Текст книги "Как я охранял Третьяковку"

Автор книги: Феликс Кулаков

Джедай Упорный как мог утешал своего юного падована Чубченку, но тот был просто убит горем.

Странно, но некоторые люди почему-то искренне убеждены в том, что единственное и истинное их призвание – мудро руководить массами. Конечно, крайне желательно их до этого дела не допускать, и держать от масс как можно дальше. Сергей Львович придерживался того же мнения. Жидко оконфузившийся Чубченка был низложен.

Я даже написал на это событие стихотворение. Можно сказать, оду. Так, знаете ли, накарябал когтистой лапкой, ничего особенного. Всего текста не припомню, но были в ней такие строки:

 
Был наш Петро любимец славы,
И даже баловень судьбы,
Когда вознесся величаво
Поверх сотрудников толпы.
 
 
Одним прекрасным летним днём,
Ему пожаловали титул,
Сотрудников полуманипул
Поставили служить при нём.
 
 
А чтоб в узде их содержать,
И на постах чтоб не дрочили,
Ему Фемиды меч вручили,
И право рапорта писать.
 

Дальше там шло что-то про превратности судьбы и коварство мелких людишек, а завершалось все так:

 
И вот поверженный титан
Сидит у входа в Галерею.
Ах, поднесите поскорее
Титану водочки стакан!
 

Такая вот художественная самодеятельность. Впрочем, мы изрядно забежали вперед. 20 июля 1996 года Петр Чубченко был в зените славы и расцвете своего мнимого величия.

Первый день в Третьяковке мне особо ничем не запомнился. Его я провел в компании розовощекого Димы, моего доброго наставника. Дима кроме некоторых интимных подробностей своей биографии поведал мне среди прочего, что в штатном расписании имеется еще старший подвала Олег Алексеевич Баранкин, а также Иван Иванович Чернов (мол, «вот такой мужик!») – старший сотрудник первого этажа.

Посчитав, что для начала полезной информации с меня достаточно, я вечером поехал домой, а не пошел на прощальный банкет, который устраивал мой новый знакомый Дима по случаю своего увольнения.

5. Лапундер, или макак свинохвостый

Мой первый день в качестве сотрудника был вторым днем смены, так что в следующий раз я появился в Лаврушинском переулке только в понедельник.

Понедельник, вообще говоря, выходной день в Галерее. То есть она закрыта для посетителей. За запертыми же воротами кипит жизнь, и временами весьма бурно. Вся повеска-развеска, протирка шедевров тряпочкой и прочие манипуляции с художественными ценностями производятся как раз по понедельникам.

По понедельникам же снимался длиннющий документальный сериал про Третьяковку.

О, это была эпопея, размах которой нынче трудно оценить по достоинству! Хотя бы в силу того, что теперь таких не делают вовсе. Социальный проект Первого канала, дерзкая продюсерская спекуляция, а, скорее всего, просто отмыв какого-то бюджетного бабла.

Содержание сей Илиады не баловало разнообразием. Из серии в серию в кадре под зеленым абажуром сидел заслуженный артист Татарский и проникновенным, бархатным баритоном рассказывал всякие удивительные истории на смежные изобразительному искусству темы.

Съемочная группа шумною толпою кочевала по залам экспозиции и мешала всем работать. Режиссер постоянно ругался и топал ногами. Унылый администратор был тотально нетрезв. Осветитель обычно тоже был нетрезв. Операторы менялись слишком часто для того, чтобы говорить о них что-то определенное. Звезда сериала, заслуженный артист Татарский регулярно закатывал шумные истерики. А бородатенький редактор стоял посреди всего этого бардака и с бесконечной нежностью смотрел на режиссера. Олег Баранкин за долю малую носил антикварный столик и тот самый абажур.

