Текст книги "Неуязвимый (в сокращении)"

Автор книги: Фил Эшби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Мы отправились в Рогбери-Джанкшн на нигерийских бронемашинах, с бешеной скоростью несшихся по кишевшей бандитами территории. Достигнув пункта назначения, мы обнаружили, что городок сожжен дотла отступившими частями ОРФ.

«Парни с Запада» отвели нас на край города, в место, расположенное лишь в паре сотен метров от линии фронта. Смрад гниющей плоти заставил нас заткнуть рты и носы. Тела пролежали под знойным тропическим солнцем почти две недели, так что осталось от них немногое. Не нужно было состоять в судмедэкспертах, чтобы понять, что здесь случилось. На некоторых из тел была нигерийская форма, этих людей застрелили в окопах. Они по крайней мере погибли, сражаясь. Рядом были найдены тела замбийцев – их привязали к деревьям и расчленили. Так солдаты ОРФ обошлись с замбийскими водителями, когда те стали им больше не нужны.

Я поднял один из торсов и, одолевая приступы рвоты, обыскал карманы мертвеца, нашел его паспорт и удостоверение. Мы быстро переходили от тела к телу, собирая все документы, какие удавалось обнаружить. Место было не слишком здоровое, чтобы задерживаться в нем надолго, к тому же мы не знали, как долго протянется затишье – бои еще продолжались. Я попросил нескольких местных ополченцев помочь Энди и мне собрать останки и захоронить их в одном из покинутых окопов. Мы составили план местности с указанием могилы, чтобы тела можно было, когда позволит ситуация, дезинфицировать и отправить домой. Уходя оттуда, я увидел двух солдат, со скучающим видом игравших в футбол человеческим черепом.

Я разозлился и крикнул им: «Что вы, черт побери, делаете? Имейте хоть какое-то уважение!»

Человек с «мячом» не понял меня и, вероятно, решив, что я хочу присоединиться к игре, сильным ударом направил череп в мою сторону. Я преодолел искушение отбить череп обратно, подобрал его и поместил во временную могилу. В Сьерра-Леоне черепом разжиться было легче, чем футбольным мячом.

Меньше чем через неделю, 24 мая 2000 года, два западных журналиста, Курт Шорк из агентства Рейтер и оператор по имени Мигель Гиль Морено де Мора, добрались до Рогбери-Джанкшн в поисках темы для репортажа. Тема нашлась. Они попали в засаду ОРФ и были изрублены в куски.

Я не надеялся снова увидеть кенийских солдат из Макени. В тот день, когда мы добрались до Фритауна, они по радио сообщили в штаб-квартиру ООН, что попробуют с боем выйти из Макени. Мы знали, что некоторые из них уже неделю ничего не ели и едва держались на ногах. И с тревогой ожидали новостей.

Позже мы узнали, что там произошло. Не получив официальных распоряжений от штаб-квартиры ООН, командир кенийцев приказал своим изнуренным солдатам пробиться с боем. Под прикрытием первого сильного дождя 1-я рота погрузилась в машины и на большой скорости пронеслась сквозь глинобитные стены, застав повстанцев врасплох. Кенийцы прорвались сквозь оцепление, паля из всех видов оружия, и проехали по улочкам Макени до северной оконечности города, где воссоединились с 4-й ротой и штабом своего батальона. Затем они колонной двинулись на север, в Кабала – город, который еще удерживала армия Сьерра-Леоне. Весь путь кенийцы проделали под обстрелом, неся большие потери. Уцелевшие застряли в Кабала еще на три недели, по истечении которых их вывезли оттуда вертолеты ООН и британские «чинуки».

У меня состоялась очень теплая встреча с моими кенийскими коллегами. От некоторых их рассказов просто разрывалось сердце. Вот, например, история кенийца, тяжело раненного во время нападения солдат ОРФ на лагерь РДР. Товарищи сочли его мертвым, однако дружественно настроенные мирные жители спасли его и выхаживали у себя дома. Раненый кениец послал к товарищам человека с запиской, в которой просил прийти за ним или хотя бы передать ему с посланцем немного денег и лекарств. Впоследствии храбрый посланец попытался пробиться в лагерь, привязав раненого кенийца к заднему сиденью мотоцикла. Однако повстанцы прознали об этом и, когда мотоцикл подъехал к лагерю, расстреляли и посланца, и раненого. Да заодно уж вырезали и всю семью посланца.

