Текст книги "Как я охранял Третьяковку"

Автор книги: Феликс Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

– Буду!

– Он там стоит, как ты уже, наверное, догадался не просто так. Он там стоит с велосипедом. С могучим горным даунхилом фирмы «Kona». И он собирается вот-вот с горы на нем съехать.

– Блять, да он герой! – воскликнул я в восторге.

– И еще он целует крест! Перед спуском, понимаешь? – Леоныч продемонстрировал как именно мощнорукий Киддис целует предмет культа. Получилось это у него чрезвычайно впечатляюще.

– Н-да… Жирняво! – искренне похвалил я для начала. Однако потом добавил: – Но логотип «Kona» надо будет замазать. А крест придется совсем убрать.

– Почему?! – завопил Леоныч. – В кресте же вся изюмина!

– Сейчас объясню почему…

Тут я отвлекся, так как мое внимание привлек бородатый и хайратый гражданин в бывалой брезентовой штормовке. Хайратый гражданин намеревался осмотреть третьяковские достопримечательности с сорокалитровым рюкзаком «Ермак» за плечами. На ногах он имел страшные, подбитые гвоздями-дюбилями туристические говнодавы, а его редкие нечесаные волосы были перетянуты на шишковатом лбу замызганной хипповской ленточкой. Дитя цветов, бля, понятно…

– Аллё, товарищ! – позвал я его ласково.

Он никак не отреагировал. Видать, плохо слышит, сердешный.

Лицо хайратого гражданина настораживало выражением мрачной решимости. Можно было подумать, что посещение Третьяковки для него есть вопрос жизни и смерти. Вряд ли он, конечно, шахид-бомбист, но один хрен – мне такие кадры в экспозиции не нужны. Я поймал таинственного незнакомца за рукав брезентухи.

– Товарищ! Рюкзачок-то придется в камеру хранения сдать. Курточку – в гардеробчик. И тапки на ботиночки наденьте, пожалуйста! – попросил я его самым дружелюбным тоном.

И, разумеется, это оказался типичный представитель породы правдолюбов, стопроцентный деморосс, демократ первой волны. «Фа-шизм не пройдет! Ель-цин! Ель-цин! Ака-де-мик Са-ха-ров, Са-ха-ров! Межрегиональная депутатская группа! Евдокия Га-ер! Сво-бо-ду Литве!». Везет мне на эту шушеру…

Похоже было, что деморосс уже имел тесные сношения с Михаилом Борисовичем на Главном входе – уж очень он выглядел взвинченным и напряженным в холке. Нервы деморосса были на пределе или даже уже за ним. Не приходилось сомневаться, что Михаил Борисович выпотрошил этого туриста, как енотовидная собака утку-крякву.

– Да что же это такое! – взвился деморосс, блистая из-за толстых очков безумными глазами. – Не крути мне руки, щенок! Сейчас не тридцать седьмой год!

Я немного припух, если честно. Причем здесь тридцать седьмой год?

– Это вы мне? – переспросил я растерянно.

Деморосс бесновался, брызгал слюной и скалил желтые зубы:

– Да, тебе! Тебе, подонок!

Здра-а-ассь, приехали… Я вздохнул, сказал: «Ну что же, очень жаль…», и сделал шаг назад и в сторону. Из-за моей спины вышел Леоныч. Так бывало выходила из предрассветного арктического тумана на союзные конвои зловещая гора линкора «Тирпиц» – как карающий меч Немезиды, как высшее правосудие. Отвлекаясь от пошловатой патетики и исторических преувеличений, стоит заметить, что когда Леоныч хотел произвести серьезное впечатление, то как-то очень легко добивался желаемого эффекта. Он как будто надувался весь изнутри, становился просто грудой мышц с маленькими и злыми оловянными глазками. Не всякий профессиональный браток умел генерировать такой взгляд. Поверьте, я, коренной ореховец, прекрасно знаю, о чем говорю.