Сериал транслировался по воскресеньям, в самое глухое время, перед передачей «Служу России!». Он пользовался бешенным успехом у третьяковских смотрителей, но кроме них его, похоже, никто не смотрел. Я пару раз пробовал, да так и не осилил предложенного материала. Как-то не тронула меня вкрадчивая манера подачи в стиле «Здравствуй, дружок! Сейчас я расскажу тебе сказочку…». И, представьте, даже всерьез собирался написать письмо на телевидение с предложением запустить в эфир вместо заслуженного артиста Татарского штатного третьяковского экскурсовода Галкина Альберта Ефимовича. Альберт Ефимович бы и мертвого поднял к телевизору!

А заслуженный артист… В принципе, он был ни в чем не виноват. Внешне артист был убийственно элегантен и так же убийственно уныл.

Рейтинг сериала бился об нулевую отметку, и по сведениям анонимных, но вполне компетентных источников его создателям уже не раз задавали в останкинских коридорах совсем не риторический вопрос: «Где деньги, Зин?».

С татарскими рассказами надо было срочно что-то делать.

Примерно с тридцатой серии их для оживляжа придумали перемежать выступлениями мастеров искусств. Новый сопродюсер проекта был, видать, калач тертый и в шоу-бизе совсем не новичок. Он взял и сделал то, на что не у всякого хватило бы духа – применил тактику сборного концерта конца восьмидесятых (ныне запрещенную Стокгольмской конвенцией, как преступная и антигуманная).

Сама схема довольно незатейлива, но эффективна как напалм. В «Олимпийский» набивали тысяч двадцать советского народу, и два часа подряд делали ему красиво занедорого. Обычно в сборном концерте принимали участие от десяти до тридцати групп и сольных исполнителей. Обязательно присутствовал остроумный конферансье. А в конце всегда выходил Кобзон и в сопровождении хора МВД яростно давал «День Победы».

Название этому шоу было какое-нибудь подчеркнуто нейтральное, вроде «Звезды зажигают огни», или «Ритмы весны», а программа нарочно составлялась с таким расчетом, чтобы удовлетворить любой, даже самый взыскательный и утонченный вкус. Для этого и состав бригады подбирался соответствующий – каждой твари по паре, всем сестрам по серьгам. Одним сокрушительным ударом окучивались практически все целевые аудитории, от пионеров до пенсионеров.

Кому по каким-то причинам не нравился бит-квартет «Секрет», тот мог дождаться певца и композитора Игоря Корнелюка с так всем нам полюбившейся песней про билет-балет. Не нужен композитор? Секундочку. Уже на подходе коллектив «Комбинация» – сладкоголосые пергидрольные сирены в лосинах (эх, «Три кусочека колбаски»! Где мои семнадцать лет, ребята? Э-э-эх!). Если же находились такие странные оригиналы, которым и лосины казались недостаточным условием для полноценного культурного досуга, то специально для них был припасен замечательный кудрявый парень Рома Жуков, или не менее кудрявый и не менее замечательный гомункул Аркадий Укупник. Продвинутой молодежи предлагали любоваться на каких-нибудь волосатых придурков-попрыгунчиков, имитирующих «Ганз-н-Роузес».

В результате все оставались довольны. Кроме Филиппа Киркорова, который два дня спустя весь в перьях, стеклярусе и гигантских накладных плечах с недоумением и обидой взирал на полупустой олимпийский сарай. Концертная бригада тем временем откочевывала в Ленинград или Свердловск, а за ней еще пару недель дымилась выжженная земля. Пока публика заново не аккумулировала материальный и эмоциональный ресурс, прочим гастролерам делать здесь было решительно нечего. Это была ковровая бомбардировка и война на выживание. Других способов борьбы с размножающимся делением «Ласковым маем» артистическая общественность так и не придумала – только сборный концерт.

К сожалению, в нашем частном случае вместо Ромы Жукова фигурировали по преимуществу какие-то подозрительные бородатые типы в лоснящихся фраках со скрипками. Или анемичные арфистки со злыми на почве хронического недотраха лицами. Или мутные и, судя по всему, сильно пьющие балалаечные квартеты из Областной филармонии. Или визгливые певицы в тяжелых бархатных платьях. Оживляж получался очень и очень относительный, так как репертуар подбирался как нарочно – самый что ни на есть заунывный. Романс неизвестного автора, да еще и девятнадцатого века способен развлечь далеко не каждого. Это потеха исключительно для узкого круга любителей.

