Текст книги "Как я охранял Третьяковку"

Автор книги: Феликс Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Скажите, Валерий, это правда, что у Виктора Викторовича в Административном корпусе есть любовница?

Валерьян решил не ронять семейной чести и тут же подтвердил:

– Да!

Валерьян не мог забыть Виктору Викторовичу одной давней истории, потому и пользовался всяким случаем, чтобы, как фигурально выражаются англичане, «плюнуть ему в его картофельный суп».

Я остался весьма доволен собой. С одной стороны, мой план сработал, и Виктор Викторович на этой истории заработал-таки небольшой политический капиталец. В чем состоит капиталец? Странный вопрос. Заиметь репутацию повесы и донжуана – это, по-моему, кому хочешь лестно и приятно!

С другой стороны, если окажется, что Виктор Викторович не в восторге от этого факта, то источник слухов совершенно точно определен – его собственный младший братец. Меня же не проймешь даже очной ставкой с Алевтиной Федотовной – я ей ничего конкретного не говорил. Операция была проведена блестяще, и мне было от чего потирать руки. Черный пиар – это, братцы мои, великая вещь!

Между строк, просто чтобы не забыть. В ноябре 1998 года группа сотрудников отправилась на матч Лиги чемпионов «Спартак» (Москва) – «Штурм» (Грац). Это была решающая игра, «Спартаку» для выхода в следующий раунд нужна была только победа. Ситуация требовала от каждого предельного напряжения всех имеющихся в наличии сил. И даже отчаянных поступков требовала ситуация. Виктор Викторович, стало быть, напрягся на поступок. Оценив драматичность момента, он тоже поехал поддержать команду. Все как положено, «на цветах», то есть с красно-белым шарфиком в полиэтиленовом пакетике.

Если говорить вообще, то самым экипированным и заряженным на борьбу был Олег Баранкин – еще совсем недавно записной конявый подпевала. Как всякий новообращенный он стремился быть святее Папы римского. Яростно подчеркивая свою принадлежность к принятой вере, Олег уделял первостепенное внимание, прежде всего, внешним атрибутам. И шарф у него имелся с прямо-таки нескромной надписью «hooligans», и шапка с помпончиком, и мегаваттная дудка, и то, что трудно было ожидать даже от Олега – идиотская огромная шляпа с бубенцами.

Увидев его в таком диком костюме, мы просто охуели… Простите, конечно, мне мой французский, но другие слова не в состоянии передать степень нашего неприятного удивления. Особенно удивился как раз заслуженный спартаковский суппортер Виктор Викторович, державший свою «розу», повторяю, в пакете. Он намеревался повязать ее только непосредственно на секторе, да и то не слишком напоказ.

Подвергнув Олега жесткой, нелицеприятной критике, мы потребовали прекратить позорить коллектив, и немедленно выбросить хотя бы дудку и клоунский колпак.

Тут уже настала олегова очередь изумляться.

А как же тогда я буду поддерживать любимый клуб, если выброшу дудку?! – в ярости вопрошал он.

Как же тогда Егор Титов и Андрей Тихонов узнают, что некто Олежа Баранкин, а вместе с ним и вся Москва Златоглавая верит в них и надеется на победу?!

А Вася? Вася Баранов – почти однофамилец и любимейший правый хавбек, – как же он-то!? Без олеговой дудки-то?!

Валерьян обнял Олега за плечи, отвел в сторонку и пару минут что-то жарко ему втолковывал. Олег был печален, но подчинился непреклонной воле большинства.

– Не грусти, Олег Алексеевич, – утешил его Цеков. – Покричишь «Оле-оле!», да и будет с тебя.

Перед матчем, ввиду прохладной ноябрьской погоды, хорошенько размялись. Коньячок там, пара яблочек, немного водочки… И вот ветеран наш, Виктор Викторович в предстартовом волнении предложенных нагрузок не осилил. Объелся то есть кексов. Обожрался даже.

На сектор его еще по какому-то недоразумению милиционеры пропустили, но там, в дружеской обстановке и среди своих он совершенно обмяк. Почти всю игру Виктор Викторович тихо пропечалился, сидя в кресле. Подвывал там себе что-то заунывное под нос, кажется, про «Таганку, ночи полные огня…» и в целом впечатления не портил.

