Текст книги "Неуязвимый (в сокращении)"

Автор книги: Фил Эшби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Миссия мира в Сьерра-Леоне

Сразу за границей Фритауна, столицы Сьерра-Леоне, расположен пляж, именуемый «Река номер два»: пальмы, ослепительно белый песок. Выглядит этот пляж столь идиллически, что на нем даже снимали рекламный ролик «Баунти» – «Райское наслаждение». Тем не менее всего в двадцати метрах от него стоит реабилитационный центр для детей, которым пришлось послужить в солдатах. Тела их покрыты жуткими шрамами – мало того что они получали боевые ранения, еще и командиры клеймили детей, точно скот. О душевных шрамах можно только догадываться.

Вдоль атлантического побережья на сотни километров – пустынные песчаные пляжи да мангровые болота, прерываемые только заливом Сьерра-Леоне. Это вторая по величине естественная гавань в мире, уступающая только сиднейской. Фритаун стоит на южном ее берегу. Этот город называли некогда Афинами Западной Африки, и, несмотря на годы боев, он все еще кажется прекрасным, во всяком случае издали. Поросшие пышной зеленью округлые холмы вокруг него усеяны роскошными белыми виллами. В колониальные дни на веранде одной из них сидел и писал «Суть дела» Грэм Грин. Увы, спустя пятьдесят лет позволить себе жить в этих домах могут лишь командиры повстанцев, сколотившие себе состояния на контрабанде алмазов и грабежах.

Страна эта по африканским меркам довольно мала. С севера и востока к ней примыкает Гвинея, с юга – истерзанная войнами Либерия. Название свое, означающее «Львиные горы», она получила от португальских мореплавателей, услышавших рев тропических гроз в береговых холмах. Впрочем, Сьерра-Леоне не так уж и гориста, а львы давно покинули эту страну, распуганные гражданской войной.

Прежде чем оставить Соединенное Королевство, я прошел недельный инструктаж, посвященный главным образом риску, с которым сопряжены жизнь и работа в Сьерра-Леоне. На первый взгляд, по африканским меркам, это страна благополучная. Она не страдает ни от наводнений, как Мозамбик, ни от засух, как Эфиопия, ни от религиозных конфликтов, как Алжир, ни от этнических, как Руанда. По сути дела, до 1990 года Сьерра-Леоне была процветающей страной, экспортером сельскохозяйственной продукции, с развитой горнодобывающей промышленностью. После указанного года она, по данным ООН, сползла в самый низ Индекса развития человеческого потенциала. Когда я прибыл в Сьерра-Леоне, она была официально признана беднейшей страной мира, оспаривая эту сомнительную честь лишь у Афганистана. В 2000 году средняя годовая заработная плата составляла здесь менее 100 долларов на человека, а на территории, контролируемой Объединенным революционным фронтом (ОРФ), средняя продолжительность жизни мужчины составляла двадцать шесть лет. Половина четырехмиллионного населения страны – это, по сути дела, беженцы либо рабы. Большинство военнослужащих в этом регионе ВИЧ-инфицированы, но, поскольку ожидается, что они погибнут в бою молодыми, это никого особенно не волнует. А малярия убивает здесь больше людей, чем СПИД.

Как могли разразиться все эти несчастья? Основная их причина – борьба за алмазы. В Сьерра-Леоне есть крупные алмазные месторождения, находятся они в восточной части страны. Когда ОРФ начал в 1991 году гражданскую войну, у него, возможно, и имелись реальные поводы для недовольства, однако война вскоре выродилась в кровавую драку за право контролировать алмазные копи.

Основными участниками конфликта были сменявшие друг друга правительства, закрепившиеся во Фритауне, и повстанцы ОРФ, которые базировались на востоке страны, получая от Либерии оружие и деньги в обмен на алмазы. Все это осложнялось еще и вмешательством других сторон, одной из них была армия Сьерра-Леоне. Она выступала то за правительство, то за повстанцев, а иногда – за тех и за других одновременно.