Правда, однажды в культурной программе приняла участие не кто-нибудь, а сама суперстар фолк-шансона Надежда Б. Вместе со своим разбойничьим коллективом косматых и мордатых псевдоказаков она была призвана проиллюстрировать картину «Танец». На ней, если кто позабыл, изображен с десяток огромных, румяных баб, кружащихся в вихре хоровода. Светило народной песни, воодушевленная увиденным, зажгла так, что чуть пол не проломила – слышно было аж в Инженерном корпусе.

После выступления, едва отдышавшись, она решила прогуляться со свитой по Третьяковке – ознакомиться с экспозицией и вообще провести время с пользой. Причем запросто так, будто по квартире хорошего знакомого. Прямо в кокошниках и расписных косоворотках стихийная экскурсия нестройной гурьбой двинулась по произвольному, как левая нога захочет маршруту. Он (маршрут) оказался коротким. Уже на входе в иконные залы путь звезде преградил Лелик «Малыш» Сальников, парень размером с небольшого бегемота. Верный принятой присяге, Лелик потребовал немедленно прекратить эти праздные шатания. И требовал он, между прочим, совершенно справедливо.

Перемещения посторонних по Третьяковке в выходные дни строго регламентированы Уставом. Лелик Сальников Устав чтил, за что и был ценим начальством. По понедельникам «Курант» выставлял в экспозиции всего несколько постов. К Депозитарию и на «пятую» зону – на втором этаже; «пятнадцатый» пост – на первом; Служебный вход, и переход в Административный корпус («ноль-шестой») – в подвале. Вся остальная акватория оставалась практически беззащитной.

Совсем необязательно, что Надежда Б. принялась бы с диким хохотом полосовать бритвой «Боярыню Морозову», или откалывать от скульптур куски мрамора «на память». Я не к тому клоню. Подобные подозрения беспочвенны, смехотворны и вообще параноидальны. Просто смысл Режима безопасности как раз и состоит в том, что он одинаков для всех. Будь ты скромный студент-копиист или министр культуры – один хрен, раз уж ты в понедельник оказался в Галерее, то тебя непременно должны сопровождать какие-нибудь официальные третьяковские лица. Иначе этак у нас совсем бардак получится: этим можно, этим нельзя… Да если хотите знать, даже за заслуженным артистом Татарским приглядывали вполглаза! Мало ли, так сказать, что.

Короче, болтаться по Галерее без присмотра не разрешается. Не в свинарнике. Приходи в обычный день, мил человек, и хоть обсмотрись.

Об этом и сообщил Лелик Сальников Надежде Б. В результате жаркой перепалки, случившейся между ними, звезда покинула Галерею в большом беспокойстве.

Двум мордатым гуслярам-псевдоказакам, не к месту решившим проявить твердость характера, Лелик маленько смазал концертный макияж. В гражданское платье потрясенные гусляры переодевались уже на улице, под моросящим октябрьским дождиком…

А через неделю в одном желтом таблоиде появилась разгромная заметка про нашего мальчика. Лелик там вообще описывался крайне предвзято и неприглядно, однако особенно его покоробил лживый пассаж про его богатырское телосложение.

– Нет, вы только послушайте, что написали! – возмущался Лелик, бегая с газеткой от сотрудника к сотруднику. – «… добрый молодец с приличным брюшком под серым свитерком…». Вот же суки!

Понедельник, кроме всего прочего, был еще и короткий день для «Куранта». Закрытие проходило не в 19.15, как обычно, а в 16.15. Сотрудники относились к понедельнику с легко понятным трепетом, ведь этот день сулил праздник и тематические культурные мероприятия. В поставленном с ног на голову рабочем графике частного охранника понедельник исполнял роль общечеловеческой пятницы. Со всеми, так сказать, вытекающими. Большинство крупных, а временами и просто-напросто эпических корпоративных «курантовских» попоек приходилось именно на понедельники. Но это так, между строк и справки ради. В описываемый понедельник ничего такого интересного не случилось.

