передвигал шкалу на новое деление, и, – узрите! – волна немедленно откликалась, как марионетка повинуется рукам кукольника, на секунду взмывая к самому верху экрана, чтобы в следующее мгновение упасть до низшей точки.

Что означают эти всплески, эти волнения? Неужели обратную связь? Какое фантастическое предположение, какие невероятные, удивительные открываются возможности – но все, связанное с Проектом, невероятно и удивительно. А волнистая линия – зримое воплощение красоты и бесконечного осмысленного движения. Изначальная энергия Космоса, вечный танец, очерчивающий ритм жизни и смерти, созидания и разрушения. Причем он, Код, способен простым движением руки управлять им!

Вскоре после того, как он приступил к исследованию, за стеной пронзительно заскрипели пружины матраса. Сосед некоторое время ворочался в постели, а потом не выдержал и включил свет. Код все это слышал, но он давно перестал обращать внимание на характерную бессонницу Роджерса.

Левая страница лабораторного журнала постепенно заполнялась записями. В основном отмечались такие прозаические вещи, как частота, модуляция или время, и даже они обозначались символами, которые не смог бы разобрать непосвященный, в том числе коллега Кода. Но однажды Экспериментатор, видимо, оказался неспособен сдержать нахлынувшие чувства, о чем свидетельствует восторженное восклицание: «Как каденция у Шопена!», явно неуместное здесь. На противоположной странице, впрочем, оно смотрелось бы не так странно. Ее он, как всегда, оставил чистой, чтобы позже записать свои впечатления. Ибо две стороны раскрытого журнала дополняли друг друга, представляя процесс как совокупность причины и следствия: слева отмечались примененные средства и их интенсивность, а справа – видимые результаты воздействия и выводы.

Час пролетел незаметно. В половине первого ночи Код выключил Машину, закрыл ящики, запер в столе журнал и прочие аксессуары. Взглянул на шкаф. Может быть, вынуть муляж и приготовиться к завтрашнему вечеру? Но он уже утомился, а времени оставалось предостаточно. Он разделся и пошел спать.

На следующее утро Код как всегда наткнулся на Роджерса в вестибюле, а тот как всегда пожаловался на бессонницу. Кажется, сосед специально дожидался его каждый день перед работой, чтобы просто поделиться своими несчастьями, потому что Код неизменно проявлял интерес и сочувствие.

Роджерс отличался хрупким телосложением и повышенным вниманием к внешнему виду. В свои двадцать девять лет он почти полностью облысел, однако нисколько не стеснялся оголившегося черепа; напротив, очень гордился им, словно потерял волосы в яростных и долгих сражениях в постели. Роджерс считал, что такой вид придает ему солидности, и действительно, умудрился неким таинственным образом использовать лысину себе во благо.

Сейчас он по-птичьи подпрыгивал и возбужденно похлопывал по ней.

«Снова проклятая головная боль, старина! – заговорил он сразу, завидев соседа. – Никак не могу с ней справиться!»

«Действительно, – с неизменно солидным видом откликнулся Код. – Ночью я слышал, как ты вставал. По-видимому, это у тебя психосоматическое?»

«Психо – какое?»

«То есть, тебе очевидно не дает покоя какая-то проблема? – объяснил Код. – Что-то, связанное, например, с работой – разумеется, у такого человека должна быть чрезвычайно ответственнаяработа?»

Они миновали двухстворчатую дверь и направились к месту парковки.

«Да, еще бы, – очень серьезно произнес Роджерс. – Еще бы не ответственная! Сейчас я работаю с новым важным проектом, тут многое поставлено на карту. Мне поручили самостоятельно спланировать целую рекламную компанию – телевидение, газеты, специализированные издания, – в общем, все! Не так-то легко, знаешь ли, если занимаешься водосточными трубами! У нас пока далеко не каждый сам налаживает свой водопровод!»

«Ну вот видишь! Ты, конечно, постоянно думаешь о деле – даже ночью. Отсюда и приступы мигрени, и инсомния (бессонница, друг мой). Очень сомневаюсь, что причины кроются в физиологических нарушениях. В твоем возрасте? Нет, вряд ли… Я имею в виду некое новообразование в мозгу, опухоль или что-то в таком роде. Ты ведь этого боишься?»

