Текст книги "Неуязвимый (в сокращении)"

Автор книги: Фил Эшби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Фил Эшби
Неуязвимый

Сокращение романов, вошедших в этот том, выполнено Ридерз Дайджест Ассосиэйшн, Инк. по особой договоренности с издателями, авторами и правообладателями.

Все персонажи и события, описываемые в романах, вымышленные. Любое совпадение с реальными событиями и людьми – случайность.

Пролог

Тридцатый день моего рождения памятен мне по причинам, в которых ничего хорошего нет. Я провел утро, лежа под деревом и трясясь от малярии, голова моя трещала так, словно кто-то забыл на ней автобус.

Неделю спустя малярия оказалась самой малой из моих проблем: гражданская война докатилась и до меня. Пятьсот моих коллег из сил Организации Объединенных Наций были убиты или взяты в плен повстанцами, которые жаждали теперь моей крови. Мы вместе с тремя другими товарищами оказались в ловушке – в маленьком укрепленном лагере, окруженные множеством солдат-повстанцев. Попытки выручить нас провалились. Как провалились и попытки переговоров. Мы остались одни.

Всю жизнь я изыскивал возможности испытать свои силы и благодаря удаче, военной подготовке или сочетанию того и другого побеждал обстоятельства. Теперь, глядя на посты боевого охранения повстанцев, я мог только гадать, не покинула ли меня удача и достаточно ли хороша моя военная подготовка. Мы были голодны и безоружны: шансы уцелеть равнялись нулю. Но мы знали, что лучше получить пулю при прорыве, чем оказаться в плену и под пытками. Мы видели, что способны сделать с человеком повстанцы.

Нам предстояло перелезть через стену. Медлить нельзя: силы на исходе. Следовало принять решение. И я его принял.

Выйти сухим из воды

Если вы желаете пожить в самых суровых для человека условиях, самое для вас лучшее – вырасти на западном побережье Шотландии. Если вы не заплутаете в горах Кэрнгорм, когда метет метель и не видно даже собственной поднесенной к лицу ладони, то вы не заблудитесь нигде. А после шотландских комаров-дергунов вы легко справитесь даже с тропическими москитами.

Более того, если вы собираетесь стать коммандос, а в конце концов и горным инструктором, способным выдержать тяжелейшие физические и психологические нагрузки, вам поможет и любовь к жизни под открытым небом, и умение хорошо переносить высоту. Я начал приобретать и то и другое с детства, когда ходил в походы, плавал под парусом, купался в ледяной реке Клайд и – что самое восхитительное – сидел на плечах отца, летевшего на водных лыжах по озеру Лох-Ломонд. Или же лазал по деревьям – ранний признак моей любви к высоте.

Должно быть, все это сидело у меня в генах. Отец, инженер-ядерщик, служивший на подводных лодках военно-морского флота, был человеком закаленным, большим любителем походной жизни. Родившийся в Новой Зеландии и выросший в Канаде, он твердо верил в то, что «закалка характера» – вещь необходимая для всех членов семьи. Лишь повзрослев, я узнал, что не все отцы водят своих детей в дальние ночные походы по горам. Помню, я как-то спросил его, почему все в горнолыжном центре Глен-Ко пользуются подъемниками, а мы топаем с лыжами на своих двоих. Папа ответил, что не любит стоять в очередях и что, дожидаясь подъемника, мы только промерзнем, – такое объяснение меня вполне устроило.

Правда, мама тревожилась за меня, однако я, подобно большинству мальчишек, не желал, чтобы со мною нянчились, и потому все ее попытки искоренить мои авантюрные наклонности оказывались тщетными. В конце концов она, видимо, решила: пусть учится на собственных ошибках.

Родители отправили меня в школу-интернат. Я получил стипендию, позволявшую учиться в колледже Гленалмонд. То была одна из расположенных бог весть в какой глуши шотландских школ, в которой энергию мальчиков направляют на спорт и иные занятия на свежем воздухе – хотя бы потому, что возможности заняться чем-то менее благотворным попросту отсутствуют. Не много найдется школ, где зимой по средам ученикам вместо футбола предлагают восхождение на ледники.