Невероятно, но после всего, что пережили уцелевшие кенийские солдаты, бюрократы из ООН не позволили им даже бесплатно позвонить домой. А самый короткий звонок по спутниковой связи стоил больше, чем кенийцы получали за месяц. Поэтому мы с Джимом предоставили в их распоряжение телефон, принадлежавший британской армии. В Кении семьям некоторых из них уже сообщили о том, что их близкие погибли, и трогательно было слышать, как закаленные в боях воины-масаи заверяют своих жен, что те все же не стали вдовами.

Что касается Фергуса, то он и его коллеги тоже сумели чудом выбраться из Макени. На рассвете того самого дня, когда мы покинули лагерь, Фергус спокойно и смело вышел из лагеря и направился к удивленным повстанцам. Проявив поразительное хладнокровие, он каким-то образом убедил полковника Каллона позволить ему и его товарищам уйти. Не знаю точно, что сказал полковнику Фергус, однако его обаяние (и несколько тысяч долларов), очевидно, сработало. Фергус и его люди, сопровождаемые полковником Каллоном, покинули на машинах территорию повстанцев.

Я получил во Фритауне сообщение от нигерийского часового – человек, назвавшийся Усманом Камара, пришел к наружному блокпосту отеля «Мама Йоко» и просит о встрече со мной. Усман был учителем, в феврале он помог мне организовать в Макени футбольные соревнования нескольких школьных команд. В благодарность я подарил ему пару ботинок, и мы стали добрыми друзьями. Теперь мы с Усманом отправились выпить, и он рассказал мне о том, что произошло с ним и его семьей.

Как только вновь разгорелась гражданская война, ОРФ начал проводить в Макени «рекрутский набор». И сам Усман, и его шестилетний сын Мохаммед годились по возрасту в рекруты. Не желая присоединяться к ОРФ, Усман с семьей присоединился к десятитысячной колонне беженцев из Макени. Посреди четырехдневного пути жена Усмана, Мариату, родила мальчика.

Потрясенный услышанным, я спросил Усмана, могу ли я чем-то помочь ему. Он поблагодарил, но сказал, что в помощи не нуждается. Уже уезжая в Соединенное Королевство, я дал ему денег, чтобы он создал какой-нибудь маленький бизнес, – как учитель, Усман не получил за три года ни гроша.

А что же Энди Харрисон, майор воздушного десанта, плененный повстанцами? Я внимательно следил за развитием событий и сейчас расскажу о нем подробней. Он работал в команде военных наблюдателей в Кайлахуне, городе, находящемся в юго-восточной части страны. У него сложились довольно теплые отношения с местными командирами ОРФ, оборвавшиеся в тот день, когда я разоружил в Макени повстанцев. В тот самый день Энди, командира его группы и нескольких индийских миротворцев пригласили в дом командира кайлахунского батальона ОРФ. Поначалу разговор шел дружелюбный, но затем командир ОРФ объявил, что намечается «мирный протест» и что весь присутствующий здесь персонал ООН будет арестован. И тут же в комнату ворвалось около полусотни вооруженных повстанцев, схвативших Энди и его коллег. Объявили, что персонал ООН задерживается в знак возмездия за то, что служащие ООН якобы задержали в Макени десятерых «дезертиров» из ОРФ. То были те самые десять повстанцев, которых мы столь добросовестно разоружили.

Энди и его товарищей выволокли из комнаты и отвезли в опорный пункт повстанцев – деревню Гейма на границе Сьерра-Леоне и Либерии. Обстановка тут сложилась взрывоопасная, особенно после того, как стража сильно избила одного из своих, укравшего часы у кого-то из товарищей Энди. Избитого увели и казнили. То, что повстанцы готовы убить одного из своих людей по столь пустяковому поводу, встревожило Энди. Это не предвещало ни заложникам, ни ему ничего хорошего.

После полудня Энди сообщили, что его скоро освободят, однако на обратном пути в Кайлахун – Энди шел в сопровождении повстанцев – ему вдруг приказали, наставив на него оружие, возвратиться в Гейма. Там его бросили в стоявшую на окраине деревни лачугу. Вечером к нему присоединились и другие заложники из военнослужащих ООН, в том числе русский военный моряк Андрей.