Вскоре в стране появились Силы гражданской обороны (СГО), противостоявшие и варварской жестокости ОРФ, и несостоятельности армии Сьерра-Леоне. В состав СГО входят в основном камаджоры (профессиональные охотники), возмещающие недостаток вооружения или военной подготовки верой в черную магию. По местным понятиям, камаджоры – люди неплохие, хотя некоторые их обычаи представляются довольно причудливыми. Кое-кто из них верит, к примеру, что можно стать более могучим воином, съев сердце убитого в бою достойного противника, или что ношение украшений, сделанных из лобковых волос девственницы, укрепляет здоровье.

Впоследствии я проникся к камаджорам чувством огромной благодарности: они помогали мне, рискуя жизнью.

Втянутыми в гражданскую войну оказались и соседи Сьерра-Леоне: военный контингент Экономического содружества Западной Африки, состоящий в основном из нигерийцев, выступал на стороне правительства, Либерия – на стороне ОРФ. В качестве наемников в конфликте участвовали представители совсем уж далеких от Африки национальностей, в частности британцы, попадавшие в эту страну с помощью организаций, которые предпочитали слово «наемники» не использовать, а именовали себя «частными военными компаниями».

Гражданская война в Сьерра-Леоне была кровавой даже по африканских меркам. В январе 1999 года президент страны Теджан Каббах начал проводить кампанию за свое переизбрание. Лозунг кампании был таков: «Будущее в ваших руках». Как это ни трагично, но ОРФ предпочла избрать жуткое, буквальное истолкование этого лозунга и стала систематически отрубать руки тысячам людей – и взрослым, и детям.

Шестого января 1999 года повстанцы тайком завезли во Фритаун оружие, а там и сами просочились в город, укрываясь в толпе, собравшейся, чтобы проголосовать на выборах. Благотворительная организация «Страж прав человека» собрала свидетельства о последовавшей за этим резне.

Мирных жителей расстреливали, сбрасывали с верхних этажей зданий, сжигали заживо в автомобилях и домах. Им отрубали конечности, выкалывали глаза, разбивали молотками кисти рук, обливали кипятком. Женщины и девочки подвергались сексуальным надругательствам, сотни мальчиков и юношей были схвачены и насильно увезены.

Грабивших столицу повстанцев выбили из нее нигерийские миротворцы и ополченцы-камаджоры.

После всех этих проявлений жестокости народ Сьерра-Леоне решил, что с него довольно. В июле 1999 года правительство и ОРФ подписали в Ломе, столице африканского государства Того, мирный договор. Все участники боевых действий получили полную амнистию, для наблюдения за мирным процессом и процессом разоружения, демобилизации и реинтеграции (РДР) были приглашены представители ООН.

Когда я появился там в январе 2000 года, период прекращения огня продолжался с переменным успехом уже шесть месяцев. После всего, что я узнал и прочитал об этих местах, я ожидал, что, сойдя с трапа самолета, окажусь в гуще стычек и насилия. Реальность оказалась несколько более мирной.

Первую неделю я провел, проходя запутанную «процедуру присоединения» к миссии ООН в Сьерра-Леоне, именуемой МООСЛ. Никогда еще не приходилось мне заполнять такое количество бумаг ради столь неосязаемых выгод, но по крайней мере за эту неделю я смог познакомиться с приятными сторонами Фритауна и приладиться к ритму жизни в миссии.

Британия, как прежняя колониальная держава (давшая стране независимость в 1961 году), популярна здесь, если не любима всеми, а с признаками ее остаточного влияния сталкиваешься на каждом шагу. Английский язык так и остался государственным языком. Здешний университет был некогда филиалом Даремского университета, и, похоже, все его студенты болеют за английские футбольные команды. Некоторые из виденных мною повстанцев носили футбольные майки клуба «Манчестер юнайтед». Меня, болельщика «Челси», это дико раздражало.

Всего за несколько дней до отлета в Сьерра-Леоне я лазил в Шотландии по ледникам, так что здешние жару и влажность прочувствовал в полной мере. Днем температура поднималась до 100°F (38 °C) и даже ночью не опускалась ниже 83°F (28 °C). Ощущение было такое, точно я, одетый в плотную зимнюю одежду, оказался в жаркий летний день в переполненном вагоне лондонской подземки.