И все было бы ничего, кабы не одно «но». Время от времени он вдруг внезапно вскакивал и, потрясая пухлыми кулачками, с помутившимися, налитыми кровью глазами истошно ревел в пространство: «Пидорасы!!!» и «Ща уебу!!!». После чего обессиленный вновь валился на сиденье. Что уж там ему такого мерещилось – неизвестно. Кому именно адресовались неясные угрозы также осталось за кадром. Может, вспомнились Виктору Викторовичу лихие годы службы в Бутырском изоляторе, а может что-нибудь из личной жизни.

Валерьян при этих приступах ярости заботливо придерживал старшего брата за хлястик пальто и, добродушно поддавая ему под ребра кулаком, приговаривал: «Ну ты, Фюрер, не шали у меня!».

А пальто-то Виктор Викторович имел шикарное. Действительно редкой красоты было изделие! «Мечта молодого Андриано Челентано» – если понимаете, конечно, о чем я толкую. Нежно шоколадного цвета, на стеганой подкладке, с гигантскими ватными плечами «бостон» и фигурным хлястиком. Не пальто – броненосец «Сысой Великий» на кронштадтском рейде! По самым скромным прикидкам весу в нем было килограммов шесть-семь. Из фортификационной науки известно, что бывают окопы полного профиля, а это было пальто полного профиля, как боярская шуба – до полу. Виктор Викторович смотрелся в нем дико импозантно, я бы даже сказал, гламурно. Но в роскошно-боярском зипуне нашлось слабое место и ахиллесова пята. Тот самый хлястик. Все-таки самострок, ребята, – это всегда самострок.

В общем, когда в очередной раз братан рыпнулся, а Валерьян натренированно рванул родственника за хлястик, то отъял деталь на хрен с мясом. Виктор Викторович, экспрессивно исполнив свой выход со всеми положенными номерами, не удержал равновесия и с ужасным воплем свалился вниз. Только ножки в теплых чоботах и мелькнули. Сметая на своем пути все живое, Кротов-старший прокатился как лавина рядов десять, прежде чем застрял в железобетонной переборке.

Вернулся он похожим на чучело. Взгляд блуждал, усы топорщились в беспорядке, пояс пальто волочился по ступеням лестницы как хвост за мокрым павианом, драповое альпийское кепи было нахлобучено глубоко на уши козырьком назад. Постояв некоторое время с отрешенным видом, он вдруг с визгливой яростью возопил:

– Фил!!! Какой счет?! – и крепко сжал кулаки.

Вот это спартач, это я понимаю! Кинг Конг жив!

Что же до непосредственно футбола, то судьба не благоволила нам в тот вечер. Некто Анатолий Канищев, человек, попавший в «Спартак» по какому-то недоразумению, за три минуты до конца матча при счете 0:0 весьма некстати решил стать национальным героем. Отпихнув в жесткой, мужской борьбе от мяча своего одноклубника Егора Титова, Костик что есть силы захуярил снаряд с пяти метров в верхний ярус трибун. Даже Вася Баранов оценил этот его поступок, и, пробежав полполя (чего, вообще говоря, делать не любил), лично высказал спортсмену Канищеву свое восхищение.

Между прочим, Валерьян Кротов, младший брат бывшего надзирателя, не в первый раз был представлен общественности как источник всяких сомнительных новостей и жареных сенсаций. Вот, например, такой случай был.

Как-то беседуем мы с Кулагиным в туалете на отвлеченные темы. Повторяю для тех кто забыл: беседуем, разумеется, не сидя на толчках и сосредоточенно растирая в руках газетные обрывки, а в умывальной комнате – неофициальном клубе сотрудников «Куранта».

Вдруг входит Валерьян и, не снявши шапки, сплеча рубит правду-мать:

– Я сейчас в туалете на «ноль-шестом» та-а-акое видел!

Мы пару минут вслух пофантазировали на тему того, что же именно мог видеть наш добрый товарищ в туалете:

Пипиську ЕЕ? – Нет.