Когда во всей стране назрела опасная ситуация и мы начали сражаться за свою жизнь в Макени, ухудшилась и обстановка в Гейма. Основной удар приняли на себя два белых офицера – Энди и Андрей. Несколько раз Энди говорили, что его вскоре казнят – в отместку за смерть солдат ОРФ, убитых моими товарищами-кенийцами. Его то и дело избивали, а однажды приставили к голове дуло винтовки и приказали «встать на колени и приготовиться к смерти». Энди отказался, сказав, что хочет умереть стоя. Такой акт неповиновения навлек на него жестокие побои, однако в конце концов отвага Энди произвела впечатление даже на тех, кто держал его в плену, и это спасло его от смерти.

По всей стране предпринимались скрытные усилия внести раскол в ряды ОРФ. ООН и Соединенное Королевство проводили психологические операции, стараясь убедить захвативших Энди солдат ОРФ в том, что повстанцы в Макени действуют вопреки желаниям общего руководства ОРФ. Клин забивался между ОРФ Северной провинции (Макени) и ОРФ Восточной провинции (Кайлахун и Гейма). Эта кампания помогла Энди спастись.

Повстанцы дали ясно понять: если кто-нибудь из членов персонала ООН совершит побег, все остальные будут казнены. Товарищи Энди договорились, что бежать следует только всем вместе.

Новость о том, что во Фритауне высадился 1-й батальон воздушных десантников, Энди не порадовала. Если десантники станут сражаться во Фритауне с повстанцами ОРФ, кайлахунские собратья этих повстанцев не упустят шанса поквитаться с пленным британским десантником. Энди сказал остальным пленным, что в случае, если ОРФ понесет потери в боях с 1-м десантным батальоном, он попробует совершить побег. Несколько дней он провел, стараясь услышать сообщения Би-би-си, которое слушали охранники.

Оставшиеся в Кайлахуне товарищи Энди также были схвачены, избиты и посажены под арест в их же собственном доме – там они и сидели до 9 мая, когда их перевели в Гейма. Две роты вооруженных индийских миротворцев Кайлахуна оказались окруженными в собственных лагерях – подобно нам и кенийцам в Макени. Товарищи же Энди раз за разом пытались уговорить своих тюремщиков, чтобы те позволили им вернуться в Кайлахун, в их дом.

Наконец Энди с товарищами перевели в Кайлахун. Условия здесь были немного лучше, однако все они так и оставались в заложниках.

Британские солдаты действовали в Фритауне все активнее, и Энди понимал, что пребывание в городе становится для него все более опасным. Он и двое его товарищей решили попробовать добраться до осажденных индийских миротворцев. В конечном итоге все трое просто сказали охране, что их вызвал к себе командир ОРФ, смело вышли из дома и пошли по городу, борясь с искушением оглянуться.

Двое других пошли к индийским миротворцам, Энди же и вправду отправился к командиру ОРФ, чтобы попытаться уговорить его отпустить тех, кто остался в доме. Как это ни поразительно, военачальник повстанцев позволил пленным посетить позиции индийцев – дабы «помыться». И Энди повел своих удивленных товарищей в лагерь индийских миротворцев. Оказавшись в лагере, они вовсе не собирались его покидать. Неудивительно, что повстанцы ОРФ пришли в ярость и предприняли несколько попыток выбить их оттуда силой. Однако индийские солдаты, все до единого воинственные гуркхи, были хорошо вооружены. Два дня спустя взвод следопытов (специальное разведывательное подразделение воздушных десантников) перебил под Фритауном немалое число солдат ОРФ. Так что Энди выбрался из лап повстанцев весьма своевременно.

Энди и его друзья просидели в осаде еще два месяца. Время от времени ОРФ пропускал в город конвой с припасами, и нам удалось переправить туда спутниковый телефон, спрятав его в емкости с кулинарным жиром. Теперь Энди мог общаться с внешним миром. Он был против того, чтобы его спасали, ставя под угрозу остальной персонал ООН.