Роджерс слегка побледнел, но Код похлопал соседа по плечу, и тот сразу приободрился. Причем, он совсем не чурался подобных знаков поддержки. Несмотря на такой существенный момент, как социальное положение (Код наверняка не администратор, как он сам, а рядовой исполнитель, вот почему у соседа такая дешевая потрепанная машина, даже птицы демонстрируют ей свое презрение единственным доступным им способом), он, очевидно, считал, что десятилетняя разница в возрасте компенсирует несоответствие статуса. Так что, если выдавалась свободная минутка, с удовольствием беседовал с соседом.

Вообще-то Роджерс хорошо относился ко всем без исключения. «А как же, – объяснял он, – каждый – потенциальный клиент», но сияющая младенчески-невинной радостью улыбка начисто лишала его замечание даже намека на цинизм. Да, он вскользь отметил про себя, что Код человек довольно замкнутый, и вообще по натуре немного отшельник. Но они не так часто общались, и его эти особенности совсем не задевали. Он даже сознавал, что учитывая университетский диплом, разносторонние знания и ум, которые демонстрирует (правда, с большой примесью дешевого умничанья) сосед, есть все основания назвать его «неудачником». Что ж, люди бывают разные, Код по крайней мере никогда не плакался, не жаловался на судьбу, в его речах не проявились горечь и разочарование в жизни. Чем он там занимается, чтобы заработать на пропитание? Роджерс ни разу не поинтересовался. Кажется, что-то, связанное с развлекательно-игрушечным бизнесом.

Их машины стояли рядом, зримое воплощение кричащих социальных контрастов Лондона. Роджерс извлек из кармана брелок с ключами, но прежде чем открыл дверцу, мускулы руки внезапно свел спазм, и пальцы разжались. Молча наблюдавший за ним Код нагнулся, поднял лежащий на земле брелок и с вежливой улыбкой вручил владельцу.

«Он упал сам, или его уронили?» – шутливым тоном произнес он при этом.

Потом повернулся к своей машине и забрался внутрь. Роджерс замер: никак не мог решить, следует сейчас рассмеяться, или нет.

На что намекал сосед? Нет, что ни говори, приятель у него действительно, как говорится, со странностями. Постоянно отпускает бессмысленные замечания, вот как сегодня. Или он сам что-то не уловил?

Как всегда после разговора с Кодом, Роджерс испытывал смешанные чувства раздражения и почтительного удивления. Но он почти сразу же выбросил инцидент из головы. Есть вещи поважнее. Кстати, надо бы принять еще пару таблеток аспирина.

Смешная штука – стоит им проститься, и он начисто забывает, как выглядит сосед, пока не встретит его снова…

Глава 2. Все о Николасе Коде: от Яслей до Абсолюта

В свои тридцать семь лет Код выглядел так: высокий, массивный мужчина, который в силу экстраординарной уплотненностивесит намного, намного больше, чем средний обыватель таких же габаритов. Бледная кожа, невыразительные черты округлого лица, но оно ничего не скажет вам о самом человеке. В этом смысле Код поистине безлик: карта без условных знаков, код (как вам наш каламбур?) без ключа. Лицо в толпе (если так обозначить тип личности, а не мимолетное впечатление), которое, именно в силу своей «непрочитанности» с первого раза, провоцирует вторую, третью, десятую попытку, но результат неизменно остается нулевым. Более того, если сначала вы желаете разобраться, что ониз себя представляет, то в конце-концов уже не понимаете даже, кто он.

Не старайтесь различить следы, которые обычно оставляют пристрастия и прожитые годы – ландшафт лица нашего героя ровен и гладок, на нем не видно ни морщин, ни затененных участков, ни глубоких складок. Не старайтесь обнаружить в чертах, украшающих этот мясистый остов, некие признаки, которые, как нас уверяют, позволят проникнуть в тайники души – так называемые «чувственные» или «полные» губы, «римский нос», вместилище сильной воли, уши преступника, близко посаженные глаза жестокого зверя, или разбухшие щеки духовника – все, все напрасно! Да, скажете вы наконец, у него имеются рот, нос, глаза и щеки, – а у кого их нет? – но больше ничего из себя не выдавите, ибо они отказываются свидетельствовать о чем бы то ни было. Но и это еще не все. Если долго разглядывать нашего героя, возникает смутное подозрение, что черты его лица лишены не только выразительности, но даже четкой формы! Неужели вам не почудилось, и стоит на секунду отвернуться, как они становятся немного другими?