Разве что, Петро Чубченко провел меня по залам и показал где какая зона находится. Разумеется, я ни хрена не запомнил. Третьяковка своей запутанной планировкой и интерьерами необычайно живо напомнила мне Doom-2 – вот-вот из-за угла выскочит черт с пулеметом в мускулистых лапах, и устроит кровавый раскардаш.

А в пятницу из Питера возвратился Кулагин. Конечно, он первым делом побежал посмотреть на своего возлюбленного друга. Вид возлюбленного друга, гладко подстриженного, одетого в пиджак и стоящего с постной мордой на посту его изрядно развеселил.

Не скрывая неуместного сарказма, Кулагин принялся выспрашивать все ли у меня в порядке. Мол, не забижают ли старослужащие? Нет ли какой несправедливости? Не сводит ли копытца с непривычки? У меня, если честно, мало что было в порядке. Каких-то забижаний и особенной несправедливости пока не наблюдалось, но копытца, натертые новыми ботинками, действительно сводило самым нещадным образом. И вообще, мысленно я уже проклинал тот день, когда мне в голову втемяшилась эта дурацкая и нелепая идея про Третьяковку. Но особенно, отдельной строкой я проклинал подлого вруна Кулагина, которому позволил втянуть себя в этот ЧОП-бардак.

Однако благородному мужу распускать сопли как-то не к лицу. Крепко хлопнув Кулагина по плечу, я заявил ему:

– Старина! Нельзя сказать, что я безмерно счастлив… Но в целом, знаешь, все не так уж и плохо.

Похоже, Алексей никак не ожидал подобного ответа. Во всяком случае, он был удивлен этим достойным античных героев стоицизмом. Как бывало невесело усмехался Прометей орлу, клевавшему его в печенку: «Херня, не жалко – один болт цироз…».

В это время к нам приблизился Паша Короткевич – человек с большой круглой головой и странной прической. Вообще-то я уже имел с Пашей кой-какие осторожные контакты на почве общего интереса к только-только тогда появившемуся интернету. Но теперь разговор, конечно, пошел совсем другой. Так всегда бывает, когда общаются два хорошо знакомых человека в присутствии третьего. Веселые рассказы про Артёмку, бу-га-га, бу-го-го и все такое…

Мимо проходил по важному делу Вован Крыканов. Куда он так поспешал неизвестно, известно только то, что увидев группу товарищей, он тут же позабыл про все на свете. Вован тоже внезапно обнаружил в себе неотложную потребность поделиться наболевшим. Как сейчас помню, он принялся азартно, в лицах рассказывать нам драматическую и дьявольски злободневную историю про какого-то шурина, соседа «дядю Витю-матроса» и своячницу (золовку?) Верку, приехавшую из Костромы поступать в педагогический ВУЗ. Кажется, если память мне не изменяет, в «имени Ленина».

Продолжалось это неопределенное время, до тех пор, пока будто черный призрак ночи вдруг не явился Чубченко. Мы в панике разбежались кто куда. Вернее, все разбежались, а я был вынужден оставаться на месте. Толковище очень не кстати происходило на посту № 15 – на моем в данный момент посту. Подставили, волки буйну голову под чубченскую секиру.

Петро строго сказал мне:

– Третий день работаешь, а уже дисциплину нарушаешь. Нехорошо. Ты в курсе про штрафы?

– В курсе… – пролепетал я.

– Ну-ну, смотри у меня, – обронил Петро и, резко сорвавшись в галоп, скрылся за ближайшим поворотом.

Смотреть я обещал уже еле заметному облачку пыли, пустому месту.

Чубченко передвигался по Галерее стремительно и безо всякой видимой системы. Это он делал для того, чтобы рядовому сотруднику труднее было вычислить его инспекционную траекторию. Бывало, вот ка-а-ак выскочит из-за угла, а в глазах такой горит задор и охотничий азарт: «зажопил – не зажопил»! И если вдруг сотрудник никаких инструкций не нарушает, и службу несет исправно, то Петро настолько очевидно расстраивался, что даже становилось его немного жаль.