Я начал приобретать репутацию рискового парня, которому все нипочем. Как-то раз, заскучав на уроке географии, я смотрел в окно: у стены школы в это время вываливали из грузовика кучу угля. И подумал: а что, пожалуй, можно выпрыгнуть из окна класса на третьем этаже и приземлиться на эту кучу, ничего себе не повредив. Я сказал об этом друзьям, но те подумали, что я спятил. А я решил доказать им, что я прав. Когда стемнело, я прокрался в класс, открыл окно, забрался на подоконник, примерился и спрыгнул на уголь. Ощущение было такое, словно я приземлился на песчаную дюну – назад я шел, весь покрытый угольной пылью, но с победной улыбкой. Слухи о моем «подвиге» облетели всю школу, и еще один смельчак на следующий вечер вызвался проделать тот же трюк. Подстрекаемый товарищами, он прыгнул, пролетел по воздуху, врезался в землю и остался лежать, крича от боли и обиды. Он не заметил, что после полудня пришли рабочие и перекидали уголь в какое-то другое место.

Может, я и склонен к безрассудству, однако, перед тем как прыгнуть, всегда смотрю, куда мне предстоит приземлиться.

По результатам выпускных экзаменов я смог поступить в Кембридж. Мне дали пару наград за успехи в учебе, но предметом моей гордости стал поставленный мною школьный рекорд по прыжкам с шестом и то, что я могу четыре раза проплыть от края до края бассейна, не выныривая. Кроме того, я несколько раз получал сотрясение мозга, сражаясь в регби, и едва не был изгнан из школы за то, что поджег (непреднамеренно) постель моего соседа по спальне.

По окончании школы мне было семнадцать лет, и я хотел, прежде чем отправиться в университет, совершить «взрослый поступок». Я подумывал о службе в армии, но туда брали с восемнадцати, к тому же мне не понравился старый и грубый полковник, который проводил собеседование. Более сильное впечатление произвел на меня заглянувший в нашу школу офицер морской пехоты. Он заставил группу учеников совершить длинную пробежку и переплыть реку, а после сводил нас в пивную. Вот это было как раз в моем вкусе. К тому же в морские пехотинцы принимают в семнадцать с половиной лет. Поэтому, когда мне исполнилось семнадцать с половиной плюс еще три дня, я поступил на «промежуточный год» в морскую пехоту и получил звание второго лейтенанта. Я стал самым молодым офицером армии ее величества.

В тот год мне довелось участвовать в учениях, которые проводились в Норвегии вместе с 42-й командой королевской морской пехоты. Нас обучали горные инструкторы из элитного горно-альпийского подразделения, и мне очень хотелось попасть в их ряды. Вернувшись в Британию, я прошел очень непростой курс подготовки коммандос, получил зеленый берет и обзавелся несколькими верными друзьями. Я понимал, что, поступив в морскую пехоту на полный срок службы, должен буду пройти этот курс снова – и много других в придачу.

Морская пехота предложила мне денежное пособие для учебы в Пембрук-колледже Кембриджского университета, и я провел три очень приятных года, изучая инженерное дело. Учеба требовала немалого напряжения сил, особенно если учесть отвлекающие моменты… а меня отвлечь легче легкого.

Чего я не знал, пока не оказался в Кембридже, так это того, что здесь перед скалолазом открывается куча возможностей. Здесь нет гор, зато есть долгие каникулы (позволяющие съездить в Шотландию или в Альпы) и здания, которые не только ласкают глаз, но и внушают желание на них взобраться.