По спине ползет холодок. Фантастические, неясные, безымянные страхи потихоньку проникают в душу и уже не отпускают…

А если вам довелось получше узнать Кода (хотя по-настоящему узнать его после Посвящения не удалось никому), эти страхи вскоре еще больше усилятся из-за другого неприятного ощущения. За безликим фасадом угадывается могучий интеллект, таинственный, непознаваемый и убийственно-опасный, как дремлющий вулкан. Примерно такое чувство охватило Роджерса, заставив испытать почтительный трепет, почти благоговейный ужас, правда, как мы видели, под защитной маскировкой классового пренебрежения. Ведь Код, по всем параметрам подходивший под определение отщепенца, не способного занять достойное место в обществе социального калеки, явно не соответствовал такой роли. Он выглядел абсолютно полноценной, самодостаточной личностью, удовлетворенным жизнью и уверенным в себе человеком. Причем настолько, что у любого другого это трансформировалось бы в невыносимо тупое чванство.

Но мы имеем дело с Кодом, Человеком-Загадкой, кратер его рассудка всегда заволакивает дым, скрывающий невообразимо глубокую бездну, а в ней таится загадочная цель, в корне отличная от всего, что движет обычными людьми…

Что это за цель? К какому знанию он стремится? Или лучше и безопасней пребывать в неведении?

И вновь нас охватывают неясные, безымянные страхи…

Однако Код не всегда был таким. До Посвящения он не ставил в тупик, и тем более не пугал никого, кроме самого себя. Ибо здесь, как и во всем остальном (кроме быстрого интеллектуального роста), он развился весьма поздно, и «нашел себя» (точнее, нашел в себе нечто) в возрасте, когда большинству людей, в силу слишком долгого и близкого общения с собственным «я» уже начинает понемногу надоедать затянувшаяся связь. Прежде, перед Посвящением, он неуклюже ковылял по жизни, обремененный, подобно Кандиду, тремя безнадежно сковывающими движения слабостями, – наивностью, робостью и благими намерениями, а каждый его поступок вызывал кровожадное чавканье комплекса вины, не упускавшего ни единой возможности погрызть своего хозяина.

Пресловутая вина Кода появилась на свет вместе с ним, и в младенческом состоянии выглядела не очень внушительно – мать умерла при родах, а отец так и не простил этого сыну. Но комплекс рос и развивался вместе с мальчиком, словно угнездившийся внутри чудовищный червь-двойник, немедленно вгрызавшийся в любое начинание, на которое отваживался его несчастный носитель. Стянутая втихомолку сладость, первый сексуальный опыт у рекламного щита, битва с однокашником на краю холма, с которого его очень хотелось, но так и не удалось столкнуть, открытые и тайные ауто-эротические ритуалы перехода в половозрелость, маленькие трагедии предательства, трусости и лжи – самые обычные, стандартные ситуации, которые все мгновенно забывают, Код хранил в памяти, а червь смаковал долгие годы. Он питался слабостями и грешками своего носителя, но вскоре перешел на более сытную пищу – единственную сильную сторону Кода, его феноменальный интерес к знаниям и растущие успехи в учебе.

Это произошло, когда мальчику было девять, и лишь спустя двадцать пять с лишним лет он полностью оправился от последствий травмы, которую тогда пережил. Один из учителей школы наградил его прозвищем «Мандарин» и каждую неделю перед всем классом подвергал публичной пытке унижением. Низенький коренастый мучитель с искривленными как у Бетховена в брезгливо-злой гримасе губами, беспощадно язвил его саркастическими замечаниями, и слова впивались в нежную душу юного Кода, словно пропитанный уксусом хлыст. Мальчик заливался слезами; тогда учитель выказывал странное, трогательно нежное сочувствие и вручал книжку или конфету, иногда даже разрешал не делать домашнее задание. Но на следующей неделе все повторялось вновь.

Даже в столь юном возрасте, Код руководствовался логикой, – особенность мышления, доставившая впоследствии немало несчастий и долго мешавшая правильно воспринимать окружающий мир. Горький опыт еженедельных моральных истязаний заставил сделать мрачный, но единственно возможный тогда для него вывод: учитель точно так же, как и одноклассники, считает, что быть отличником непростительно. Лишь много лет спустя он осознал, что взрослый садист, насмешливый мальчишка, которого он хотел сбросить с холма, и целый паноптикум мучителей, появившихся после них, все до единого принадлежат к особой породе человеческих существ: это его прирожденные ненавистники, он называл их своими «бесами».