А «пятнадцатый» пост… «Пятнадцатый» пост – это лестница из подвала на первый этаж и площадка между кустодиевским (в ту пору) залом и залами графики. Сюда же выходит дверь в служебные помещения. Ее главным образом и надлежало охранять от досужих любопытствующих ослов. Ох, и любят они спрашивать всякое, напрямую к русскому классическому искусству отношения не имеющее: «А эта дверь куда? А там что?». Вот какое твое дело, если она закрыта, да? Так нет же, все равно лезут, тыркаются… «Заходите! Там трансформатор» – обычно отвечал я. И что же вы думаете? Некоторые рисковали!

Дни потекли за днями. Я потихоньку обтирался в «Куранте», уже стал соображать маленько что к чему. Компания подобралась в ЧОПе разномастная. Кого только, оказывается, не брали в Службу безопасности! Были здесь и демонические, словно сбежавшие из кунсткамеры персонажи, и вполне даже приемлемые, и так-сяк – средние, никакие. К правящей верхушке смены я пока опасался приближаться, остальных же условно можно было разделить на три категории.

Так называемые «мутные» – первая категория. В нее по большей части входили люди из рабочих предместий. Сеньоры Рогаткин и Федорин, – самые характерные из «мутных» – были то ли соседями в поселке Софрино, то ли друзьями юности. Они вместе приходили, вместе уходили, вместе немногословно курили болгарские сигареты «Родопи». Если они и разговаривали между собой, то исключительно о чем-нибудь сугубо житейском. О богатом урожае редиса в «нонешнем годе», например. Или об особенностях протекания счастливого периода беременности у сеньоры Федориной. А так они прекрасно понимали друг друга без слов.

Прошу понять правильно, «мутные» отнюдь не означает «глупые» или «идиоты». Вовсе нет. Настоящие идиоты появились в «Куранте» много позже. Возможно, хотя я и не уверен, более подходящее им определение – «основательные». Не означает это и «хмурые» или «мрачные». Сережа Рогаткин, например, был довольно веселый парень. По-своему, но веселый.

Далее следовала филейная часть смены, люди еще неопределившиеся в этой жизни. Здесь первой звездой балета бесспорно являлся Геннадий Горбунов – бас-гитарист в кулагинской рок-команде коммунальных служащих и по совместительству «детёнок подземелья», завсегдатай подвальных постов.

Сюда же, к филейным я отнесу и Пашу Короткевича. Паша был молодой отец и при каждом удобном случае считал необходимым объяснить преимущества своего положения. По правде говоря, преимущества эти были очевидны только лишь для него самого. В самом деле, аргумент: «…зато через пятнадцать лет мы с сыном еще спокойно сможем играть в одной футбольной команде во дворе!» – это звучало как-то не слишком убедительно, если не сказать беспомощно.

Андрюха «Кузя» Кузнецов болтался между этой категорией и «мутными». Пожалуй, все же ближе к последним. Одно время Андрюха повадился называть своих подчиненных «зайцы». В ласково-ироничном смысле. Сотрудник Ватутин иронии не понимал, и как-то раз, услышав в свой адрес «заяц», легонечко приложил Кузю мордой об несгораемый шкаф.

Теперь сливочное крем-брюле и политическая элита смены. Я, Кулагин, Крыканов Вован, и Цеков – житель Инженерного корпуса. Не густо, но и не так пусто, согласитесь. Рассказывали мне еще много и взахлеб про «матерого человечищу» Леонова. По всему выходило, что это был тот еще фрукт. Но я его не застал, он уволился незадолго до моего прихода. Впоследствии Леонов завербовался в «Курант» повторно, тогда-то я и смог оценить все его многочисленные способности. Свидетельствую: все что говорили о нем оказалось правдой и даже еще не всей.

