Текст книги "Как я охранял Третьяковку"

Автор книги: Феликс Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Дебаты набирали оборотов, обнаруживая по ходу легендарный плюрализм мнений.

Сотрудник Кремер, например, уведомил собрание, что никогда не пойдет на подобные демарши. Он был принят Побегаловым на работу без прописки, без паспорта и без домашнего телефона – образно говоря, был подобран добрым Генеральным директором в канаве. Так разве может он теперь отплатить Побегалову «презлым за предобрейшее»? Это было бы неэтично.

Радикально настроенная часть собравшихся великодушно признавала за Кремером право на естественную человеческую благодарность, но вместе с тем веско козыряла голодными ребятишками, которые плачут и просят у папок молока, карамелек и орешков в сахаре. А есть еще, между прочим, супруги. Им хотя бы раз в год необходим социальный пакет, состоящий из крепдешинового отреза на платье, белил, румян, и журнала Cosmopolitan. Без этого минимума супруги становятся сварливы, дурны собой, и, кроме того, принципиально «не дают».

Затем повторно взял слово незаметно доведший сам себя до отчаянья Олег. Он снова пригрозил бросить Третьяковку на произвол судьбы и немедленно записаться в истребительный батальон. Олег заявил, что если на Кавказе ему за голову боевика будут платить хотя бы по десяточке, то он (с его-то квалификацией суперстрелка!) за какой-нибудь месяц легко настреляет на отдельную от соседа Кузьмы квартиру. И вертел он в связи с этим всю эту Третьяковку и весь этот гребанный «Курант» на своем могучем, так сказать, чурлёнисе! Ему, профессиональному убийце тошно-де прозябать в подобных стесненных обстоятельствах!

В этом месте Валерьян Кротов уже не стерпел и спросил у профессионального убийцы напрямик:

– Олег, блять! Из чего палить-то будешь? Из брандспойта, что ли?

Тут Олега совсем закружил хоровод мелодий, и он исполнил сначала танец «Шире круг», а потом и танец «Фонарики». Со всей серьезностью Баранкин принялся уверять присутствующих, что хотя он и служил в пожарниках, но только номинально, для отвода глаз и дезинформации вероятного противника. Вторая же и истинная его воинская специальность – высокоточное истребление живой силы врага. И вообще, у них была не простая пожарная часть, а, представьте только себе, тщательно засекреченная спецбригада морской пехоты!

Когда бедняга принялся выбалтывать государственные секреты про тайные операции в Северной Африке, в которых ему якобы довелось участвовать, стало ясно, что собрание можно считать закрытым, так как оно окончательно превратилось в фарс и балаган. Утратившего какую-либо связь с реальностью Олега заботливо одели и под микитки вывели на воздух. Но он и на улице не угомонился. Демонстрируя свои мнимые навыки, Олег вырвался из рук провожатых и, с неожиданной ловкостью перепрыгнув через скамейку, с размаху бросился в неглубокий снег, где и затаился. Потом он кричал откуда-то из-под скамейки:

– Главное для снайпера – это замаскироваться! Фил, попробуй-ка меня обнаружить!

Над сугробом гордо и нелепо торчала его шапка-петушок с надписью «Лыжня России 84». Я метнул в нее снежок, с удовлетворением прислушался к булькающим звукам, последовавшим за этим, и поехал себе в родное Орехово.

Олег же, придя домой, возьми да и звякни по-приятельски Е. Е. Барханову. Снайпер, подчинившись внезапному душевному порыву, сдал начальнику объекта всех зачинщиков бунта, указав на Михаила Борисовича, как на главного организатора беспорядков. Причины, побудившие его поступить столь неординарно остались неизвестны.

На следующее утро Е.Е. пришел необычно рано и, едва снявши пальто, сразу потребовал к себе сотрудника Лазаревского. Михаил Борисович играл в шахматы с Игорем Романовым, когда я сообщил ему об этом. Е.Е. увел профсоюзного деятеля в тамбур Главного входа и плотно притворил двери. Я незаметно подкрался и, предвкушая великое сражение титанов, заглянул через стекло. Сейчас, думаю, Михаил Борисович врежет ему и про продажу квартир, и про банкет, и вообще про все! Настал миг славы! Вперед, сыны свободы!