Что еще донимало меня, так это запах – едкая смесь ароматов застарелого пота и гнилых фруктов, рыбы и мяса. Сьерра-Леоне – страна не такая уж знойная и влажная, однако в ней нет проточной воды, и потому помыться удавалось только раз в неделю. Объедки оставались лежать там, где их бросали, дожидаясь, когда их сожрут стаи шелудивых собак, крысы или стервятники. В отличие от «развитых» стран, оставляемого людьми мусора здесь было мало – любой клочок бумаги или полиэтиленовый пакет обладал материальной ценностью. Покупая у уличного торговца несколько апельсинов, я с изумлением обнаружил, что пластиковый пакет, в который я попросил их сложить, стоит дороже самих фруктов. Не удивительно, что люди здесь не мусорят.

У каждого из входивших в состав МООСЛ представителей разных национальностей имелись, похоже, свои представления о рабочей неделе. Европейцы предпочитали отдыхать по воскресеньям, мусульмане – по пятницам. Каждый имел право отмечать главный праздник своей страны, причем создавалось впечатление, что во многих странах такие праздники случаются раз в месяц. И почти все уверяли, что сиеста – это неотъемлемая часть их культуры.

Памятным событием первой моей недели стал экзамен на право вождения автомобиля, который мне пришлось сдавать в миссии. Движение на дорогах практически отсутствовало, однако мой инструктор, ямаец по имени Тревор, все же посоветовал мне вести себя крайне осторожно: «Если поблизости люди, никогда не ведите машину со скоростью большей, чем скорость пешехода». Я спросил почему. Он объяснил, что сбитому машиной ООН местному жителю выплачивается сто долларов компенсации и, похоже, получить их норовит едва ли не половина населения страны. Местные жители приобрели неприятную привычку бросаться наперерез машине ООН – или загонять под нее какого-нибудь своего пожилого родственника в надежде добыть награду. Жизнь человека в Сьерра-Леоне стоит дешево.

Фритаун выглядел хаотичным, но дружелюбным, жители его были настроены оптимистически и питали надежду, что ООН принесет им продолжительный мир и процветание. Улицы кишели торговцами, школы были переполнены хорошо одетыми учениками. Однако относительное благополучие Фритауна было лишь видимостью – за ней скрывалась мрачная реальность жизни страны, особенно мрачной была она на территориях, контролируемых ОРФ.

Под контролем повстанцев все еще пребывали две трети территории Сьерра-Леоне. Военный штаб их находился в Макени, в северной провинции страны. Меня прикомандировали к корпусу военных наблюдателей ООН, базировавшемуся в Макени. Мы не имели права носить оружие, – собственно говоря, отсутствие его было лучшим нашим средством самообороны. Я потерял счет случаям, когда солдаты ОРФ подвергали меня обыску под дулом автомата. Если бы я открыто носил оружие, они сочли бы меня врагом, если бы я носил его тайно – приняли бы за шпиона. Я снял с формы все британские армейские значки: они лишь привлекли бы ко мне ненужное внимание.

В Макени меня доставили еженедельным воздушным рейсом – час полета на стареньком русском вертолете МИ-8. Мы приземлились на футбольном поле соседнего города Магбурака, где я и познакомился с другими офицерами из группы наблюдателей.

Здесь, вдали от побережья, жара стояла куда более гнетущая. Выйдя из вертолета, я ощутил порыв горячего ветра. Поначалу я принял его за выхлоп вертолетного двигателя, но вскоре понял, что это просто нормальная для здешних мест температура. Даже усилий, которые потребовались, чтобы вытащить из вертолета мои сумки, хватило, чтобы одежда на мне промокла от пота. Я запрыгнул в джип, за рулем которого сидел Мустафа, офицер-египтянин. Он поднял стекла на окнах, включил кондиционер, вставил в стереопроигрыватель машины альбом Мадонны «Как девственница» и закурил сигарету. У посадочной площадки вертолета собралась группа ребятишек, чтобы поглазеть на его еженедельное приземление. Меня подивило, что Мустафа покатил прямо на них, громко гудя, – мальчишки бросились врассыпную.