Лазанье по стенам домов стало в Кембридже чем-то вроде культа. Университетские власти давно уже запретили это развлечение – на том справедливом основании, что студенты, пытающиеся взобраться на здание, периодически срываются и разбиваются насмерть. Так что несгибаемым скалолазам вроде меня приходилось заниматься нашим видом спорта по ночам. Восхождения эти были уникальными – без страховочных веревок, в темноте. Запоминающиеся получались ночи. Мы освоили все классические маршруты, добавив к ним несколько собственных «первых восхождений».

Из-за моей любви к воде мы также первыми произвели один спуск, едва не обернувшийся для нас бедой. После затяжных дождей уровень воды в реке Кем повысился, и мы с моим другом Питом решили, что река достаточно глубока, чтобы спрыгнуть в нее с крыши шестиэтажного Сент-Джонз-колледжа. Быстрая рекогносцировка позволила нам убедиться в отсутствии затонувших магазинных тележек, после чего мы забрались на удобно изукрашенный мост Вздохов, а с него и на нашу отправную точку, на крышу. Оказавшись там, мы почти сразу сообразили, что идея наша глупа, и согласились с тем, что можно пойти на попятный без риска запятнать репутацию.

К несчастью, именно в этот миг нас заметил какой-то заботливый горожанин. «Не прыгайте! Все не так плохо, как вам кажется! Вон привратники идут, они помогут вам спуститься…»

Мы как-то не были уверены, что привратники колледжа проникнутся к нам таким же сочувствием. И, отменив наше предыдущее решение не прыгать, ухнули вниз – в воду глубиной не более метра и в какую-то мягкую грязь. Мы собирались проделать это упражнение тихо и незаметно – увы, оно превратилось в публичный спектакль. Кто-то вызвал полицию. В поднявшейся суете мы позволили течению отнести нас вниз примерно на полкилометра, а после вылезли из реки и вернулись домой.

Выучка, которую я прошел дома и в школе, сделала меня умелым и опытным для моего возраста альпинистом. Больше того, шесть месяцев университетских каникул и обеспеченная морской пехотой финансовая независимость давали мне прекрасную возможность еще больше расширить мой опыт в скалолазании. Этому способствовали поездки в Грецию, Испанию, Курдистан и Исландию, не считая многочисленных экспедиций в Альпы.

Еще одна кембриджская ночь, памятная мне по причинам более романтического свойства, пришлась на День Св. Валентина 1991 года, когда я впервые встретился с Анной. Хорошенькая шотландская девушка, изучавшая французский и арабский языки, она сразу прониклась моими интересами, моей страстью к приключениям. Мы полюбили друг друга и вскоре стали неразлучны.

Учеба в университете подходила к концу, и мне хотелось как можно больше всего успеть, прежде чем я снова окажусь в морской пехоте. Поэтому в мае 1991 года, за две недели до выпускных экзаменов, после хорошей попойки голос совести, твердивший о том, что надо готовиться к экзаменам, надолго замолк. Поздним вечером в пятницу я с тремя приятелями приехал в Скалистый край и завалился спать прямо в машине у паба.

Весь следующий день мы лазали по отвесным склонам из песчаника, и я почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы в одиночку совершить восхождение, относящееся к категории «исключительно сложное». С земли затея выглядела отчаянной – двадцать метров гладкого отвесного камня с крошечными зацепками для пальцев; что касается ног, тут приходилось рассчитывать только на силу трения. Прикидывая маршрут снизу, я сильно нервничал. Однако, едва покинув землю, я успокоился и сосредоточился на том, что делаю.

Крепкие нервы полезны в большинстве человеческих занятий, но в скалолазании они просто необходимы. Мне приходилось видеть скалолазов, которые теряли самообладание, начинали дрожать и буквально сами себя стряхивали с каменной стены. На меня же страх нередко действовал положительно – ничто не позволяет так хорошо сконцентрироваться. Собственно, я так люблю лазать по скалам отчасти потому, что занятие это снимает стресс. Мелкие тяготы жизни отходят на задний план. Срочные дела, заботы и обязательства – все это уже не имеет значения, когда ты находишься в ста метрах над землей и малейшая оплошность может означать для тебя падение в объятия смерти.