– Слышь, урод… Щас твой нос будет у тебя в жопе. – коротко проинформировал Леоныч хайратого.

Деморосс враз поскромнел:

– Но… Как вы смеете… Это безобразие! Меня уже проверяли на входе… Отняли ледоруб!

Стало быть, я не ошибся – это наш ученый-физик так его взбаламутил. Но, однако, каков фрукт: «Отняли ледоруб»! Да если бы не я, сейчас бы уже пара трупов с проломленными черепами остывала в залах! Это же маньяк самый настоящий! Леоныч оттеснил деморосса за стойку Администратора и там, вдали от любопытных глаз, мы продолжили обмен мнениями.

– На кой тебе ледоруб в Третьякове, мудло очкастое? – спросил его я. – Что ты тут рубить собрался? Тут тебе что, гора Казбек?

Вопросы являлись риторическими, и ответа не требовали. Мы без лишнего шума вывели баломута за ворота Галереи. Турист был морально сломлен и сопротивления не оказывал.

– Придешь за ледорубом – я его тебе в гудок забью, – пообещал ему Леоныч на прощание.

И мы вернулись на «ноль-седьмой».

– Так почему же крест не подходит? – спросил Леоныч.

– По соображениям политкорректности, разумеется.

– Ну-у-у-у! – с сомнением протянул Главный редактор.

– Баранки гну! – ответил я.

Это был подходящий повод перехватить инициативу, а там, глядишь, и интеллектуальное лидерство в коллективе вообще. Всегда приятно объяснять человеку элементарные вещи и прописные истины – риска обосраться никакого, а авторитет заработаешь.

– Вот смотри, – сказал я. – Он у тебя целует крест перед спуском. Это, допустим, хорошо, это драматично. Но сразу возникает вопрос. Крест какой? Православный? Католический?

– Да какая разница! – начал было Леоныч, но тут же спохватился: – Хотя, да… Это я не подумал.

– О нескольких миллионах татар ты тоже не подумал. Да плюс башкиры.

– А чё, башкиры?

– Они же мусульмане! Буряты, например, вообще буддисты. А ведь есть еще евреи, Сань! Они, правда, в основном в шахматишки… Но все равно, согласись, нелепо по глупости терять потенциального читателя. Ты бы стал покупать журнал, на обложке которого перец с пейсами и в ермолке жахает шестиконечную?

Леоныч оттянул свои знаменитые зига-зага подтяжки и с силой треснул ими о мощный торс:

– Нихт капитулирен! Дойч убер аллес!

– Ну вот и он не станет. Он-то хрен с ним, не велика потеря. А вот если чемпион Обитаемой Вселенной по какому-нибудь фрирайду, условный Ринат Камаллетдинов не купит – это уже будет совсем нехорошо.

– Так что же делать? – расстроился Леоныч.

И тут я упустил свой шанс сделаться интеллектуальным лидером коллектива, так как сказал глупость:

– Пусть целует крест, раз уж тебе так хочется. Но кельтский, например, с кругом посередине. Очень миленько получится и одновременно вполне нейтрально. А заодно привет передадим всему околофутболу. Вряд ли кто догонит подтекст, а хулсам приятно будет. Может даже сподвигнем кого-нибудь из них на скейте покататься.

Леоныч замахал руками:

– Да ты что, Фил, это еще хуже! Тогда уж лучше сразу свастику! Этими же крестами скины с ног до головы набиты. Про кельтов и футбол там и не вспомнит никто, сразу по наци проведут. Не сомневайся!

– Ну, тогда давай думать дальше…

– Давай…

Через полчаса, уже перебравшись в ставший нашей штаб-квартирой Инженерный, мы додумались вот до чего. Отчаянный байкер на вершине скалистой горы станет целовать миниатюрную 32-двух зубчатую звездочку, которая будет висеть на золотой цепочке, сделанной в виде велосипедной цепи. Эх! Даже жаль, что обложка так и никогда не появилась. По-моему, должно было получиться неплохо.