Дорога, соединяющая Магбурака с Макени, оказалась на удивление хорошим гудронным шоссе. Построенное в 1950-х годах, оно долгое время почти не использовалось и потому так хорошо сохранилось. Несмотря на попадавшиеся временами ухабы, мы летели по этой узкой дороге на скорости 110 километров в час, едва не сбивая местных тяжело нагруженных жителей, двигавшихся пешком или на велосипедах. Такое неуважение к ним показалось мне вызывающим, тем более что, нагоняя их, Мустафа громко сигналил. Сделав вид, что меня укачивает, я попросил Мустафу сбавить скорость.

– Тут все ездят так быстро? – спросил я.

– Нет. Другие ездят гораздо быстрее, однако и я понемногу осваиваюсь.

В тот день я решил, что, когда мне доведется водить машину, ездить я буду медленно, открыв окна и непременно здороваясь с каждым встречным.

Мы миновали несколько блокпостов, установленных скучающими на вид повстанцами, которые просто махали нам руками, пропуская.

На последнем перед Макени блокпосту я решил, что мне изменило зрение.

– Там что, действительно стоял шимпанзе?

– Да, – ответил Мустафа.

– И держал в руках «Калашникова»?

– Да.

– А стрелять он умеет?

– Не знаю – у нас же, если помните, прекращение огня, – без тени иронии ответил Мустафа.

Несколько дней спустя я посетил этот блокпост и снова увидел там шимпанзе. Правда, на сей раз оружие он отложил в сторону, чтобы выкурить сигарету. Увидев, что я приближаюсь, шимпанзе схватил автомат и зарычал на меня.

– Вы не понравились старшему сержанту, – крикнул мне командир блокпоста. – Патронов у него нет, но заколоть вас он может.

К автомату шимпанзе был примкнут штык.

Когда я увидел этого шимпанзе в следующий раз, тот курил сигарету с марихуаной. Я так и не выяснил, умеет ли он стрелять.

Наша группа размещалась в обнесенном стеной вре́менном лагере на окраине Макени. На одном его краю находилось длинное одноэтажное здание, фасад которого глядел на шоссе, на другом – два строения поменьше. Джипы ООН стояли между зданиями, укрытые от любопытных глаз. По другую от лагеря сторону шоссе располагался колодец, который приходилось раз в неделю пополнять водой.

Я познакомился с моими новыми коллегами. В состав группы входило четырнадцать наблюдателей (десять национальностей, восемь языков, шесть религий) и, какое-то время, ручная обезьянка по имени Оскар. Командовал группой полковник воздушно-десантных войск Великобритании Джим Скьюз. Перед нами стояли две основные задачи: оценивать уровень безопасности на вверенной нам территории и следить за ходом процесса разоружения.

Майор Игорь Котов, крепкого сложения русский, показал мне мое жилье, находившееся в одной из хибарок лагеря. Стены у хибарки были из шлакобетонных блоков, окна зарешечены, а крепкая металлическая дверь запиралась только снаружи. Я спросил у Игоря, не склад ли это.

– Нет. Тюрьма ОРФ. Будете спать здесь. Вполне безопасно.

Прежним обитателем этого дома был Деннис Минго, он же Супермен, командир ОРФ, имевший репутацию человека жестокого даже по меркам ОРФ. Как я потом узнал, прозвище свое Минго заработал благодаря предпочитаемому им способу убийства – он сбрасывал свои жертвы с высоких домов, предлагая им «полетать, как Супермен».

Комната была грязной. Я отдраил стены, однако стереть зловещие темно-красные пятна мне все же не удалось. Свежая покраска вскоре убрала с глаз – хоть и не убрала из памяти – свидетельства того, что Супермен пытал здесь людей.

Крыша из гофрированного железа защищала комнату от дождя, однако жарко тут было как в печке, даже ночами. Я решил акклиматизироваться как положено, не поддаваясь искушению установить в комнате вентилятор. Хоть это и означало, что я первые несколько дней буквально купался в поту и почти не спал ночами, оно того стоило. Некоторые из коллег сочли мою позицию странноватой, однако когда дела оборачиваются плохо, то, что ты успел акклиматизироваться, может спасти тебе жизнь.