И разумеется, лазанье по скалам насыщает кровь адреналином. Спустя какое-то время то, что ты находишься высоко над землей, начинает скорее возбуждать, чем пугать, а напряженные физические усилия лишь добавляют яркости ощущениям. Суровая красота гор у многих вызывает восхищение. А у скалолаза это чувство еще сильней из-за личной причастности к тому, что он видит вокруг.

Для меня лазанье по скалам – двойной вызов, двойная нагрузка, и умственная, и физическая. Лучшие из скалолазов обладают трезвым умом и большой мышечной силой, а также гибкостью, чувством равновесия и хорошей реакцией. Я всегда замечал за собой способность контролировать потенциально опасные ситуации, когда секундная паника может обернуться катастрофой. Это мне впоследствии пригодилось и в армейской жизни. В то же время я просто наслаждался лазаньем по скалам – будучи уверен, как и прочие молодые люди, что несчастные случаи выпадают только на долю других. То, что случилось со мной в июле 1990 года, когда я оказался на волосок от смерти, лишь незначительно пошатнуло эту мою довольно высокомерную позицию.

Я лазал тогда по Французским Альпам вместе с приятелем по имени Марк. То был наголо обритый парень с бычьей шеей и шрамами по всему лицу (он был заядлый регбист), походивший скорее на вышибалу, чем на преподавателя латыни, коим он на деле и являлся. Я готов был доверить Марку свою жизнь, и мы с ним составили сильную, пусть и не очень миловидную, команду альпинистов.

Одна из самых внушительных гор, расположенных вблизи Шамони, – Игла Друидов, гранитный пик высотой 3900 метров, нависающий над ледником, именуемым Море Льда. Прошлым летом мы с Марком взошли на него с юго-западной стороны. Теперь нам хотелось попробовать северную. По северной стене Иглы проходит один из шести классических альпинистских маршрутов – длинный, крутой, открытый всем ветрам путь по камням, обычно не осыпающимся, если верить путеводителям…

Восхождение занимает два дня, на середине маршрута расположены отличные бивачные полки. (Полка – это выступ на отвесной скале, достаточно широкий, чтобы просидеть или пролежать на нем ночь.) Поднявшись в первый день на шестьсот метров, мы с Марком добрались до полки, рекомендованной путеводителем как лучшее для ночного отдыха место. Однако до сумерек оставалась пара часов, и мы, повинуясь порыву, решили пройти вверх еще несколько участков, хоть и знали: в таком случае ночь придется провести на лежащей вверху полке поуже. Спальных мешков мы, чтобы облегчить восхождение, с собой не взяли, однако у нас имелась газовая горелка и одежда наша была достаточно теплой, так что мы не боялись замерзнуть. Ночь выдалась холодная, но очень ясная, и мы, сидя на полке, видели далеко внизу огни Шамони. Мы коротали время, болтая и попивая чай, и наконец задремали, надежно прикрепившись к каменной поверхности, чтобы не свалиться с полки во сне. Каждые несколько минут я просыпался, дрожа от холода, устраивался поудобнее, чтобы согреться, и вновь засыпал.

За час до рассвета мы так окоченели, что не могли больше лежать. Проснулись, позавтракали: накололи льда – его много скопилось в каменной впадине, – растопили его с помощью горелки и сварили овсянку. За завтраком мы немного повздорили: Марк поносил мою стряпню, а я роптал на его ночной храп. И в итоге сошлись на том, что на ночь мы устроились так себе, однако поразительное зрелище восхода солнца вполне это искупает. Глянув вниз, мы увидели налобные фонари других альпинистов, устроившихся на нижних полках.

Следующий участок восхождения пролегал по расщелине с отвесными краями. Мне предстояло идти первым, и я, крикнув вниз Марку, чтобы он не спускал с меня глаз, начал передвигаться по расщелине «крестом», а это в восхождении самое трудное.