Примерно через три недели после первого судьбоносного собрания, к журнальной теме подключился профессионал – тот самый гариковский кузен. Коллектив, как невеста первой брачной ночи, с волнением и восторгом ждал встречи с ним. К тому времени мы уже совершенно иссякли в своих фантазиях и даже не знали уже о чем бы нам еще помечтать-поговорить. Надо было срочно выходить на новый качественный уровень пиздобольства.

Профессионал прибыл к обеду. Мне лично он сразу понравился своей в хорошем смысле слова народностью: запросто приехал на метро, в потертом солдатском тулупе, в заячьем треухе, и с буквально котомкой калики перехожего через плечо. Студент-народоволец с картины Репина. Я как-то совсем по-другому представлял себе самого себя, ступившего на благодатную почву издательского бизнеса. Помните, «пиджак от Yamamoto, штаны Comme Des Garcons», Mac G4, секретарша Инга с ногами неописуемой красоты… А тут овчина и побитый молью кролик.

«Да, этот нам насоветует…», – подумал я.

Мы расселись вокруг стола в комнате отдыха. Леоныч, тоже немного разочарованный этой самодвижущейся репродукций, по-быстрому ввел кузена в курс дела, и просил его быть кратким. Кузен поддержал деловой подход нашего Главного редактора, и, не давая никому слова вставить, задвинул речугу минут на сорок.

Смысл ее был простой. Без него у нас не то, что ничего не получится, а вообще ожидает нас такая катастрофа, масштабов которой мы, ввиду нашей вопиющей неграмотности, даже себе не представляем. Чувствовалось, что шибко крепко запали ему в душу миллионы папаши Дорсетта, те самые сто тонн ефремовского грина. Острое желание гариковского родственника подключиться к окучиванию нашего маленького огородика было заметно невооруженным взглядом. И выражался он при этом довольно грубо:

– Даже и не думайте ни о каком журнале! Ни хера у вас не получится!

– А с тобой, конечно же, получится, да? – спросил его уязвленный Леоныч.

– Со мной у вас хотя бы есть шанс, – твердо ответил кузен. – Посмотрите на себя, вы же сборище лохов!

Это было особенно неприятно слышать потому, что это была отчасти правда. А с другой стороны: ну ни хера себе! Что за борзые наезды?!

– Не получится? Отчего же? – все же поинтересовался Леоныч.

Кузен улыбнулся Главному редактору одновременно ласково и как-то очень жалостливо. Так в «Белых столбах» улыбаются добросердечные санитары буйно помешанным на просьбы отвязать их от койки.

– Ну вот, например… Вот ты, технический редактор! – Кузен вдруг обратился ко мне (он, казалось, так и сказал нарочито с маленькой буквы, пренебрежительно: «технический редактор»). – Ты хотя бы приблизительно представляешь себе, что нужно сделать, чтобы заверстать картинку в макет?

И не знал кузен-народоволец, что не того человека он вызвал на поэтический поединок!

Я, в отличие от многих, времени зря не терял. Пока остальные предавались беззаботным мечтаниям, я за эти недели успел многое вспомнить, узнать и прочитать. Я засыпал и просыпался с книжками по графпакетам, верстке, допечатке, типографике, и другим полиграфическим дисциплинам. И действительно кое в чем уже вполне сносно ориентировался. Хотя, откровенно говоря, кузен спросил элементарную чушь.

Я сделал вид, что смущен вопросом. Кузен, горько усмехаясь, оглядывал присутствующих: мол, с таким техредом вы, чуваки далеко не уедете. Когда он уже открыл рот, чтобы сказать это, а может быть что и пообиднее, я прокашлялся и деловито уточнил:

– Картинку внедряем в макет, или подлинковываем?

Уточнение было тоже глупое, но хотя бы по форме своей верное. Кузен изумленно примолк. Неприятельская атака отбита, настала пора самому бросаться в штыковую:

– К тому же, вы не указали, в каком приложении будет верстаться макет.