К моему разочарованию ничего подобного не произошло. Переговоры продолжались от силы три минуты. Это и переговорами-то было сложно назвать, скорее монологом, краткой речью. На всем ее протяжении, пока Е.Е. что-то внушал Михаилу Борисовичу, тот только живо кивал головой и виновато разводил руками. Наверное, это была самая быстрая и самая успешная контрреволюция в мировой истории. Когда дым рассеялся, бледный Михаил Борисович молча вытащил из сейфа металлоискатель и до самого открытия Галереи просидел в задумчивом одиночестве на Главном входе.

Строгий аскет Горобец, обозрев пейзаж после битвы, был краток:

– Трахнули Лазаря-то нашего.

Как всегда, лаконично и верно по сути.

Е.Е. Барханов, проводя профилактическую беседу с Михаилом Борисовичем, неспроста подбирал жесткие слова и леденящие кровь формулировки. Он имел на нашего ученого приличный, коренной зуб.

16. Банкет, Рембрандт и гарнитур «Олэся»

Незадолго до описываемых событий в Третьяковке случился очередной спонсорский банкет. А практика была такова, что обычно где-то ближе к концу мероприятия к столу – подъесть остатки угощения, – допускали всякую обслуживающую чернь, в том числе и «Курант». Дело было, конечно, добровольное. Хочешь, иди, а не хочешь – не иди.

Выпивать на банкетах строго воспрещалось, так как оставался еще свеж в памяти случай, когда разгоряченный патриаршим «Кагором» строгий аскет Горобец явился требовать у Е.Е. еще бутылочку. Не получив испрашиваемой малости, Горобец в сердцах наговорил Е.Е. лишнего, о чем потом искренне сожалел. Что ж, и не удивительно – насколько я знаю, лишение двадцати процентов жалования еще никому не повышало настроения.

Для Михаила же Борисовича Лазаревского его личное участие во всех подобных мероприятиях было делом чести. Очень уж ему нравились банкеты! Он считал посещение их своей законной прерогативой, чем-то вроде права армии на разграбление захваченного города. Принимая во внимание его высококалорийный, но удручающе однообразный пельменный рацион, слабость Михаила Борисовича в банкетном вопросе становилась легко понятной.

Но вот один раз Совнарком издал декрет: на банкет под страхом смерти никому ни шагу! Дело было во внезапно обострившихся отношениях «Куранта» с третьяковской администрацией. В хитросплетениях запутанной интриги этого конфликта демонстративному бойкоту банкета наивно придавалось значение показательной акции. Так сказать, пусть мы бедные, но мы гордые! И нам ваши огрызки на хер, что называется, не уперлись!

Напугали ежа голой жопой… Директор Галереи Родионов, узнав об этом, небось неделю не спал и горько плакал.

Как бы там ни было, такое решение состоялось, и о нем было объявлено каждому курантовцу. Будучи в те времена уже старшим сотрудником, я последовательно обошел всех своих подчиненных и довел до них последнюю директиву Генштаба. Кто, говорю, хотя бы подумает о банкете – уничтожу и распну!

То же сделали Ваня и Олег. Честь общаться с Михаилом Борисовичем выпала Олегу, причем это важно для дальнейшего повествования. Повторяю, Михаилу Борисовичу очень нравилось ходить на банкеты и кушать там купеческие пошлости вроде «расстегайчиков наборных с сигом по-монастырски». Он и пошел, цинично наплевав на все распоряжения и политические резоны командования.

Вместе с тем, понимая, что одному идти как-то уж совсем вызывающе, он склонил к этому еще и Лёлика Сальникова. Лёлик Сальников как лучшее время в своей жизни вспоминал годы армейской службы. Он был личным шофером какого-то министерского генерала со всеми вытекающими отсюда последствиями: стойкое мировоззрение дворового человека, плюс неистребимая, прямо-таки наркозависимая тяга к халяве. Естественно, он с радостью согласился.