В конце концов, когда ОРФ отказался пропускать какие-либо конвои, силы ООН провели при поддержке англичан операцию по выводу из Кайлахуна всех военнослужащих ООН, включая и Энди. Операция получила кодовое название «Кукри» (по названию боевого кинжала гуркхов). 14 июля 2000 года, в пятницу, на рассвете, под проливным дождем, два британских «чинука» вывезли из Кайлахуна Энди и четырнадцать раненых индийцев. Остальные индийцы, при поддержке вертолетов и артиллерии, прорвали оцепление и соединились с остальными силами их батальона.

Энди за свое исключительное поведение в этих эпизодах был отмечен наградой – орденом Британской империи.

Год спустя ОРФ удалось вернуть в русло мирного процесса. Санко остался сидеть в тюрьме, ожидая суда за государственную измену, однако другим командирам ОРФ повезло больше. Полковник Бао по-прежнему возглавляет Службу безопасности ОРФ. Полковник Каллон, руководивший атаками на силы ООН – это он несет ответственность за гибель моих кенийских товарищей, – был недавно произведен в бригадиры.

Генерал-майор Джетли, индийский офицер, командовавший миссией ООН в Сьерра-Леоне, получил повышение.

К сентябрю 2001 года МООСЛ, похоже, вновь утвердилась в своем прежнем статусе, и процесс разоружения возобновился. Силы МООСЛ выросли с 12 до 17 тысяч. Сейчас, когда я пишу это, МООСЛ еще остается самой большой в мире миссией ООН. ОРФ так и контролирует две трети территории Сьерра-Леоне, но он по крайней мере согласился вернуть МООСЛ ее территории и даже начал разоружаться. Что породило эту смену позиции? После того как в июне 2000 года основные военные силы Великобритании покинули страну, в Сьерра-Леоне тем не менее осталась группа британских военных советников и инструкторов. Имеющая численность несколько сот человек, она образует костяк, необходимый для укрепления полуразвалившейся армии Сьерра-Леоне. Впервые за десять лет армия Сьерра-Леоне вновь обрела реальную силу, а ОРФ сообразил, что в конечном счете победить в войне ему не удастся. Неудивительно, что повстанцы, оказавшись перед выбором: либо потерпеть военное поражение, либо сотрудничать с МООСЛ, – предприняли некоторые шаги по направлению к миру.

Впрочем, одно можно сказать с уверенностью: ОРФ все еще удерживает алмазные копи и вряд ли отдаст их без боя.

Шесть месяцев моего пребывания в Сьерра-Леоне истекли в конце июня. Утром того дня, в который мне предстояло покинуть Фритаун, я проснулся в горячем поту и с жуткой головной болью. На миг я испугался, что меня снова прихватил приступ малярии, но тут обнаружил, что спал не раздевшись, и вспомнил, что пытался прошлой ночью выпить по стаканчику с представителем каждой национальности, какие только имелись в МООСЛ. А это означало, что я здорово накачался. Следом я обнаружил, что облачен в форму китайской Красной армии. Энди, принесший мне чашку кофе, объяснил, что где-то в середине вечера я поменялся мундирами с майором этой армии… В полете домой я ограничивался минеральной водой и апельсиновым соком.

После того, через что мне пришлось пройти, я только радовался, что возвращаюсь из командировки всего лишь с головной болью. Оставшись практически неуязвимым, я пережил встречи с вооруженными, враждебно настроенными повстанцами, прошел через мучительные испытания зноем и жаждой. Теперь мне не терпелось вернуться домой. И все-таки микроскопическая часть Сьерра-Леоне пробила мою оборону. Она оставалась невидимой и лежала пока, затаясь.

Последнее испытание

Командировка в Сьерра-Леоне закончилась, и все мы заняли прежние наши посты. Дэйв вернулся в Новую Зеландию, в свою часть. Пол служит инструктором в Британской военно-морской академии, обучая новых морских офицеров. Энди провел еще шесть месяцев в Косово и ныне вернулся в Сьерра-Леоне – обучает там рекрутов. Оглядываясь назад, я понимаю, что мы, четверо, представляли собой группу военных, обладавших опытом и знаниями в совершенно разных областях, чрезвычайная ситуация свела нас вместе. И я не желал бы для побега товарищей более отважных. Если бы хоть один из нас дрогнул, перебираясь через ту глиняную стену, не думаю, что мы уцелели бы.