– А какая разница? – растеряно спросил кузен.

– Я вижу, что для вас – никакой.

Вот он, триумф воли!

Я тяжело вздохнул:

– Ну не знаю, Александр Георгиевич. По-моему, мы только теряем время…

Как говаривал Штирлиц Мюллеру в девятой серии: «Я не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе. Я игрок, группенфюрер!».

– Довидзеня, – подвел черту под разговором Леоныч. – Мы с вами свяжемся.

Кузен пытался еще вынимать из своей колоссальной котомки какие-то наглядные пособия, что-то еще говорить про абсолютную некомпетентность и прочее, но наш вождь был непреклонен:

– Довидзеня… Пшепрошем!

Кузен, подобрав пожитки, отбыл. До выхода его провожал Гарик. Он шел рядом и утешал родственника как мог. Родственник вид имел обиженный и расстроенный. Гарик виновато разводил руками.

– Если он и работал в редакции, то только сторожем. – глядя им вслед, прозорливо определил Леоныч.

– Да, тоже мне, эксперт! – поддакнул я. – Тупорылая деревня! Не, главно дело: «А какая разница»!

Леоныч задумчиво катал пустой стакан по столу.

– Но это-то, знаешь, хрен с ним. Плохо как раз другое.

– Что?

Главный редактор посмотрел на меня безо всякой радости:

– То, что теперь ты, Фил у нас за основного эксперта. Я все-таки немного надеялся на этого ливеркузена. Ладно, попробуем как-нибудь так…

Победа оказалась пирровой, я ничего не выиграл.

23. Апрель

Пришла, наконец, настоящая весна. Потекли ручьи, солнце засверкало в лужах, запели птицы, стал ощутимо прибывать день, ну и вообще. Весна, как время пробуждения природы от зимней спячки тысячи раз описана в настоящей художественной литературе, и абсолютно не нуждается в моих неуклюжих услугах. Профессиональные писатели-лирики уже все сказали по этому поводу, и ничего нового я сообщить не смогу. Мои потужки будут выглядеть просто жалко. Короче, она пришла.

«Курант» бился в агонии. Сокращения шли волнами, одно за другим. Финансирование урезали ниже всех мыслимых пределов. Постоянно надо было кого-то увольнять для того, чтобы оставшимся хватило денег на зарплату. Которую причем один хрен не платили.

Количество постов тоже неуклонно сокращалось. Если, например, два года назад на втором этаже одновременно несли вахту шесть человек, плюс один резервный, да еще плюс старший сотрудник, то теперь спокойно обходились одним бойцом у Депозитария. На остальных направлениях ситуация была ничуть не лучше. С «восьмерки» «Курант» вообще выперли. Было уже совершенно ясно, что никаких перспектив у ЗАО ЧОП в Третьяковке не осталось.

Впрочем, членам Редколлегии будущее «Куранта» было глубоко безразлично. Нас интересовало только лишь свое собственное, а оно было уже неразрывно связано с журналом «Адреналин». По крайней мере, мы с разной степенью убежденности пребывали в этом заблуждении.

Когда же мы будем уже издавать наш журнал, Александр Георгиевич? – каждый день спрашивали мы у Леоныча. И не пора ли уже коллективу повидаться, наконец, с легендарным Ефремовым? Мы ему обязательно понравимся, прах его побери! Пусть он будет уверен: лучших работников ему не сыскать! Мы как никогда полны сил и творческих идей! И еще нам срочно нужны деньги.

Леоныч отвечал на вопросы все более уклончиво. Информация выдавалась порциями, в неразборчивом телеграфном формате:

Решающая встреча (с) Ефремовым назначена (на) последнюю декаду марта тчк

«Ура, ура!» – радовались мы.

……………………………………………………………………

Перенесена (на) неделю зпт Ефремов дико извиняется тчк

«Ну ничего! Бывает» – думали мы, немного расстроенные.