Тревожную весть в дежурку принес Андрюха Кузнецов. Мол, сидят голубчики, угощаются. Евгений Евгеньевич, сломав в сильных пальцах карандаш, сказал длинную фразу на матросском языке и отправился лично проверить сигнал. А я в это время возвращался с отдаленного поста. Проходя через банкетный зал, я увидел нечто вопиющее.

У Рембрандта есть такая картина «Автопортрет с Саскией». На ней изображен собственно Рембрандт с толстой теткой на коленях, стало быть, с этой самой Саскией. В победно воздетой к небу правой руке живописец сжимает здоровенную стаканюгу с портвейном, а левой этак крепко, с вдохновением мнет саскину трансмиссию. Вид у Рембрандта при этом самый что ни на есть праздничный. Саския тоже всем довольна.

Мизансцена в банкетном зале в деталях повторяла шедевр великого фламандца (или голландца?). Сдвинув стулья в кружок, здесь беззаботно пировали Лёлик «Малыш» Сальников, Михаил Борисович и несколько официанток из кафе. Одна из них сидела у Михаила Борисовича на коленях и, болтая в воздухе упитанными икрами, заливисто хохотала густым контральто.

Судя по всему, Михаил Борисович исполнял на этом маленьком празднике партию тамады, и как раз провозглашал очередной тост. Он был весел, нетрезв и без пиджака, отсутствие которого обнаружило наличие ужасно цветастых подтяжек.

А в пяти метрах от них я с замиранием сердца приметил нашу кураторшу Зайкову, прямо-таки пожиравшую глазами веселую компанию. Она сосредоточенно фиксировала каждое движение расслабившихся сотрудников Службы безопасности и, надо полагать, уже моделировала в уме сцену скорой беседы с их начальником. Начальник, кстати, не заставил себя ждать. Евгений Евгеньевич стремительно ворвался в кафе, но тут же замер, будто громом пораженный. Его благородное лицо исказилось гримасой гнева и удивления.

Допустим, он мог еще себе представить двух тщательно закшкеренных сотрудничков, тихонько притаившихся в темном уголке, и торопливо поедающих бутерброды с севрюгой. Наверное, он ожидал увидеть, что они то и дело воровато оглядываются на двери и пугливо вздрагивают при каждом шорохе. Быть может, он даже ожидал, что они, плача от страха, лихорадочно рассовывают по карманам расстегаи и кулебяки…

Можно долго гадать, что еще ожидал увидеть наш начальник объекта. Но то, что меньше всего он ожидал увидеть Михаила Борисовича в кричащих подтяжках и с поддатой девкой на коленях – это я готов голову дать на отсечение!

Когда Е.Е. чуть ли не за уши выволакивал незадачливых кутил из зала, я подумал, что несладко им сердешным придется. Прав я оказался ровно на половину, причем вся она досталась Сальникову.

На разбирательстве неприятного происшествия виноватые избрали разную тактику поведения.

Простой парень Леха Сальников уперся как осел, и монотонно долдонил: «А чё, нельзя? А чё, имею право поесть нормально!». Он категорически отказывался признать за собой хоть сколько-нибудь малую толику вины, и занял заранее проигрышную позицию борца за некие исконные привилегии, которые можно подумать были дарованы роду Сальниковых еще каким-нибудь там мохнатым Рюриком. Мол, «…и отцы наши, и деды испокон веку на банкеты хаживали… и езживали… и мы, значит… не позволим, бля!..».

Он добился только того, что Е.Е. вычеркнул его из списка кандидатов в старшие сотрудники, а заодно в качестве контрибуции нагрел на десять процентов. Не дешево обошлись Лехе расстегайчики.

Быстро протрезвевший Михаил Борисович пошел другим путем. Наш ученый эпикуреец крепко стоял на том, что он и понятия не имел о запрете. Будь он, Михаил Борисович в курсе, то если бы и пошел на банкет, так исключительно с целью плюнуть там на пол, а затем спеть под гитару сатирические куплеты на наболевшую тему неплатежей. Он всем сердцем приветствует идею борьбы с третьяковской правящей верхушкой, и горячо одобряет методы, посредством которых эта борьба ведется, хотя считает их недостаточно жесткими. На банкет не ходить? Прекрасно. Но бросить в кабинет Зайковой бутылку с зажигательной смесью – это же еще лучше! Ему никогда не нравилась эта Зайкова!