Время от времени я встречаюсь с Полом и Энди за кружкой пива. У нас всегда находится множество тем для разговора – легче снимать груз с души, беседуя с тем, кто пережил то же, что и ты.

Первое, что я сделал, вернувшись из Сьерра-Леоне, – с опозданием отпраздновал свое тридцатилетие (получив в подарок по фрисби от трех разных гостей). Потом я вернулся в Африку, чтобы провести там летний отпуск: мы с Анной лазали по горам Кении. Чтобы акклиматизироваться, мы забрались на Килиманджаро, а после предприняли сложное, многодневное восхождение на гору Кения. Нам пришлось отступить, поскольку, пока мы стояли биваком на узкой площадке, пошел сильный снег, однако мы все же взошли на гору более легким маршрутом. Благодаря друзьям, которыми я обзавелся в Сьерра-Леоне, у меня появилась возможность сыпать громкими именами, беседуя с солдатами на многочисленных блокпостах, расположенных вокруг Найроби. Кенийский батальон, с которым я имел дело, вполне заслуженно считался на родине геройским, и то, что я был с ним связан, приятнейшим образом сказывалось и на мне. После Сьерра-Леоне я легко акклиматизировался здесь и очень много лазал по скалам. Я чувствовал себя более сильным, тренированным и крепким, чем прежде. К сожалению, этому оставалось продлиться не долго.

В начале сентября 2000 года я получил новое назначение – пост штабного офицера в Управлении военно-морского флота в Плимуте. В первые три недели сложности «стратегического управления личным составом» выглядели слишком пугающими, чтобы я смог хоть как-то в них разобраться. После одного особенно головоломного утра я отправился, чтобы проветрить мозги, на пробежку. День выдался влажный и ветреный, и, помню, я нарочно запрыгивал во все лужи, какие попадались мне в порту. У меня немного побаливало между лопатками, но я не придал этому значения. Приняв душ, я вернулся в кабинет. Я сидел за письменным столом, глядя на забитый цифрами экран компьютера, и вдруг почувствовал, что у меня немеет левая нога. Я решил, что просто сижу в неудобной позе, встал, прошелся по кабинету и сел снова. Но тут стала отниматься нога правая. Потом онемение начало охватывать все тело, да и со зрением стало твориться нечто странное.

Ко времени, когда меня доставили в госпиталь, я был, по сути дела, парализован от поясницы и ниже, а в спине и в голове пульсировала боль. В травматологическом отделении поначалу сказали, что у меня сломан позвоночник. Я усомнился в этом, поскольку все началось, когда я просто-напросто сидел на стуле, и вскоре рентген мои слова подтвердил. Потом ноги стало сводить судорогой. Что-то давило на мой спинной мозг, нарушая работу нервной системы. Если это опухоль, придется делать операцию, и немедленно. Это уже звучало серьезно. Во второй раз за пару месяцев я позвонил отцу и попросил его придумать для матери какое-нибудь утешительное вранье, чтобы она не очень волновалась. Анна, и сама знакомая с повреждениями спины не понаслышке, делала все, чтобы успокоить меня.

Всю ночь я пролежал на госпитальной койке без сна. Странно, что моя удачливость иссякла именно таким образом. Я развлекался, представляя, как колдуны Сьерра-Леоне втыкают иголки в изображающую меня фигурку.

На следующее утро английские врачи принялись колоть меня иголками по-настоящему. Они проверяли утрату чувствительности – ниже пояса я не ощущал ничего. Мною занимался один из лучших невропатологов страны, похоже, однако, что наиболее изощренный метод проверки повреждений нервной системы состоял в том, чтобы втыкать мне в задницу иглу и смотреть, не поморщусь ли я. Я не морщился.

В течение следующих недель врачи провели десятки обследований: опять рентген, анализы крови, поясничные пункции и снова иглы. Образцы моей крови и спинномозговой жидкости рассылались по лабораториям всей страны, включая Школу тропической медицины и даже Портон-Даун – британский исследовательский центр биологического оружия. Врачи одну за другой исключали возможные причины моих симптомов: перелом позвоночника, менингит, туберкулез, раковую опухоль, синдром Гиллена-Барре, рассеянный склероз и СПИД.