……………………………………………………………………

(в) Связи (с) обстоятельствами встреча перенесена еще (на) неделю тчк

«Это тоже не страшно… Человек он все-таки занятой. Иди-ка, попробуй, повладей Мурманским портом!» – говорили мы друг другу.

……………………………………………………………………

Ефремов срочно «по бизнесу» уехал(в) Англию тчк

«Какая еще Англия?!» – волновались мы. – «А журнал ему что, хер собачий?»

……………………………………………………………………

Ефремов (в) Англии зпт но мысленно он (с) нами тчк Передает всем жаркий привет тчк

«Понятно, что он в Англии. Когда вернется?» – спрашивали мы.

……………………………………………………………………

Ефремов посетил матч «Вест Хэм» тире «Арсенал» тчк Искренне жалеет зпт что нас (в) этот момент не было рядомтчк Всем закуплены богатые сувениры тчк Филу будет отвален комплект формы «молотобойцев» тчк

«Да пошел ты на хуй вместе со своими молотобойцами!» – думал я.

……………………………………………………………………

И так далее.

……………………………………………………………………

Все закончилось так. Однажды Леоныч пришел и без особых эмоций сообщил следующее. Дело с журналом отодвигается на неопределенный срок. По причине наезда УБЭПа на ефремовские конторы. Скорее всего, речь идет о паре месяцев, но говорить что-то конкретное сейчас нет никакой возможности. Ефремов шлет всем воздушный поцелуй и выражает горячие надежды на самое тесное сотрудничество в скором будущем. Со слов Леоныча он уже успел всех нас полюбить.

Правда это или нет каждый решал сам.

Еще Леоныч поставил нас в известность, что он увольняется. Упомянутое неопределенное время он намерен скоротать в честном труде бетонщика на стройке. Там хотя бы платят деньги. И это был гром в ясном небе. Наш Главный редактор на стройке месит бетон! О, так сказать, боги!

Похоже, пришла пора и нам подыскивать себе какое-нибудь занятие согласно способностям и полученному образованию.

Леоныч взял, и вправду уволился, чем всех немало удивил. Как-то в это до последнего не верилось. Еще через неделю он заехал проведать нас в Третьяковку. Был весел, бодр, хотя и жаловался на тяжелую физическую работу. В очередной раз передал привет от Ефремова. Я только слабо улыбнулся.

Лично мне все стало понятно уже довольно давно, однако я продолжал играть в игру «журнал «Адреналин»» по двум причинам. Во-первых, слабая надежда все-таки теплилась во глубине души, а во-вторых, делать-то было все равно нечего.

А еще через пару дней я случайно увидел в газетном киоске незнакомый журнал. Назывался он, представьте себе, «Адреналин». Немного подумав, я не пожалел обеденных денег и приобрел экземпляр. Он был целиком посвящен всяким экстремальным способам времяпрепровождения. Тут был и сплав тебе на каяках, и прыжки с небоскребов, и жесткий фрирайд, и хрен его знает что еще! Как сейчас помню, я сидел на банкетке в пустом Инженерном и сильно удивлялся.

Внимательно пролистав издание, никаких упоминаний о Леоныче я не обнаружил. В главных ролях там были какие-то совершенно другие люди.

Я так и не понял, подсмотрел ли Леонов это название и концепцию у уже готового продукта, или действительно придумал сам. В конце концов, нередки же случаи когда люди, никак между собой не связанные, делают одновременные изобретения. Взять хотя бы известную историю с радио… Идеи носятся в воздухе, и всегда существует вероятность того, что кроме тебя они придут в голову кому-то еще.

Таким образом, тема «Адреналин» была закрыта окончательно.

Тут очень кстати мне подоспело щедрое предложение «прессбуков» посидеть у них на «Савеловском». Конечно же, я с превеликой радостью согласился. Годовалое дитё, «семья – ячейка общества», и все такое прочее… Бытовое, скучное, но необходимое.