Собственную пипиську? – Нет. То есть, да… не без этого. Но это было не главное!

Неужели президента Ельцина? – Нет.

Тогда президента Клинтона? – Снова нет.

А-а-а! Президента Клинтона и Монику Левински? – Мимо.

Может, президента Клинтона и президента Ельцина?

Какого же тогда президента?

Никакого?!

Когда и последний вариант (целующиеся Олег Баранкин и Михаил Борисович Лазаревский, причем на Олеге одета испанская мантилья, а за ушко заткнута алая роза) был отвергнут, Валерьян рассказал следующую волнующую историю.

– Стою я это… – он задумался на мгновение, – пысаю в общем.

– Очень интересно! – подбодрил его Кулагин. – Не останавливайся.

Валерьян с воодушевлением продолжал:

– Ну и вот, стряхнул уже, значит… Застегнулся, значит… И вдруг… Что такое?!

– Прищемил! – в притворном ужасе воскликнул я. – Ах ти, бедьненький!

– Да нет!

– А что же?

Валерьян был возбужден:

– А то! Тень-то еще дрыгается! А потом как захлюпает!

– Захлюпает… – эхом повторил я за ним.

– В соседней кабинке, – уточнил Валерьян, по обыкновению своему многозначительно подняв палец.

Я ничего не понимал. «Пысаю», «застегнулся», «хлюпает», да еще «в соседней кабинке». Много непонятного! Тогда старина, как человек более искушенный в житейских коллизиях пояснил мне, в чем сокрыт смысл истории:

– Валерьян был косвенным свидетелем того, как некто онанировал в общественном туалете на «ноль-шестом». Причем, заметь, успешно. Валерьян определил это по следующим признакам: двигающейся тени и характерному звуку эякуляции.

– Эя… чего?

– Семяизвержения.

– Ч-ч-черт! – сказал я.

Это была настоящая бомба! Уже в следующую секунду мы с Кулагиным переглянулись и одновременно закричали:

– Гена Горбунов!

Давно уже муссировались всякие вариации на тему «Гена и туалет на «ноль-шестом». То Гена там кого-то, то кто-то там Гену. То, мол, Гена страстным сатиром затаскивает туда секретаршу Машеньку из Административного, то уже самого Гену не менее страстным сатиром туда затаскивает Иван Иваныч. В общем, обычный бред. Кулагин даже сочинил стишок на злобу дня. Со свойственными ему косноязычием и бесталанностью, он сообщал в своем четверостишье:

 
Если у вас появились проблемы,
И с сексом вышел облом,
То вас нежно примет и обогреет
Гена на «ноль-шестом».
 

Валерьян испуганно замахал руками:

– Нет-нет! Это не Гена! Я даже зашел специально проверил, он на месте был.

Мы поспешили развеять его сомнения:

– Конечно же, Гена. Ты сам нам об этом только что сказал.

– Я ничего такого не говорил! – в отчаянье закричал Валерьян, уже понимая, что теперь будет.

– Ну, прощай! – сказал я, хлопнув его по плечу. – У нас появились неотложные дела.

– Да, мы хотим всем рассказать, какие у нас в коллективе бывают извращенцы! – подхватил Кулагин.

– Ну-ну… – добродушно пожурил его я. – Это вовсе не извращение, а так, небольшая слабость. Будем снисходительны к Геннадию. В сущности, он еще подросток.

– Все так, все так. Но коллектив имеет право знать правду, – веско произнес Кулагин.

– Да, – лицемерно вздохнул я, – коллектив это святое.

Валерьян схватился за голову:

– Я ничего вам не говорил… – слабым голосом повторял он снова и снова.

Но мы были уже далеко. Кулагин побежал к Прощай молодости, я же поспешил к Горобцу. Надо было рассказать про Гену всего двоим, причем редко друг с другом пересекающимся сотрудникам. Лавры сплетников нам были ни к чему, а вода дырочку найдет.

Текст заявления для прессы был такой: «Валерьян застукал Гену на «ноль-шестом». Гена теребил пипиську. Это в рабочее-то время!».

Все. Дальше известие распространилось со скоростью лесного пожара… Уже в обед, то есть всего через час дежурка напоминала еврейскую свадьбу. Все говорили одновременно, почти все про Гену, и только Владик Ходунков, по обыкновению своему не разобравшись в смысле происходящего, заныл про дорогие билеты на электричку. Ему еще раз объяснили причину митинга, и он с жаром включился в обсуждение. К немалому моему удивлению Владик оказался в вопросе сексуальных утех почти что экспертом. Он тут же припомнил пару случаев из армейской жизни, в частности рассказал душераздирающую притчу про своего сослуживца-удмурта.

Удмурту этому в аккурат перед демобилизацией пришла в голову дерзкая задумина возвратиться в свою удмуртскую деревню заматеревшим мужланом с преогромным келдышем. Н-да… Я тут недавно почерпнул в одном женском журнальчике: «Представь себе, член тоже может вызвать клиторальный оргазм!». Это дословно, ребята, поверьте, ни буквы не присочинил.

Наверное, удмурт тоже начитался подобных откровений и возжелал соответствовать модным, актуальным тенденциям. Техническая сторона дела была проста. Хитроумный азиат намеревался претворить свою мечту в жизнь посредством растопленного вазелина, закачанного под давлением непосредственно в келдыш.

Он, оказывается, уже проделывал подобный фокус со своими кулаками и добился действительно впечатляющих результатов. Во всяком случае, в среде молодых бойцов он стал самым популярным наставником-старослужащим, ибо околачивал их своими колоссальными вазелиновыми кувалдами поистине громобойно.

Окрыленный этими успехами, удмурт резонно (с его, удмурта точки зрения) провел некие параллели, и пришел к выводу, что по сути дела кулак и келдыш ничем друг от друга не отличаются. Осознав в счастливом озарении этот факт, взял он, значит, и закачал полстакана разогретого вазелина в своего прекрасного (я вот сейчас пишу это и мне страшно!).

И уселся наш отчаянный удмурт с нетерпением ожидать радикальных изменений в линейных размерах и внешнем диаметре. Конечно же, все оказалось не так просто.

Вазелин в полном соответствии с законами гравитации аккуратно стек в нижнюю часть келдыша, где благополучно застыл. Получилась этакая занимательная физика в картинках. Удмуртский келдыш действительно значительно укрупнился, но несколько не так, как удмурт рассчитывал. Вернее, совсем даже не так. Владик сказал, что после всех этих варварских ухищрений он (келдыш) более всего напоминал гриб-подосиновик.

Надо полагать, удмуртские доярки тоже оценили демобилизованного воина адекватно. В общем, вам все шуточки да прибауточки, а у человека личная жизнь пострадала из-за понятного, но недостаточно научно подкрепленного стремления к совершенству. Такая вот жуткая история.

Вернемся к Гене. Когда Олег Баранкин пошел менять его на обед, всеобщее возбуждение достигло апогея.

Сотрудник Горбунов появился как обычно с широкой, немного глуповатой улыбкой на добродушном лице. Бедняга, он еще не знал, что его ожидает… Впрочем, неприятности это почти всегда неожиданность. Только он вошел в дежурку, как вдруг воцарилась пронзительная тишина. Гена, сложив один и один, понял, что его появление и необычно торжественная обстановка как-то связаны между собой. Обнаружив же множество устремленных на него глаз, он еще более смутился. Чтобы как-то снять неловкость, Гена направился почему-то именно ко мне и сказал:

– Привет, Фил! Мы, кажется, с тобой еще не виделись.

Лучше бы он этого не делал, честное слово. Я с притворным чувством пожал его протянутую руку. Она была теплая и сухая. У Гены похоже отлегло от сердца. Но, блин, не даром я считался мастером пошлой интермедии. В следующий момент я с удивлением, переходящим в отвращение поглядел на свою ладонь и, словно бы стряхивая с нее что-то липкое, укоризненно протянул:

– Фу-у-у-у… Ген-н-надий!

Тут, как по команде началось что-то страшное. Так, наверное, стая шакалов набрасывается на маленькую овечку. Каждому хотелось получить свой кусочек от гендосовских окорочков. В кратчайшие сроки Гена был обглодан до зеркального блеска.

Когда Гена, наконец, понял в чем его подозревают, он страшно забеспокоился. Сначала он еще как-то аргументировал свою непричастность к инциденту в туалете. Ему тут же предъявили свидетеля обвинения – Валерьяна Кротова. Хотя свидетель на поверку вышел хлипковатым и отказался с уверенностью подтвердить свои показания, однако того, что он все-таки сказал, оказалось вполне достаточно. Логика была не женская, железная: «Если кто-то и дрочит в туалете на ноль-шестом, то это обязательно Гена». Заседание было закрыто.

Гена, чрезвычайно расстроенный таким исходом, убежал курить в туалет. Минут десять его не было. Когда же он снова появился в дежурке, казалось, что все успокоились и забыли об этой неприятной во всех смыслах шутке. Сотрудники пожирали свои припасы и трепались о всяких пустяках. Гена примостился у краешка стола, с явным облегчением вздохнул, и развернул свой сверток с бутербродами.

В этот момент в дежурку вошел Сергей Львович. С самого утра его не было в Галерее – он ходил проверять бдительность охраны на «восьмерке». Начальник смены, не торопясь, снял пальто, пригладил перед зеркалом волосы, затем принялся со всеми по очереди здороваться. Когда Сергей Львович подошел к Гене, он сказал с горечью:

– Гена!

– Что, Сергей Львович? – опасливо спросил Гена.

– Ну, и как же теперь с тобой здороваться, Гена? – Сергей Львович сделал характерные движения кистью правой руки. – Вот так, что ли?!

Гена чуть не в слезах вылетел из дежурки, в след ему неслось… Да что только не неслось!

Скажу честно, уже написана целая глава на тему «Как я изводил Гендоса в Третьяковке», правда, она называется не так, она называется «Моббинг». Это же ведь далеко не единичный случай был! Для затравки и вящей интрижки, могу сообщить, что числились еще следующие захватывающие эпизоды этого не прекращавшегося почти три года безобразия: «Гена и его новейший пиджак несуразной длины по колено», «Гена и объявленная ему благодарность от имени протокольного отдела Администрации Президента», «Гена и квартальная премия», «Как я хотел познакомить Гену со своей бывшей близкой подругой, и что из этого вышло», «Гена и два аборта за полгода в Административном корпусе. Матери плачут, отцы в ярости». Много было всякого в подобном игривом духе. И вроде бы по смыслу очень логично как раз сейчас и вставить эту самую главку – получилось бы аккуратненько и ненавязчиво. Но делать я этого не буду.

Дело в том, что не до конца рассказана история про то как Михаил Борисович Лазаревский возглавил нашу профсоюзную борьбу за гражданские права и честно заработанную плату. Поверьте, это было нечто совершенно грандиозное, эпическое рубилово Ивана – крестьянского сына с Чудом-Юдом на речке Смородине.

Полагаю, и даже осознаю, что кой-кому уже порядком настопиздил этот Михаил Борисович и его подвиги, но придется потерпеть, любезные поросята. Михаил Борисович, как все успели заметить, это вам не понюх табаку, но фигура с большим размахом крыл.

15. «Стачка!»

«Курант» в полном составе уже третий месяц посасывал лапу. Откровенно говоря, за такой длительный срок сосания лапа немного приедается, и хочется уже чего-нибудь более калорийного: колбаски там, мясца куриного диетического, котлеток каких-нибудь с чесночком, сахару, пирожных типа эклер и много другого. Для удовлетворения этих скромнейших запросов нужна самая малость. Если говорить прямо и без аллегорий, то нужны денежки. А денежек-то «Куранту» как раз и не платили.

«Курант» честно и добросовестно нес свою охранную службу. «Курант» каждый день открывал и закрывал Галерею в положенные сроки. «Курант» героически противостоял всякого рода проходимцам на двух металлоискателях. «Курант» с якобинской беспощадностью гонял нелегальных экскурсоводов. «Курант» с блеском проводил ВИП-визиты и прочие мероприятия повышенной сложности. Словом, «Курант» занимался важными и вне всякого сомнения полезными делами. Но как бы совершенно бескорыстно, вроде как на общественных началах. Народ по обыкновению своему безмолвствовал. Но счастлив ли был народ? Конечно, нет! Он был категорически несчастлив.

В конце концов всеобщее негодование достигло некоего предела, за которым согласно учебнику истории за восьмой класс следуют погромы, уличные беспорядки и поджоги загородных асиенд богатых ранчерос. Так оно и должно было быть. Но, к сожалению, загородных асиенд в поле зрения не наблюдалось, и ранчеросы в расшитых серебром сомбреро тоже не шибко путались под ногами. Потому бестолковые массы не совсем ясно представляли себе на кого им изливать свой яростный гнев.

Подкараулить, что ли директора Галереи В. А. Родионова и эдак эмоционально с ним побеседовать о превратностях бытия? Бессмысленно. Вряд ли Валентин Алексеевич вообще знал про «Курант» что-нибудь еще, кроме того бесспорного факта, что «Курант» как явление природы существует. Не интересовался он такими мелочами.

Хотя, знаете, однажды Родионов вдруг подошел лично ко мне и неожиданно завел разговор про мое житьё-бытьё. Дело было во время официального приема. Вернее еще до приема.

Мы с директором Третьяковки встречали почетных гостей и меценатов средней руки на парадной лестнице. То есть это он их встречал, жал им руки, мило им улыбался, а я так… Рядом стоял и делал вид, что я есть мощный секьюрити с большим «спецсредством». Между гостями образовалась пауза, которую Родионов решил заполнить полезной беседой в стиле «Ленин и печник».

И стал он у меня выспрашивать всякое душевное. Мол, как дела, служивый? Какие нужды? Платят ли зарплату? Детки не болеют ли?

Я ему по-солдатски прямо ответил, не стал юлить:

Дела, говорю, Ваше высокоброть паршивые.

Нужды – самые, что ни на есть, естественные.

Детей у меня пока еще нету.

А что такое зарплата – я и вовсе позабыл!

В общем, зарезал пресловутую правду-матку как молочного поросенка – от уха до уха. Добрейший Валентин Алексеевич покачал головой и обещал облегчить нашу долю. Последствий, по крайней мере положительных, эта беседа не имела.

Разумеется, Родионовым не исчерпывался список лиц, с которыми мы были бы не прочь потолковать о наших кровных. Он даже не Родионовым начинался. Была еще некая М. Зайкова – девушка с волчьими повадками школьной пионервожатой на ставке.

В ее должностные обязанности входило курирование Службы безопасности. Курировала она нас своеобразно. Жестко продрючить с соусом тобаско какого-нибудь зазевавшегося курантовского бобика за недостаточное рвение Зайкова умела неплохо, а вот в денежных вопросах проявляла, мягко говоря, благодушие. Дескать, в культурном месте, среди шедевров живописи меркантильно печалиться – это дурной тон, и даже неприлично! Самые прозорливые из курантовцев видели гордиев узел всех наших несчастий именно в Зайковой.

Доблестный Е. Е. Барханов исправно навещал нашу добрую патронессу, но каждый раз возвращался от нее несолоно хлебавши. То есть, конечно, перед личным составом он держался бравым молодцом, излучал преувеличенный оптимизм, и провозглашал скорый золотой дождь, который вот-вот прольется на исстрадавшийся «Курант». Однако на все просьбы уточнить дату долгожданных осадков, Е.Е. однообразно предлагал идти на пост и заняться контртеррористическими мероприятиями, из чего ясно следовало, что он и сам ничего не знает.

Ходили страшные слухи, что ужасная Зайкова вообще в хуй не ставит Евгения Евгеньевича и его визитам придает значения не больше, чем сезонному, связанному с поспеванием урожая бананов обострению политической ситуации в Демократической Республике Мабумбия.

Диктор на радио: «Повстанцы полковника Бовсфато взяли столицу Мапуту, президент Нконе аккуратно посажен на кол. Повстанцы оставили Мапуту, полковник Бовсфато колесован при большом стечении публики!».

Зайкова (попивая, лежа в шезлонге, куантро): «Да мне по херу, блин… Насрать!».

И вот тут-то за дело взялся Михаил Борисович Лазаревский. Наверное, ему наскучило просто сидеть на Главном входе и тупо утюжить западного туриста. Наблюдая творящуюся вокруг несправедливость, он решил замутить всеобщую стачку и вступиться за нас, сиволапых и безответных. Справедливости ради стоит отметить, что Михаил Борисович продемонстрировал свежий взгляд на проблему и предложил зайти к ней с другой стороны.

Смысл его концепции был прост и он состоял в возврате к истокам всей этой неприятной истории.

На работу нас нанимала не Третьяковская галерея, а генеральный директор ЗАО ЧОП «Курант» Побегалов А. В. Стало быть, и обеспечением материального благополучия своих сотрудников заниматься тоже ему. И, мол, если у него нет средств платить зарплату, то существует множество способов помочь ему их изыскать. Например, можно воззвать к самому гуманному правосудию в мире.

Далее Михаил Борисович рисовал апокалиптическую и торжественную картину торжества справедливости.

ЗОА ЧОП «Курант» решением Басманного суда объявляется банкротом. Все его движимое и недвижимое имущество описано. Судебные приставы под охраной автоматчиков выносят из офиса персональные IBM-совместимые компьютеры, кожаные, почти новые кресла на пневмоподкачке, оргтехнику, ковровые покрытия, шведские стеклопакеты, фикусы в кадках, и прочее ликвидное барахло. Длинноногие секретарши, размазывая тушь по щекам, безутешно рыдают над уничтожителем бумаг типа «Шредер». Посреди гулкой паркетной пустыни безлюдного офиса стоит Насадный и рассеянно теребит двухсотграммовую золотую цепь. Сквозняк ворошит мятые страницы журнала «COOL», забытого на подоконнике.

Дальше – больше, это только начало, ребзи!

В течение короткого времени конфискованное добро настолько успешно продается с аукциона, что вырученного бабла с лихвой хватает и на зарплату за три месяца, и возмещение моральных ущербов, и даже еще на небольшой отвальный банкетик. Это было заманчиво. Раздери меня напополам, это было ве-е-есьма заманчиво! Всем захотелось отвального банкетика.

Но тут, к сожалению, проявилась пара-тройка компетентных скептиков, которые категорически отвергли подобный вариант.

Какие еще на хрен кожаные кресла? – воскликнули они.

Какие ковровые покрытия?

Какой вообще офис?

Вы обезумели, что ли?!

Выяснилось, что со славных времен «Арктики» офиса как такового просто не существует, а все оперативное руководство деятельностью «Куранта» осуществляется из личной квартиры Побегалова в городе Красногорске. Так что выносить нечего, и продавать с выгодой тоже нечего.

Это был, конечно, удар для забастовочного движения. Но удар не смертельный. У «Куранта», слава богу, уже имелся настоящий лидер и главарь, которого подобные пустяки смутить не могли. Наш Валенса тут же выдал на гора новый бизнес-план. Согласно ему Побегалову, а если потребуется, то и Насадному надлежало продать свои квартиры на вторичном рынке недвижимости, и уже из этих средств рассчитаться с курантовской шушерой.

План был принят с восторгом. Ликование было почти что всеобщим, но длилось оно опять недолго. Внезапно возникшие технические вопросы заслонили безоблачную перспективу скорейшего разрешения всех наших невзгод.

Сергей Львович остудил горячие головы. Он напомнил аудитории, что у Побегалова имеется табельный «Макарка» и он, будучи мужчиной немногословным, но решительным скорее всего застрелит насмерть любого кто придет к нему с подобными проектами.

Я в нежных красках китайской акварельной традиции представил себе эту картину.

Живописно одетая группа сотрудников «Куранта» прибывает вечерней электричкой в далекий Красногорск. Перекусив на станции черняшкой с деревенским шпигом и луком, сотруднички оправляются на поиски резиденции Вождя краснокожих. Два часа подряд они гурьбой шляются по красногорским улицам и пристают к прохожим: «Дочка! Не здеся ли Ляксандр Василич проживаить, ась?», «Мил человек, подмогни Христа ради, где тут дом-то, который побегаловский будет?».

Наконец, при помощи соседского мальчонки явка провалена. Беспрестанно осеняя себя крестным знамением, ходоки «всем обществом» вваливаются в подъезд многоквартирного кирпичного дома. Не доверяя лифту, и называя его «дьявольской машинкой», сотруднички ножками поднимаются на десятый этаж. Там, немного переведя дух, звонят в электрический звонок. Звонок откликается заливистой соловьиной трелью. Искренне пораженные достижениями прогресса, сотруднички опять истово крестятся.

Побегалов, одетый по-домашнему – в просторные атласные трусы и стильные тапки с вышивкой, лично открывает дверь. Вид смутно знакомых людей в аккуратно чиненных зипунах и стоптанных валенках его не то чтобы не радует, но он изрядно им озадачен. По крайней мере, в глазах его явственно читается вопрос.

Оглаживая былинные бороды, депутаты степенно прокашливаются, ловко, но беспорядочно сморкаются на пол при помощи больших пальцев рук, и, наконец, после продолжительного нестройного вступления («Эта… того самого… в общем… типа того… хули…») заявляют что-то вроде: «Выметайся ёпта на хрен, теперь мы тута будем жить!».

Побегалов удивляется ровно три секунды, потом достает из просторных трусов вороненый пистолет и тут же кладет всех депутатов до единого. Кое-то из подранков спасается было бегством, но их настигает зам. по тылу Насадный и хладнокровно душит «рыжей цепкой».

Ввиду возникших осложнений, Михаил Борисович взял тайм-аут. Для построения новой стройной теории ему потребовалось совсем немного времени.

Следующее заседание стачечного комитета было назначено на вечер того же дня. На него собралась вся смена в полном составе. Старшие сотрудники по традиции, ставшей доброй, явились выпимши. Обсуждение было бурным и сверхэмоциональным.

В ходе его гордость смены Леха Сальников по прозвищу «Малыш» дважды обещал дать Михаилу Борисовичу по лицу за манеру изъясняться непонятной наукообразной лексикой. Сам Михаил Борисович, потрясая воображаемым Гражданским кодексом, кричал, что теперь-то власть предержащим не отвертеться! Теперь-то мы заставим их признать наше законное право быть уволенными по сокращению штатов, что автоматически предоставит нам всем почетный статус безработного. Преимущество такого разрешения производственной драмы заключалось в возможности целый год получать пособие по безработице.

Публика, состоящая преимущественно из людей праздных и охочих до дармовщинки одобрительно зашумела.

Один только Владик Ходунков объявил это лично для себя категорически неприемлемым вариантом. Мол, в таком случае ему будет крайне неудобно перед Крестным. Мало того, что он, Владик утерял в Новый год рукотворные оранжевые сапоги, – подарок дорогого Крестного – так еще и безработным заявится в родное Михнево?! Это немыслимо, милорды!

Сергей Львович к тому времени уже крепко выпил и, подчеркнуто не обращая внимания на всеобщее возбуждение, делал вид, что разговаривает с телефонной трубкой. Время от времени он яростно восклицал: «Заткнитесь, сволочи!».

Затянутый в пучину меланхолии, Олег Баранкин обещал плюнуть на все и завербоваться в Чечню снайпером. А без Олега, понятное дело, и Третьяковке немедленно придет конец, так как никто, кроме него не знает, где находится ключ от помещения номер 1235А/бис (кроме того, редкий третьяковский старожил обнаружит и само помещение). Олегу должно быть забылось, что служил он в пожарной команде при провиантских складах Московского военного округа и даже близко не подходил к боевому оружию.

Виктор Викторович Кротов и Иван Иванович тихонько сидели в уголке, и время от времени испуганно переглядывались. Идея подать на Побегалова в суд была для них так же далека и непонятна, как намерение во время первомайской демонстрации трудящихся всей сменой синхронно снять штаны, и показать руководителям государства налитые, румяные жопы. Им казалось, что еще немного и обязательно разверзнутся хляби небесные, и бушующий очистительный поток смоет заговорщиков в канализацию, прямиком в ад.