Комната моя располагалась вблизи электрогенератора, тот громко стучал, однако через пару дней я к его шуму привык. На самом деле спать при работающем генераторе было даже легче. Когда его отключали, я слышал шебуршанье крыс у меня над головой, под крышей, и это не давало уснуть. Я попробовал воспользоваться крысиным ядом, и тот убил одну из крыс, однако тушки ее я так и не нашел. Можете мне поверить, хуже необходимости делить спальню с живыми крысами только необходимость делить ее с дохлой, разлагающейся.

Вскоре я хорошо освоился с повадками моих сожителей-грызунов. Каждые три дня они прибирались в своем жилище, сбрасывая помет на мою москитную сетку. Отдирание от нее крысиного дерьма стало моей регулярной работой. Тревожило меня то обстоятельство, что сотрудник располагавшейся неподалеку британской службы гуманитарной помощи умер совсем недавно от лихорадки Ласса. Это болезнь, поражающая людей, которые вдыхают пары́ крысиной мочи. Я испробовал самые разные способы изгнания крыс: пытался выкурить их (никакого эффекта, разве что комната моя на недели провоняла дымом), разобрал крышу, чтобы взглянуть на них (крысы разбежались еще до того, как я их увидел, а крыша начала протекать). Хотел даже обзавестись кошкой, однако единственная, какую мне удалось найти в Макени, была костлява, изнурена болезнями, а размером не превосходила самих крыс, и я решил, что шансов справиться с ними у нее никаких.

Поначалу меня включили в состав группы военной информации. Службой военной информации в ООН называют разведку (последнее слово слишком уж отдает холодной войной). Будучи новым здесь человеком, я толком в ситуации не разбирался, однако меня назначили на этот пост, поскольку английский был моим родным языком и мне было проще составлять ежедневные отчеты о положении в стране.

Между сотрудниками нашей команды существовали противоречия почти неразрешимые. Африканцы имели склонность каждодневно отправляться после полудня «по бабам» или приводить таковых к себе. К сожалению, благочестивые мусульмане не могли примириться с этим и отказывались делить с африканцами жилье. Был достигнут компромисс: африканцы сняли по соседству дом, который и использовали для любовных утех, а в рабочих кабинетах появились таблички: «В СЛУЖЕБНЫХ ПОМЕЩЕНИЯХ НЕ КУРИТЬ И ЖЕНЩИН В НИХ НЕ ПРИВОДИТЬ». Общим у нас было лишь одно: мы носили береты ООН. Впрочем, разнородность была как раз сильной нашей стороной.

В помощь нам был придан батальон из пятисот легковооруженных кенийских пехотинцев. Считалось, что повстанцы не станут разоружаться, если мы их не защитим, – страх, что местные жители поквитаются с ними, был небезоснователен. Кенийцы были разбросаны по самым разным местам, более ста человек на одно место никогда не приходилось. Наш лагерь охраняли всего шестеро из них.

Распорядок дня, который я для себя установил, подразумевал ранний подъем, позволявший сделать основную часть работы, пока еще нет жары. Я наслаждался ранними утренними пробежками, которые позволяли мне не только поддерживать форму, но и осматривать окрестности. Иногда мне составлял компанию Муса, владелец земли, на которой стоял наш лагерь, и я исследовал глухие улочки Макени и тропы в полях и соседних деревнях. Муса знакомил меня с командирами многочисленных блокпостов, расставленных по дорогам и тропам. Он все еще состоял под патронажем и защитой Супермена, так что с ним я чувствовал себя в безопасности. Местные ребятишки, когда мы пробегали мимо, по-дружески осыпали нас бранью на своем языке, менде. Муса переводил: «Смотри, как красиво бежит этот белый человек!» Мне было лестно такое слышать, но я усомнился. И оказался прав. Наш сосед дал мне точный перевод: «С добрым утром, куриные ноги!»

Пробежавшись, я принимал душ – вешая на ветку дерева наполненный водой пластиковый пакет с проколотыми в нем дырками – и брился, взбивая пену в жестяном котелке и одновременно слушая зарубежное вещание Би-би-си.

После завтрака начинался рабочий день. Мы старались сделать как можно больше поутру, пока повстанцы были еще тихи. Ближе к полудню большинство их уже распалялось, накачавшись спиртным или наркотиками, добиться от них толку было труднее, к тому же они становились довольно непредсказуемыми.