Правда, потом оказалось, что-то лето было не самое удачное время для книжной торговли, но это обстоятельство никак не отменяет ни щедрости предложения, ни самое главное, его своевременности. И вообще, это уже другая история.

Я известил Е.Е. о своем решении оставить Службу. Он пожелал мне успехов, и без лишних слов, хотя и с сожалением подписал заявление на увольнение. В последний день я собрал человек пять из тех, кого хотел видеть, и мы отправились в гости к Ивану Ивановичу – в подвальную каморку дома № 3/8 по Лаврушинскому переулку. Ваня к тому времени окончательно перешел на суточный график, и собственно в Третьяковке уже не появлялся. Предстояла обязательная для каждого порядочного сотрудника процедура прощального банкета.

Добрейший Ваня нажарил полную сковородку картошки, Олег Баранкин притащил своего фирменного сала, Валерьян Кротов – домашних солений: патиссонов там, капустки, огурчиков. Виктор Викторович побаловал собрание приличнейшим самогоном из своих стратегических запасов. Мало того, он, благородно предав забвению ту давнюю историю, еще и подарил мне на память двухлитровую бутыль вишневой настойки. Сергей Львович и Робби Кремер пришли просто так, без подарков, но и на том им спасибо.

Мы очень славно посидели, выпили, повспоминали прошлое, повздыхали про настоящее, понадеялись на будущее. Мне вдруг стало даже немного жаль покидать этих отличных ребят в такое непростое для них время. Но выбор был уже сделан, да и не было его, выбора-то. Меня позвали другие горизонты. В пампасы, так сказать. Не собирался же я, в самом деле, всю жизнь сторожить чужое.

Поздно вечером 16 апреля 1999 года я вышел из подвала дома № 3/8 по Лаврушинскому переулку. Снег уже полностью сошел, воздух был свеж и слегка морозен. Высоко над Москвой в черно-синем, прозрачном небе сверкали необычайно крупные звезды. Они с разной скоростью кружились. Почти все по часовой стрелке, но я зорко приметил и такие, которые кружились в обратную сторону. И еще помню запах мокрой оттаивающей земли на клумбах. Весна, одно слово.

В переулке не было ни души, только вдалеке прохаживался вдоль забора дежурный мент Василий. Я свистнул, помахал ему рукой. Он в ответ помахал мне. Потом еще что-то прокричал неразборчивое: «…мать, Фил! …так – чемпион!».

Третьяковка, подсвеченная фонарями и прожекторами выглядела в отреставрированной васнецовской мозаике очень нарядно, как коробка дорогого югославского печенья. На фронтоне сидели наборные жар-птицы и еще какие-то диковинные звери, предположительно леопарды. Они смотрели на меня с нескрываемой грустью. По крайней мере, мне так казалось. Под действием кротовского самогона я немного расчувствовался. И даже решил, не торопясь, обойти вокруг Галереи на прощание. Приходят иногда в голову, знаете ли, странные идеи.

В последний раз я шел не просто мимо Третьяковской Галереи, а мимо постов, объектов, контрольных ориентиров.

Главный вход, Служебный, 71-я дверь, «иконы», Депозитарий, «шестой» дом, «четвертый» дом, Архив, кусочек Кадашевской набережной, Малый Толмачевский, секретный объект «Метрострой», избушка пожарной части, Экспертиза, Административный корпус, Храм, Большой Толмачевский, зона «А», Инженерный корпус.

Все, круг замкнулся.

Спустя почти три года Третьяковка снова стала для меня тем же, чем являлась и для всего остального человечества – собранием русской живописи и скульптуры, заключенным в несколько двухэтажных кирпичных корпусов.

Я прошел мимо дома писателей, мимо маленького скверика, где мы иной раз выпивали после смены. Потом мимо строящегося здания (того, где нынче расположился «Альдебаран»). Потом, оставив по правому борту мрачную глыбу Минсредмаша, вброд перебрался через асфальтовую речку Ордынку.

И спустился вниз, в метро.