И именно в этот миг мы услышали грохот. Где-то над нами начался сильный камнепад. Я понял: убраться с дороги я не успею. Если камни летят в моем направлении, мне крышка. Если же они пронесутся мимо, тогда моя главная задача – не сорваться. Не поддаваясь панике, я сосредоточился на ближайших зацепках, стараясь о камнепаде не думать.

Огромные валуны пронеслись чуть левее нас и покатились дальше вниз. Вся гора сотрясалась от ударов камней, каждый из которых порождал новый камнепад. Воздух вокруг свистел, и припахивало серой, когда валуны на бешеной скорости врезались друг в друга.

В сущности, нам повезло, камни нас не задели. Однако мы с ужасом смотрели, как они, словно в замедленном кино, сметают все с полки, на которой мы собирались провести ночь. Погибли пятеро альпинистов – одних завалило камнями, другие сорвались вниз. Если бы мы придерживались нашего первоначального плана, то нас постигла бы та же участь.

Мы прикинули, не вернуться ли назад, однако, если честно, при таком камнепаде мы мало чем могли помочь другим альпинистам. Да и в любом случае с минуты на минуту здесь появятся вертолеты спасателей, а нам не хотелось добавлять к их проблемам еще и наши трудности.

И мы продолжили путь наверх – в горах он безопаснее всего. Поднимаясь, мы видели, как меняется сама форма горы. Спасательные вертолеты «алуэт» жужжали под нами, выискивая уцелевших. Мы добрались до вершины, радуясь тому, что снова видим солнце. Сидя на вершине, Марк, «крутой северянин-регбист», и Фил, «крепкий морской пехотинец», сошлись на том, что им стоит обняться. Несколько минут мне казалось, что впредь я буду вполне счастлив и без восхождений. Чувство это впоследствии выветрилось, оставив во мне острое ощущение того, что я смертен. Я люблю приключения, однако люблю и жизнь, и, в отличие от некоторых, тяга к смерти мне не свойственна, что бы там ни говорили мои друзья.

Под вечер, достигнув Шамони после долгого и трудного спуска, мы зашли в местную жандармерию и рассказали о том, свидетелями чего стали. В жандармерии, увидев нас, удивились – там считали, что никто из ушедших на северный склон не выжил. А я поневоле дивился: как нам удалось уцелеть? И впервые, наверное, почувствовал, что за мной присматривает ангел-хранитель.

Я понимал, что сразу после окончания университета надо бы выжать из летних каникул как можно больше – когда начнется служба, такого долгого отпуска уже не дождешься. Существовало еще несчетное число гор, на которые стоило взобраться, но тут один из друзей предложил мне совершить «гребную экспедицию по Северному Ледовитому океану», и это меня заинтриговало. Пит, студент-геолог, предлагал вдвоем попытаться обогнуть архипелаг Шпицберген на деревянной гребной лодке.

О Шпицбергене я до той поры почти ничего не слышал, однако несколько ночей, проведенных с Питом и бутылкой спиртного над картами, раззадорили мой аппетит. Шпицберген лежит на тысячу километров южнее Северного полюса, он примерно тех же размеров, что и Шотландия, и почти полностью покрыт льдом. Белых медведей на нем больше, чем людей. Океан вокруг едва-едва судоходен – и то благодаря тому, что во время короткого полярного лета Гольфстрим на пару месяцев растапливает паковый лед. Впрочем, обогнуть Шпицберген в гребной лодке никому еще не удавалось.

У Пита был немалый опыт плавания в открытом море, у меня – вполне приличный опыт плавания прибрежного, равно как и привычка к очень сильному холоду. Мы решили, что подготовлены достаточно.

На следующий день после окончания университета Анна проводила нас до аэропорта. Мы улетали в Норвегию, а оттуда в Лонгьир, административный центр Шпицбергена. Дождавшись хорошей погоды, мы вышли в плавание. Шесть недель ушло у нас на то, чтобы, двигаясь по часовой стрелке, пройти расстояние в тысячу километров, половину из них – через паковый лед, и вернуться в исходную точку.

Лодку свою, открытую, пять метров длиной, мы назвали «Котик» (в честь тюленя Белого Котика из «Книги джунглей» Киплинга). Лодка была хорошая, но здорово протекала, так что все шесть недель на холоде мы провели с мокрыми ногами.

Полностью загруженная едой и оборудованием, лодка весила почти полтонны. Ее трудно было бы вытаскивать на берег и спускать на воду – пришлось проводить как можно больше времени на воде. При ясной погоде и спокойном море мы предпочитали спать, стряпать и есть в лодке. Столь дальний север предоставлял нам одно удобство – круглосуточный светлый день. На время всего путешествия нашими стандартными «сутками» стали тридцать шесть часов.

Гребля сама по себе была работой очень тяжелой, однако после первых нескольких дней тела наши освоились с длительными физическими усилиями. Ко времени возвращения домой мы стали худыми, жилистыми и… загорелыми. В такой близости от Северного полюса озонный слой тонок, поэтому ультрафиолетовое солнечное излучение здесь очень сильно и открытые участки тела обгорают чуть не до хрустящей корочки. Вот странно, подумалось мне: на одном конце моего тела коченеют ноги, а на другом – покрывается ожогами лицо.

Мы договорились с датским геодезическим судном, что оно оставит для нас в стратегических точках острова шесть укрытых складов с едой и топливом. В каждом будет находиться горючее для печки и запас продуктов на десять дней – все в герметично закрытых бочках (чтобы уберечь припасы и от погоды, и от мародерствующих белых медведей). Все шесть бочек я сам готовил в своей кембриджской комнате, набив их сублимированными (высушенными замораживанием) продуктами и огромным количеством шоколада. От белых медведей эти бочки защитить припасы смогли, а вот от прожорливых студентов, увы, нет. Когда мы с Питом, холодные и голодные, добрались до первого из складов, мы испытали некоторое разочарование, обнаружив среди продуктов пустые обертки от шоколадок. Один из моих приятелей, правда, оставил долговую расписку: «Привет, Фил, сейчас два ночи, я устал, а ты – нет. Надеюсь, ты не против, если я позаимствую пару батончиков „Марса“? После куплю тебе новые. С любовью, Энди». Что нам оставалось? Только смеяться.

Когда я впервые увидел белого медведя, морда его находилась сантиметрах в пятнадцати от моего лица – он меня разбудил. Мы ночевали в заброшенной охотничьей сторожке, и я почувствовал, как кто-то толкает меня в бок. Я думал, это Пит, пока не учуял дыхание медведя. От Пита так вонять не могло, поэтому я выглянул из спального мешка и увидел уставившегося на меня зверя. Медведь, по счастью, выглядел скорее любопытствующим, чем голодным, иначе он набросился бы на нас. Летом, когда ловить тюленей становится труднее, голод донимает медведей особенно сильно. Вот почему полярные исследователи и носят с собой мощные винтовки.

Я растолкал Пита, и мы уселись с винтовкой и фотоаппаратом, молча переглядываясь и решая, что лучше: застрелить зверя или сфотографировать его. Убивать медведя нам не хотелось – как-никак, он пощадил нас, не сожрал, да и нападать на нас явно не собирался. В конце концов, мы выстрелили поверх его головы сигнальной ракетой, и он удалился.

Почти каждый день во время нашей экспедиции случалось что-нибудь неожиданное. Один раз мы перевернулись и не единожды обнаруживали, что ветер относит нас от суши быстрее, чем мы способны грести. Ближайшей землей в том направлении, куда нас несло, была Сибирь, а поскольку ее отделяло от нас пять тысяч километров, мы чувствовали себя очень одинокими.

Паковый лед состоит из льдин, которые играют роль маленьких волнорезов, сохраняя поверхность воды спокойной. Это по крайней мере облегчает греблю, однако временами льдин становится так много, что они смыкаются. В этих случаях мы обнаруживали, что можем продвигаться, лишь расталкивая огромные куски льда веслом. Иногда у нас уходил целый час на попытки сдвинуть льдину с места, чтобы образовался проход, и наш «Котик» проплывал между глыбами льда, порой весом в несколько тысяч тонн. В других же местах льдины смыкались полностью, и тогда нам приходилось вытаскивать лодку из воды и толкать ее, точно сани, по замерзшему морю.

Несмотря на трудности – а отчасти и благодаря им, – пребывание в местах, куда заплывают лишь ледоколы, ядерные подводные лодки, белые медведи да заблудившиеся киты, нам понравилось. Мы оказались в одном из самых диких и прекрасных мест на земле. Проплывая мимо поразительных ледяных скульптур, наблюдая, как от ледников отделяются новые айсберги, глядя на китов, редких птиц, моржей, песцов и северных оленей, можно было забыть о волдырях на ладонях и о ноющей боли в мышцах.

В тех редких случаях, когда море оставалось совершенно спокойным, мы устанавливали в лодке портативный магнитофончик и два маленьких динамика. Экономя на весе, мы взяли с собой только две кассеты – «Солнце на Лите» группы «Проклэймерз» и саундтрек мюзикла «Бриолин».

Как-то раз Пит спал на носу лодки, и я греб один, замерзая и в сотый раз слушая «Бриолин». Я поминутно оглядывался, проверяя, нет ли впереди гроулера (это такой маленький айсберг, способный, если на него наткнешься, повредить лодку). Поскольку до ближайшей суши было километров пятнадцать, увидеть белого медведя я вовсе не ожидал. И вдруг заметил, что кусок льда, находящийся в нескольких метрах впереди, покрыт шерстью и плывет прямо на нас. Я развернул лодку и принялся грести как безумный.

Винтовка наша лежала в непромокаемом футляре на дне лодки. Если бы медведь нагнал лодку, он мог бы с легкостью вывалить нас в воду, мы бы даже не успели вытащить оружие. Я кричал Питу, чтобы тот просыпался, но он решил, что я валяю дурака, стараясь выманить его из спального мешка.

Медведь нагонял нас под голоса Джона Траволты и Оливии Ньютон-Джон, распевающих «Ты тот, кто мне нужен». Я готовился использовать в качестве оружия весло. Пит, поняв наконец, что я не шучу, выбрался из спальника и поспешно схватился за весла. Гребя вдвоем, мы смогли оторваться от нашего преследователя. Однако и теперь еще, когда я слышу эту песню, у меня трясутся поджилки.

Мне случалось пугаться и прежде, но шесть недель постоянного страха вымотали меня эмоционально, и я повзрослел. Не то чтобы после этого у меня пропало желание рисковать – нет, просто я стал основательней обдумывать все, прежде чем пойти на риск. А тренировки коммандос в сравнении с этим испытанием показались мне просто пресными.

После возвращения со Шпицбергена у меня оставалось еще несколько дней, которые я провел с Анной, после чего явился в Учебный центр коммандос в Лимпстоуне, графство Девоншир.

Четвертого сентября 1991 года там начали проходить подготовку, обучаясь на офицеров, тридцать пять человек. Все мы попали туда в результате очень строгого отбора, а через полтора года двадцать шесть повзрослевших и поумневших мужчин стали офицерами морской пехоты, полностью готовыми к тому, чтобы командовать тридцатью опытными коммандос в любой оперативной обстановке.

В отличие от других частей вооруженных сил Великобритании, офицеры морской пехоты проходят обучение бок о бок с военнослужащими самых разных чинов и званий. Это помогает создать между всеми коммандос обстановку взаимного уважения. Ты прежде всего коммандос, звание – дело второе.

Самая тяжелая часть подготовки офицера – это учебный курс, который необходимо пройти, чтобы получить зеленый берет. Я проходил его во второй раз. Курс длится четыре недели и состоит из трудных полевых учений, изматывающих человека и физически, и духовно. Кончается он проверочными испытаниями. Испытания эти, в основу которых лег боевой опыт тех, кто участвовал во Второй мировой войне, состоят из переходов с полной выкладкой, форсированных маршей и учебных штурмов. Имеет также место и «испытание на выносливость», во время которого приходится бегом и ползком преодолевать десять километров, неся на себе боевую винтовку и десять килограммов снаряжения – по горам, через реки и туннели. Оружие следует сохранять сухим и чистым, поскольку в конце дистанции тебя поджидает стрельбище, на котором ты должен выбить семь мишеней из десяти. Если оружие тебя подводит или ты слишком устал, чтобы точно прицелиться, значит, испытания ты не прошел. Последнее, что ждет всех коммандос, – это пятидесятикилометровый форсированный марш по пересеченной местности с оружием и снаряжением. Офицер должен проделать его за семь часов, прочие – за восемь.

Обучение – дело нелегкое, но и забавного в нем немало. К концу курса мы, по нашим подсчетам, пробежали 4 тысячи километров, проделали 40 тысяч отжиманий и 60 тысяч приседаний и пролезли вверх по канату два с половиной километра.

Мне отчаянно не хотелось лишаться наших с Анной встреч, поэтому мы с ней старались увидеться при первой же возможности. Особенно тяжело давались мне ночные возвращения на автомобиле из Кембриджа, где еще продолжала учиться Анна, в Девоншир. Помню, однажды я проехал среди зимы 430 километров, открыв в машине все окна и хлеща себя, чтобы не заснуть, по щекам, – я хорошо сознавал, что до первого утреннего построения мне удастся провести в постели всего два часа.

Репутация человека, способного выйти сухим из воды, закрепилась за мной и в морской пехоте. Однажды нас разбудили среди ночи и начали задавать заковыристые вопросы по текущей политике. Чем больше было неправильных ответов, тем дальше нас отвозили от лагеря – возвращаться приходилось бегом. А поскольку ни один из нас не смог вспомнить, как зовут президента Эквадора или когда началось вторжение Саддама Хусейна в Кувейт, мы приготовились к дальнему забегу.

В грузовике нас отвезли на место высадки, но во время остановки я ухитрился забраться на брезентовую крышу кузова. Там я и оставался, пока грузовик возвращался в лагерь. При подъезде к лагерю я спрыгнул, сел в свою машину и принялся перебрасывать моих товарищей на базу.

Под конец офицерской подготовки я получил медаль коммандос «За лидерство, самоотверженность и бодрость духа в трудных ситуациях, а также за решительность и храбрость». Меня определили в 45-й отряд коммандос, расквартированный в Шотландии, в городе Арброте, отряду этому предстояло отправиться на шестимесячную операцию в Центральную Америку, в Белиз. Присутствие британских сил помогает поддерживать стабильность в этой бывшей британской колонии. В ходе подготовки меня направили в Бруней (это Юго-Восточная Азия), на курсы инструкторов по ведению боевых действий в джунглях, дабы я набрался там опыта для последующего обучения других членов своего подразделения в Белизе. Несколько лет спустя, уже в Африке, приобретенные в Брунее навыки оказались для меня бесценными.

Разного рода высокотехнологичные устройства работают в джунглях не очень надежно – мешают деревья, поэтому приходится полагаться на базовые воинские навыки, такие, как патрулирование, устройство засад, маскировка. Патрулирование в джунглях – дело трудное, полная темнота под пологом листвы делает ночное передвижение невозможным, но если враг далеко, ты можешь повесить гамак с антимоскитной сеткой и поспать до утра.

Куда менее удобной оказывается жизнь в «жестких условиях». Это означает, что ты находишься слишком близко к врагу, чтобы рискнуть забраться в гамак, разогреть еду или хотя бы снять рубашку и помыться, так что спишь ты на земле, с оружием под боком, а снаряжение – вместо подушки.