В конце концов они пришли к заключению, что я привез с собой из Сьерра-Леоне ненужный мне сувенир – тропический вирус. Он породил разбухание спинного мозга, которое в свой черед повредило нервную систему – заболевание, именуемое вирусно инициированным острым поперечным миелитом. Было ли это связано с чем-то съеденным или выпитым мной, с укусом или же с крысами, с которыми я делил кров в Макени, я, скорее всего, так никогда и не узнаю.

Через несколько дней судороги в ногах стихли настолько, что Анна смогла катать меня в кресле по госпиталю, мне же больше всего на свете хотелось покинуть госпиталь и вернуться домой. Врачи сказали, что выпишут меня, когда я смогу самостоятельно добираться до туалета. После недельных упражнений с костылями я этот путь осилил, однако те несколько метров дались мне с бо́льшим трудом, чем десятки километров в джунглях Сьерра-Леоне. В конце концов мой организм справился с вирусом самостоятельно, однако нервная система оказалась сильно поврежденной.

Год спустя у меня было состояние как после инсульта. Особенно слабой была левая нога, да и обеих ног от колена и ниже я почти не чувствовал. Каждое утро я просыпался с таким чувством, точно мои ноги опущены в ведро, наполненное ледяной водой. По временам их поражала неуправляемая дрожь. Мне сказали, что эти симптомы могут постепенно сойти на нет, но некоторые из повреждений останутся навсегда. С физической стороной заболевания я справиться мог, однако исследования показали, что вирус поразил и мой головной мозг. Сообщение о том, что он претерпел незначительный, но все же ущерб, помогло объяснить утрату краткосрочной памяти, ослабление способности сосредоточиться и мучившую меня бессонницу. Все это было плоховатой исходной точкой для получения ученой степени, на которую я нацелился! И это подрывало во мне веру в мои силы.

Несмотря на такое мое состояние, я не мог представить себе ничего более деморализующего, чем полное бездействие, и потому «вернулся на скалы» – для человека с утратившими чувствительность ступнями опыт, не лишенный интереса. Мне было жутковато, Анне же, привязанной к другому концу веревки, приходилось и того хуже: постоянно ждать, что тебе на голову свалится сотня килограммов увечного морского пехотинца – занятие малоприятное. И тем не менее я был полон решимости по возможности вести нормальный образ жизни.

Новизна связанных с болезнью ощущений скоро пропала, и я обнаружил, что лучшая терапия, позволяющая сохранить здравость рассудка, – это работа. Морская пехота оказывала мне огромную поддержку, в особенности мой последний начальник, Джосс, который не только выполнял за меня мою работу, когда я оказался к ней неспособным, но и терпеливо выслушивал – в течение тех шести месяцев, которые я, вернувшись, провел в служебном кабинете, – мои тупые вопросы.

В определенном смысле я предпочел бы получить конкретное, зримое ранение, с которым можно было бы как-то сжиться, пусть даже утрату руки или ноги. Это звучит как хвастовство, но я привык быть одним из лучших во всем, за что брался, и мысль о том, что я не смогу работать в полную силу и делать то, что мне хочется, приводила меня в отчаяние.

И все же я считал, что мне повезло: жители Западной Африки, обладающие «синдромом шатких ног», не могут даже обратиться к врачу, но говоря уж о той «страховочной сетке», которая не дала мне упасть и окружила меня заботой, – так что я старался и в нынешнем моем положении видеть хорошую сторону. Я знал, что, взбираясь на скалы, получаешь наслаждение от того, что действуешь на пределе своих сил. И надеялся, что то же самое относится и к любым другим человеческим занятиям.

Мне хочется верить, что через пару лет я смогу оглянуться назад и посмотреть на болезнь как на давнее, уже пережитое приключение. Анна была для меня в этом отношении прекрасным образцом: собственную физическую травму она переносила со стойкостью и оптимизмом. Меня вдохновляла любовь к жизни, которую она проявила после несчастного случая, теперь это позволяло нам обоим видеть все в правильном свете. И что бы ни случилось в дальнейшем, мы знаем, что всегда будем вместе.

Я, может быть, и не способен сейчас подниматься на настоящие горы, но приложу все силы, чтобы одолеть другие вершины. Меня еще ждет множество приключений.