Кто же они, враги Кода? Какие качества, по мнению нашего героя, их объединяют?

Глупость.

Тупая злоба.

И самое главное, они обладают тем единственным оружием, против которого не спасает самый могучий интеллект: способностью к долгим приступам идиотского смеха.

Ибо он считал, что те, кто с первого взгляда проникается к нему инстинктивной ненавистью и демонстрируют ее при любой возможности издевательским гоготом, неизменно принадлежат к многочисленной породе людей, не способных хотя бы пять минут поддерживать разговор на любую тему, не обнаружив при этом полнейшее невежество, обрамленное самоуверенной предвзятостью. Безмозглые, подленькие, юркие приспособленцы, моральный облик которых достоин отвращения ничуть не меньше, чем умственные способности. Люди без идеалов, единственная цель в жизни которых – продолжать бесцельную жизнь.

Он презирал их, но это его не спасало. Разумные речи оказались бессильны прекратить злобное улюлюканье и гримасничанье, доброжелательный подход тоже не помог. Дело в том, что, научившись распознавать своих бесов, он сначала пытался унять их, договориться о перемирии еще до начала войны.

Они притворно соглашались. Внушали ложное ощущение безопасности, заставляли забыть о бдительности. Но на самом деле просто ждали, когда соберутся свидетели – да, им обязательно нужны были зеваки. И как только их появлялось достаточно для начала спектакля, разили его без промаха и промедления. Пацифизм оказался никуда не годным противоядием от пропитанных злобой шизофренических насмешек; более того, он, кажется, только усиливал их.

Почему все это происходит, спрашивал он себя снова и снова. Почему? Почему?

Они заставляли его сомневаться во всем, и в первую очередь, в собственной адекватности. Может быть, их громогласные утверждения – правда, они действительно «видят его насквозь»? Может быть, их насмешки не так уж нелепы? Может… может быть нелеп он сам – и после очередной порции издевательств Код изучал себя в зеркале, пытаясь обнаружить, где кроется эта нелепость – в манере одеваться, фигуре, чертах лица?

Но даже если они правы, зачем такая свирепость? – как будто их цель не просто вывести его из себя или устранить как соперника, а раздавить, уничтожить, навсегда изгнать из общества?

Зачем? Почему? В чем тут смысл?

Возможно, прозвав их «бесами», он оказался ближе к истине, чем сначала мог себе представить, ибо в подобном смехе угадывалось нечто дьявольское. А Код, истинный представитель западной мысли, был дуалистом. С тех пор, как ему исполнилось десять, он неизменно поклонялся Разуму; но если Разум тождественен Богу, должен существовать и Дьявол Неразумия – повелитель Хаоса, великий Путаник и Насмешник. Неудивительно, что «прирожденные» враги Кода – в действительности послушные исполнители воли самого Неразумия. Оставалась одна неясность из области теологии. Что, если Код и его враги не просто представители противостоящих друг другу космологических принципов? Кто же они? Инкарнации.

Так рассуждал Код, рано достигший периода интеллектуальной зрелости. Тем не менее, до самого конца отрочества, благодаря усиленной мозговой активности, живущий в нем червь никогда не оставался без вкусной и сытной пищи. А позже, вплоть до Посвящения, большую часть его существования можно охарактеризовать как безнадежные попытки искупить ужасный грех школьных лет – образ жизни вундеркинда.

Успехи в учебе сделали Кода еще более несчастливым, но он не сдавался. В одиннадцать феноменальные способности обеспечили ему стипендию, и вплоть до поступления в университет он постоянно раздражал своими достижениями окружающих. Каждую неделю, четверть, каждый год он неизменно был лучшим. Иногда не только первым учеником в классе, но первым по всем предметам, иногда он завоевывал полную коллекцию поощрительных премий. Один из его классных руководителей частенько презрительно отзывался о «маленьких карьеристах». «Есть многое на свете, друзья мои», – ронял он небрежно, объявляя в конце недели о результатах, – «что и не снилось нашим вундеркиндам». Код понимал, кого он имеет в виду, но упорно продолжал идти тернистым путем отличника.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю