Текст книги "Неуязвимый (в сокращении)"

Автор книги: Фил Эшби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Как развязать гражданскую войну

Под самый конец апреля обстановка ухудшилась. После месяца болезненно медленных переговоров мы наконец завершили постройку неподалеку от Макени лагеря для разоружения повстанцев. Мы также, с разрешения повстанцев, создали некоторое число временных центров приемки, в которые все желающие могли сдавать имеющееся у них оружие.

Процесс выглядел так: комбатант приходил в центр приемки, сдавал оружие и получал комплект удостоверяющих его личность документов. После этого его помещали в лагерь РДР, где он проходил медицинское обследование и получал профессиональную подготовку, Центры приемки были отделены от лагерей РДР, что позволяло предотвратить стычки представителей соперничающих фракций, одни из которых были еще вооружены, а другие – уже нет.

Официально наш лагерь РДР и центр приемки открылись 20 апреля, и мы начали работать в них, несмотря даже на то, что в ту пору никакие экс-комбатанты в них еще не заглядывали. Я должен был присматривать за центром приемки в Макени и выдавать документы каждому пожелавшему сдать оружие комбатанту.

Мы разбили палатки, расставили столы, стулья, столбы с указателями и соорудили навес, под которым любой сдающий оружие повстанец мог получить чашку чая и печенье, прежде чем его, уже безоружного, отвезут в лагерь РДР.

В течение недели мы каждый день расставляли столы и ожидали, когда явится первый наш клиент. Никто так и не явился. И это действовало на нас угнетающе. С другой стороны, я уже несколько дней плохо себя чувствовал и был доволен, что делать ничего не приходится.

Общение с ОРФ было занятием тяжелым, и потому предполагалось, что каждый из нас будет ежемесячно получать несколько дней отпуска. Мне отлучка в Гамбию определенно пошла на пользу, а вот наш полковник Джим не имел ни одного выходного с самого января и походил на выжатый лимон, так что мы уговорили его взять давным-давно просроченный им отпуск. Перед отбытием он пошутил: «Только до моего возвращения не затевайте здесь гражданскую войну». Теперь, задним числом, мне представляется, что такими словами он явно искушал судьбу.

Кое-кто из командиров повстанцев, в частности полковник Огюстин Бао, начальник службы безопасности ОРФ, начал делать нам с Джимом грозные намеки, обвиняя нас в том, что мы несем личную ответственность за разного рода «преступления» англичан против ОРФ. В состав этих преступлений входили: колониализм, эксплуатация и скрытое пособничество поставлявшим в страну наемников организациям, включая такие британские компании, как «Сэндлайн Интернэшнл» и «Экзекьютив аутсомс». Обе эти организации принимали – либо прямо, либо опосредованно – участие в успешных военных операциях, направленных против ОРФ. С точки зрения ОРФ, это означало, что англичане встали на сторону его врагов, что и вменялось нам в вину.

Бао питал к Британии особую ненависть. Он некоторое время жил в Лондоне и Глазго и при любой возможности говорил нам, что обходились с ним там ужасно. Не исключено, что так оно и было, однако, когда я просил его привести примеры, он в лучшем случае рассказывал о «преступлении против человечности», сводившемся к тому, что однажды в Лондоне он попросил таксиста сделать музыку потише, а тот не сделал. Не лучший, по-моему, повод для объявления войны.

Уходя в отпуск, полковник Джим назначил своим заместителем малайзийца майора Ганазе, попросив меня проследить за тем, чтобы все происходило должным образом. Оставить меня заместителем означало бы дать лишний повод к домыслам относительно заговора.

Однако в день отбытия Джима меня донимало совсем другое. То, что было поначалу тупой головной болью и общей сонливостью, превратилось в нечто похуже. В течение нескольких дней боль настолько усилилась, что мне стало трудно думать о чем бы то ни было помимо нее. Кое-кто полагал, что я подхватил малярию, однако я каждую неделю старательно глотал антималярийные таблетки «лариум» и потому считал, что у меня, скорее всего, просто сильный грипп. Однако эффективность «лариума» составляет лишь 95 процентов, а меня угораздило попасть в остаточные пять. Пару дней я боролся с болезнью, выходя на работу, но головная боль была настолько сильна, что меня мутило и я не мог есть.

Товарищи отвели меня для медосмотра в штаб кенийского батальона, тамошний врач сделал несколько анализов и сказал, что у меня малярия. Он накачал меня лекарствами и радостно сообщил, что моя разновидность малярии относится к тем, что либо быстро проходят, либо завершаются летальным исходом.

– Просто потерпите пару дней, – предложил он.

Я спросил, когда мне следует снова показаться ему.

– Нет смысла, – ответил он с типичным для кенийцев прагматизмом.

Поначалу меня выворачивало наизнанку (побочный эффект принятых мной лекарств), но затем мне стало намного лучше. Лекарства явно подействовали, к тому же я познакомился с коллегой, которому пришлось еще более туго, чем мне. Энди Самсонофф, еще один британский офицер-наблюдатель, присоединился к нашей команде. Он только что вышел из госпиталя, где валялся с брюшным тифом. Мы сравнили наши впечатления, и Энди сухо отметил, что я по крайней мере прохудился только с одного конца тела. Всегда приятно встретить человека, который чувствует себя хуже, чем ты.

Было несколько случаев, когда небольшие группы повстанцев приходили либо в центр приемки, либо непосредственно в жилища нашей команды, чтобы узнать побольше о процессе РДР. Поначалу я отсылал их, чтобы они дожидались от своего командования официального приказа начать разоружение. Я вовсе не стремился добавить к списку наших прегрешений еще и «подстрекательство к мятежу». В любом случае правительство Сьерра-Леоне собиралось 1 мая одновременно открыть в стране шесть новых лагерей РДР: два для солдат ОРФ, два для бойцов Сил гражданской обороны (СГО) и еще два для бывших солдат армии Сьерра-Леоне. В тот же день сама армия Сьерра-Леоне должна была в знак солидарности с правительством сдать оружие властям. Мы полагали, что, пока этого не произойдет, ОРФ разоружаться вряд ли станет.

Двадцать девятого апреля, в день моего тридцатилетия, ко мне обратились десять желавших разоружиться повстанцев. Я надеялся, что они создадут прецедент, которым воспользуются и другие, однако все еще считал неразумным действовать, пока местное командование не даст одобрения. Мою озабоченность разделяли также командир кенийцев, группа военных наблюдателей ООН из Магбурака и Фергус, руководитель группы ММР, знавший повстанцев лучше, чем кто бы то ни было. То был здоровенный рыжий ирландец, способный переспорить, перепить и перекурить кого угодно. Осмотрительный махинатор, он умел, общаясь с командирами повстанцев, превосходно разыгрывать антибританскую карту, так что командиры эти питали к нему особую слабость.

Однако в штаб-квартире ООН считали, что стоит рискнуть и начать разоружение людей в Макени. Я же полагал, что мы, поскольку живем в Макени, лучше представляем себе возможную реакцию местного командования ОРФ, и прямо сказал в своем официальном рапорте: «Начав действовать в соответствии с вашими инструкциями, мы рискуем спровоцировать взрыв насилия со стороны ОРФ, не имея возможностей сдержать его».

Протесты наши во внимание приняты не были, и потому я, подчиняясь приказу, разоружил в тот день десятерых повстанцев и выдал им новые удостоверения личности. Они питали опасения, что было вполне понятно. Им пришлось тайком пронести оружие через блокпосты ОРФ.

Мы понимали, что местных командиров повстанцев случившееся разозлит, однако надеялись, что гнев их не приведет к насильственным действиям. Сидя в тот день за столом в центре приемки, я заметил в письме, которое собирался отправить домой, что, «если это приведет к масштабному разоружению частей ОРФ, я буду считать, что получил в день рождения отличный подарок». Возможность отправить письмо мне так и не представилась – очень скоро оно вместе с другими моими вещами оказалось в руках повстанцев.

Утром 30 апреля кенийцы погрузили десятерых экс-комбатантов в машину и отвезли их в лагерь РДР для регистрации и медицинского обследования. Мы старались особо не распространяться об этом случае сдачи оружия. Однако в тот же вечер к лагерю РДР подошли полковник Бао, полковник Каллон и несколько сотен повстанцев. Они окружили лагерь.

Утром я нес службу в лагере РДР, а за несколько минут до появления толпы повстанцев вернулся, чтобы перекусить, в дом нашей команды в Макени. Это пустяковое обстоятельство спасло мне жизнь. Сидя рядом с моими товарищами по утренней смене и беззаботно поглощая макароны, я и подумать не мог, что вся наша дневная смена оказалась в заложниках.

Началось вооруженное противостояние. Когда мы попытались вступить в переговоры, повстанцы взяли в плен майора Ганазе, руководителя рабочей группы малайзийцев, и некоторое число кенийцев. Бао был в ярости из-за того, что его люди разоружились вопреки его приказу. Неспособный наказать «изменников», которые, что неудивительно, удрали в буш, он решил жестоко отомстить своим мучителям из ООН.

Оставшиеся кенийцы и еще один военный наблюдатель (бангладешец по имени Салах Уддин) провели в лагере РДР ночь на грани жизни и смерти, окруженные значительно превосходящим их по численности противником. Из их начальных, посланных по радио сообщений мы в Макени узнали, что дела плохи. Впрочем, сообщения резко оборвались, когда повстанцы захватили оборудованные рациями автомобили ООН.

Пытаясь выяснить, что происходит, командование приказало нам послать к командирам повстанцев еще одну группу переговорщиков. Я уже собирался ехать туда, как меня срочно вызвали к телефону – аппарат стоял в одной из наших рабочих комнат. И вместо меня поехал офицер-норвежец. Его сопровождал подполковник из Гамбии. Ни тот, ни другой не вернулись.

Норвежец, когда его схватили, успел нажать кнопку «Передача» на рации, которую он спрятал в своей сумке. Мы с ужасом слушали, как его и его спутника избивают и подвергают сексуальным надругательствам. Обнаружив рацию, повстанцы обезумели окончательно, и крики двух мужчин оборвала автоматная очередь.

Мы решили, что случилось худшее, однако впоследствии узнали, что повстанцы играли с нами в кошки-мышки. Нашим коллегам «повезло»: их не убили, однако им предстояло провести три недели в аду. Норвежца голым привязывали к столбу и оставляли на целый день под солнцем, отчего он сильно обгорел. Гамбиец лишился ноги. В конце концов, благодаря достигнутой в Либерии договоренности, их отпустили на волю.

Храбрые кенийцы тоже послали несколько человек на переговоры. И эти люди не вернулись тоже.

Я понимал, что мое положение особенно шатко – ОРФ считал британцев корнем всех зол, какие существовали в Сьерра-Леоне. Более того, я принадлежал к коммандос, и человек, убивший меня, приобрел бы у толпы повстанцев особое уважение. А вдобавок ко всему на официальных бланках, удостоверявших разоружение повстанцев, стояла моя подпись.

Из четырнадцати наших сотрудников четверо пропали, включая и нашего командира Ганазе. Еще четверо, в том числе полковник Джим и Игорь, находились в отпуске во Фритауне. Нас оставалось шестеро.

В ту ночь повстанцы усилили свои посты на ведущих из города дорогах. По сути дела, мы оказались в ловушке. Повсюду брали заложников. Тем временем руководитель ОРФ Фодей Санко запустил на полный ход пропагандистскую машину, заявив, что ООН нападает на его солдат и заставляет их разоружаться.

Из ближайших деревень в город стекалось теперь все больше и больше повстанцев, возбуждение их было почти осязаемым. Мы слышали доносящуюся из центра города прерывистую автоматную стрельбу (показатель всеобщего воодушевления), скандирование лозунгов и пение. Наш дом патрулировали пешие или разъезжающие в пикапах солдаты, время от времени выпускавшие из автоматов очереди, чтобы посмотреть на нашу реакцию. Мы заперли двери и окна на засовы, а я набил вещмешок всем необходимым на случай, если придется удирать.

Во фритаунской штаб-квартире ООН никто, похоже, не воспринимал наше все ухудшавшееся положение всерьез. Мы приходили в отчаяние – это еще мягко сказано, – слыша по рации, что «все спокойно», что мы напрасно поднимаем шум. Странно, но даже некоторые из тех пяти наблюдателей, что были со мной, отказывались признавать, что мы попали в ситуацию до крайности серьезную и неприятную. Один из них даже спросил меня, не отправимся ли мы завтра утром на патрулирование, – ему нужно прикупить в городе сигарет!

Я не хотел обострять ситуацию и велел шестерым охранявшим нас кенийцам держаться спокойно. Им следовало отвечать на огонь только в том случае, когда один из нас действительно попадет под «серьезный обстрел врага» (то есть получит пулю или окажется под угрозой ее получить). ОРФ ничего не стоило собрать команду вооруженных душегубов и бросить ее на штурм нашего дома, и я не хотел давать им повода говорить потом, что мы первые их «атаковали». Я надеялся, что к утру все успокоится.

Кенийцы, окопавшиеся в лагере РДР, ухитрились собрать работающую рацию. Повстанцы грозили напасть на них, если кенийцы не выдадут десятерых «дезертиров». Силы ООН обязаны были защищать всех добровольно сложивших оружие экс-комбатантов, однако эти экс-комбатанты давно уже сбежали.

Странная сцена была, когда в наш дом явились, желая поговорить со мной, полковник ОРФ Шериф и подполковник Альфред Джимми. Я хорошо знал этих людей по работе в Комитете по надзору за прекращением огня и более или менее доверял им, так что впустил их к нам для разговора.

У Шерифа вид был озабоченный. Он сказал мне, что тут «ужасная ошибка и недопонимание». Бао и Каллон, сказал он, сорвались с цепи. Чтобы оправдаться, Бао сказал главе ОРФ Фодею Санко, что люди из ООН напали на его людей и, угрожая оружием, заставили их разоружиться.

Шериф полагал, что сможет убедить Санко в том, что Бао и Каллон лгут, и потому я дал ему мой спутниковый телефон, чтобы он смог позвонить своему лидеру. Шериф поговорил с самим Санко, но безрезультатно. Санко предпочел верить сторонникам твердой линии.

Но даже несмотря на то, что другие командиры повстанцев не поддерживали Шерифа и Джимми, я все же предпочел остаться у них на хорошем счету и потому предложил обоим пива. А также спросил, не хотят ли они посмотреть видео. К сожалению, фильмы у нас были только воинственные – «Рембо-1, 2 и 3» да «Терминатор». Момент для воспевания насилия не самый удачный, особенно в присутствии заглядывавших в окна телохранителей, готовых в любую минуту открыть стрельбу. Так что я поставил «Отца Теда», подаренного мне Анной на день рождения. Фильм, похоже, подействовал на них успокаивающе.

Прежде чем уйти, Шериф сказал, что мне лучше покинуть город. Я спросил его: как? Он пожал плечами. Знает ли он что-нибудь о планах нападения на нас?

– Я думаю, завтра. И опасайтесь Бао. У него на вас особые виды.

– Вы хотите сказать, что он намеревается принять меня как почетного гостя?

– Нет, я хочу сказать, что он собирается съесть вас.

Так. На это мне ответить было нечего. Шериф пожелал мне удачи и ушел, а я всю ночь мучился, не спал – слушал радио и не мог думать ни о чем, кроме гастрономических планов Бао.

На следующий день, 1 мая, в лагере РДР завершилось прекращение огня – да еще как эффектно. Едва рассвело, туда вломилась огромная толпа повстанцев, желавших «освободить» своих товарищей, которых «заставили» разоружиться. Обыскав лагерь, они утащили из него все, что могли утащить, а строения подожгли. Взвод кенийцев во главе с бангладешцем Салахом Уддином занял оборонительную позицию среди грузовиков. Полковник Бао потребовал, чтобы ему выдали Салаха Уддина. Кенийцы отказались сделать это и были атакованы. Мы услышали перестрелку, потом последние слова кенийского радиста: «Нас смяли».

Вскоре пришли дружески настроенные к нам мирные жители, чтобы сообщить: мы следующие.

Наше здание охраняли всего шестеро вооруженных мужчин. Ближайшая рота кенийцев (состоявшая, как правило, из ста человек), 1-я рота, находилась в километре от нашего дома.

Нам нужно было как-то добраться до 1-й роты, однако за нашим домом постоянно наблюдали, и незаметно выбраться из него было невозможно. Необходимо было что-то придумать, и как можно быстрее. Полковнику Бао и толпе линчевателей потребуется немного времени, чтобы добраться из лагеря РДР до нас.

И мне пришла в голову мысль. Егерь одного из канадских национальных парков однажды рассказал мне, как спастись от нападающего на тебя медведя-гризли: нужно просто бросить на землю рюкзак и не спеша удалиться. Твои бутерброды интересуют медведя куда больше, чем ты сам. Мне так и не довелось проделать подобный фокус с гризли, однако я решил, что принцип этот применим и к повстанцам. И потому мы, свалив у входа в дом разное, дорогое на вид снаряжение, выскользнули через заднюю дверь.

Уловка подействовала: повстанцы занялись прежде всего нашим имуществом. Мы потеряли телевизор, видеомагнитофон и холодильник, однако сохранили жизнь. И со всех ног помчались к роте кенийцев.

Вскоре в дом ворвалась толпа грабителей. Мы успели убраться как раз вовремя.

В окружении

Попасть в укрепленный лагерь кенийцев и хотя бы на миг ощутить, что ты в безопасности, – это было счастьем. Однако и теперешнее наше положение оказалось не намного лучше прежнего. 1-я рота располагалась в маленьком лагере, окруженном глинобитным забором метра в два. Семьдесят находившихся здесь кенийских солдат были вооружены мощными винтовками, однако на каждого приходилось всего по сто патронов. Командир роты и с ним еще тридцать солдат отсутствовали – это и был как раз тот взвод, что находился в лагере РДР.

Сам лагерь представлял собой бывшую католическую миссию: маленькая часовня и три обветшалых строения. Солдаты были скудно распределены по периметру лагеря – сидели в окопах, по трем из четырех углов лагеря были установлены пулеметы.

Командование лагерем взял на себя второй по старшинству офицер, капитан Моисей Корир, и, надо сказать, с делом своим он справлялся превосходно. Я предложил ему посильную помощь, и мы постарались, как могли, усовершенствовать наши позиции. Впрочем, ресурсы наши были ограничены. Еды, воды и медикаментов было очень мало, колючей проволоки или мешков с песком не было вообще, а сектор обстрела (зона, которую могло прикрывать наше оружие) практически отсутствовал.

Глинобитная стена – вещь хорошая, однако и у нее имелись недостатки. Конечно, она не позволяла повстанцам заглянуть внутрь лагеря, но не позволяла и нам выглянуть наружу. Поначалу кенийцам, чтобы оглядеться, приходилось высовываться из-за стены. При этом ярко-синие (цвет ООН) шлемы превращали их в идеальные мишени. Поэтому мы пробили в стене над окопами отверстия для наблюдения.

Более того, лагерь со всех сторон окружали дома и деревья, что позволяло повстанцам без труда подбираться к его стенам. Удивительно, но сама же штаб-квартира ООН ранее не дала кенийцам разрешения укрепить их позиции, сочтя колючую проволоку и мешки с песком «слишком агрессивными».

Что касается лично меня, наш статус невооруженных наблюдателей стал абстракцией. Однако некоторые из моих коллег считали, что лучшим для нас способом самосохранения было бы отделение от вооруженных кенийцев. Как бы там ни было, я связал мою участь с кенийцами и помог им усовершенствовать оборону: мы переустановили пулеметы и устранили часть окружавшей стены растительности, улучшив сектор обстрела.

Произошло и радостное событие: в лагере появились, также ища убежища, наблюдатели ООН из Магбурака, и среди них трое англичан: подполковник Пол Роулэнд, майор Дэйв Лингард и майор Энди Самсонофф (тот, с которым мы одновременно болели).

Пол Роулэнд был одним из самых подготовленных офицеров морской пехоты, правда, основной его специальностью было ядерное оружие… Помимо того, он обладал великолепной способностью ориентироваться на местности и отличался редкой физической силой. Его считали немного чудаковатым, поскольку он имел обыкновение расхаживать повсюду с черным зонтом. В сезон дождей зонт позволял ему оставаться сухим, в сезон засушливый – спасал от солнца, а в любое другое время выглядел нелепо.

Дэйв Лингард являлся англичанином лишь по названию (честь в наших обстоятельствах довольно сомнительная), поскольку был на самом-то деле офицером новозеландских войск связи. На его беду, повстанцы и знать не знали, что Новая Зеландия к Соединенному Королевству никакого отношения не имеет. Он довольно быстро уяснил, что разыгрывать роль «нейтрального новозеландца» – дело бессмысленное, поэтому присоединился к нам.

Энди Самсонофф был, вообще говоря, мужчиной сильным, однако болезнь сильно его измотала. В Макени он попал совсем недавно. Предыдущие три месяца он прослужил в Моямба, в относительно безопасной части страны. Соскучившись там, он уломал начальство направить его в места более «интересные». Теперь мы поздравляли его с тем, насколько удачное время он для этого выбрал.

Оказавшись все вместе в лагере, мы, четверо, провели короткое совещание и пришли к заключению: лучше что-то предпринять, чем просто сидеть и ждать конца.

Я, как коммандос морской пехоты, пользовался у кенийцев уважением. Большинство из них проходили выучку бок о бок с британскими солдатами – в Кении у британской армии имеется учебная база. Я сказал кенийцам, что пора бы им продемонстрировать их хваленую отвагу и что, если они решат напасть на солдат ОРФ, я «поддержу их с тыла». Они вернули мне комплимент, сказав, что я, как коммандос, должен возглавить атаку, а они с удовольствием поддержат меня с тыла. В итоге мы остались там, где были.

Военные историки и психологи много раз отмечали, что хорошо обученные, состоящие под началом хорошего командира солдаты куда больше страшатся подвести своих товарищей, нежели получить ранение или погибнуть. Я всегда относился к этому утверждению скептически, однако теперь понял, что они имели в виду. Никто из нас не считал миссию ООН настолько важной, чтобы за нее стоило отдать жизнь, а вот подвести друг друга, сорвавшись или сдавшись, – это нам представлялось немыслимым.

С наступлением ночи повстанцы пошли в атаку. Сначала они под прикрытием тьмы окружили наши позиции, затем принялись бить в барабаны и скандировать свои лозунги. Я забрался на стену: вокруг, куда ни глянь, плотные толпы повстанцев.

Я старался не думать о прощальных словах Шерифа, сказавшего, что у Бао имеются на меня особые виды. Повстанцы норовили запугать нас, и это им удалось. Я оставался внешне спокойным, однако меня трясло от страха. Я гадал, каково это – умереть, и уповал только на то, что конец мой будет быстрым. Я чувствовал полное бессилие из-за того, что у меня нет в руках оружия.

Я пребывал в боевой готовности перед окопами кенийцев и надеялся, что, если кого-то из них убьют, возьму винтовку погибшего и буду отстреливаться. О том же думали другие британские офицеры, меж тем как все прочие, забившись в часовню, старались убедить себя, что, когда повстанцы захватят наши позиции, им, служащим ООН, удастся спастись, заявив о своем статусе невооруженных наблюдателей. Я их оптимизма не разделял. В темноте повстанцы станут сначала стрелять, а уж потом задавать вопросы. Энди, Пол, Дэйв и я – мы сговорились держаться вместе, что бы ни случилось.

Я не имел никакого представления о том, сколько повстанцев на нас нападает, – скорее всего, несколько сотен, однако в темноте казалось, будто их тысячи. Треск и гром ружейной стрельбы сильно действовали нам на нервы, однако мы слышали, как пули вспарывают воздух над нашими головами, и понимали, что повстанцы палят вверх. Они стреляют поверх стены, решил я, а значит, если мы не будем высовываться, то останемся в относительной безопасности.

Кенийцы оказались хорошими стрелками. Среди повстанцев появились убитые и раненые – похоже, у них поубавилось охоты лезть в опасную зону, так что атака захлебнулась.

Судя по всему, повстанцы выбрали вариант более простой – взять нас измором. Беспорядочная стрельба продолжалась всю ночь и следующие четыре дня. Близость повстанцев и непрестанная пальба делали сон и отдых невозможными. Я прилег на бетонный пол часовни, закрыл глаза и попытался вздремнуть, однако вскоре понял, что никакого отдыха не предвидится. Чтобы скоротать время, я стал обходить наши позиции, ободряя солдат и пытаясь выяснить, что представляют собой позиции повстанцев, каково их число и тактика.

Перед самым рассветом я сидел с двумя кенийцами в окопе и вдруг услышал, как что-то упало в ближние кусты. Ручная граната? Прошло десять секунд, однако взрыва не последовало. Я вылез из окопа посмотреть, что там. Разглядеть что-либо в темноте не удалось, и я стал шарить в кустах, пока не нашел упавшее. Это была совсем недавно отрубленная человеческая рука. Я рассказал о ней лишь кенийскому старшине. Тот ответил, что я не первый, кто наткнулся этой ночью на отрубленную часть человеческого тела, но он приказал своим солдатам сохранять спокойствие и не поддаваться панике.

В эту первую ночь я, ползая по позициям, оставался в пуленепробиваемом жилете и шлеме, однако утром, сообразив, как сильно я в них потею, избавился и от того, и от другого. Воды у нас было мало, и обезвоживание, понимал я, куда опаснее, чем пули. Макени – самое жаркое в Сьерра-Леоне место, а май – самый жаркий месяц года. Засушливый сезон подходил к концу, и сочетание жары и влажности было изнуряющим. В полдень температура на солнцепеке превышала 38 °C, да и по ночам редко спадала ниже 33 °C. Хорошо, что в предыдущие месяцы я с таким упорством отказывался пользоваться кондиционером.

В лагере имелся колодец, однако он нуждался в том, чтобы его раз в неделю заполняли водой. Мы посмотрели, сколько воды в нем осталось, и сразу же ввели водный рацион. Каждому из нас полагалось выпивать не больше литра воды в день – меньше, чем требовалось при такой жаре, но все же лучше, чем ничего, – такой рацион позволил бы нам продержаться дня три-четыре. Мы надеялись, что за это время нам придут на подмогу. Я хорошо помнил норму, которая указывалась для тропических условий в «Руководстве для кадрового офицера»: восемь-девять литров воды в день.

Сразу после первой ночи в лагерь пришел, проникнув сквозь кордон повстанцев, кенийский солдат, принесший на себе израненного товарища. Повстанцы, понятное дело, установили оцепление, с тем чтобы не выпустить никого из лагеря. О том, что кто-то попытается проникнуть в него, они не подумали. Пришедший, сержант Стивен Нямоханга, состоял во взводе, атакованном в лагере РДР. Командир взвода приказал своим подчиненным пробиться и скрыться в джунглях. Однако, когда их позиции в лагере были захвачены, сержант сделал отважный выбор и остался со своим раненым товарищем, капралом. У того было прострелено бедро, да еще и руку ему почти оторвало взрывом гранаты. Нямоханга сумел остановить кровотечение и до наступления сумерек прятался от повстанцев. А ночью, неся товарища, добрался до Макени и проник сквозь оцепление.

Оба остались в живых. При виде подобного героизма все мы решили, что не сдадимся без боя.

В первые два дня осады повстанцы буйствовали, мародерствовали, насиловали и грабили. Даже слышать все это было тяжело, а сознавать, что ты не можешь этому воспрепятствовать, – и того хуже. Повстанцы использовали акты насилия как приманку, стараясь выманить нас из лагеря. Крики их жертв продолжались обычно всю ночь, по временам обрываясь выстрелом. Некоторые из кенийцев успели завязать отношения с местными женщинами, и им, надо думать, было особенно тяжко слышать эти отчаянные – и приводящие в отчаяние – вопли.

Я считал, что бушевавшая вокруг анархия способна стать отвлекающим моментом, который поможет нам при попытке к бегству. Я запросил у штаб-квартиры разрешения попробовать прорваться сквозь оцепление повстанцев, однако не получил его. Моим непосредственным начальником в ставке ООН был полковник Питер Баббингтон, обладатель Военного креста. Жесткий, серьезный человек, он получил эту награду, командуя ротой во время Фолклендской войны. Я знал, что он способен, не обинуясь, принимать крутые решения. Однажды, пока я разговаривал с ним по спутниковому телефону, началась атака, и мне показалось, что повстанцы вот-вот ворвутся в лагерь. Придя в отчаяние, я спросил у него, что мне делать.

– Держать позицию и сражаться! – твердо ответил он.

– Но, сэр, у нас нет никакого оружия, – проскулил я.

– Все равно – держитесь и сражайтесь, – приказал он.

Я понимал: если полковник приказывает нам оставаться на месте, у него есть на то причины. В это время предпринимались огромные дипломатические усилия. Президент Каббах, главы других западноафриканских государств и даже Генеральный Секретарь ООН Кофи Аннан оказывали на Фодея Санко сильное давление, с тем чтобы он остановил своих людей. Санко отказывался признавать, что ОРФ ведет себя вопреки договоренностям, а относительно сообщений ООН о пострадавших и заложниках говорил, что это правительственная пропаганда. Мы приходили в отчаяние, слушая трансляцию этих заявлений по Би-би-си, однако ничего поделать не могли.

Пока дипломаты пытались как-то смягчить ситуацию, к нам выслали батальон замбийских солдат ООН, который должен был снять осаду. Приказы, данные батальону, отличались неопределенностью, вооружен он был скудно. На бумаге это подразделение – пятьсот солдат и двадцать пять бронированных машин – выглядело сильным и хорошо вооруженным. Однако ОРФ научился за годы гражданской войны устраивать засады на бронированные колонны. Дорога в Макени была узкой, по обеим сторонам джунгли, так что заметить впереди колонны врага можно лишь из головной машины. В итоге огневая мощь колонны сводилась к огневой мощи одной машины. А чтобы еще ухудшить положение замбийцев, им выделили никуда не годные средства связи.

Мы узнавали о продвижении замбийцев, слушая переговоры по сети ооновской связи. Сеть эта не имела никакой защиты, а значит, всякий, у кого найдется подходящая рация, мог прослушивать ее, в том числе и повстанцы. Поначалу замбийцы продвигались достаточно спокойно. Первые блокпосты ОРФ пропустили их без разговоров. Я понимал, что дальше все будет не так просто. И подозрения мои лишь усилились, когда 4-я рота кенийцев, расположенная к северу от Макени, сообщила, что видела несколько грузовиков с вооруженными повстанцами на дороге, параллельной главному шоссе Лунсар – Макени. С этой дороги можно было легко выйти на главное шоссе. Если бы я намеревался напасть на замбийцев, я бы именно так и продвигался.