Давайте все-таки пройдемся коротенечко по комсоставу. Сергею Львовичу и Петру Чубченко уже было уделено достаточно внимания, так что теперь про прочих.

Олег Баранкин. Человек какой-то неописуемой, фонтанирующей энергии. За непрестанное и в основном бессмысленное движение получил позывной «Сперматозоид», который, впрочем, не прижился. Активность Олега была и впрямь ошеломляющей. Однажды инженер-сигнальщик Миха Петров на полном серьезе задал мне вопрос: «Сколько у вас олегов баранкиных?». На просьбу выражаться яснее Петров заявил, мол, люди видели Олега одновременно в двух противоположных концах Галереи.

Мы с секундомером в руках провели следственный эксперимент и пришли к выводу, что даже если пользоваться всеми секретными дверями и лазейками, даже если бежать бегом, сквозь стены по прямой, то нормальному человеку все равно нипочем не поспеть. Кто-то допустил утечку информации, и впредь верующие старушки-смотрительницы при появлении Олега набожно крестились.

Еще Олег отличался исключительно комичным желанием выглядеть шикарно и импозантно. Он приобрел в Даниловском универмаге черный двубортный костюм с искоркой, и не было в Галерее такой остекленной картины, в которой Олег мимоходом не покрасовался бы сам перед собой. О зеркалах и витринах говорить излишне, они все до единого пали жертвами его дивной красоты. На лацкане своего искристого пиджака Олег с неподвластной разуму горделивостью носил алюминиевый значок с надписью «Sheriff 656», утверждая будто бы получил его в подарок от человека из делегации ФБР. Лично я склонен думать, что это легкое преувеличение. Скорее уж Олег купил тот значок где-нибудь в табачном ларьке.

Олег являлся признанным остроумцем и мастером художественного слова. Как-то солнечным летним днем к сеньору Федорину приехала его же, федоринская законная супруга. Специально проведать милого, или просто мимо шла – это мне не известно, да и, право, не суть. Вот стоят они во дворике, скромно в сторонке и, мило взявшись за руки, беседуют. Проходящий же мимо Олег, увидев Федорина с женщиной, не растерялся и весело заорал на весь Лаврушинский:

– Ну вот! Навели блядей полную Третьяковку!.

Случился небольшой скандальчик, так как сеньор Федорин он даром, что Федорин, а совсем не пришел в восторг от таких сочных эпитетов. Его, человека привыкшего иметь дело с забубенными самовольщиками Софринской бригады ВВ, держали втроем, и это не считая жены. Что интересно, Олег был искренне озадачен столь бурной реакцией Федорыча на его юмористическое замечание. В кулуарах Олег уверял, что вовсе не хотел никого обижать, прилюдно называя неизвестную ему девушку «блядью».

Забавно, но Олежка был не из тех кто делает выводы из событий прожитых лет. В другой раз Михаил Борисович Лазаревский, – ученый-физик и самодеятельный яхтсмен – принес фотографии своего последнего водного похода по карельским шхерам. На одной из них некая женщина в тяжелых роговых очках и брезентовой штормовке, припав к кормовому веслу, напряженно вглядывалась в туманные чухонские дали. Хороший такой, характерный снимок в стиле раннего французского неореализма, сам Годар бы позавидовал. Олег и тут не остался в стороне.

– О, бляди на катамаране! – коротко прокомментировал он увиденное.

Оказалось, что и это была, конечно же, не «блядь» никакая, а сестра Михаила Борисовича – кандидат медицинских наук и вообще прекрасный человек.

Жил же Олег в коммуналке с соседом Кузьмой, и на работу ходил пешочком. И еще и Олега были усы.

Иван Иваныч Чернов, напротив, проживал весьма далеко, в поселке Черноголовка. Это сейчас Черноголовка гремит на всю страну благодаря своей водке и липким газированным напиткам, а в то время она заслуженно считалась подмосковной дырой. Черноголовка тогда только-только получила статус Города, и на некоторое время самыми ходовыми шутками применительно Иван Иваныча стали всякие вариации на эту тему. Помню, Кулагин серьезно так обратился к Иван Иванычу:

– Вань!