Первая и главная наша задача состояла в том, чтобы оценить, насколько безопасна ситуация. Мы передвигались по окрестностям пешком или в джипе и старались опросить население, выясняя, что происходит в округе. Кроме того, мы пытались «вразумить» здешних повстанцев, объясняя, зачем тут находится миссия ООН и какие выгоды принесет им разоружение. В подписанном повстанцами в Ломе мирном соглашении говорилось, что служащие ООН могут беспрепятственно передвигаться по стране. Несмотря на это, командиры блокпостов считали, что всякий, кто желает спокойно их миновать, должен платить. Я отказывался давать им деньги, не желая создавать прецедент. Тем не менее всякий раз, как я попадал даже на один и тот же блокпост, повстанцы ожидали все того же, и я вместо денег раздавал им разные вещицы – ручки, карандаши, – которые прихватил с собой из Великобритании.

Самым тяжелым оказалось патрулирование, в ходе которого мы попытались добраться до находящегося более чем в двухстах километрах от нас городка Коно, рядом с алмазными копями. Заключенное в Ломе мирное соглашение запрещало нелегальную добычу и экспорт алмазов, потому ОРФ не желал допускать туда сотрудников ООН, стремящихся выяснить, что там происходит.

Формально Коно принадлежал к сфере ответственности другой группы наблюдателей ООН, наподобие нашей. Но та раз за разом придумывала отговорки, позволявшие отлынивать от поездок в этот городок. В штаб-квартире ООН возмутились и попросили нас съездить туда.

Возглавил патруль полковник Джим, я вызвался сопровождать его в головной машине. Замбиец Джордж и пакистанец Ризви ехали во второй машине, кроме того, нас сопровождал вооруженный эскорт кенийцев.

Чтобы обеспечить спокойный проезд через блокпосты, мы взяли с собой двух командиров повстанцев: подполковника Альфреда Джимми и полковника Шерифа. Оба были хорошо образованными, прагматичными людьми, верившими в благотворность мирного процесса, – в дальнейшем они собирались заняться политикой. Впрочем, звания свои Джимми и Шериф заслужили в боях, а не в политической борьбе. Продвигаясь к Коно, мы проезжали по местам боев, в которых они принимали участие как командиры. Мрачная представилась нам картина. Многие из погибших так и лежали там, где их убили, скелеты дочиста обглодали стервятники. Некоторые были обезглавлены – черепа их красовались на воткнутых поблизости кольях. Я спросил Шерифа, отрубали ли им головы еще живым или уже после смерти.

– Когда как, – ответил он и продолжал: – Видите то бревно? Мы перегородили дорогу, чтобы бронемашины не проехали. А когда нигерийские солдаты вылезли, чтобы убрать его, мы обстреляли их из гранатомета и добили из пулемета вон из тех зарослей. Это их головы торчат на столбах!

Мы перешли к теме людоедства. Шериф сказал, что многие бойцы верят: если съесть сердце сильного мужчины, сила его перейдет к тебе. Сам он подобных предрассудков не разделяет, однако считает, что людоедство позволяет сплотить людей и поднять их моральный дух.

Я поинтересовался, по возможности бесстрастно:

– А вам, Шериф, тоже случалось есть человечину?

– Да.

– Правда, что человечина напоминает свинину?

– Не знаю, – ответил он. – Я же мусульманин.

Я спросил у Шерифа, как он оказался среди повстанцев. Он ответил, что, окончив в 1987 году (в один год со мной) школу, начал было учиться во Фритауне на юриста. Однако в 1990-м он стал свидетелем ужасного события. Его отец, полицейский, во время попытки вооруженного переворота находился при исполнении обязанностей. Шериф видел, как мятежные солдаты выкололи его отцу глаза и залили в глазницы аккумуляторную кислоту. И Шериф присоединился к ОРФ. Я начал понимать, насколько трудно будет разорвать круг насилия.

Шериф превратился в жестокого головореза, но все еще был способен на проявления доброты – я видел однажды, как он отдал свой завтрак голодному нищему. Общаться с ним мне было довольно легко, я только гадал, каким бы я стал, проживи я такую жизнь, как он.