Подозревать же его, Михаила Борисовича в умышленном невыполнении приказа просто смешно, так как нет в «Куранте» человека более него преданного Делу. А если кто-то и объявляет себя таковым, то он самозванец и аферист почище Гришки Распутина, да отсохнет его лживый язык, и лопнут его сучьи глаза!

Озадаченный таким поворотом дела, Е.Е. вызвал Олега Баранкина. На очной ставке Михаил Борисович слово в слово повторил ранее сказанное: не знал, не ведал – и все тут. Эта наглая ложь выгодно оттенялась удивительно искренним взглядом глубоко порядочного человека, который даже приблизительно не представляет себе, как это: говорить неправду. Такой кристально чистый взгляд может иметь только «Почетный донор СССР», или благочестивый отрок Варфаламей, или ангел божий.

Думаю, при других обстоятельствах Е.Е. не оставалось бы ничего другого, кроме как извиниться перед напрасно оболганным Михаилом Борисовичем и отпустить его с миром. Но как тогда быть с Олегом Баранкиным? Неужели верный Олежка ступил на скользкий путь фрондерства, и занимается всякими грязными интригами, подставляя под удар самых преданных и несгибаемых борцов?

Но и Олежка был не таков, чтоб сдаваться без боя. На Олежку пали страшные и несправедливые подозрения в небрежном отношении к своим должностным обязанностям. Мог ли он молчать? О, нет!

Баранкин без перерыва орал минут десять, но что характерно и даже поразительно – умудрился не сообщить почти ничего конкретного. Самым веским доказательством его непричастности к банкетному инциденту было неоднократно им же самим повторенное выражение-восклицание «Не хуй, Миша, пизди-и-ить!».

Михаил Борисович легко разобрался с этими казацкими наскоками. Он просто попросил Олега припомнить точное время, место и обстоятельства, при которых он передавал (якобы передавал!) Михаилу Борисовичу судьбоносное и глубоко справедливое распоряжение руководства о запрете посещения банкета.

Простодушный Баранкин наморщил лоб и, тщетно пытаясь восстановить в памяти все указанные параметры, забормотал нечто беспомощное. Три раза запутавшись во времени, из всех обстоятельств, вспомнив лишь: «…там еще баба такая в дубленке проходила…», сбившись даже насчет места разговора, хотя он мог происходить только на Главном входе, Олег бесславно проиграл эту партию.

Собственно, было ясно, что Михаил Борисович немного лукавит, утверждая о своем блаженном неведении. Е.Е. это понимал, но катастрофически слабое выступление Олега спутало ему все карты. В общем, хитроумного Михаила Борисовича пришлось отпустить. Бессильно наблюдая за тем, как ученый-физик натягивает свою искусственную ретро-дубленочку, Е.Е. наверняка вспомнил еще одну историю.

Сначала приведем два на первый взгляд разрозненных, но на самом деле тесно в дальнейшем переплетенных факта. Факт первый: у Е.Е. в городе Минске, столице суверенной Белоруссии проживает сестра. Факт второй: у дяди Михаила Борисовича имелось движимое имущество в виде микроавтобуса заграничного производства, марки «Фольксваген». Связь между этими двумя обстоятельствами осуществила дешевая белорусская мебель.

Идея была изящная, хотя и не оригинальная: купить мебель в Белоруссии, а затем продать ее с выгодой в России. Причем планировалось притаранить по два комплекта чудесных кухонных гарнитуров «Олэся». Стало быть, чтобы один оставить себе, а продажей второго отбить все расходы. Вот такая блестящая, в стиле доктора Дж. Сороса комбинация-махинация.

В состав карательной экспедиции был включен Сергей Львович, маленький усатый кекс с «восьмерки» по фамилии… сейчас не вспомню какой, и Валерьян Кротов. Да, разумеется, еще Олег Баранкин! Пускаться в столь опасное предприятие без Олега – это я даже не знаю что… Это просто самоубийство какое-то!

Михаил Борисович САМ предложил свои услуги в качестве перевозчика. Причем практически бескорыстно: за хозяйские харчи, бензин, и, как он неопределенно выразился, «материальный эквивалент маленьких слабостей пожилого человека». Что уж это были за радости такие, и почему они так недорого стоили, Михаил Борисович не сообщил. Смена терялась в догадках и предположениях.

Сотрудник-эрудит Горобец, проведя в уме некоторые расчеты, выявил подозрительное совпадение суммы, потребованной Михаилом Борисовичем со стоимостью годовой подписки на периодическое издание «Новые знакомства для Вас».

Все прекрасно сходится, уверял нас Горобец. Тут, мол, и радости налицо, и в то же время никаких излишеств – ни тебе акробатических номеров, ни резких движений. И, мол, он, Горобец очень даже запросто может представить себе Михаила Борисовича укрывшегося с «Новыми знакомствами для Вас» в санузле. Этак, знаете ли, не торопясь, без суеты…

Не обладая столь же буйной фантазией, я лично отказывался верить в подобный вздор. Скорее уж, предположил я, Михаил Борисович планирует приобрести в фактории «Ефрем Будкинъ и сыновья. Галантерея и прочiя колониальныя товары» давно присмотренный сатиновый халат остромодного в передовых научных кругах оттенка «лунная полночь». Чтобы затем с шиком и блеском, подобно юному Аполлону появиться в родной лаборатории. И затмить, наконец, этого выскочку, этого любимца лаборанток и практиканток смазливого пошляка Аршанского!

В том, что лабораторный Аршанский существует, я не сомневался ни минуты – у каждого Пушкина есть свой Дантес. Ох, уж эти мне дантесы, мать их… Но мы отвлеклись, дорогой друг. Аллё, дорогой друг! Ну-ка, на место! Далеко собрался? Еще сто с лишним страниц впереди.

Итак, оценив водоизмещение дядиного дебаркадера как вполне подходящее, Е.Е. остался доволен транспортом. И перенаправил свою административную энергию в другие русла: заготовка провизии, созвон с принимающей стороной, прочие нужные организационные мероприятия.

Сергей Львович, по положению вроде бы как второй человек после командора Е.Е., предельно четко обозначил свою роль в предстоящем приключении:

– Как только выедем из Москвы, сразу напьюсь водки и буду спать до самого Киева.

Известие о том, что пункт назначения вовсе не Киев, а Минск его ничуть не смутило и не расстроило.

– В Минск так в Минск, мне насрать, – философски заметил по этому поводу наш начальник смены. – Все равно напьюсь водки.

Сомневаться в серьезности намерений Сергея Львовича не приходилось. Он самым решительным образом самоустранился от административного, хозяйственного и какого-либо еще участия в подготовке похода и его планировании.

Валерьян и Олег при всем своем желании не могли оказать хоть сколько-нибудь существенного влияния на ход событий. Их мнение просто никого не интересовало. Другое дело Михаил Борисович, вот уж кто был не в силах остаться в стороне! Он подолгу (и исключительно в рабочее время) обсуждал с Е.Е. маршрут экспедиции.

Склонясь над картами и атласами автомобильных дорог, они часами о чем-то перешептывались, время от времени оглашая мрачные своды дежурки короткими восклицаниями. Гулко сталкиваясь лбами, разработчики боролись за цветные карандаши, разбросанные по столу. Синим карандашом помечались заправочные станции и постоялые дворы, а красным – посты ГАИ. Кто первым заметил, тот и имел право поставить кружочек соответствующего цвета.

Детализация плана была потрясающей. Ведь это только на первый взгляд так просто на исходе двадцатого века доехать от Москвы до Минска. Вот тебе автомобиль, вот тебе Минка. Сел в пепелац, да и помчался. Михаил Борисович считал, что было бы большой ошибкой думать столь легкомысленно. Он как-то сумел убедить в этом и прочих путешественников. Поэтому все делалось с какой-то прямо-таки пугающей научно-исследовательской основательностью. Буквально ничто, никакой самый крохотный нюанс не имел ни единого шанса ускользнуть от проницательного взгляда штурмана и лоцмана Великого Похода.

Михаил Борисович всегда начинал свои рассуждения примерно одинаково:

– Смотри, Евгений!

И делал паузу, вонзая поверх очков внимательный взор в начальника объекта.

Лишь после того, как Евгений бросал, наконец, все свои пустяковые дела и начинал смотреть в указанном направлении, Михаил Борисович продолжал все в той же своей обычной неторопливой манере странствующего лектора от Общества трезвости:

– Я думаю, лучше будет сделать так…

Дальше следовало подробнейшее, поминутное описание всех действий каждого участника пробега. Мысленному взору слушателей представали величественные, воистину эпические картины.

Каждый раз все начиналось одинаково: с пробуждения Михаила Борисовича ото сна не позднее пяти-тридцати утра и энергичной физкультурной зарядки с подбрасыванием гирь-пудовиков. После получаса экзерциций с железяками следовали гигиенические процедуры, завершаемые обливаниями водой на свежем воздухе.

Сцену скромного, но питательного завтрака, а также по-мужски сдержанного, хотя и трогательного прощания с дядей – владельцем чудной колесницы, Михаил Борисович к немалому неудовольствию присутствующих описывал неоправданно скупо и даже сухо, с легким налетом формализма.

Другой на месте Михаила Борисовича разошелся бы вовсю: мол, «А вот я!.. А вот мой дядя!.. Да наш Фольксваген!». Но докладчик, – и это выдает в нем человека скромного – нарочито немногословен в описании. Два куриных яйца, сваренных «в мешочек», поджаренная сарделька, стакан чаю с тремя кусками рафинада, дядино крепкое рукопожатие, да «посидеть на дорожку» – вот и все что узнаем мы об этой части утра великого дня. Дня, которому вне всяких сомнений суждено будет войти в пресловутые анналы.

Есть такие, знаете ли, дни-вехи в истории человечества. Отплытие Христофора Колумба к берегам Нового Света, старт Юрий Гагарина, высадка американцев на Луну. Отъезд мебельной экспедиции из Москвы в Минск, пожалуй, тоже в этом ряду.

Но вот уже и следующая картина будоражит наше воображение. Михаил Борисович занимает место за штурвалом дядиного лайнера и под восторженные крики провожающих («В добрый путь!», «Семь футов под килем!», «Ни дна, ни покрышки!», «А, чтоб вас всех!..», «Верни мне мою молодость!») выруливает на МКАД, где в заранее условленных местах его уже поджидают товарищи – отчаянные храбрецы, участники дерзкого пиратского набега на сопредельное государство.

Е.Е., одетому неброско, но со вкусом, надлежало возвышается на окраине родного Реутова, и подавать сигнальные знаки фонариком. С ним же должен быть и кекс с «восьмерки», фамилию которого я позабыл за давностью лет, но имя вспомнил – Костик. Вот ведь оказия, и фамилию тоже вспомнил. Рахманин! Его звали Костя Рахманин!

Рахманин этот, – вечно такой чумазый, вечно в образе «друг мой Колька» – должен накинуть на плечи богатый казакин с поддевкой из барашковой шкурки, который Е.Е. нарочно заставил его купить, чтоб не позорил своим босяцким видом экспедицию. Казакин был знатный и пречудесный – на молнии, с пышным мерлушковым воротником и карманами на кнопочках. Модель, так называемый, «пилот», то есть «в пояс под резиночку». Но Рахманину, ввиду невысокого роста последнего, он с успехом заменял полупальто, доходя почти до самых колен. Однако вот что странно: рукава ему были впору. Смешно Костик выглядел в этой куртке.

Особенности его анатомии стали мне отчасти ясны, когда он буквально за несколько часов один ободрал и вынес с «восьмерки» все, что только было можно. Я нисколько не преувеличиваю. Линолеум, облицовочные панели со стен, межкомнатные перегородки, оконные рамы, двери вместе с коробками, сантехника – все это Рахманин демонтировал и вытащил один, без какой-либо посторонней помощи.

Новым хозяевам стратегического объекта достались только кирпичные стены и один унитаз. Его Рахманин, как ни старался, но скрутить не смог. Потому погоревал немного, а после кокнул кувалдочкой: «Так не доставайся же ты никому!». Будь у Костика руки обычной длины, нипочем бы ему не добиться таких результатов.

Так. После того, как Михаил Борисович подбирает Е.Е. и Рахманина, путь его лежит через Бутово до Теплого Стана. Там, в южных дебрях рабочих предместий, в строгом соответствии с указанной последовательностью к экспедиции присоединяются Валерьян Кротов и любезный Сергей Львович. Валерьян хмур и сосредоточен. На голове его знаменитая в определенных кругах лохматая горская шапка, в левой руке зажат полиэтиленовый пакет. Внутри пакета смена белья и три бутерброда с вареной колбасой, а также возможно зубная щетка. Сергей Львович держится несколько отстраненно и иронично.

Далее теперь у смельчаков только поворот на Минское шоссе и полное опасности и приключений путешествие. Но вот ведь задачка: где подцепить Олега Баранкина? Он-то живет в самом центре, на Новокузнецкой! Этот пункт безжалостно рушил тщательно составленный план сражения. И Михаил Борисович опять надолго углублялся в рихтовку всяких возможных вариантов.

Не знаю, в течение какого времени Маршал Советского Союза Жуков (или Конев? или вместе?) обдумывал операцию по взятию Берлина. Скоро ли союзники додумались из всего богатства вариантов выбрать место для высадки именно в Нормандии – мне тоже неизвестно. Немудрено. Стратегический гений больших полководцев сокрыт от понимания заурядных обывателей. Полководец в отличие от обывателя способен и в капле воды увидеть океан, и заметить лес за деревьями.

Михаилу Борисовичу понадобилось почти две недели, чтобы в деталях осмыслить дорогу от Москвы до Минска. Он бы и еще подумал, да взбунтовался Иван Иваныч, который ради его размышлений все эти две недели проторчал на Главном входе, не видя ни радостей жизни, ни нормального обеда с трехразовой переменой блюд.

И вот…

И вот за день до отъезда, когда всеобщее радостное возбуждение достигло своего апогея, Михаил Борисович вдруг объявляет, что ничего не выйдет. Что дядя его категорически против поездки, и сдавать свой драгоценный Фольксваген в наем всяким сомнительным субъектам не намерен ни под каким видом.

Сергей Львович только пожал плечами, и сказал: «Да и хер с ним!». А вот Е.Е., Валерьян и почему-то особенно Олег Баранкин были не просто шокированы этим известием, они прямо-таки охуели от таких новостей.

Если хоть немного постараться, то их вполне можно понять. Все сорвалось в последний миг! И это при наличии сверстанного и утвержденного плана, ясной цели, перспективы некоторого материального обогащения, пятнадцати купленных бутылок водки, и целого ящика сгущенного молока (это в подарок), наконец!

Джентльмены удачи, внезапно и безжалостно торпедированные жизненными обстоятельствами, потерпели редкостное по своей сокрушительности фиаско. Что там твоя Цусима, что Сталинград и Аустерлиц! Вздор и больше ничего. Вот здесь было да-а-а-а… Разгром. Судьба-злодейка, фигурально выражаясь, дала нашим покорителям меридианов по морде, и даже пинка под ихние упитанные задки. Вместо восхождения на Лхоцзе-Восточную но северному траверсу вышло черт его знает что, пошлый поросятник.

А Михаил Борисович спокойно вытащил металлоискатель из сейфа и, посвистывая, отправился на пост, оставив абордажную команду в состоянии близком к истерическому. Очнувшись, Е.Е. пытался еще взывать к совести вероломного Михаила Борисовича, доводы приводя поистине несокрушимые, например такие: «Миша, бля, это несерьезно!», или: «Так взрослые люди не поступают!».

Но ученый-теоретик только смотрел на начальника объекта чистыми глазами, ласково ему улыбался и нешироко разводил руками. Словом, путешествие не состоялось.

Вот такие бывали пироги с Михаилом Борисовичем.