– Чего? – встрепенулся старший сотрудник.

– Я это… Я что хочу у тебя спросить, Вань. А вот ночные клубы у вас в городе есть?

Иван Иваныч был явно взят врасплох, поэтому некоторое время соображал над ответом:

– Не, нету. Только пивная в гостинице.

– А-а-а… – разочарованно протянул Кулагин. – Ну а как же культурный досуг, Вань? Где же ты расслабляешься на пати?

– Какой там на хер досуг! – махнул рукой Иван Иваныч. – У нас досуг один – напьемся и лежим!

Иван Иваныч представлял собою самодвижущееся хранилище народной мудрости, которую он рассыпал вокруг себя с царской щедростью. Многие его афоризмы и пословицы навсегда остались в моей памяти. Например, по поводу интрижки с замужней женщиной Иван Иваныч и народ имели следующее консолидированное мнение: «Пизда не лужа – останется для мужа!». Мощно, да? С непривычки немного шокирует, а потом ничего, привыкаешь. Что поделать, если народ выражается именно так.

Ваня был человек простой, но по сути своей хороший. Его немного портили крестьянская хитреца и желание во что бы то ни стало сохранить за собой должность старшего поросенка.

У него так же, как и у Олега имелись в наличии бравые усы.

Игорь «Гарик» Романов. Милейший парень, большой любитель ненаучной фантастики, находившийся в чине заместителя начальника смены. Мастер спорта по боксу, человек незлой, но если надо – крайне серьезный. Обладал редким качеством для начальника – умением не вмешиваться. Всю рубку в капусту очередного провинившегося рядового барбоса осуществляли Олег с Ваней, Гарик же только с искренним сожалением взирал на происходящее и горестно вздыхал.

Когда я еще торчал на этажах простым линейным, Гарик, проходя мимо, иногда вдруг останавливался рядом, некоторое время озадаченно и удивленно смотрел на меня, а потом наконец с удовлетворением констатировал факт: «О! Фил». В смысле, «это Фил, я знаю Фила». Юмор.

Усов Гарик, к сожалению, не имел.

Теперь про ЧП, раз уж обещал. Это был ослепительный в своем великолепии господин, единственный в своем роде экземпляр. Бывший мастер производственного обучения в ПТУ, Эдуард Константинович всю жизнь мечтал о карьере офицера, или на худой конец прапорщика. Чувствовал, видать, во глубине себя неукротимое желание командовать парадом.

Мечтам его, однако, не суждено было сбыться – он так и не был принят ни в одно из училищ, что само по себе уже есть характеристика. Если даже Советской Армии не пригодился такой энтузиаст, то… Этот факт, по-моему, о многом говорит. В «Курант» Эдуард Константинович попал вероятно по недоразумению и чей-то преступной халатности. А уж как он дорос до «Зам. по службе и без.» – вообще загадка Подкаменной Тунгуски. Адюльтер? Увольте, даже думать об этом не хочу!

Было время, он завел престранный и нелепый обычай – общие собрания смены за час до начала работы. В 6-30 утра! Назывались эти шабаши «инструктажами» и проходили они на «восьмерке» – еще одном курантовском объекте в Большом Толмачевском.

Это был мрачный двухэтажный дом с небольшой прилагающей территорией, обнесенной бетонным забором. В прошлой жизни, то есть во времена исторического материализма «восьмерка» являлась районным вытрезвителем. Когда власти осознали бесполезность усилий по вытрезвлению подшефного населения, то отписали сей культурно-досуговый объект аффилированным третьяковским структурам. Бывший вытрезвитель охранялся «Курантом» сутки напролет, а потому представлял собою идеальное место для всяких преступлений против человечности, к разновидности которых «инструктажи» и относились без сомнения. Там, вдали от посторонних глаз Упорный мог зажаривать на всю катушку, совершенно не опасаясь международных правозащитных организаций и UNICEF.

Помимо обязательных заклинаний насчет усиления бдительности и неустанного крепежа ягодичных мышц, чэпэвские инструктажи искрились полезными знаниями и мудрыми наставлениями. Есть такое подозрение, ЧП мечтал оставить свой яркий след в Теории Безопасности, развить ее до состояния прикладной науки, вознести на невиданные доселе высоты мысли. Эта идея занимала все свободное пространство головного мозга Эдуарда Константиновича. Она билась там как вольная птица в клетке и требовала выхода наружу. К нашему общему несчастью иногда ей это удавалось.

Вот, к примеру, извольте видеть.

Стоим как-то поутру все в кружок, и как бараны тупо пялимся на неторопливо прохаживающегося в центре ЧП. Тяжелым, замогильным голосом он рассказывает нам очередную инструкцию:

– При общении с посетителями… сотрудникам Службы безопасности категорически… – тут он остановился, сделал паузу, и со значением ткнул пальцем в низкие дождевые облака. – Категорически запрещается подходить к посетителям ближе чем на расстояние длины ноги!

Мы, что называется, в ахуе… На какое-какое расстояние?! Даже для такого мастера парадоксов, как ЧП это была редкостная по красоте эскапада. Только ренегат Чубченко преданно и восхищенно кивал головой: «Ах, как же это я сам не догадался! Конечно же, именно на длину ноги!».

– Почему, Эдуард Константинович? Зачем? – спросил за всех сотрудник Цеков.

Упорный посмотрел на подчиненного с сожалением и презрением одновременно. Стиляга и тунеядец Цеков был у него не в чести.

– Повторяю… Для непонятливых! – сказал он строго. – На расстояние длины ноги. Почему? Я объясню почему.

И объяснил:

– Сейчас ведь все умные пошли… – с ироничной горечью сообщил нам ЧП.

– Ну, не все, Эдуард Константинович! Не преувеличивайте! – не вытерпел Пафнутий Короткевич.

Пафнутий ночи напролет не спал из-за своего новорожденного киндера, поэтому эти хоровые спевки на заре воспринимал особенно близко к сердцу. Лишний час сна был ему, простите за каламбур, совсем не лишним. Он как-то прямо заявил начальнику смены Шныреву: «Если я усну на посту, и мимо меня экстремисты пронесут бомбу, и всю эту вашу Третьяковку подзорвут к чертовой матери, то виноват в этом будет Эдуард Константинович!». Любезный Сергей Львович только виновато развел руками.

– Не-е-ет, Короткевич! Умные! – убежденно возразил ЧП. – Сначала спросят тебя… допустим, «как пройти в иконные залы?». А потом? Что потом, я вас спрашиваю?!

Сотрудники подавленно молчали. Шарада представлялась не из легких.

– А потом бьют ногой в пах! – завопил вдруг Упорный. – И добивают руками! Вот так: «Раз! Два!» – и он проиллюстрировал добивание.

Выглядело это действительно ужасно.

– Поэтому… – ЧП сноровисто поправил свою фантастическую прическу «а-ля Дональд Трамп», пришедшую в некоторый беспорядок. – Поэтому запрещается подходить к посетителям ближе чем на расстояние длины ноги!

Первые мгновения личный состав изумленно молчал, затем по рядам сотрудников прокатилось сдавленное хрюканье.

В дальнейшем в эту немыслимую директиву каждый посчитал своим долгом внести усовершенствования. Появились многочисленные «запрещается подходить ближе удара копья», «…ближе полета стрелы» и даже «…ближе выстрела из аркебузы». Стиляга и тунеядец Цеков при разговорах со случайными девушками, лживо смущаясь отмеривал портняжным метром длину их ног, и, отходя затем на положенное расстояние, пояснял: «У меня инструкция руководства, я человек служивый». Девки валялись по полу. Только на моей памяти он склеил таким циничным образом троих.

Упорный не собирался останавливаться на достигнутом. Он думал-думал… И придумал, наконец, еще одну инновацию. На этот раз дело касалось формы одежды личного состава. На очередном инструктаже ЧП торжественно объявил: